Муха
Большая чёрная муха в последний раз дёрнула крыльями, прогоняя волну по поверхности вина, и распласталась в изнеможении, безвольно высунув вперёд хоботок. Картина была отвратительная, и Аркадий Павлович брезгливо поморщился. Вина было жалко, его срочно нужно было выпить, запасных вариантов не было.
- Что ж ты, подлюка, ко мне? – подумал Аркадий Павлович, - И откуда? В октябре-то? Издохнуть уже пора вам тварям, а вы всё норовите… - ход его мыслей прервал телефонный звонок.
- Да, - отрывисто-раздражённо спросил он телефонную трубку.
- Аркадий Павлович – уточнил низкий холодный голос, и Аркадий тут же узнал редактора книжного издательства Якова Абрамовича Травкинда.
- Я… - хотел сказать привычно “Яша” Аркадий Павлович, но голос в трубке, окрепший льдом прервал его и возвестил:
- Я вынужден Вам сообщить, что Ваша рукопись никак не может быть опубликована в нашем альманахе в таком виде, в котором она была подана… - голос на долю секунды прервался, в этот миг Яков Абрамович корил себя: “- Чёрт, ну привык же говорить штампами, вот и получилось, что у Аркашки надежда осталась, я так всё дело испорчу!”
- … и не может быть опубликована совсем. Поскольку редакция не рецензирует и не возвращает рукописи, то вы сами можете зайти к секретарю и забрать у неё своё произведение.
Настала минутная тишина. Аркадий Павлович ожидал, что не всё гладко будет с повестью, поскольку Травкинд ревностно выполнял функции редактора и не успокаивался, пока чьё-либо произведение не становилось написанным в его стиле – словно порезанное ножом, и всегда напоминающее что-то одно, вне зависимости от авторства. Обычно было так: недели через две, после того, как удавалось уговорить секретаршу издательства Альбину принять рукопись, звонил Травкинд, и говорил ту же фразу. Далее следовало согласиться и попросить помочь «довести работу до ума». Немного поломавшись, Травкинд соглашался, и довольно быстро уничтожал чужое произведение. Но два обстоятельства заставили насторожиться: во-первых, Травкинд всегда называл Аркадия Павловича «Аркадий», а во-вторых никогда не говорил нет «совсем». Поразмыслив, Аркадий Павлович решил прервать тишину в трубке:
- Яков Абрамович, может быть вы согласитесь помочь …
- Нет, - резко и недвусмысленно прервал голос. – Не та ситуация.
На Аркадия Павловича дунул арктический ветерок. «-Что ж я такого там мог написать? Ведь это автобиографическая вещь, про себя, про сына, про жену. Мы же самые обычные люди, что так могло насторожить редактора?»
- Впрочем, есть вариант, - бросил голос в трубке соломинку в бурлящий ручей издательской жизни.
- Да, - схватился за неё Аркадий Павлович.
- Приходите ко мне часа через два, здесь и обсудим.
- Хорошо, я буду – с надеждой крикнул коротким гудкам Аркадий Павлович, и положил трубку.
Муха доплыла до края стакана, ткнулась о борт лапкой, по всему её чёрному телу пробежала волна, завершившаяся на голове: хоботок дёрнулся, голова приподнялась, и муху словно вырвало на красную поверхность дефицитного напитка. То ли это помогло, то ли просто муха пришла в себя, но она вдруг уцепившись лапой легко взобралась на кромку стакана, откуда быстро, чтобы её не убил наблюдавший Аркадий Павлович, взлетела и неровными кругами направилась к окну. Там она ударилась о стекло, но не стала биться об него спиной, пытаясь пробить дыру, а соскользнула вниз и снова впала в кому.
После всего увиденного Аркадий Павлович решил, как это ни было тяжело, выплеснуть содержимое стакана в унитаз. Но поскольку выпить было надо, а теперь и даже обязательно – чтобы сосредоточиться, решил: он пойдёт в ближайший гастроном.
