Утром он разбудил ее не рано, посчитав, что отдохнуть не помешает им обоим, но в одиннадцать она все еще спала, как особа царских кровей, вернувшаяся под утро с бала, и он, решив, что уже достаточно валяться и поощрять безделье, вломился в ее номер без стука и заставил ее буквально за полчаса собраться под его неотступным тяжелым взглядом. Плотно позавтракав в ближайшем к гостинице кафе и вновь подивившись, что она почти ничего не ест, он повернул автомобиль в сторону Ялты и понесся по дороге, как будто хотел наверстать упущенные часы за несколько минут.
— Странный ты какой-то в последние дни, — только и сказала она, глядя на стрелку спидометра. — Вроде, нас никто не преследует.
— Мне в Москву надо, — огрызнулся Павел. — И надоело мне по югам таскаться. Меня и от Сицилии твоей тошнит.
— Ну, так кто тебе мешает попроситься обратно в столицу? Будешь жить, как раньше, в достатке и спокойствии. Левушка тебе может в качестве особого доверия позволить жену с ребенком возить по магазинам.
— Угу, всегда мечтал!
— Со мной тебе плохо, работы нормальной нет... — рассуждала она, загибая пальцы и взглядывая на мелькающий пейзаж за окном. — Смени сферу приложения своих способностей. Есть же разные варианты.
— Делать мне больше нечего, взбалмошных баб возить.
— А сейчас ты кого возишь? — расхохоталась Соня и панибратски толкнула его локоть.
— Тебя, — угрюмо заявил он и твердо резюмировал: — Ты не баба.
— Спасибо, Павлик. Как я понимаю, это что-то вроде комплимента?
— Это констатация факта. — Он обозлился, что серьезную фразу она превратила в шутку. — И вообще зачем этот дурацкий разговор?
— Павлик, да с тобой же какой разговор ни заведи, ты всегда говоришь, что он дурацкий. Ты лишаешь меня права на ведение нормального, интересного, приятного диалога. Теперь я буду комплексовать, думать, что я одичала, что мне нужно чаще выходить в свет, и тогда вокруг меня станут собираться мужчины, и ты снова будешь злиться, потому что опять все будет не так. А как "так" ты и сам не знаешь... Или знаешь, но мне не говоришь...
— Соня, ты бы отстала от меня, а? — почти жалобно попросил он, выслушав вполуха ее речь и отметив только игривые интонации. — Голова раскалывается после вчерашнего, а мне еще хрен знает сколько за рулем сидеть сегодня. И в ночь пойдем, чтобы без остановок.
— Так я же могу тебя заменить, — вкрадчиво сказала Соня, которая давно уже просилась за руль его ниссана.
— Не можешь, — отрезал он. — Не женское это дело, управляться с танками.
— Ну, с геленом же управлялась.
— Не знаю я, как ты там управлялась и с чем. Свою жизнь я тебе не доверю, а за твою отвечаю.
— Ладно, — притворно вздохнула она, изображая покорность. — Отвечай, ты хорошо отвечаешь. И классно ездишь!
— Да? — Он с недоверием голодного зверя, которого без сложных подходов старались подманить на кусок мяса посмотрел на Соню, а она одарила его в ответ самой своей бесхитростной улыбкой. — Совсем не страшно?
— Совсем нет. С тобой мне спокойно, ты глупостей не делаешь.
А он-то был уверен, что только и делал глупости, пока несся по дороге, стараясь убежать от нее, сидящей рядом. Или она опять смеялась над ним?
— Еще как делаю, — проворчал он, но внутренне расслабился и даже посмотрел без раздражения. — Ты невнимательная.
— Может быть, — согласилась Соня и потянулась, прижала ладони к потолку машины. — Смотри, уже подъезжаем.
— Угу, — сказал он и поспешно отвернулся, чтобы не пялиться на ее гибкое тело.
Он помнил, что она ненавидела, когда он пялился, а он любил смотреть и иной раз глаз от нее не мог отвести не потому что хотел что-то сказать или сделать, а просто смотрел и чувствовал себя почти довольным жизнью. Соня уловила некоторое напряжение, возникшее на соседнем сидении и мысленно усмехнулась. Он так медленно приручался, этот ужасный солдафон. Впрочем, то, что приручить его удастся, было делом решенным. Требовалось только время и терпение. Времени у нее было навалом, зато терпения не хватало, и когда он начинал упираться и тупить, хотелось его стукнуть или сказать ему, какой он болван, и она не могла отказать себе в таком удовольствии, а потом приходилось начинать все сначала, и так уже много месяцев.
— Я куплю билеты, а ты пока паркуйся.
Она почти на ходу выскочила на дорогу и отправилась за билетами, а он вместо того, чтобы поставить машину на стоянку, провожал ее глазами, преисполнившись какой-то необъяснимой нежности. Когда она была такой... он даже сформулировать не мог, просто такой, он не мог ни злиться, ни ругать ее. Все, чего ему хотелось — держать ее в руках, как драгоценную вазу. Крепко и навсегда.
