Как ни странно, место в гостинице нашлось сразу, может быть, благодаря волшебному удостоверению и хрустящей бумажке в сто евро сверх тарифа, или тому, что его тяжелый взгляд, совсем не сочетающийся с улыбкой, произвел на молоденькую администраторшу нужное впечатление. Впрочем, забрав ключи, он вернулся от лифта и, глядя смущенной девице между подведенных бровей, предложил навестить триста пятнадцатый номер, когда закончится ее смена. Что она и сделала ранним утром, и потом еще несколько раз за две недели, которые он никак не мог себя заставить ни вернуться в Москву, ни уехать к морю. Днем он спал, ел, пил, справлял нужду и смотрел в окно как животное сквозь прутья вольера. По вечерам снимал женщин в пыльном и душном городе и ночами в пьяном угаре, называл каждую Соней, иногда назло ей, но чаще неосознанно, инстинктивно. А когда в состоянии был услышать себя — бесился и напивался еще сильнее.
Она позвонила на пятые сутки, когда он забавлялся в душе с очередной красавицей без намека на белые полоски от купальника на подтянутом фитнесом теле. Телефон, который он таскал повсюду и который ни разу не нарушил его одиночества, вдруг взорвался первыми звуками Рамштайна, и он, отстранив подругу, поднял трубку.
— Чего тебе? — спросил он без приветствия и выключил воду.
— Когда ты вернешься, Павлик? — вкрадчивым тоном спросила далекая искусительница.
— Соскучилась?
— Тут ужасно жарко и скучно! – заунывным голосом пожаловалась она. — Город вымер. Когда ты вернешься?
"Да пусть бы вы там все передохли!" — от всей души пожелал он ненавистной столице, но сдержался и почти спокойно напомнил:
— У меня отпуск.
— Но я не отпускала тебя.
— Твое разрешение мне не требуется.
Она так ничего и не поняла, если пыталась снова манипулировать им. Впрочем, он тоже ничего не понимал ни в себе, ни в ней. Но зато так ярко представил ее на диване в гостиной с бокалом коньяка в руке, что едва ни заскрипел зубами. Хорошо, что возможность телепортироваться силой мысли еще не изобрели, потому что в тот момент он готов был оказаться рядом, позабыв, что не вполне одет для встречи.
— Да, но все-таки... — не сдавалась упрямица, — почему так долго?
— Ты оглохла? У меня отпуск.
— А когда он закончится?
— Тебя это не касается.
— Еще как касается! — осторожно капризничала она, будто испытывая его нервную систему на устойчивость. — Очень даже касается. Я тут одна, мне нечего делать...
— Заведи себе мужика. – Двигатель внутри наращивал обороты, и остановить маховик он уже не мог. — Пусть имеет тебя с утра до вечера.
— Отличная шутка, Павлик, — обиделась Соня, и ему послышалось, как она вздохнула об этом несуществующем мужике. — Необыкновенно смешно!
— Ты же только об этом и мечтаешь.
— Да не мечтаю я! – Теперь она почти плакала. — Ты же убьешь меня, если я что-нибудь такое сделаю.
— Давно ли ты стала такой скромницей?
— Павел, зачем ты?..
— Займи себя, ты от безделья окончательно свихнешься!
— Я не собираюсь никого искать! — заявила она, всхлипнув, и многозначительно помолчала. — В моей жизни уже давно...
— Я не желаю снова слушать этот бред о твоей разбитой жизни! — не выдержал он, захлебываясь яростью.
— Но ты не знаешь, что я хотела сказать.
— Я отлично знаю, что ты можешь сказать! — заорал он. — Ты такая же, как и все! Ты совершенно предсказуема!
— Это неправда! — Она замолчала, переваривая эту информацию, а потом вдруг спросила: — Хочешь, я прилечу в Крым?
И несколькими небрежно брошенными в эфир словами снова ввергла его в пропасть сомнений и надежд. "Хочу!" — чуть не вырвалось у него, и он посмотрел на женщину у своих ног, представив Соню на коленях, среди потоков воды.
— Это новая игра, Соня? Ты снова издеваешься надо мной?
— Я серьезно, Павлик! — заторопилась она, чувствуя, что ее время кончается. — Я виновата перед тобой. И если ты хочешь...