… Ближайшим был бывший гастроном, а теперь фирменный магазин «Армада», который как звали местные жители с прежних времен «Вонючим», так и зовут поныне. В нём всегда почему-то воняло рыбой, теперь правда, рыбного запаха стало меньше, но добавился какой-то химический вкус лимонного ароматизатора с хлоркой. Продавалось в магазине всё самое дешёвое, но по дорогим ценам, – сказывалась близость вокзала. Аркадий Павлович взял бутылку красного сухого вина. Недорого, и от совершенно неразборчиво написанного производителя, но вроде бы не из Молдавии. Он был недурно воспитан, и всем прочим спиртным напиткам предпочитал коньяк и красное вино – всё же виноград – очень полезная, Богом подаренная ягода. Сегодня был не самый финансово-состоятельный день, поэтому было не до коньяка.
- Простите, - донеслось откуда-то справа, - Вы не поможете ли сосредоточиться, уважаемый человек? Очень надо!
На лавке сидел худой человек, одетый в старую, но не грязную одежду, на вид ему было немногим за 30, хотя какая-то беспорядочная борода, несильно наросшая на щеках и подбородке не позволяла дать более точную оценку возрасту незнакомца.
- Простите? – почему-то ответил Аркадий Павлович.
- Видите ли, Вы взяли современную бутылку вина – с закручивающейся пробкой, для неё не нужен штопор. А стаканчик у меня есть, вот! – и тот протянул вперед маленький прозрачный пластиковый стакан.
Аркадий Павлович с удивлением посмотрел на горлышко бутылки и увидел, что та действительно закрыта откручивающейся металлической пробкой, а не той, что нужно вытаскивать штопором. «-Эх, наверное самую дешёвку взял!» – по аналогии с древними дешёвыми советскими винами и портвейнами, закрытыми полиэтиленовыми пробками, подумал Аркадий Павлович. «- А почему нет?!» – решил он, волевым движением правой руки скрутил пробку и налил вина в протянутый стакан.
Незнакомец поблагодарил, и медленно выпил. Было видно, что порция нужна ему не для похмелья, и уж никак не для пьянства, а для чего-то другого, что позволило ему сосредоточиться. Помолчав немного, молодой человек обратился к Аркадию Павловичу:
- Вы, видно, благочестивый человек. Позвольте, я дам вам совет, он скоро может очень пригодится: соглашайтесь, но делайте только то, что попросят, и не более того!
Молодой человек улыбнулся сквозь бородёнку, и отвернулся.
«-Ну надо же, советчик нашёлся! Чего я компанию тут развёл непонятно с кем, мне ещё к Травкинду идти в издательство. Вот где совет нужен: как быть, а не по жизни вообще!»
- У себя? – протягивая вместо приветствия шоколадку спросил у Альбины Аркадий Павлович, кивнув на дверь редактора.
- Да, Аркадий Павлович, - привычным жестом с благодарностью убирая в ящик стола дар, ответила секретарша, - Вы знаете, он прямо вот вышел сегодня, и сказал: «-Придёт Совкин, проводи его ко мне сразу», так что идите, можно, - она махнула рукой в сторону двери, словно подтолкнула Аркадия Павловича в нужном направлении.
- Можно? – приоткрыл дверь Аркадий.
- Да-да, заходите, - низкий бас Травкинда звучал помягче, льда не было.
- Яков… Абрамыч, вызывали? – почему-то спросил Аркадий и про себя назвал себя же ослом. Но Травкинд воспринял реплику как надо и ответил в её продолжение:
- Да, видите ли, надо обсудить некоторые моменты вашей рукописи.
- Я готов, – поспешил Аркадий Павлович, на что получил прицел двух выпученных за очками глаз и насупившиеся усы под массивным носом.
- Я прочёл ваше произведение – привычным штампом начал Травкинд, - и… - он стал подбирать слова – штамп кончился, надо было переходить к делу.