Когда она вернулась с билетами, Павел курил, облокотившись на капот и рассматривая двух дамочек, вышедших из маленькой машинки. Обе были явно моложе Сони, весело смеялись и что-то искали на заднем сидении в сумке. Павел не сводил с них оцепеневшего взгляда. "Надо так пялиться на людей!" — с подкатившим раздражением подумала Соня и остановилась в нескольких шагах. Женщины были симпатичные, худенькие, совсем светлокожие, явно только приехавшие на отдых. Что-то похожее на укол ревности тронуло ее душу, и Соня с обидой вспомнила, как вчера он поцеловал ее, а потом разозлился и сказал, что она ему надоела. Или сначала сказал, а потом поцеловал? Она на мгновение представила себе, как бы это было, если бы обычная волна воспоминаний не нахлынула на нее, и ей не пришлось бы сбежать из его рук, но сердце заколотилось так бешено, почти засбоило, что пришлось закрыть глаза, благо под темными очками этого было не видно, и сосчитать до десяти, глубоко вдыхая горячий воздух. Павел заметил Соню только тогда, когда провожал глазами уходящих со стоянки женщин.
— Купила? — спросил он и двинулся в ее сторону, отшвырнув недокуренную сигарету.
— А? Да, конечно, — рассеянно сказала она. — Народу там много.
— Прорвемся, — почему-то весело заявил он и, взяв ее за руку, повел к фуникулеру.
В вагончик пришлось прорываться, как он и сказал. Но с ним это было просто и легко. Павел без труда и угрызений совести растолкал всех и пропихнул ее вперед, подвел к полукруглому окошку и ограничил к ней доступ со всех сторон, поставив руки на поручень и стараясь не прикасаться к ее открытым плечам. Однако желающие вознестись ввысь по канатной дороге напирали, и ему пришлось сделать невольный шаг вперед, потом еще полшага, и когда вагончик дернулся и тронулся, он был прижат к ней потными разгоряченными телами, толпившимися сзади. В какой-то момент ему показалось, что она перестала дышать, а сам он постарался сосредоточиться на открывающемся виде за окном. Но когда она вдруг, чуть повернув голову, тихо сказала "как красиво" и прислонилась затылком к его плечу, он понял, что спасения уже нет и не будет, и, помедлив, обнял ее одной рукой, ожидая всего, чего угодно, — окрика, возмущения, пинка. Но она как-то сразу расслабилась и прижалась к нему, утопая в его объятии, словно подслушала его мысли на стоянке. Привыкнув к этому новому для себя ощущению ее присутствия в руках, он смог посмотреть за окно.
— Не жалеешь, что поехал? — тихо спросила она, повернув голову в его сторону.
— Не жалею.
На самом деле он не знал, о чем она спросила, но за эти минуты спокойной нежности он мог отдать все предыдущие годы холодной войны. Только сейчас, в толпе, он почувствовал, какая она хрупкая и беззащитная, какая женственная и притягательная и как нуждается в нем. Запах ее волос с тонкими лимонными нотками кружил ему голову, и он не мог думать ни о чем, даже о палящем солнце, которое изнуряло и заставляло невольно отодвигаться от жара чужого тела. Но ему и в голову не пришло отодвинуться, когда сзади почему-то стало посвободнее, а фуникулер остановился.
— Пересадка, — сказала Соня и не шелохнулась.
Вагончик покачивался, пока отдыхающие выходили, а Павел все прижимал ее к себе, боясь разрушить хрупкое счастье.
— Пойдем, — тихо сказала она. — Нам еще столько же ехать наверх.
И только это обещание заставило его отступить на шаг и пропустить ее к выходу. До перехода в следующий вагон они стояли друг напротив друга, стараясь не встречаться глазами, и, когда объявили посадку, он не стал расталкивать остальных, а просто вошел вслед за ней и сразу обнял, хотя почему-то вокруг было совсем не так тесно. Теперь она стояла лицом к нему, и за его широкими плечами ей не было видно вообще ничего и некуда было девать руки. Соня помедлила и, едва вагончик начал движение, обхватила его и прижалась щекой к его груди. Он вздохнул и стиснул ее в объятиях, и все время, отпущенное на поездку, она слушала сумасшедший стук его и своего сердца, а он смотрел на убегающие вниз сосны, на голубое небо над горой и впервые за долгие годы позволил себе думать, что может быть счастливым прямо здесь и сейчас.
Но на вершине горы все во мгновение ока изменилось, счастье расплавилось, как шоколадка на солнце, когда женщина, выйдя на плато, посмотрела на него задорными глазами и рассмеялась.
— Меня там чуть не укачало. Вот ужас, да? Но, говорят, на машине ехать еще хуже!
Он растерялся и посмотрел на свои руки. Они обнимались, как малые дети в грозу, а сейчас она говорит, что ее тошнило. Он не понимал таких переходов, такого юмора, такого беззаботного и безалаберного веселья. Для него все было важно и определенно, каждое прикосновение, каждый намек на близость, а она смеялась над ним, над его серьезностью.
— Идем! — Соня звала его за собой, указывая на торговые ряды. — Там есть вино, и мне срочно надо выпить, потому что тут лютый холод. Или мне так кажется?
— Холодно, да!
Он только сейчас понял, что было опрометчиво позволять ей раздетой ехать на гору. Ладно, она ничего не соображает, но он-то куда смотрел? В подтверждение его мыслей Соня обхватила себя обеими руками и потерла плечи. Мысль о том, чтобы просто обнять ее, пришла ему в голову всего лишь на миг, но ее загадочно улыбающееся лицо не располагало к такой практической заботе. Сейчас он был уверен, что она скорее оттолкнет или ударит его, чем позволит прикоснуться.
— Хорошо, пойдем посмотрим. Может, тебе чаю горячего?
— Неа, горячительного! Исключительно алкоголь спасет умирающего кота.
— Какого кота?
— А, не бери в голову!