С распущенными волосами, с глазами цвета грозового неба, в которых можно утонуть и не понять, как это случилось, с нежными пальцами, бредущими наугад... Стоило только представить эту картину и уверить себя, что на этот раз она никуда не денется из его рук...
— Не хочу! И не смей мне звонить!
Он тяжело дышал и смотрел в стену, будто мог увидеть ее на другом конце страны. Не надо было отказываться, потому что уже через несколько часов она могла войти в этот номер, и он бы сказал... Павел выключил телефон и бросил его в раковину. Женщина, имени которой он не помнил, подняла на него понимающий взгляд и крепче обняла.
— Давай, детка, — без сожалений о случившемся потребовал он и, закрыв глаза, снова увидев на ее месте покоренную Соню. — Ну же!
Теперь она изводила его звонками каждый день, а он не брал трубку, ненавидя ее настойчивость и свои желания. На исходе второй недели он прямо из постели швырнул трезвонящий телефон в стену.
— Сука! — заорал он, теряя человеческий облик. — Достала ты меня!..
Очередная девица, польстившаяся на его мускулы и увесистое портмоне, поспешила сбежать из кровати и, подхватив свою одежду, заперлась в ванной. Через минуту хлопнула входная дверь, и он остался беситься один, словно разъяренный дракон в логове. Два дня он не пил, заказывал еду в номер и валялся в постели перед телевизором, а на третьи сутки рано утром проснулся с холодной головой и тяжело бухающим в груди сердцем, за десять минут кое-как побросал вещи в сумку и помчался в сторону Москвы, будто за ним гналась стая волков по заснеженному полю.
"Ненавижу!" — думал он и вспоминал день за днем, проведенные с ней. "Убью!" — твердил он и представлял, как ее тело, распростертое на белом, красном или синем шелке будет расплачиваться за насмешки и презрение. "Черт бы тебя побрал, Соня!" — вздыхал он, не в силах избавиться от ее невидимого присутствия, и понимая, что если черт соберется ее забрать, то он сам как раб в кандалах последует за ней. И тосковал оттого, что это не просто пустые слова или сиюминутные эмоции. Это та реальность, в которой он живет, и из которой для него нет исхода. Безоглядная, страшная, разрушительная любовь, посланная ему в наказание за все грехи.
Да у кого раньше он больше трех дней добивался благосклонности? Не было в мире таких женщин и быть не могло. Либо дала, либо пошла вон. С будущей женой все случилось на третьем свидании, через два месяца он сделал предложение, потому что его выматывал приторный конфетно-букетный период, еще через два женился. Через полгода брака он стал изменять ей, нисколько не мучаясь совестью, потому что здоровые инстинкты самца безошибочно вели его по жизни. На шестом месяце беременности в интересах будущего ребенка жена категорически оказалась исполнять супружеский долг, а еще через месяц и альтернативные виды секса были забыты. Он промучился долго, целых три недели — и нашел себе подругу на ночь. Потом другую на пару месяцев, потом стал менять их, с кем не задерживаясь и пары часов, с кем-то продлив отношения на полгода и больше. Знала ли жена? Скорее всего, чувствовала, но молчала. Потому что была умная и не собиралась менять мужа со всеми его достоинствами и преимуществами на жизнь матери-одиночки в однокомнатной хрущевке. Да и официальными алиментами с зарплаты похвастаться перед подругами было бы стыдно. И жили бы они и по нынешний день душа в душу...
Он стиснул зубы и на несколько минут переключился мыслями на месть, которую много лет вынашивал и тщательно планировал. Соня выслушала и нисколько не усомнилась: "убей эту сволочь". Даже она поняла, что у него есть полное моральное право убить. Она плакала и обнимала...
Мысли снова вернулись к Соне, и он чуть не задохнулся от воспоминаний. Если бы не история с гибелью сына и помешательством дочери, если бы он не уволился со службы после развода... Он жил бы, как все нормальные мужики, продолжал завоевывать женщин, попавших в поле зрения, и ничего бы не знал об этой стерве, которая изводила его своей недоступностью, как пса на цепи под палящим солнцем, не могущего дотянуться до миски с водой.
Он должен был применить силу, увезти ее со стоянки, съехать с шоссе, перебраться на заднее сидение со своей вожделенной добычей... Что бы она сделала? Да, кричала бы, сопротивлялась... Почему он все время щадил ее чувства, ее тело, а она ни секунды не думала о том, каково приходится ему?
