Ленке, девочке-подростку, приехавшей к нам погостить, было скучно в компании взрослых в незнакомом немецком городе. Чтобы хоть как-то развлечь ребёнка, я брал её с собой, идя «закупаться» в продовольственный магазин. В тот день мы с ней загрузили тележку продуктами и встали в очередь в кассу, вполголоса обсуждая покупки.
«Вы из России?» - обратился ко мне плотный голубоглазый старик, стоявший в очереди перед нами. Получив утвердительный ответ и поинтересовавшись, из какого города мы приехали, старик дважды кивнул головой, как будто подтвердились его собственные предположения на этот счёт. «Говорите по-русски?» - спросил я его на немецком. «Нет, не говорю, но хорошо понимаю этот язык» - ответил он. Тут подошла его очередь платить, и наш разговор прервался.
Расплатившись, пожилой немец не пошёл, как все, к ожидавшей его машине, а остался стоять, явно поджидая нас с Ленкой. «Вы хорошо говорите по-немецки – обратился он ко мне, когда мы подошли, - давно в Германии?» Я сказал, что давно. Возникла пауза; похоже, наступила моя очередь задавать вопрос. «Часто бываете в России?» - спросил я. Старик улыбнулся: «Не часто. Всего один раз – в плену. После войны я много лет работал у вас на строительстве в городе Тула, с тех пор хорошо понимаю русскую речь». Я растерялся: для своего возраста выглядел старик на удивление хорошо. Кроме того, я по собственному опыту знал, что их «ветераны», воевавшие на Восточном фронте, избегали разговоров на тему войны: возможно, им было что скрывать. Этот человек был, очевидно, исключением из правила.
- У меня нет ненависти к русским – продолжал немец, гипнотизируя меня взглядом старческих голубых глаз, - они обращались с нами жёстко, даже жестоко. Но мы сами заслужили такое обращение: не надо было лезть к вам со своим «орднунгом». Мы были молодые идиоты, поверили этому придурку, - старик мотнул головой так, как будто портрет «этого придурка» всё ещё висел над нашими головами... Возразить на это мне было нечего, старик был полностью прав.
- Вы знаете, в России уже много лет обсуждается точка зрения, что нападение Германии на СССР было превентивным, - запоздало отреагировал я.
- Я знаю об этом. Читал у вашего Сахарова.
- У Суворова, - поправил я его.
- Да, я ошибся. У Суворова. Но даже если бы вы напали первыми, у вас ничего бы не получилось. Мы стояли бы насмерть: не пустили бы вас в Германию. В те годы мы, немцы, были такими же патриотами своей страны как и вы, русские.
- А что, сейчас немцы не патриоты? – спросил я.
- Нет. Не патриоты. Полное вырождение национального духа. Одна труха, - старик употребил слово «дрек», которое в немецком языке имеет и более сильное значение чем «труха». - Теперь вместо патриотизма у нас толерантность, - слово «толерантность» немец произнёс с выражением брезгливости на лице. – Скажите, продолжал старик, - у вас в России тоже эта… толерантность?
Я ответил в том смысле, что в России дело зашло не так далеко, как в Германии, но толерантность тоже, мол, «пробивает себе дорогу». Имеет место быть.
- Значит, и у вас то же самое, - обречённо сказал он, глядя куда-то вниз. Затем, подняв глаза на меня, тихо добавил: - Это конец.
Конец чего? Или кого? Я не успел задать старику эти вопросы. Вежливо попрощавшись с нами, он двинулся к выходу из магазина. «Хайльгитлер!» - подумал я, глядя ему в спину. И сразу одёрнул себя. Почему, собственно, «хайль»? Старик явно продемонстрировал своё презрительное отношение к фюреру. Патриотизм? Но быть патриотом своей страны отнюдь не позор. А после того как сама германская «канцлерин» заявила в прессе, что политика мультикультурности в стране провалилась, термин «толерантность» перестал быть «священной коровой» в Германии. Я мысленно извинился перед пожилым немцем за то, что сгоряча навесил на него ярлык недобитого фашиста.
- О чём вы с ним говорили? – спросила меня Ленка, когда мы были уже на улице.
Объяснять не хотелось. Да и трудно объяснить это ребёнку. И я ответил:
- Так, ни о чём. Просто побеседовали. «За жизнь», как говорят в Одессе.
Иллюстрация: Немецкие военнопленные на работах в СССР