Она легко махнула рукой и заспешила прочь. Он и не брал в голову, это было невозможно, потому что голова была плотно забита ею самой. Ее обнаженными плечами, тонкой полоской тела между короткой кофточкой и юбкой, узкими щиколотками над плетеными греческими сандалиями. Все, что попадало в поле его зрения и касалось ее, занимало его голову намертво, размещалось в ней нагромождением, вытесняло все другие впечатления, и выкинуть оттуда эти крохотные осколки большого зеркала не представлялось возможным. Вот смеющийся профиль, вот выбившаяся из заколки прядь, вот вкус поцелуя и бархатистая кожа под пальцами. Он шел за ней между рядами и безучастно смотрел, как она пробует разные вина из пластиковых стаканчиков, сует их ему в руки, заглядывает в глаза, надеясь получить ответ на вопрос "что мы будем пить за обедом?"
— Ну, Павлик, что ты такой вареный? Ты мужчина, ты должен выбрать вино.
— Выбери сама.
Он мужчина, да. Но никакого отношения к вину это не имеет. Он тоже сейчас делает выбор, но совсем иной выбор. Или это видимость выбора? И он был сделан тогда, когда над листом бульварной газетенки он смотрел на девушку в кафе и еще понятия не имел, куда заведет его эта бессмысленная суббота за маленьким столиком в окружении молодых и счастливых людей вокруг.
Перед входом в большой шатер, где вокруг грубых деревянных столов разместилась толпа, ожидающая своего обеда, она резко обернулась, и он почти налетел на нее.
— Что ты будешь делать, если я напьюсь?
— Зачем?
— Зачем, зачем?.. Какой ты, в самом деле... — Она резко сменила тему и, жалобно сморщив нос, заскулила. — Павлик, я ужасно замерзла!
Он посмотрел на нее почти осмысленными глазами и, не раздумывая, снял с себя рубашку, завернул в нее Соню и подтолкнул к неожиданно освободившемуся столику.
— Кажется, теперь мне все завидуют! — рассмеялась она, скользнув глазами по залу. — А должны бы тебе.
— С чего бы? — не понял он и тоже посмотрел в зал, поймав на себе несколько заинтересованных взглядом.
— Ты брутален, как доминантный самец. И мы будем есть мясо и пить вино. Это будет весьма впечатляющее зрелище!
— Глупости, — почти смутился он. — Никто не смотрит.
Она с усмешкой покивала и в упор глянула на соседний столик, заставив совсем юную девочку покраснеть и отвести глаза.
Вино подали раньше мяса, и она шутливо чокнулась с ним мягким стаканчиком и быстро опорожнила его. Он не мог отвести завороженных глаз от ее лица, и Соня делала вид, что не чувствует его неотступного взгляда.
Она болтала о каких-то пустяках, резала мясо на крохотные кусочки пластиковым ножом, пила вино, и ему казалось, что он давно уже не был таким счастливым и таким спокойным, много лет уж точно.
— Надо бы сходить все-таки на смотровую площадку, — вдруг вспомнил он, когда Соня затребовала себе еще вина, и сделал слабую попытку остановить эти неоправданные возлияния.
— Тебе надо, ты и иди! — весело объявила она и взялась за ручку графина.
— Я хочу с тобой, — как-то очень по-мальчишески сказал он и осекся, когда она засмеялась, запрокинув голову.
— Пойдем смотреть на медведя?
А он и не заметил, что на площадке сидел медведь. Он бы и терминатора не заметил, пока она держала его за руку, и объявление мировой войны бы пропустил. Соня поднялась из-за стола и почти твердо направилась к выходу из шатра. Он шел следом, держа руки наготове, чтобы подхватить, удержать, прижать к себе... Дальше его воображение начинало рисовать такие картины, которые уже никак не соотносились с действительностью, и он решительно остановил его.
На улице было все так же солнечно и холодно. Медвежонок вяло реагировал на желающих сфотографироваться, зато на Сонин громкий смех откликались заинтересованными взглядами практически все встречные мужчины, и он, наклонив голову, подобно разъяренному быку, сопровождал ее по всему плато, останавливаясь, когда она вставала и смотрела на облака, и покорно плетясь следом, когда она резко меняла направление и шла к скалам, будто собиралась взбираться выше. Как ни странно, с каждой минутой она реже смеялась и говорила все меньше, словно потихоньку силы и веселье уходили из нее. А когда даже солнце вдруг забежало за тучку, ему показалось, что к нему вернулась способность думать. И он подумал о том, о чем думал всегда, — о правилах и порядке.
— Зачем ты столько выпила? — Он поймал ее за руку, когда она в очередной раз сделала круг по смотровой площадке не вполне твердыми шагами, и повернул к себе. — Тебе нельзя.
Она только слабо улыбнулась, избежав его взгляда, и со странным выражением посмотрела на его обнаженный торс, откинула с лица непослушные волосы.
— Соня? Посмотри на меня. Ты не должна была столько пить.
Он чуть встряхнул ее, она подняла на него затуманенные глаза, но он не смог прочитать ничего понятного для себя в глубине ее зрачков.
— Ты зануда, Павлик! Я хотела...
— Зачем?
— Если это тоже надо объяснять, то мне жаль тебя.
Он нахмурился и решил, что ни уточнять, ни раздражаться не будет. Она играла в одну из своих игр, и он совсем не хотел вникать в ее правила, рассчитывая еще немного продлить блаженное состояние присутствия.
— Тебе все еще холодно?
Она пожала плечами под его рубашкой, прислушалась к себе.
— Кажется, да.