Он вдавил в пол педаль газа. Столбы стали отсчитывать километры быстрее, замелькали названия населенных пунктов, городские пейзажи с трубами и многоэтажками сменялись сельской идиллией полей и перелесков, а он все думал и думал, и чувствовал, что центральный процессор перегревается, и даже кондиционер в салоне не в силах охладить его мысли.
Проехав Белгород, он пожалел, что разбил телефон, потому что мог уже позвонить и сказать... Что ей сказать, он не имел представления, а нафантазировать никак не получалось. Курск и Орел он проскочил, почти и не заметив, возле Тулы дал передышку лошадиным силам внедорожника, размышляя, не заехать ли поесть, как человек, где-нибудь в приличном месте, но в последний момент решил не делать крюк, понимая, что осталось каких-то двести километров до столицы. В Москву он въехал глубокой ночью и зачем-то вместо того, чтобы сразу свернуть по кольцу к дому, проскочил до Садового по пустой Варшавке и тут только сообразил, что едет к ней на Патриаршие. Усталость разом навалилась, и он вдруг растерял уверенность и злость, подсчитав, что пролетел полторы тысячи километров за семнадцать часов с учетом пограничного контроля, где его удостоверение, как обычно, произвело нужное впечатление и вызвало правильные действия со стороны официальных властей. Он дотянул почти до Балчуга, но возле набережной не выдержал, выключил двигатель на обочине, откинул сиденье назад и уснул сразу, без снов и сомнений, без мыслей о Соне и предстоящей встрече. Следующее утро встретило его хмурым дождем и стуком в водительское стекло. Он, еще не проснувшись, схватился за ствол, и человек в форме охранника шарахнулся от дверцы. Павел посмотрел на идущий мимо поток машин, опустил стекло и вернул сидение в привычное положение.
— Ну?
— Вы проезд во двор загородили, — с безопасного расстояния сказал охранник, и Павел усмехнулся, понимая, что для пули это расстояние смехотворно, и уж с таких-то метров он не промахивался даже на заре службы.
— Понял, командир, уезжаю.
Он завел машину и вклинился в гущу спешащих на работу автомобилистов, но на этот раз на Патриаршие не поехал, развернулся и неторопливо покатил домой в Строгино, желая поскорей позавтракать и принять душ. Купив в ближайшем к дому супермаркете еды и прямо там же в маленьком магазинчике самую навороченную нокию, он вставил карточку и с раздражением увидел несколько десятков информационных сообщений от оператора, что такой-то абонент пытался дозвониться до его номера. Имя этого настойчивого абонента он отлично знал, и усмехнулся, когда вдруг увидел личную СМС : "Павлик, перестань злиться, возьми трубку, нам надо поговорить". "Угу, как же, прямо так и повелся!"
Квартира встретила его привычным уютом одинокой берлоги, где, впрочем, для каждой вещи было предусмотрено свое место. Он приготовил себе поесть на скорую руку и отправился в душ, чтобы смыть с себя дорожную грязь и воспоминания о последнем месяце, проведенном благодаря Соне черт знает где и черт знает как. Под струей горячей воды он вдруг осознал, что слишком заигрался в верного рыцаря на службе у прекрасной дамы. Он привык работать, как нормальный мужик, отдавался делу полностью, уважал начальство, ценил высокий доход. Эти романтические прогулки по Европе и поездка в Крым сделали из него неврастеника, видящего врагов там, где их не было, ненавидящего все живое вокруг нее лютой ненавистью и зависящего от настроение избалованной девчонки, которое менялось по сто раз на дню. "Хватит уже, Тихонов!" — сказал он себе и посмотрелся в зеркальную стену. "Ты никому ничего не должен. Найдешь себе другую... работу!"
Но шли дни и недели, а работы он не искал, ночами сидел в Интернете, тысячами уничтожая монстров и врагов в компьютерных играх, как прыщавый подросток, а днем спал и только к вечеру выбирался поужинать в кафе на соседнюю улицу. В деньгах он не нуждался и острую необходимость найти себе начальника перестал испытывать дней через пять после принятого решения оставить Соню навсегда. Она звонила и писала жалобные сообщения, он, убеждая себя, что читать их незачем, все равно прочитывал и удалял, а потом жалел. Но в конце концов она смирилась, и поток их иссяк. Он вздохнул свободнее, будто снял с шеи петлю, и решил, что с первого числа следующего месяца съездит к бывшему тестю и попросит подыскать себе достойное занятие.
