Вместе веселей. Отмеривая маленькими шажками мокрый песок небольшой пристани, Вари разрезает пальцами непослушный воздух глубокой безлунной ночи.
Моя голова заполнена далеко идущими планами.
Только наличие минимальных человеческих правил не дает Вари прямо сейчас скользнуть в беспокойную воду и урезать, наконец, этот мирок до известных лишь ей ограниченных фрагментов. Своих потребностей.
Мой личный момент истины наступает. Вари начинает энергично прыгать, разнося вокруг себя брызги ила вперемешку с остатками рыбы, камнями, рвет платье и спускает мечту на землю, попирая ее большими, синими от холода ступнями.
Гигантский ребенок. Впадая в этот шумный транс, она лишает меня надежды на ненависть.
Мир переполнен красками. Ярко-красные шлейфы-дороги, неоновые ножки стройных столбов, ослепительный белый и этот глубокий синий. Цвета приглашают меня проехать пару кругов, с открытым верхом, оголенным торсом, пустой головой, припухшими губами.
Космическая машина пробивает фарами ярко-желтую темноту парковки. Мы отправляемся на бал причудливых животных и тающих стен.
Сомнительный рассвет. Пробуждение, тупая боль в виске и мерзкий запах изо рта как будто не во мне, а находятся тут, рядом. Словно тонкий песчаный человек, прикасаются ко мне своим шершавым боком. Брови сушит прибрежный туман. Тут ли я?
Ведь есть приятная возможность не шевелиться и не открывать слипшиеся веки. Залепить уши илом, прислушиваясь только к воскресному перезвону в собственной голове. Какое приятное место – прибрежная полоса.
Звонкий смех Вари насилует мое тело. Энергия, которую я вижу сквозь щелочки глаз, опоясывает ее могучую фигуру. Этот монстр закрывает собой мое хилое осеннее солнце. Жалкая я.
Пошатываясь добредаю до мокрых мостков у воды. Должно быть, местные прачки устраивают тут стирку. Сегодня в выходной день к полудню они придут с такими большими корзинами на головах, крепкими ногами будут выбивать запах своих мужей из гладкого, скользящего полотна. Круглые их щеки и ровные руки заблестят от пота, белые лбы соберутся складками от гулкого смеха и громкой брани. Симпатичные люди.
У них года, у меня два часа. Количество выпитого можно подсчитать, взвесив сейчас мою голову и вычтя из полученной суммы пустую тару оставшуюся на песке. Обдумывая несложную арифметику, угрюмо слежу за лодкой Вари, скользящей свободно, правящего что-то не видно. На завтрак должно быть мидии.
Опрокидывая голову в зеленоватую воду, ощущаю грудью склизкие доски. Мир перевернулся.
Мягкая плоть речной мидии стекает по небу, приятно тешить себя мыслью, что Вари, зная мои гастрономические пристрастия, встает в такую рань на ловлю раковин. Часто мечтаю о барской благосклонности, мои заискивающие взгляды должно быть раздражают. С благодарностью доедаю свою порцию, запивая ее молоком, прохладным ровно на столько, чтобы не ныли зубы и не бунтовал желудок. Не гнулась спина. Вари ест молча, откусывает большие куски пшеничной булки, а крошки, упавшие на одежду, бросает в воду. Она любит только этих. Которые ползают по дну, заглатывают жабрами скудный кислород из мутной воды, страшными, слезящимися глазами наблюдают за тобой ночью, из воды. Их макушки, покрытые редкими волосами торчат как коленки над темной гладью реки. Бросьте от злости в них камень и услышите жуткий визг раздувающихся за их ушами пузырей. Вари говорит – это голосовые связки.
Точно такую тварь сегодня тащили на гарпунах деревенские рыбаки. Кусок булки так и вывалился у Вари изо рта. Дрогнула линия рта, брови сдвинулись. Чертыхнувшись, она проследила процессию холодным взглядом. Рыбаки скрылись. Уверенные в том, что плоть русалки дарует бессмертие. Плоть живой, а эта, судя по цвету чешуи, издохла часов семь назад. Не меньше.
Как давно я потеряла чувство жалости. Чем оно сменилось. Тоскливые деньки мои изредка разбавляются галлюцинациями. Разговаривая с водяными, Вари исполняет безумный прекрасный танец. И меня задевает кнутом транса. Я вижу все краски мира. Бал прекрасных животных. На утро заливаюсь стыдом, будто все видения эти подглядываю. Что во мне от меня?