И он убежденный, что это только чтобы согреть, обнял ее посреди смотровой площадки.
— Не могли бы вы немного отойти? — обратился к нему молодой человек с фотоаппаратом, но Павел повел по нему тяжелым невидящим взглядом, и тот стремительно ретировался.
— Ты же сам замерзнешь, — неожиданно она оживилась и подняла к нему лицо. — Я даже не представляла, какой тут холод. Об этом писали на форумах, а я совсем забыла. Да, совсем забыла. Надо было взять с собой хоть что-то накинуть. А, Павлик? Холодно тебе? Мне же совсем нечего тебе предложить. Возьми рубашку...
Ей было что предложить, но говорить об этом он не мог и просто сомкнул объятия неожиданно для них обоих, запечатал поцелуем приоткрытый рот и стиснул податливое тело, забыв о холоде и щелкающих вокруг фотоаппаратах.
Она отдалась этому объятию сразу, без сомнений и обычного упрямства, и только чьи-то слова "идет гроза, надо срочно спускаться" вывели ее из оцепенения. Она уперлась руками ему в грудь и откинула голову назад.
— Пойдем, надо успеть до грозы уехать отсюда.
Он, грубо возвращенный в действительность из другого мира, хмурился и пытался собрать мысли. В том непонятном, совсем не его мире грозы и проблемы переставали существовать, едва она оказывалась в доступной близости. Соня закуталась в рубашку и поспешила к фуникулеру, увлекая его за собой.
На этот раз в вагончике было гораздо свободнее, но она встала около полукруглого окна, глядя на деревья на склоне горы, и он, секунду помедлив, решительно прижал ее к поручню, обхватив одной рукой за плечи.
— Голова кружится, — пожаловалась Соня, едва движение вниз стало явным, и он наклонился к ее щеке, пытаясь расслышать слова. — Я не упаду?
— Не упадешь!
Ему не было дела до ее дурацких вопросов, он даже и не слышал половины из того, что она болтала, насильно удерживая его внимание на незначительных вещах: все еще накинутой на ее плечи рубашке, упавшей сосне за окном, тугом дрожании тросов. Они оба знали, что случится тогда, когда она замолчит. И она болтала, болтала, заставляя его то и дело склоняться и смотреть за окно. А потом вдруг замолчала, словно слова закончились, и он вздохнул с облегчением, и опустил ладонь с ее плеча ниже, впервые позволив себе такую вольность, но она не оттолкнула, только снова перестала дышать.
— Тебе приятно? — зачем-то спросил он, и она зашевелилась в его руках, как потревоженный зверек, и на удивление ловко отвернулась от окна, подставив ему губы.
— Не надо спрашивать.
— Не буду.
— Ты все сам увидишь.
Дальше все происходило как в чужом сне, о которых он мог только слышать или видеть в кино, но которые никогда не снились ему самому. Он совершенно бессовестно лапал ее, словно подросток на чердаке, и она позволяла все, подставляясь под его ладони гибким, дрожащим от возбуждения телом. От нее пахло дымом, вином, шашлыком и маринованным луком, который она жевала во время обеда, вызывающе глядя ему в глаза и смеясь "ну вот, теперь точно ни с кем нельзя целоваться", и он тоже ел лук, думая об этих не свершенных поцелуях. Это были совершенно мужские запахи мяса и страсти, как порох и кровь на охоте, и он чувствовал себя удачливым стрелком на привале, загнавшим долгожданную дичь. Далеким фоном доносился шум за спиной, детские голоса и смех, и раздражение в старческом голосе, который прямо над ухом произнес: "Молодой человек, что вы себе позволяете? Здесь дети!" и обернувшись на мгновение совершенно немолодым лицом, заставил правильную старушку отступить, но заставить себя убрать руку из-под Сониной юбки не смог. И Соня тихонько засмеялась и вернула его голову на прежнее место, обняв за шею. "Не останавливайся!" Да он и не мог остановиться, как паровоз, летящий на всех парах под горку. И даже то, что она вдруг оттолкнула его, заставив надеть рубашку, потому что он все время путался в ней, только распалило его еще больше. И это было невероятное и опасное чувство вседозволенности, которое могло быть только с ней, потому что никогда раньше он не позволял себе такого, даже совсем юным. Никогда он не целовал девочек на глазах сверстников, в метро, в автобусах, просто у подъезда. И уж тем более не делал этого в сознательном возрасте. Но теперь он готов был зайти далеко, так далеко, как она разрешит, и наличие публики уже не могло сдержать его. А она улыбалась и позволяла все, и если бы ни очередная пересадка, как знать, во что превратилась бы поездка для добропорядочных граждан в маленьком вагончике с чокнутой парочкой на борту.
Когда все вышли на площадку, Соня опустила глаза вниз и сдержанно хихикнула.
— Как ты пойдешь?
— Справлюсь!
— Прикрывайся лучше мной.
Он запахнул на груди рубашку и, крепко держа ее за руку, вывел в толпу, которая шарахнулась от них, как черт от ладана. Прикрываться ею было на редкость приятно, но нисколько не помогало избавиться от понимающих взглядов, и он снова принялся целовать ее губы, а она на этот раз взялась поиграть с ним и со смехом уклонялась от его поцелуев, пока, в конце концов, он грубо не обхватил ее, лишив возможности сопротивляться, и буквально втащил в вагончик, идущий к земле.
