Одному дураком быть скучно

 
          Таня Иванова появилась в Покровском храме в самые что ни на есть советские времена, поэтому на неё сразу же обратили внимание. Кто у нас в советские времена ходил в церковь? Одни старушки в платочках, да немощные старики. Иногда заглянет кто из молодых,  свечку поставит, бабушку помянет.  А Таня Иванова стала каждый день бывать в церкви. Молодая, красивая, многодетная – разве можно её не заметить?
          Она приходила к концу службы, вкатывала коляску с детьми, покупала свечку, подходила к храмовой иконе, о чём-то шептала и выезжала с малышами на улицу.  В церковном дворике, со всех сторон закрытом и уютном, она выгружала из коляски всех троих, выпускала детей погулять на воле, а сама садилась на лавочку и закуривала, закидывая ногу на ногу.  Кто-то попытался однажды сделать Тане замечание, что здесь курить нельзя, она  такое ответила, что больше её не трогали. Это сейчас позвали бы сторожа, свистнули православных молодцев и Таню вывели бы под белы рученьки со двора церковного, чтоб неповадно было, а тогда, в советские времена… Таню заметили, но решили  не связываться.
          Потом кто-то из бабушек-дедушек угостил Таниных деток яблочками, потом, проходя мимо,  спросили, можно ли им дать по конфетке (мама махнула рукой), и так каждый день – то булочкой угостят, то печеньицем. И малыши привыкли, стали выбегать бабушкам навстречу, отвечать на расспросы,  и вскоре все в храме уже знали, что Таня живет с детьми одна. Вот тут уже Покровские прихожане стали Тане сочувствовать: такая молодая и одна с  тремя детьми.  И всем сразу стало страшно любопытно, куда же подевался муж (отец детей), но никто так и не решался спросить. А сама Таня ни о чём не рассказывала.  И тогда кто-то из бабушек высказался вслух, что муж, наверно, погиб. И все в храме стали так считать, люди же не любят неопределенности и если чего понять не могут, сами додумают, сами себе объяснят. А молодую мамочку с тех пор стали ещё больше жалеть, пока кто-то не попался Тане под горячую руку. Так появилась новая версия исчезновения мужа: «Да муж просто сбежал от неё, кто станет терпеть такой дурной характер!» И теперь прихожане разделились на тех, кто думал, что Танин муж погиб, и на тех, кто был уверен, что он сбежал, бросив её с тремя детьми  (что, впрочем, по сути одно и то же).
          Поначалу всем очень хотелось принять участие в Таниной судьбе и прихожане решили помогать одинокой мамочке.  Батюшка, переговорив с Таней,  стал присылать к ней помощников. Таня открывала им дверь, впускала в дом и демонстративно садилась с сигаретой у окна оплакивать свою загубленную молодость. Дети кричали, просили воды, еды, не знали во что одеться, а мама страдала, глядя в окно. Конечно, не всякий православный человек мог выдержать Танину хандру, многие в первый же день просили снять с них такое непосильное послушание. Месяца не прошло, а батюшка уже не знал, кого отправить к Тане на помощь, как вдруг она пропала.
         Никто Таню в эти дни даже не навестил: все готовились к престольному празднику, ждали владыку, нервничали. После Покрова батюшка хотел уже сам проявить милосердие, и, надо же,  подвернулся ему под руку Володька. «Сходи хоть ты, Владимир, - попросил батюшка, - узнай,  что там у Татьяны, как дети». Володьке страшно не хотелось идти, он вспомнил, как недавно пришёл к Татьяне починить кухонный смеситель, а она, будучи не в духе, с шумом его прогнала. Но он был послушным христианином и, опять же, детей было жалко, ради них решил он забыть свою обиду.  А вдруг, не дай Бог, что-то у них там и вправду случилось.
       Поскольку жил Владимир недалеко от храма и мастером был на все руки,  Покровские прихожане часто стучались к нему, кто за чем. Он никогда не отказывал, чинил старушкам утюги, швейные машинки, холодильники, всё что ни попросят. Все старики желали ему в ответ хорошей невесты. А где её найдешь хорошую да православную, когда вокруг одни бабки да дедки?