- Так что; ты там пишешь про родственницу своей жены, тетю Глашу? – вдруг перейдя на ты, с мягкой заинтересованностью задал свой вопрос Травкинд.
- Что; я пишу про тётю Глашу? – опешил от неожиданности Совкин.
- Ну же написано, живёт на обкомовских дачах, и близко знакома с матерью Станционного, нашего мэра, - с раздражением пересказал Травкинд.
- Так и есть, - не понял Совкин.
- Что так и есть: знакома она или насочинял опять до сосны? – прикрикнул редактор.
- Нет, знакома, это же автобиографично. Её даже зовут на самом деле тётя Глаша. Она у Станционных в доме с давних пор домохозяйничает. Вот и знает всех.
Выпученные глаза Травкинда слегка осоловели. Было видно, что он получил правильный ответ на вопрос.
- А что, не политкорректно? Я могу убрать, главное не испортить стиль всего произведения, ведь это биография простой семьи…
- Ничего убирать не надо, всё испорчено и без того. Переписывать за тобой придётся все.
Аркадий мысленно вздохнул. Всё возвращалось на круги своя. Но зачем тогда Травкинду понадобился такой долгий путь и личная беседа – неужто действительно повесть вышла на славу?
- В общем, Аркадий, произведение твоё из рук вон. Но я могу пойти тебе на встречу по старому знакомству, если ты окажешь нам, издательству, небольшую услугу.
- Да пожалуйста! – обрадовался Совкин, тут же согласившись, он был уверен, что никаких полезных услуг оказать не может.
- Вот и хорошо, договорились. Вот тебе письмо, подпишешь у Станционного. ПОЛОЖИТЕЛЬНО подпишешь, понял?
- Какое письмо? – не понял Совкин.
- Альбина объяснит. Всё, некогда мне, иди, не мешай работать, - Травкинд резко опустил нос в лежащую перед ним бумагу с текстом и привычно заводил по ней карандашом.
- До свиданья… - нерешительно сказал Совкин и вышел.
- Угу, всего хорошего – услышал он в спину бас Травкинда.
Письмо было с просьбой о продлении договора аренды на помещения, занимаемые редакцией альманаха. Лакомая недвижимость в центре города давно не давала покоя третьим лицам, и вот, настал момент истины. Как объяснила Совкину Альбина, в мэрии ей по секрету сказали, что «Не подпишут аренду никогда, готовьтесь паковать вещи очень скоро».
- Так что вся надежда на Вас, Аркадий Павлович, - заключила секретарша и проводила его добрым взглядом.
Осознание больших проблем пришло к Совкину постепенно. То, о чём просил Травкинд, для простых людей, коими являлось семейство Совкина, было невозможно. Кто из них сможет уговорить мэра даже послушать по поводу аренды помещения каким-то издательством? Уж не говоря о том, что издательство вместе со всеми местными писателями скопом, давно уже считают простыми нахлебниками на сложный городской бюджет. То, что вычитал в повести Совкина про Глашу Травкинд совершенно не говорило о том, что она может хоть как-то обратиться к мэру с личной просьбой. Глаша – действительно домработница в семье Станционных. Она проработала там больше тридцати лет, Станционного помнит ещё совсем юным. Она – высокий профессионал домработницкого дела. А это значит, что никогда не нарушит главную заповедь домработницы: никогда не обращаться к хозяину с просьбой относительно его служебных возможностей.