В углу, где он вновь расположился со своей "жертвой", не осталось тут же ни одного пассажира, и Соня, осторожно заглянув ему за плечо и поняв, что окружающие демонстративно смотрят в другую сторону, опустила ладонь ниже его ремня и бессовестно спросила:
— Хочешь рискнуть?
— Не здесь.
В последний момент он успел взять самые откровенные свои эмоции под неуклюжий контроль и отодвинулся на полшага.
— Как скажешь!
— Но тебя я не отпущу.
— И не надо. Если отпустишь, я упаду.
— Я держу.
— Это все вино...
— Не надо было столько пить.
— Но ты не сказал...
— Не болтай!
— Почему мы не делали этого раньше?
— Довольно, Соня!
— Ты давно мог бы...
— Я не мог.
— А теперь?
— Если ты хочешь...
— А этого не видно?
— С тобой я никогда не знаю...
— А ты проверь, проверь! Тело лгать не может...
— Да замолчи же ты, Соня!
Тело и не лгало. Во всяком случае, себя он читал отлично, а то, о чем говорили ее изгибы, запахи и вздохи наводило на мысли... На совершенно недопустимые мысли! Кровь стучала в висках и накатывала тяжелыми волнами, и временами душная волна накрывала с головой, а до конца пути шаткого вагончика оставалось еще долго. Он терял управление своими желаниями с каждой минутой, и хотя разум все еще говорил "нельзя", голос его становился все тише.
— Мужчина, да что же вы делаете-то!
Он выпустил Сонину талию, отчего легкая юбка скользнула вниз на приличествующее ей место, повернулся к пожилой женщине всем корпусом и сквозь тяжелое марево попытался сосредоточиться на словах.
— Павлик, перестань! — тихо попросила Соня, заметив, как багровеет его затылок, и подергала его за рубашку. — Не надо...
— Мы кому-то помешали?
Он не смог отрегулировать громкость своего голоса, и в вагончике мгновенно наступила тишина. Белобрысая головка выглянула из-за бабушкиного сарафана и с интересом уставилась на огромного орущего дядьку.
— Павел, замолчи!
Соня повысила голос и крепко ухватила его за локоть, но бьющаяся за общественную нравственность женщина решила, что у нее появился неожиданный союзник, хотя и совсем не из тех рядов, что предполагалось, и вступила в прямую конфронтацию.
— Не смейте так со мной разговаривать, я вам в матери гожусь!
— Да идите вы... к матери...
— Заткнись! — рявкнула у него за спиной Соня, и он с изумлением обернулся на ее все еще невозмутимое лицо с потемневшими от гнева глазами.
— Соня?..
— Со шлюхами своими будешь так разговаривать, а не со стариками и детьми!
— А ты-то ему кто? — после короткой паузы раздался насмешливый мужской голос из середины вагончика, и все взгляды устремились на Соню.
Она на мгновенье нахмурилась, осознав, какие слова вернулись к ней, и выхватила презрительным взглядом из толпы разбитную фигуру, подавшую признаки жизни на фоне общего оцепенения.
— Ты ведь это хорошо помнишь, Павлик, правда? — вкрадчиво спросила Соня и елейно улыбнулась, встретившись с ним глазами. — Помнишь, кто я тебе?
"Стерва ты!" — без труда прочитала она ответ в его взгляде и понимающе кивнула, сразу став по его желанию стервой, которую он знал всегда. "Как же я тебя ненавижу!" — цепенея от одной мысли, что прямо сейчас можно свернуть ей шею, как цыпленку, подумал он. Но Соня неожиданно без всякого опасения взяла его за руку и потянула к себе, словно провоцировала исполнить желаемое.
— Обними меня, Павлик, — шепнула она одними губами, и ее глаза снова растаяли. — На этот раз без фанатизма, они просто тебе завидуют.
Он, плохо соображая, что происходит, снова прижал ее к себе, повинуясь инстинкту и чувствуя спиной враждебные взгляды. От нее больше не пахло привалом и вкусным обедом, это был настоящий запах пороха и крови, и она волшебным образом перестала быть жертвой, превратившись в удачливого охотника. Как ей удалось сменить роли за такой короткий срок, он не имел ни малейшего представления. Целовать ее все еще хотелось, но не так, не на глазах у всего мира. И он говорил себе, что когда все-таки затащит ее в постель, то сможет отыграться на ней за сегодняшний окрик и унижение, и за все предыдущие разы и годы. И в предвкушении этой победы он, не рассчитывая больше силы, сдавил ее в объятиях, как котенка, и с упоением и злорадством почувствовал, как она на мгновение задохнулась от боли, но не оттолкнула.
Когда вагончик достиг земли и пассажиры шумно заспешили к выходу, Павел с неохотой отступил назад, давая ей свободу. Соня вздохнула, потерла ноющие плечи и негромко сказала, глядя в сторону.
— Ты вот что, Павлик... Не надо так... Сила и боль не всегда идут рядом. Боль — признак слабости того, кто ее причиняет. Настоящая сила обходится без боли. Так что не делай этого больше, никогда.
И он, в растерянности посмотрев на свои вспотевшие ладони, вдруг почувствовал злость и раскаяние и смешался, не зная, что ответить. Но она, как ни в чем не бывало, уже прошла мимо и сразу направилась на стоянку к машине.
— Соня! — Он догнал ее и не смог ничего толком сказать, когда она обернулась с прежним лицом женщины, принадлежащей не ему. — Ты извини, я как-то... неправильно получилось...
— Я была пьяна и позволила себе слишком много, — со спокойным достоинством сообщила она. — Вернее, тебе позволила.