Этого звонка он ждал очень давно и был к нему во всех отношениях готов. Тактика продумана, сумка со всем необходимым собрана. Но когда знакомый голос произнес: "Пашка, сегодня в семь на прежнем месте", он почему-то отчаянно захотел позвонить Соне. В такие моменты ему, как ни странно, требовалась поддержка, хотя бы доброе слово на удачу, а ближе нее, как бы парадоксально это ни выглядело, у него никого не было. И ее слезы там, на набережной, и ее уверенность в том, что он должен сделать то, что должен... Если бы он только мог рассказать ей... Однако, он понимал, что не мог, а просто помолчать в трубку, чтобы послушать ее голос было глупо, поэтому он подержал бесполезный телефон в ладони ровно до появившегося раздражения на себя и на нее и убрал в карман, решив, что когда вернется, тогда и поговорит с ней.
А когда через неделю вернулся небритый и злой, с чувством исполненного долга и гадливости одновременно, будто раздавил гигантского слизняка, включил телефон и не увидел ни одного вызова от нее, ни сообщения, ровным счетом ничего, то разозлился так, что швырнул сумку в угол, съел кусок засохшего хлеба с остатками колбасы, запил этот спартанский обед водой из-под крана и завалился спать посреди дня. А на следующее утро проснулся с мыслями о Нине.
Как это он позабыл, что существует человек, которому почти так же, как и ему самому, важно это известие о свершившейся мести! Подавив в себе иррациональный порыв сразу же позвонить бывшей жене, он по телефону заказал домой кучу еды, полез в душ, побрился, погладил лучшую рубашку и позвонил в Yoko, чтобы забронировать столик на вечер. В том, что она не откажется с ним поужинать, он нисколько не сомневался.
— У меня к тебе дело, — начал он без предисловия, плотно позавтракав и помыв посуду, и вытянулся во весь рост на диване. — Надо встретиться.
— Заезжай! – с прохладцей согласилась бывшая жена. — Я вернусь с работы в семь.
— Я приеду в восемь, столик заказан. Приоденься, что ли.
— Демократично или чтобы пыль в глаза? — усмехнулась она.
— Пыль и бриллианты мелкой россыпью, — довольный, что есть человек, который понимает его с полуслова, пошутил он.
— Хорошо, Паша! В восемь я буду готова.
И он нисколько не сомневался, что так и будет. Жена была болезненно пунктуальна и любое опоздание воспринимала как личное оскорбление. С ней ему всегда было просто находить общий язык, они были во многом похожи, и в ее квартире был такой идеальный порядок, с которым даже его берлоге было непросто соревноваться. Несмотря на то, что уже много лет Нина была свободна, и он догадывался, что прекрасную форму и внешность ей помогали поддерживать чужие мужчины, ни разу в ее квартире он не наткнулся на следы пребывания одного из них. Эта их похожесть с годами нравилась ему все больше, хотя совершенно не вызывала ностальгии или желания сойтись и попробовать заново преимущества трагически утраченного брака.
В восемь все, что ей оставалось надеть, был жемчужный комплект, пальто и туфли. И он, стоя позади нее, наблюдал в зеркале, как она вставляет в уши серьги, потом подошел ближе, чтобы помочь застегнуть ожерелье на длинной шее, и одобрительно похлопал ее ниже спины.
— Ты у меня еще хоть куда, старушка!
Она покосилась на него и хотя на комплимент никак не отреагировала, но он и без слов знал, что ей приятно его внимание, и слово "старушка", которым он пользовался еще со времен учебы, не вызывает у нее раздражения и в бальзаковском возрасте.
Впервые за несколько месяцев он сел за руль спортивной БМВ, которую Соня купила в Германии и по весне отписала ему с барского плеча. Нина ярко-красное купе с хищным оскалом оценила с первого взгляда и под завистливыми взглядами соседок с достоинством села в галантно открытую мужем дверь, как будто ездила в подобных машинах с утра до вечера.
— Разговоров теперь будет на полгода вперед!
— Пусть поговорят, от тебя не убудет.
— Не замечала раньше за тобой желания выпендриваться. Хозяйская?
— Моя, заработал!
— Зачем тебе такая? Ты же любишь джипы.
— Джип у меня тоже есть.
— Красиво живешь, Паша!