«-Да бог с ней, с повестью. Не опубликую, и ладно. Вот только гонорар… Надя мне не простит. Она, можно сказать, уже потратила эти деньги, и вот… Как ей сказать-то, как?» – переменился ход мыслей Совкина. Надя – Надежда Львовна – жена Совкина, женщина за 55, полная, белая, беспринципная в сфере сплетен, отдающаяся им с азартом и полностью. Она крепко держала семью Совкиных, не давая мужу расслабиться и не писать, а значит не зарабатывать денег, а сыновьям – не учиться. Не работала она давно. Собственно, с самого начала. Её выперли из конструкторского бюро, куда она устроилась после техникума, за эти самые сплетни. Выперли хитро: она попыталась было устроиться в пару схожих предприятий, но слухи о ней, как в тюрьме по этапу, доходили на новое место раньше, и кадровицы встречали её уже очень холодно, сообщая об отсутствии вакансий. Помаявшись немного, она вышла замуж за Совкина. А потом удачно пристроилась в гаражный кооператив кассиром, а там-то развернулась, в полную меру используя возможности жаждущих квартиры для своих машин кооперативщиков. Так что женщина она всю жизнь была решительной и деятельной, переживая неудачи крайне злобно. Именно последнее сейчас волновало Совкина больше всего.
Войдя в квартиру, он нежно, как мог, поздоровался:
- Здравствуй Наденька!
- Здравствуй Аркаша. Ну? Что Травкинд, принял рукопись?
- Видишь ли… До этого пока не дошло… Э-э… Дойдёт, видимо, нескоро…
- Аркадий! – насторожилась Надежда Львовна, - Говори на чистоту. Что, Травкинд не взял что ли твою повесть? Он что там публиковать собирается в своём альманахе? Сам всё напишет?
- Наденька, не в этом дело…
- В этом, - отрезала Надежда Львовна, и как опытный игрок задала точный вопрос: - Ну, и что он хочет?
- Да собственно, так… Может обойдемся мы без этой публикации? Текст ведь, откровенно говоря, сыроват…
- И речи быть не может, - оборвала мужа Надежда Львовна, - Лёва уже заявку в Сбербанк подал, скоро надо будет вносить первоначальный взнос по ипотеке, что он внесёт? Где ребёнок с семьёй жить будет?
Лёва – старший сын Совкиных, закончил Электротехнический институт, устроился работать на кафедре и даже подготовил диссертацию. В процессе всего этого он успел жениться, народить двоих детей, и уйти жить на съёмную квартиру. Именно на жильё для молодых предназначалась повесть Совкина. Вернее, конечно, гонорар за неё. Между прочим, местный альманах, поддерживаемый через Союз писателей городской администрацией, оплачивал произведения родных писателей довольно щедро, это называлось «Поддержкой провинциальной культуры».
- Так что он хочет? – повторила свой вопрос Надежда Львовна.
- Видишь ли, ему потребовалось подписать письмо от редакции альманаха на продление аренды у мэра.
- И что, ты-то каким боком в этом можешь помочь? Тебя и близко в приёмную не пустят. Какое ты вообще отношение к редакции имеешь?
- В том то и дело, Надь, он прочитал повесть, а там про Глашу я написал. Ну, Глаша же у нас хороший человек, совестливый и интеллигентный. Сейчас таких пожилых людей днём с огнём не сыщешь – у них в моде наглость, хамство и инвалидская хитрость.
- Так, и он просит через Глашу решить вопрос? – вычленила главное Надежда Львовна, опуская литературные рассуждения мужа о настоящем, - Поняла. Да, непросто это, Глаша никогда не согласится, это да, - стала размышлять Надежда Львовна.
- Но, погоди-ка! Аркаша, последний шанс не всегда последний, - перефразируя поговорку «Надежда умирает последней», которую не любила из-за неприятного ощущения при произнесении, - Дай-ка я ей позвоню!
Надежда Львовна набрала Глашин номер, с радостью возвестила трубке, что давно её не слышала, и очень хотела бы осведомиться, чем та занимается. Попутно рассказала про облепиху с огорода, которую вчера собрала и пообещала трубке сделать баночку облепихового масла. Наконец, очередь дошла до главного.
- Тётя Глаша, у меня к тебе большая просьба. Ситуация безвыходная, ты знаешь, Лёве надо срочно платить первоначальный взнос по ипотеке – решили взять квартиру, мыкаются – сил нет, ребятишки болеют.