Она стояла возле ниссана и ждала, когда он откроет машину, но он попытался обнять ее, как на горе, и потянул к задней дверце.
— Пойдем туда.
— Нет! — твердо ответила она и отвела его руки. — Я не хочу.
Подобный поворот за все часы, проведенные в совершенно сумасшедшей близости от нее, ни разу не пришел ему в голову. Та Соня, что обнимала его на фуникулере, и нынешняя были две разные женщины. И эту, что сейчас равнодушно смотрела на него, он знал гораздо лучше и гораздо дольше.
— Но ведь ты хотела...
— За кого ты меня принимаешь? — с нехорошим смешком спросила она. — Ты думаешь, я стану заниматься с тобой сексом в машине?
— Для тебя же это не впервые, — сквозь зубы процедил он и тут же сообразил, что говорить этого не стоило ни при каких обстоятельствах, но она отреагировала совсем не так, как он предположил.
— Дааа... — с мечтательным лицом протянула женщина, и призрак Ильи замаячил где-то так близко, что он едва не обернулся. — И в машине, и в театре, и в офисе...
— Но не со мной? — угрюмо спросил он и потер ноющий затылок.
— Именно так, Павлик, не с тобой. Ты же отлично знаешь разницу между собой и им. Ты был всего лишь хороший служака. Но до него в этой жизни тебе не дослужиться.
— Разницу знаю, угу! — С каждой секундой он все больше мрачнел и чувствовал себя тупым косноязычным болваном, поставленным на сцену перед внимающей толпой, а она, напротив, улыбалась все шире, заставляя идущих мимо мужчин оборачиваться. — Но только ты-то та же самая.
— Серьезно? Так заставь меня, если сможешь!
— И заставлю!
Он сжал вмиг окаменевшие кулаки, и от нее не укрылось это инстинктивное движение. Но как всегда в разговоре с ним, когда конфронтация выходила на силовой уровень, она доводила ситуацию до абсурда, словно пробуя его нервную систему на устойчивость.
— О, мы вернулись туда, откуда начали? И ты опять забыл, что для того, чтобы спать с женой цезаря, надо быть цезарем.
— Уж, конечно, я не он! Не твой покойный любовник! — задохнувшись в слепом бешенстве, Павел без особого успеха старался понизить рвущийся вверх голос. — Но всем известно, что если жена цезаря спит с плебеем, то становится уличной шлюхой...
Она запомнит ему эту "шлюху", она навсегда запомнит, уж будьте уверены! Никогда не стоит поощрять обслугу на выражение своих чувств. Да он вообще не имеет права иметь чувства в отношении нее. Пусть обожание, да, но не более. А то, видишь ли, он Бог знает, что себе вообразил! Лапать ее и быть ее мужчиной — это совершенно разные вещи. А этот... плебей... расслабился... решил, что может себе позволить...
— Конечно, — нежно проворковала она и обстоятельно взялась застегивать пуговицы на его рубашке, — но, запомни, мой неудачливый в любви друг, плебей всегда остается плебеем, с кем бы он ни спал.
— Зачем ты морочила мне голову?
Он не мог больше играть в ее игру, слова не находились, мысли путались, а тело напоминало, что только что, вот буквально несколько минут назад он мог все. И воспоминание об этой вседозволенности могло даже заслонить обиду, стоило ей только поманить снова...
Она застегнула на нем рубашку и поощрительно, как жеребца в стойле, похлопала его по груди. Он дернулся, но почти смог взять себя в руки, и непослушные пальцы сами нажали на брелок сигнализации.
— Не знаю, — потеряв интерес к беседе, пожала плечами она и дернула на себя пассажирскую дверь. — Там все было по-другому. Горный воздух, вино. И у тебя красивое тело, я уже говорила...
— Ты использовала меня? Снова использовала?
— А ты использовал меня. Ты очень много позволил себе, и я ни разу не оттолкнула тебя. Так что незачем играть оскорбленную невинность. Да, считай, что я использовала. И, вполне возможно, ты мог бы быть счастлив сейчас, если бы не стал орать на старуху, как похотливый павиан во время гона. И не попытался затащить меня в машину, как одну из своих подружек. Ты что, совсем меня не знаешь, Павлик?
Лукавые огоньки вспыхнули в глубине ее зрачков, губы еле сдерживали надменную усмешку. И у него осталось только два пути: убить ее или уйти от греха подальше.
— Ты просто... тварь!
— Ах, сколько страсти, мой несостоявшийся герой! — Она в голос засмеялась, провоцируя его на худший из двух возможных путей. — Сколько законной обиды, какой пафос самца, получившего отказ! Может, в другой раз повезет больше? Или с другой самкой будет попроще?
— Да пошла ты!..