— Не жалуюсь! Куда мне еще-то деньги девать?
Она пожала плечами, понимая, что он прав. Работа, которая приносила ей много лет моральное удовлетворение, финансово не могла сравниться с содержанием, которое она исправно получала все годы от бывшего мужа. И с каждым годом эта сумма увеличивалась, утверждая ее в мысли, что, несмотря на драматический поворот в их совместной судьбе, ее муж был глубоко порядочным человеком. Хотя это мнение никоим образом не перебивало стереотипа, что все мужики жадные сволочи, которым надо только одно. Это же самое "одно", которое несмотря на давность развода она периодически проделывала с Павлом, ее нисколько не отталкивало, и, как правило, глупых отказов из-за головной боли или усталости он не получал. И если бы ни ее сменяющиеся поклонники и его шлюхи, существование которых они оба не скрывали друг от друга, их отношения можно было бы считать идеальным браком, где один из супругов просто вынужден долго отсутствовать из-за особенностей работы. Хотя в последние годы она видела его все реже и реже, и даже звонки стали короче и больше походили на сухой обмен информацией, чем на живой интерес друг к другу.
— Почему в Yoko? — спросила Нина. — Ты знаешь, что я равнодушна к рыбе.
— Для разнообразия попробуешь мраморную говядину.
— Да, я слыхала, что она того стоит.
Впрочем, насчет выбора ресторана он слегка лукавил. Этот японский ресторан он выбрал отчасти еще и потому, что его не любила Соня, а значит, шансы встретить ее там были практически равны нулю. Хотя всего в двух шагах от него находилась Ваниль, куда она раньше частенько заглядывала поужинать, и эта близость к ее ареалу обитания волновала и будоражила кровь. Он, как мальчишка, боялся быть пойманным и одновременно хотел быть пойманным. Тогда бы она увидела, какие женщины украшают его жизнь! В том, что Нина легко пройдет любое тестирование даже у придирчивой и избалованной Сони, Павел нисколько не сомневался. Единственная дочь потомственного военного, прадед, дед и отец которой с легкостью каждый в свое время дослужились до генеральских погон, в роду у которой были настоящие дворяне, была ему не парой с самого начала. Однако же среди множества поклонников выбрала именно этого юношу без роду и племени со взрослым лицом и пронзительным хмурым взглядом. Как ни странно, ее отец этот выбор поддержал, отчасти потому, что молодой человек служил в спецвойсках и готовился сделать карьеру в престижном смежном ведомстве, отчасти еще и потому, что только он из всех Нинкиных ухажеров несмотря на свой несолидный возраст был похож на мужчину, не отращивал немытые патлы, не покупал у фарцовщиков модные шмотки и привозил ее из театров и с вечерних прогулок по Москве в точно назначенное родителями время.
— Думаешь, я не буду странно смотреться в японском ресторане? — спросила Нина, разглядывая себя в маленьком зеркале в салоне. — Этот жемчуг...
— Нина, это не забегаловка с солитерной рыбой. Твой жемчуг отлично пойдет под лосося и говядину Кобе.
— Утешил. Так о чем ты хотел поговорить?
— Ты с кем-то встречаешься сейчас?
— А что? — насторожилась Нина. — Раньше ты не задавал мне таких вопросов.
— И сейчас бы не задавал. Но мне нужно алиби на всю прошлую неделю.
— Павел, ты так не шути. Что случилось?
— Не думаю, что ты хочешь знать подробности...
— Ты это сделал? — Она посмотрела на него русалочьими глазами. — Теперь мы свободны?
Он не ответил, но они понимали друг друга даже и не с полуслова, а с полувзгляда, и он только прищурился и стиснул зубы, на мгновение вернувшись в далекий город за уральскими горами, откуда без сна и отдыха гнал машину двое суток домой.
— Так ты сможешь дать мне алиби, если вдруг возникнут вопросы?
— Да, — твердо сказала Нина и для ясности пожала его руку, лежащую на руле. — Всю прошлую неделю мой бывший муж провел со мной.
И глядя в ее чуть постаревшее, но красивое и родное лицо, он уже знал, с кем проведет сегодняшнюю ночь. От этой мысли есть почему-то совершенно расхотелось, но Нина, напротив, оживилась и даже рассказала какой-то анекдот, хотя анекдотов никогда не запоминала и большую их часть считала всего лишь человеческой слабостью, такой же дурной привычкой праздного ума, как курение для тела, от которого не смогла отучить мужа.