- И правильно, Наденька, как-нибудь рассчитаетесь всем миром, зато у детей будет где жить.
- Правильно то правильно, тётя Глаша, да вот платить-то нечем.
- Наденька, да я чем смогу помочь-то, родная? У меня гробовых всего тысяч тридцать. Я уж их берегу, чтобы обузой вам не быть, когда время придёт. Но если надо – я сниму, конечно, с книжки, скажи только.
- Тётя Глаша, спасибо тебе, но тридцать тысяч положение не спасут. Надо бы больше. Да мы выкрутились бы, Аркаша повесть написал, ну чудо, автобиографическую, про нашу семью почти, ему гонорар обещали приличный – тысяч сто пятьдесят.
- Хорошо, Наденька, деньги-то большие какие.
- Да вот загвоздка вышла – он же там правду написал. И про тебя написал, что ты у мэра нашего работаешь. Не в прямую, конечно, а завуалированно, но главный редактор все понял, и теперь просит помочь аренду у мэра для редакции подписать, иначе не даст Аркаше публиковаться. Не знаю, что и делать, тётя Глаша, всё сейчас только от тебя зависит.
- Наденька, да как же я… Это же нельзя, неудобно… - Глаша растерялась по-настоящему, ситуация была тревожная: не помочь родственникам было нельзя – они единственные у неё здесь, в далекой Сибири, а обратиться к Владимиру Никифоровичу она не могла никак – во-первых, отшутится, и ничего не сделает, а во-вторых уволит. А ей до пенсии у него доработать надо ещё три года! Куда она пойдёт, если уволят?
- Тётя Глаша, мы тебя никогда не бросим, ты же знаешь, - короткими очередями атаковала тётку Надежда Львовна, проницая то, о чём та сейчас размышляет, - Но и внукам надо помогать.
- Надя, - сдалась Глаша, - Я сама не могу у Владимира Никифоровича просить. Но я попрошу у его матери – Валентины Порфирьевны, ей он не откажет. А она мне, помнится, дважды должна… Пускай Аркаша приезжает, вместе с письмом, отсюда и позвоним. Если что, я сразу и сбегаю, письмо отнесу.
_ Ну спасибо, тётя Глаша, Аркадий уже выходит из дома. Будь здорова! – бодро, как после удачного выполнения спортивного упражнения заговорила Надежда Львовна. Попрощавшись таким образом, она положила трубку и выпроводила Аркадия Павловича за дверь.
Дом, где жила Глаша находился на самом краю обкомовских дач - полудеревянная трёхэтажка с оштукатуренными стенами. В подъезде посередине была скрипучая деревянная лестница, а на каждом этаже – по три квартиры. Глашина была на втором справа. Дверь, по старинке обитая дерматином, глазок. Звонок не работал. Совкин подумал: «-Надо бы наладить», и постучал. Глаша открыла сразу же, словно стояла рядом. Однокомнатная квартира была уютной, с минимальным набором вещей. В комнате стоял диван и кресло, в углу – небольшой телевизор на столе. Окно было прикрыто занавеской, цветов на нём не было. По всему было видно, что живёт здесь оперативный работник, который может отсутствовать подолгу, в самое разное время суток. Конечно, при таком режиме работы ни о какой живности речи быть не могло.
- Аркаша, проходи, чай пить будешь? Спасибо! – обрадовалась Глаша принесённой коробке конфет. Они попили чаю, Аркадий рассказал про свою незадачу с редакцией. Говорить с Глашей было легко, как и находиться рядом. Покойно, как ребёнку. От неё исходила доброта и уверенность, что она всё может исправить и приготовить. Наконец, Глаша взялась звонить матери градоначальника – Валентине Порфирьевне, живущей в одном с ним коттедже и имеющей над ним власть не меньшую, чем жена.
- Здравствуйте, Валентина Порфирьевна, это Глаша - радостно и спокойно проговорила Глаша в трубку.