Он так шарахнул дверью, что Соня едва не оказалась на соседнем сидении, спасаясь от удара. Но мгновенный испуг тут же сменился звонким смехом. Он слышал этот смех, пока шагал прочь от стоянки по обочине, пиная подвернувшиеся камушки и выцветшие пакетики из-под чипсов. Он слышал его в грохоте проносящихся мимо грузовиков, и в первых раскатах грома, посыпавшихся на пересохшую без дождя землю. Ее смех звенел и звенел в его голове, и все, что можно было сделать, — это разбить эту голову о ближайший каменный уступ, чтобы выпустить переливчатые колокольчики, буравящие мозг, как раскаленные иглы. "Я бы убил тебя!" — повторял он, сжимая кулаки. "Убил бы и сдох рядом! Да только и после смерти ты ничего не поймешь. И уж тогда ты точно достанешься ему... он только и ждет, когда ты вернешься к нему. А я не могу отпустить, не могу..." Первые тяжелые капли ударили по плечу, и он невольно поднял голову в совершенно черное небо и только сейчас оглянулся на уходящую за поворот дорогу и несущиеся по пыльному асфальту машины. Как далеко он ушел от своего ниссана, он не знал. Небо снова осветилось молнией, дрогнуло и перелилось через край, и через минуту он был мокрым с головы до ног. Дорога назад оказалась долгой, впрочем, у него было время подумать и остыть. Он шел против ветра, то и дело обходя прильнувшие к обочине автомобили, полные испуганных пассажиров, и когда увидел стоянку и возвышающийся над крохотными автомобильчиками ниссан, совершенно успокоился. Что бы ни случилось между ними, он дождется. Времени у него целая жизнь впереди, и ей некуда деваться от того, кто всегда будет рядом.
Но еще издалека даже через пелену непрекращающегося дождя он увидел, что машина пуста. Он рванул на себя дверь с ее стороны, посмотрел на водительское сидение и только потом перевел обезумевшие от ревности глаза на кожаный диван сзади. Она спала, подложив ладонь под щеку и свесив одну ногу вниз. У нее были насквозь мокрые волосы, и мятая юбка облепляла бедра. Дождь заливал салон, а он все не мог оторвать взгляда от этой безмятежной картины, словно просящейся на акварельный рисунок.
Забравшись на свое место, разогнав дворниками потоки воды по стеклу и бросив на пол бесполезную рубашку, он выехал со стоянки, стараясь объезжать лужи, чтобы машину меньше качало. На повороте Соня заворочалась, перевернулась на спину и тут же улеглась лицом к спинке дивана и, невольно поймав в зеркало заднего обзора картину с высоко поднятым плечом, плавным изгибом талии и почти задравшейся юбкой, он решил, что смотреть на нее не стоит, потому что разыгравшиеся сегодняшние страсти заставили его думать о том, что он имеет право и может осуществить свое право, даже если она станет сопротивляться и придется снова сделать ей больно. Уже на половине пути к Симферополю она снова перевернулась и посмотрела на него сонными глазами.
— Где мы?
— Скоро будем в Симферополе.
— Ясно. Когда ты вернулся?
— Какая разница?
— Я ходила тебя искать.
— Я вижу.
— Вымокла, это точно! — Она рассмеялась и, положив руку ему на плечо, перебралась на привычное место, мелькнув голыми коленками, как школьница. — Но я люблю грозу.
— Спала бы и дальше! — безнадежно заметил он, искоса наблюдая, как она распускает мокрые волосы.
— Не хочу больше спать! — Она потрясла длинными прядями и потрогала на себе кофточку. — Одежда почти высохла. И я ужасно проголодалась. Покормишь меня?
— Приедем в город и поедим. А потом я отвезу тебя в аэропорт.
— Как это? — Она даже привстала на своем сидении и замерла, погрузив пальцы в волосы у висков. — Не понимаю, мы же в Москву едем.
— Ты едешь, — сказал он. — В Москву ты летишь одна.
— А ты?
— А я задержусь.
— Надолго?
— Нет.
— Я подожду тебя.
— Нет.
— Хватит уже говорить "нет". Я не полечу.
— Полетишь.
— Ты из-за Арсения остаешься, да?
— Нет.
— Ты врешь!
Но это была чистая правда, он даже не вспомнил об Арсении, когда полчаса назад решил, что не повезет ее в Москву, посадит на самолет и останется на юге. Будет просто пить, загорать, плавать, спать и получать удовольствие от жизни всеми доступными способами. Любыми способами и, главное, без нее.
— Павлик, — заскулила она, осознав, что он не шутит. — Ты не можешь бросить меня. Я боюсь летать. И я не хочу одна в Москву. Ты меня сюда привез, ты и должен увезти обратно.
— Я ничего тебе не должен.
— Должен! Ты должен, да! Ты заботишься обо мне, ты много делаешь для меня, ты единственный, кто...
— Пошла вон!
Он резко затормозил на обочине и, перегнувшись через ее колени, распахнул дверцу. Дождь уже перестал, солнце вовсю сияло над виноградниками и садами, от земли шел пар.
— Как это — вон? — растеряно спросил она.
— Уйди, Соня, — глухо сказал он. — Уйди или я убью тебя.
— Ладно!
Она сползла с сидения вниз в мокрую пыль, нерешительно прошла несколько шагов до дерева, села прямо в траву спиной к дороге и коротко обернулась на рев мотора. Ниссан стартовал, как болид формулы один с поул позишн, выжав все из мощного двигателя, и она обхватила голову руками и горько заплакала, пожалев несчастную себя и не в силах думать о том, что сделала с ним.
Павел гнал машину на север, изредка взглядывая на пустующее пассажирское сидение и прибавляя газу всякий раз, как вспоминал, как она только что пыталась манипулировать им. Местный представитель дорожно-патрульной службы с радаром в одной руке и жезлом власти в другой выскочил на дорогу, отчаянно пытаясь остановить внедорожник. В последний момент Павел вспомнил о протоколах и правилах и, проскочив несколько десятков метров, сдал назад.
— Ну, — спросил он. — Сколько?
Гаишник опешил и забормотал что-то о своем звании и превышенном скоростном режиме.