После ресторана он направился не к ней домой, а к себе. И в ответ на ее напоминание о завтрашнем рабочем дне, спокойно сказал, что утром сам отвезет ее назад пораньше, чтобы она успела собраться, а потом доставит в лучшем виде на работу. Нина не стала ныть и ломаться, посмотрела на часы и заметила, что до будильника у них осталось шесть часов. "Успеем!" — усмехнулся Павел, и она почти кокетливо улыбнулась в ответ.
Когда до будильника осталось всего три с половиной часа, он выпустил ее из объятий, заботливо накрыл одеялом и отправился курить на кухню. На дисплее мобильного болталось непрочитанное сообщение, он нажал на закрытый конверт и, холодея, прочитал: "Мой самолет завтра в 19 часов. Если не увидимся — просто до свидания!"
Он раздавил дымящуюся сигарету в пепельнице, убедился, что дата на сообщении свежая, и уже через десять минут вывел ниссан со стоянки.
Дверь долго не открывалась, но он, улегшись ладонью на звонок, продолжал трезвонить, позабыв о собственном комплекте ключей, до тех пор, пока не услышал металлический щелчок. Тяжелая дверь медленно поползла мимо него, и на пороге появилась женщина, о которой он мечтал несколько долгих недель, ненавидя и сходя с ума от любви. В длинной ночной рубашке, как всегда, мало что скрывающей от взгляда, с распущенными волосами и отрешенным лицом она покачивалась, как травинка на ветру, и щурилась от яркого света в коридоре.
— Ой, Павлик! — наконец сказала она, словно увидела пушистого щеночка на веселенькой лужайке. — А что ты тут...
И безумно соскучившийся щеночек весом в какие-то сто килограмм, с кожаной портупеей под курткой, пахнущий чужими духами, не дал ей окончить фразу, втолкнул в прихожую, притиснул к стене и, глядя в сонное и недоумевающее лицо и почти заикаясь от волнения, спросил:
— Куда это ты собралась сбежать?
— Глупый какой, — сказала Соня и, вздохнув, положила голову ему на грудь. — Ну, куда я от тебя сбегу... А почему ты так долго не приходил?
Он не нашелся, что сказать, просто погладил ее по голове и вздохнул, вспомнив, что придется ехать обратно, потому что Нину непременно надо отвезти домой. Простая идея вызвать ей такси и никуда не бежать, ему в голову не пришла.
— Я так плохо сплю в последнее время, — забормотала Соня у него под курткой, и он отодвинулся, присел на корточки, чтобы заглянуть ей в лицо. — А сегодня таблетку приняла, и тут ты трезвонишь... Тебе повезло, что я проснулась...
— Ага, повезло! — повторил он и подумал, что ему просто повезло, что она не уехала, не вышла замуж за это время, не нашла себе другого телохранителя.
— Я спать хочу, — пожаловалась она, опираясь слабеющими руками о его плечи. — Ты посидишь со мной?
— Куда уж я денусь теперь! — со всей искренностью заявил он и привычно поднял ее на руки, как если бы она была ребенком, а не взрослой женщиной, разменявшей четвертый десяток. — Уложу тебя спать и посижу.
— Ты снова таскаешь меня! Ты просто какой-то ужас!
— Еще какой, ужас, Соня! Если бы ты знала...
Но сказать ей, в чем он действительно был ужасен, он не мог, а она ничего не спросила. И снова была знакомая спальня, и расстеленная кровать, и он, несущий службу на краю постели рядом с ней, свернувшийся в клубок на большой подушке. "Даже не попытался ничего изменить, просто влез в старое ярмо и будешь снова тянуть, как вол!" А что тут изменишь, если одного предположения, что она навсегда уедет, ну, пусть не навсегда, на месяц, на полгода, на пять лет было достаточно, чтобы сорвать его посреди ночи и заставить нестись по пустому городу, чтобы, как обычно, просто помечтать, не получив ничего существеннее этого трогательного "Ой, Павлик!" Никакой награды, кроме легкого прикосновения и знакомого запаха. Она уснула почти сразу, и он поднялся и, стараясь не шуметь, вышел из квартиры. Обратный путь домой вымотал его, как юный заяц стареющего лиса, и прямо с порога он ушел в ванну, налил чуть не с верхом воды и на двадцать минут отключился среди клубов пара и шуршащей пены. К моменту, когда зазвонил будильник, он уже пожарил Нине тосты и сварил кофе, но, как ни странно, вместо того, чтобы встать и торопиться на работу, она потянула его в постель и, обнимая ее второй раз за ночь, он едва ни проговорился, думая о другой.
