Брат мой во Христе и корефан по мореходке Женька Звонарев недавно в рай попал. Впрочем, как недавно? Пятый год пошел, как сподобился. Это я лишь недавно узнал.
Поначалу-то, когда слушок прорезался, я не то чтобы удивился или верить не хотел, а скорее позавидовал слегка: везет же людям. Потом Женька сам снизошел, весточку подал.
Вообще-то мы с ним, со Звонаревым, в мореходке не разлей вода были. С поступления и до выпуска. У него еще тогда кликуха была – Сибелиус. Меня Корнелиусом прозвали – в честь какого-то знаменитого пирата. Вроде бы я на того пирата личностью сильно смахивал. Один к одному, пацаны говорили. Но вот кто и за что Женьку Сибелиусом окрестил, этого ни он, ни я и, наверное, никто из сокурсников по сей день не знает. Как, возможно, не знали тогда, кто он такой и есть, этот Сибелиус.
Вот так мы с ним и чертили – Сибелиус с Корнелиусом – с первого по пятый курс. Вместе за одним столом, вместе на практику и даже женились в один день – за неделю до выпуска. Как корешей нас с дипломами, видно, и направили по одному пеленгу – во Владивосток. Правда, в разные конторы: меня – в пароходство, а Женьку – в ТУРНИФ, то бишь Тихоокеанское управ-ление рыбопромыслового научно-исследовательского флота. И куролесили мы с ним теперь порознь и встречались крайне редко: разве когда отпуска или отгулы по времени совпадут. Зато жены наши спелись, сдружились и сплясались, как мы когда-то в училище – квартировали-то на одной улице, на одной, вернее, сопке.
Увы, меня потом судьба к отеческим могилам возвернула, а Звонарев тридцать лет и три года со своею верною «старухой» так и «пряли» свое: он – по Тихому океану (последние пятнадцать лет капитаном траулера), а жена Ольга – медсестрой в поликлинике на Второй Речке.
Связь теперь мы держали не ахти какую тесную, скорее спорадическую: одно-два письма в год да поздравительные телеграммы – ко Дням рыбака да медика, ну и еще открытки – к именинам. Под конец, когда дело к пенсиону пошло, и вовсе редким обмен обернулся – обленились все, что ли? И тут вдруг такое…
Поначалу-то, видать, Ольга в рай наладила. Вроде как на разведку: что там и как? Знать, понравилось, и год спустя она и Женьку туда прибрала.
Тот, конечно, отбивался как мог. Ну чего, мол, я, калининский мужик (он из Твери родом), в том раю делать буду? Кому я там сдался? Да и мне этот рай… ни тебе в шиш-беш сыграть, ни чарку-другую опрокинуть по случаю. Даже матюгнуться от души (капитаны – они такие) – все равно как в гальюне задраившись. И вообще ни речей тамошних не разумею, ни псалмов, чтобы по праздникам петь.
Но ведь и Ольга недаром столько лет капитаншей была – пришлось играть отходную. С «Прощанием славянки». Не заводить же новую старуху, когда уже мхом подернулся. И хлопотно, да и какой еще она, новая-то, окажется? Каким сюрпризом? А к прежней-то привык, прирос, можно сказать. Одним словом, сдался Сибелиус.
По первости, с год примерно, видать, и впрямь муторно было. Хоть вой. Но потом пообвык, притерся. И хотя раз в неделю со своей общиной (они там общинами живут) посещает молельню, но особо там не напрягают. Венки напяливать – дело сугубо личное. И петь не понуждают. Только рот раскрывай. А то и не раскрывай вовсе – лишь бы другим не мешал.
Зато теперь, говорит Женька, я тебе писать часто буду – чтобы вовсе писать не разучиться. Прежде-то судовые бумаги ежедень марать приходилось, а тут, говорит, перо в руки лишь раз в месяц беру – за карманные монеты расписаться чтобы. А «карманных» там выдают в пятнадцать раз больше (по обменному курсу), чем в родном отечестве за сорок лет безупречного (без кавычек) служения положили. И ему бывает стыдно, когда расписывается, когда эти карманные получает.
А чего стыдиться, думаю я – на то он и рай. Это вот мне можно стыдиться, когда я на своей почте пенсию получаю. За наше отечество стыдно (самому-то отечеству, видно, плевать).
Ты, говорит Женька, как надумаешь, в гости подгребай. В любое время года и на любой срок – тут всегда благодать. Хоть в шахматишки или шиш-беш сразимся, за жизнь покалякаем, а то тут…
Соберемся иногда со всеми присными – мы уже старики, а те и вовсе древность трухлявая – тоска. Скажу Ольге: «Давай напоремся». «Давай», - согласится она. И напоремся. «Видишь ли ты меня, голубка моя?» - спрошу со слезой. «А не пошел бы ты на…, голубок», - слышу в ответ. Тем и успокоюсь.
А я, между нами, я бы не только в гости, я бы навовсе туда, поближе к Женьке, перебрался. Только для этого непременно новую жену заводить надо, да не абы какую, а чтобы этнической финнкой или хотя бы карелкой была, потому что рай-то вожделенный в Вантаа, пригороде Хельсинки угнездился, на улице (никогда бы не угадали) Сибелиуса.
Только что мне с нынешней-то моей «старушкой» делать? Ее куда девать? Я ведь с ней тоже свыкся. И разве виновата она, что есть урожденная Гаврилова из-под Кинешмы, а не Кокконен (как Ольга Звонарева)? И вообще в нашей Тмутаракани ни финнов, ни карелов, ни других лопарей отродясь не водилось. Не заносит их сюда.
Так что в гости, отпишу я другу Сибелиусу, пусть они с Ольгой к нам приезжают, желательно летом, когда на грядках лучок с редиской зеленеют, а в лесу челыши-маслята водятся – на прокорм. Потому как мне с моей пенсией до «рая» никак не дотянуть. В лучшем случае до губернской столицы. Или транзитом - в преисподнюю. А рай – это не для нас.