— Ясно! — сказал нарушитель и выгреб из кошелька пачку местных денег, добавил к ним несколько цветных бумажек из стран единой Европы и, сунув все это внушительным комком в руку гаишника, с места развернул ниссан через сплошную полосу и с той же скоростью понесся назад, распугивая законопослушных граждан.
Он совершенно не помнил места, где оставил ее. И при одной мысли, что он может не найти ее, или ее уже подобрала другая машина, у него темнело в глазах, и плотный комок подкатывал к горлу, а сердце билось в висках. Мелькали поля, похожие друг на друга как две капли воды, лесополоса стояла стройной колонной вдоль дороги, и, проехав изрядное количество километров назад, он уже начал сомневаться, что найдет ее, и не стоит ли развернуть машину и поехать обратно в надежде увидеть скорчившуюся под деревом фигурку, как вдруг он увидел то, на что уже и не рассчитывал.
Она сидела спиной к дороге, спрятав лицо в коленях, и проезжающие мимо автомобили даже не пытались тормозить возле нее. Он совершил рискованный разворот прямо перед носом несущихся по трассе машин и вкопался в придорожную пыль возле Сони. Она не шелохнулась, будто оставила в этом мире лишь телесную оболочку, как змея оставляет на камнях старую кожу по весне.
Павел выскочил из внедорожника и одним движением подхватил ее на руки.
— Дура ты! — шептал он, прижимая ее к груди. — Какая же ты дура! Зачем ты вышла-то?
Она посмотрела на него безучастно, и он увидел грязные дорожки от слез на ее щеках. — Ну, вот что ты со мной делаешь? А с собой что делаешь? Почему ты ничего не можешь по-человечески, как все?
— Меня не учили, как все! — Она вздохнула, обняла его за шею, и он сразу же поверил, что как все она не может, и разозлился на себя за то, что малодушно бросил ее одну на дороге. — Я уж думала, ты никогда не вернешься.
— Да ты и думать-то не умеешь! — Он поймал себя на том, что разговаривает с ней, как с ребенком. — Только болтаешь всякую ерунду.
— Я есть хочу! — сказала Соня невпопад, когда он посадил ее на место и вытащил из багажника сумку с вещами.
— Переоденься сначала, а то похожа на черт знает что.
Соня посмотрела на себя в зеркало, но на этот раз улыбаться не стала и, не дожидаясь, когда он отвернется, стянула через голову пропыленную кофточку. Он усмехнулся этой детской непосредственности пополам с женственностью, сводящей его с ума, и отворачиваться не стал. Ни сидение под деревом у дороги, ни поцелуи в вагончике фуникулера, ни отеческая забота не могли изменить в ней самого главного — она все равно оставалась собой. Красивой эгоисткой, принимающей любовь к себе как должное.
— Не отправляй меня домой одну, — попросила она уже на подъезде к городу, но он только хмыкнул и промолчал, опасаясь нового витка напряженности.
Впервые за всю поездку он увидел, что она ест, а не отщипывает от салатного листика, как кролик, хотя самому ему есть совсем не хотелось. Сказывалось нервное напряжение последних дней, и сердце предательски пропускало по нескольку ударов в минуту.
Когда они вышли из ресторана, она все еще молчала и, хотя не плакала, смотрела жалобно.
— Я остаюсь, а ты летишь! — отвечая на ее немой вопрос, сказал Павел и подсадил ее в ниссан.
— Павлик...
— Это не обсуждается!
— Я буду молчать всю дорогу, сяду сзади и буду молчать.
— Я не еду в Москву.
— Ну, тогда я буду ждать в гостинице сколько нужно.
— Нет.
— Ты уже все решил?
— Да.
— Это из-за того, что было в Мисхоре?
— Ничего не было.
— Было, Павлик, там много чего было...
— Я не желаю это обсуждать.
— Но нам надо поговорить!
— Заткнись!
— Ладно.
Он купил ей билет на последний рейс в Москву и, дотянул последние минуты до окончания регистрации, не отпуская ее от себя. Сначала просто сидел рядом и рассказывал, где взять такси по прилету, сколько это стоит и к кому садиться не надо, словно она была девочкой-подростком, впервые выехавшей за пределы дома, а потом вдруг замолчал и просто держал ее за руку, как будто она могла убежать, ослушавшись его воли.
— Ну, все, — сказал он, когда она двинулась к стойке, и он пошел рядом, как верный пес, глядя на ее отрешенный профиль, — теперь все будет нормально.
Соня пожала плечами и отвела глаза. Что теперь должно быть нормально, она не понимала и даже не догадывалась, что он вкладывает в эти слова особый смысл.
— Увидимся в Москве.
Она кивнула и ушла без слов, а Павел, злой и растерянный, остался посреди зала, думая ни о чем и обо всем сразу. Чувство облегчения на секундочку вынырнуло из глубины сознания и тут же скрылось, а его место заняло ощущение потери. Зачем он отпустил ее от себя? Куда спокойнее, когда она рядом, пусть даже изводит его. Зато под присмотром она не совершит ошибок, не уйдет с первым встречным, не натворит глупостей. Как ни странно, мысли вернулись на несколько часов назад, в большой шатер, где они пили вино, и Соня была ослепительно хороша с искрящимися смехом глазами и пластиковым стаканчиком в тонких пальцах. Он помнил румянец на ее щеках и то, как целовал губы со вкусом красного вина, и каким податливым было ее тело во власти его рук. «Идиот, зачем же отпустил?»
Мужчина, вымотанный событиями последних дней, нахмурился и побрел на стоянку, мечтая поскорее оказаться в гостиничном номере и уснуть.