Вернуться на Патриаршие он успел задолго до того, как эта спящая красавица открыла глаза, а разбудить ее традиционным сказочным поцелуем он не посмел. И пока сидел и смотрел в ее безмятежное лицо, не понял, как уснул сам и оказался рядом на подушке. А когда проснулся в плену ее рук, остался мечтать, как разбудит и осуществит все, что научился придумывать для них за эти долгие несколько недель разлуки.
— Только не говори, что я затащила тебя в постель, — сказала она, когда стрелка часов приблизилась в двенадцати, и он вздрогнул от неожиданности.
— Да я тоже задремал, — начал оправдываться он, но Соня приподнялась на локте и посмотрела на него смеющимися глазами.
— Ты давно уже не спишь, я знаю. Спасибо, что не разбудил.
Он хмыкнул и поднялся, стараясь не смотреть на нее.
— Ты уже собралась? Или все оставила на последний момент?
— Я не хочу лететь без тебя! — Она распахнула дымчатые глаза и обиженно покачала головой. — Если ты остаешься, я тоже останусь.
— Конечно, останешься! Кто тебя отпустит одну! А куда ты, кстати, собралась?
Она заулыбалась, раскинула руки и повалилась обратно на подушку с мечтательным выражением на лице.
— Хотела на остров, но я туда одна не доберусь. Там все как-то хитро, самолеты, лодки, вертолеты... Так что сначала на виллу, а новый год встретим там, да?
Ему было совершенно не важно, где встретить новый год. Главное, чтобы весь год быть рядом с ней.
— Посмотрим, — с привычным скептицизмом он погасил ее восторженное настроение и во второй раз за утро отправился готовить завтрак.
Уже на кухне он подумал, что если бы сейчас ему пришлось хотя бы пару раз в неделю, как настоящему мачо, переходить из постели жены к любовнице и обратно, он бы долго не выдержал. Но подавать Соне завтрак в постель не пришлось, она сама пришла на кухню в джинсах и легком свитере, уселась с ногами на стуле и смотрела, как он жарит ее любимые гренки с сыром, ловко управляясь с большой сковородкой и туркой одновременно.
— Я подарила Насте свою долю в ателье, — хрустя сырной корочкой, сообщила она с набитым ртом и отхлебнула из кружки кофе. — А Наташе, вернее, ее мужу — шестерку Ауди.
— А что бы сказал твой брат?
— Он бы сказал, что я глупо разбазариваю свое наследство.
— Вот именно!
— Но он был бы доволен своей девочкой. — И в это самодовольное утверждение почему-то Павел поверил, вспомнив, как шеф смотрел на Соню, как злился на нее и все равно каждый раз прощал ей все выходки. — Зачем мне столько машин? И модный бизнес в этой стране?
— Он избаловал тебя.
— А ты бы не избаловал?
— При чем тут я? — вскинулся Павел. — У меня не было таких возможностей.
— А если бы были?
— А если бы были, я бы не сидел здесь с тобой.
Соня вдруг погрустнела и отложила недоеденную гренку. Он испугался, что обидел ее, но она посмотрела за окно и сказала: "Скоро зима!", хотя зима была еще совсем не так скоро, а уж на Сицилии это была и вовсе не зима, а одна насмешка. "Ну, так что?" — спросил Павел, и тут узнал, что дело вовсе не в зиме, а в том, что Левушка развелся, Марина собралась замуж за одного из потенциальных Сониных женихов, Роза забрала любовника жить в дом, построенный покойным мужем, а Соня... Соня всю осень просидела в Москве одна, шила ненужные костюмы и платья у Насти, раз в неделю ходила в кафе с Наташей, пересмотрела весь ночной репертуар кинотеатров, днем гуляла, как тень, по полупустым залам музеев и думала о том, что еще год назад могла быть счастлива.
Но снова слушать традиционные причитания о загубленной жизни он не мог и отправился дозваниваться в авиакомпанию, чтобы этим же вечером улететь с ней вместе в Италию, которая действовала на нее куда благотворнее, чем залитая непрекращающимися дождями Москва.