- Здравствуй Глаша.
- Как поживаете, вот решила справиться, позвонить.
- Да спасибо, Глашенька, ничего. Что ж у меня теперь – лекарства, и только. Ребятки учатся, Елена (она называла сноху только так) уехала на конференцию по тропическим заболеваниям куда-то на Гаваи. Живём!
- Валентина Порфирьевна, а как Владимир Никифорович, не приболел ли?
- Да когда ему болеть то, Глаша! Да как же Володе досталось то, я ведь всё за него переживаю! Больше всех досталось! Ведь мэр же, это же не работа, Глашенька – каторга! Ему же поесть некогда – кормят прямо на работе а там всё столовское, не домашнее… Домой-то далеко ехать, ведь знаешь, из центра – двадцать минут к нам в коттеджи-то. Двадцать минут туда, да двадцать обратно – где ж ему их найти с такой работой? Вот и носят еду из ресторана. Самому то в ресторан не пойти – ведь проходу не дадут посетители то. Тяжело ему приходится, Глашенька!
- Валентина Порфирьевна, а Вы то как?
- Да как, Глашенька, я всё плачу… Вот дети говорят, давай мама тебя отправим отдохнуть в Израиль, с Глашей, чтоб не одной, а я плачу – это ж дорого как! Вот, поедем в феврале, ты уж заранее приходи – мне надо лекарств подсобрать, гостинцев там друзьям.
Глаша даже не удивилась решению отправить её шерпом в Израиль без её ведома – за долгие годы работы привыкла.
- Не беспокойтесь, Валентина Порфирьевна, я вот отгуляю отпуск, да приду. Рядом буду.
- Давай уж, а то у нас совсем раздрай: я то уже не готовлю («-и никогда не готовила» – подумала Глаша), так вот привозят еду нам из ресторана. Утром сами из холодильника берём, а в обед, полдник, ужин, привозят. Но разве это то, что ты готовишь! Всё какое-то ненастоящее. Тут вот ездила по городу – Володя машину дал с водителем, он меня повозил везде. Посмотрела. В магазин заехала, одежду купить. Так запуталась – всё в долларах, евро! Откуда мне знать, сколько это? Хорошо, Володя договорился, я взяла что надо – шапку норковую, да шубу, да так по мелочи, а он потом рассчитается, по карточке, с зарплаты. Приходи посмотреть обновки! А то мне и показать некому.
- Приду. Валентина Порфирьевна, а у меня просьба к вам.
- Спрашивай.
- Мне бы помощь нужна родственнику. Очень. Может попросите Владимира Никифоровича?
Ледяная тишина в трубке объяснила Глаше, что вот сейчас она совершает главное преступление домработницы: никогда не спрашивать у главы семьи, где работаешь помощи или протекции по его основному месту работы. Кара за это обычно серьёзная, вплоть до увольнения, поскольку проступок – тяжкий. Сноровистым молчанием Глаша дала понять, что ничего не боится – пенсию свою маленькую она почти заработала, квартирка у неё есть, и, самое главное, Валентине Порфирьевне никуда без неё не деться. Поэтому и решилась спросить.
Выдержав положенные минуты стужи, которые объяснили, по мнению Валентины Порфирьевны, Глаше многое, она смилостивилась:
- Глашенька, говори, конечно же, Владимир Никифорович обязательно тебе поможет, и твоему родственнику. Ты ведь нам как родная!
- Спасибо, Валентина Порфирьевна. Редакции литературного альманаха надо бы помочь – разрешение на аренду продлить. Они же не коммерсанты, денег у них лишних нет. А помещения нужны.
- Не понимаю я в этом ничего, но помочь надо, конечно, а то всё уже под магазины заняли, где же людям писать то? Пусть твой родственник…
- Аркадий Павлович Совкин.
- … Аркадий Павлович завтра подойдет в приёмную к Владимиру Никифоровичу часов в 11.