          На работе Владимиира тоже ценили. Работал он в каком-то НИИ на Соколе, составлял программы для ЭВМ.  Если система вдруг выходила из строя, он один во всем институте знал волшебное слово, чтобы эту систему вмиг  наладить. Никому во всём НИИ, конечно, не могло  прийти в голову, что с его же помощью эта система и вырубалась. Особенно в дни православных постов. Володька запускал в базовую компьютерную программу Иисусову молитву и она, обойдя все этажи, выводила из строя всю электронную систему института. Володька, будто волшебник,  знал, как быстро вернуть машины к работе. Он распечатал крупным шрифтом слова: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного»  и выдал всем, кто работал с ЭВМ.  Он объяснил, что это ключ от блокировки электронных систем, и народ постепенно привык: если машину заклинило, нужно набрать ключ – слова  Иисусовой молитвы.  Только так можно было без потерь вернуться к своей работе.  Такой он был шутник, этот Володька.

         Да, у Тани Ивановой была ещё мама – школьная учительница русского языка и литературы в предпенсионном возрасте. Звали маму Лидия Петровна. Жила она не так далеко от дочери, но помогать с детьми не могла: не было у неё после школы ни сил, ни времени. Изредка в воскресный день приходила Лидия Петровна навестить внуков, но дольше двух часов никогда у них  не задерживалась: «Могу я хоть в выходные побыть в тишине?» – спрашивала она будто обижалась на детей и начинала собираться домой.
          Когда мама узнала, что дочь её «зачастила» в храм, да ещё и детей туда за собой таскает, Лидия Петровна просто по-учительски громко её отчитала. Таня давно уже привыкла к учительским разборкам и знала: лучше отмалчиваться –  быстрее утихнет. Но когда Лидия Петровна увидела в Таниной квартире «придурковатых помощников», решила, что ноги её больше здесь не будет. «Ты, Таня, всегда была дурой, а теперь тебе одной дурой быть скучно, тебе компанию подавай. Детей бы, что ли, пожалела, кем они вырастут, если кроме придурков не будут никого видеть? И зачем ты их тянешь в церковь, ты что, не знаешь, что там одна зараза!?» - кричала она на весь подъезд, пока не закрылись двери лифта, увозящего Лидию Петровну вниз. Она решила, что таким образом отвадит бестолковых помощников от дочери, а дочь отворотит от Церкви и спасёт своих внуков от угрожающего «мракобесия». И так сильно её задела эта новая дочкина придурь, что даже выйдя уже на улицу, Лидия Петровна остановилась, задрала голову и крикнула на Танины окна: «И попробуй мне только позвонить!  Пусть теперь эти придурки тебе  помогают!»   Затем резко развернулась и ушла.    
 
          Татьяна и не собиралась ей звонить, что толку, всё равно не дождёшься никакой помощи. А Лидия Петровна принципиально дочери не звонила. Так продержались они уже больше недели. Но однажды по дороге на работу Лидия Петровна обратила внимание, что возле обувного магазина за два часа до открытия уже кучкуется народ, подошла ближе и увидела мамочку своего ученика из  седьмого «Б». Та ей по секрету шепнула, что привезли финские сапоги,  длинные, замшевые, с белой овчиной внутри.
          «А Татьяна-то моя совсем без сапог»,  – подумала Лидия Петровна и попросила вписать её фамилию в список. Она пообещала, что на большой перемене после третьего урока придёт на  перекличку, а после пятого уже будет стоять до победного. 
          После обеда во время очередной переклички по номерам Лидию Петровну вдруг осенило, что хорошо бы взять сразу две пары. (А тогда по две пары в одни руки не давали – сапоги-то финские, а времена-то советские.) 
Позвонила она дочери из телефона-автомата:
          –Есть там у тебя сегодня кто, из этих ваших?
          А там как раз сидел Володька, чинил пылесос.
          – Давай, пусть приедет, тут сапоги дают. По одной паре в руки. Обувной возле школы знаешь?  Объясни, как меня найти. И пусть номер свой запомнит: семьсот двадцать четвёртый!
         Мать хотела уже вернуться в очередь, но набрала дочери ещё раз:

          – Повтори  номер.
          Конечно, Танька номер не запомнила.
          – Возьми ручку и запиши: семьсот двадцать четвёртый. Если в очереди спросят, пусть скажет, что вместо тёщи пришёл.

         Ну, приехал Володька в магазин, купили они две пары замшевых зимних сапог 37-го и 38-го размеров. (Одну пару Лидия Петровна хотела продать подороже, чтобы помочь дочери с деньгами.) На радостях Лидия Петровна предложила молодому человеку зайти перекусить и накормила его по-матерински. Володька  жил один и давно уже так не обедал, чтобы первое, второе, третье. Лидия Петровна ещё и рюмочку налила, стояла у неё какая-то наливка для гостей.  И сама тоже выпила. А поели, и она вот что придумала:
         – Мы взяли без примерки, специально разные размеры. Я тебе по одному от каждой пары положу в коробку, пусть Татьяна примерит, выберет, в каких  ей удобнее.
         Взял Володька коробку и поехал к Тане примерять сапоги, а по дороге так его с непривычки разморило от домашних харчей,  что стало в сон клонить.  В трамвае он ещё сопротивлялся, а в метро пригрелся и заснул. А проснулся, конечно, без коробки.  Без сапог то есть.

         А Танька как узнала, что вору достались сапоги разного размера – ни надеть, ни продать – так расхохоталась, что думать забыла про свои страдания. Всласть насмеявшись, она сначала удивилась, как это Володька не  побоялся к ней без сапог явиться. Впервые посмотрела на него с интересом. Потом вспомнила, что у старшенького велосипед сломался, и когда Володька взялся велосипед чинить, Татьяна обратила внимание: и руки-то у него, оказывается, на месте. Стала она к нему внимательнее присматриваться, видит, что и дети его как будто признали, и он, сразу видно, детей любит, знает, как с ними надо… 

         А Лидия Петровна тем временем как раз решила узнать, какой сапог подошёл по размеру, позвонила дочери, а та хохочет – не может остановиться. Лидия Петровна хотела уже бросить в гневе трубку, но тут Татьяна глотнула воды и заговорила:
       – Надо, мам, теперь объявления  по всему городу расклеить с номером твоего телефона.
       – Зачем это? – Не поняла Лидия Петровна.
          – Чтобы обменять разнопарые  сапоги!
          – Таня, я же тебе специально положила разные размеры, тебе Володя что, не объяснил? Выбери, в каких тебе удобнее, а вторую пару я продам.
       – Хорошо, мамочка, – Таня решила маму сегодня не расстраивать, тем более что виноватым всё равно окажется Володя. Может, он бы и сумел ей что-нибудь объяснить, да Лидия Петровна его и слушать бы не стала:  «Твой номер семьсот двадцать четвёртый, сапог православный!» И как учительница с тридцатилетним стажем, она бы наверняка потребовала, чтобы виновные были немедленно наказаны. А разве Володя виноват, что уснул? Нет,  маме всё равно ничего не объяснишь.

       Когда Лидия Петровна узнала, что она тоже осталась без сапог, что теперь её разнопару даже по чеку в магазин вернуть нельзя, Лидия Петровна заплакала от бессилия и запричитала:

         – Господи, какая же я дура, какая я дура!

         Она опять перестала звонить дочери. Это была уже обида не идеологическая, а материальная: она так хотела им всем помочь, и что из этого вышло?
         К зиме постепенно обида стала забываться. Бывая у внуков, Лидия Петровна иногда встречала там Володю, но почему-то уже не злилась на него.  В декабре она могла выйти на пенсию, но решила ещё поработать, пока не выгоняют. А Новый год Лидия Петровна встретила у дочери вместе с внуками и новым зятем Владимиром. И Танька за весь праздник почему-то ни разу не закурила. Никак бросила?