- Спасибо, Валентина Порфирьевна, как же вы нас выручили!
- Господь с тобой, Глаша, да не за что пока.
- До свидания, Валентина Порфирьевна.
- До свидания, Глаша. Ты вот завтра как раз с утра и приходи. Поговорим хоть не по телефону.
- Приду!
Глаша положила трубку телефона и посмотрела на Аркадия.
- Всё, договорилась.
- Спасибо, тетя Глаша! Выручили, прямо спасли!
- Ой, Аркаша, неприятно всё это! Для себя просить всегда – нож острый! Будто воруешь. Дай Бог, чтобы у тебя всё получилось там, с редакцией то. Ты уж поспевай, а то скоро автобус – потом час ждать будешь последнего. А он ещё и не пойдет. У нас тут автобусом-то, знаешь, пользуются мало. Такие как я вот. Все на машинах.
Они распрощались, и Аркадий Павлович направился на остановку.
На следующий день, ровно в 11 часов Совкин стоял у дверей приёмной мэра. Мимо него уже несколько раз прошёл худой молодой человек в костюме – помощник мэра. Он неприязненно поглядывал на Совкина и по всему его виду было видно, что он с большим удовольствием выкинул бы его вон. Когда секундная стрелка дошла до 12-ти, Совкин вошёл в приёмную. За столом сидела худая некрасивая женщина с короткой причёской. Она внимательно глянула на вошедшего поверх очков.
- Здравствуйте! – поздоровался Совкин. Мне к Владимиру Никифоровичу, назначено на одиннадцать.
- Здравствуйте, - любезно откликнулась секретарь, - Вы – Аркадий Павлович?
- Да, я, мне по делу редакции Союза писателей…
- Видите ли, - аккуратно перебила его секретарь, - Владимир Никифорович сейчас занят, но Ваше обращение рассмотрит, давайте документ.
Она забрала оба экземпляра письма у Совкина и вошла в большую солидную дверь, на которой была простая табличка: «Мэр, Владимир Никифорович Станционный». Вернулась она через пару минут, протянула один экземпляр Совкину, а второй оставила у себя.
- Вы можете идти, Ваш вопрос решён. Свой экземпляр я отправлю начальнику отдела аренды, а этот – Ваш. Владимир Никифорович отписал оба экземпляра.
Совкин поблагодарил секретаршу и вышел из кабинета. Он тут же глянул на резолюцию. Мелкими, какими-то кривоватыми, словно мэр был с похмелья, буквами было написано:
«Г-ну Уварову А.В. Прошу рассмотреть и разрешить по-возможности».
«- А ведь это победа!» – подумал Совкин, «-Но если я принесу Травкинду не просто бумагу с резолюцией мэра, а договор аренды, вот тогда можно будет требовать, чтобы он никогда больше не правил мои тексты! Ну или хотя бы только эту повесть. Рискнуть?». Он было совсем уже решился и собрался вернуться к секретарше и спросить, как ему разыскать этого самого Уварова, который выдаст ему новый договор аренды, как вдруг почувствовал, как что-то ползёт у него по шее. Это что-то было колючее и какое-то липкое. Оно добралось до воротника, суженного галстуком, и завозилось там, пытаясь выбраться наружу. Совкин быстро залез пальцами за ворот и вытащил оттуда… чёрную муху, которая так нагло купалась в его вине. Муха посмотрела на Совкина очень внимательно, потом жикнула крыльями и улетела в приоткрытую дверь приёмной.
«- Мэру в коньяк», – подумал Совкин. Он вспомнил свой стакан с вином, в котором она бултыхалась, и как ему пришлось из-за этого идти за новой бутылкой. Вдруг в голове зазвучали слова: «…соглашайтесь, но делайте только то, что попросят, и не более того!» Он никак не мог вспомнить, где их услышал, но звучали они как-то спокойно и уверенно. Ему вдруг совсем расхотелось заниматься договором аренды, и он подумал: «-Да чёрт с ними, с текстом и Травкиндом!», и быстро пошёл к выходу.
Травкинд сильно обрадовался письму, снова стал называть Совкина по имени, и приступил к «редактированию» рукописи совкинской повести.
И хорошо, что Совкин так и не знает, что если бы он пошёл оформлять договор, то ничего этого бы не было. Потому что через несколько дней, когда письмо, наконец-то дошло до отдела аренды, случилось следующее. Господин Уваров долго его читал, словно не понимая русских слов в предложениях. Изучив документ, он вызвал секретаршу.
- Марина, у нас Центральным районом кто занимается? Да, пригласи мне Ларису Константиновну.
- Можно, Андрей Витальевич? – попросилась в кабинет к начальнику отдела полноватая, слегка заторможенная женщина.
- Да, присаживайтесь Лариса Константиновна. Тут вот письмо у нас. От редакции литературного альманаха.
- Это по Ордконикидзе 14. Они там сидят, по-новому платить не хотят, Союз писателей. Я документы на расторжение договора подготовила. Через юристов в суд подаём.
- Основание?
- Отказ исполнять обязательства – они же не платят по-новому. В два раза им увеличили – дорого.
- А что у нас там, в этом доме?
- Подвал и квартира на первом этаже. Они в этой квартире – для них же и строили. Только они не оформили вовремя, теперь помещение наше. То есть мэрии, – поправилась Лариса Константиновна. Говорила она как робот, или как глухарь на току. Такую не переговоришь – кричать начнёт.
- И что? – поинтересовался Уваров.
- Арендатор новый у нас уже есть, Андрей Витальевич, всё уже договорились, он готов и плату двойную платить, и «входной» уже подготовил, задаток завтра принесёт.
- Размер?
- Как положено – двойная месячная арендная. Хорошие люди. На выкуп готовы.
Уваров раздумался. Ситуация складывалась интересно: с одной стороны новый арендатор завтра принесёт хорошую сумму в качестве «входного» – чтобы никому больше помещение не досталось. А ему за джип платить по кредиту – самое время! К тому же, фирма готова выкупить помещение. Это важно. Во-первых, просто так никто ничего не выкупает, а ему, Уварову, ещё коттедж достраивать. А во-вторых, помещение-то они у писателей не очень законно отбирают. Если вдруг суд – кто его знает, кому оно отойдет. А если продано – то продано. Судитесь потом, рядитесь. Уваров ещё раз внимательно взглянул на резолюцию мэра: «Г-ну Уварову А.В. Прошу рассмотреть и разрешить по-возможности. Станц – и корючка». Ну что «рассмотреть» и что «разрешить», здесь сильно не попридумываешь, сразу видно – кто-то свой просил. Иначе было бы в подписи только Ст – и корючка. А тут – Станц. С другой стороны – «По-возможности». Тут можно поиграть!
- Лариса Константиновна, готовьте им договор аренды с новой ставкой. И в пункте «Особые условия» добавьте: «Договор считается заключённым после полной оплаты задолженности за предыдущий период». И сразу на подпись.
- Хорошо, Андрей Валентинович. А как же новые арендаторы?
- А пусть завтра задаток несут. Въедут.
- Поняла. Пойду документы готовить.
- Идите, - благословил её Уваров…
Так неожиданно муха спасла Совкина от необдуманного решения, и его автобиографическая повесть была опубликована в местном альманахе. Стиль был легко узнаваемый, все фразы были словно нарезаны ножом твердой рукой. В самом начале внизу, в качестве примечания было указано: «Автор благодарит редактора издательства Я.А. Травкинда за стилистическую доработку произведения».
С тех пор прошло уже немало лет. Если Вам интересно, что стало с издательством, то оно и сейчас функционирует и находится по адресу ул. Орджоникидзе 14. Редактором там по-прежнему Яков Абрамович Травкинд.
28.10.2010
Ключевой-Новосибирск