Стоило только две недели посидеть дома, как вокруг уже все менялось. Рядом с местом будушей плотины вовсю начались работы по строительству поселка. Мистер Салех полетел в командировку в Италию заказывать сборные дома и взял с собой Эльхам и Сафию.
- Ну, как Италия? - спросили мы первым делом, когда Эльхам, радостная и сияющая, появилась в нашей комнате и стала раздавать открытки с видами, а мне дала маленькую книжечку.
- Одна сплошная красота! - восклицала она.
- А как мистер Салех? – спросил я.
- О! Он ухаживал за нами, был очень внимателен... Мы называли его midium size, - рассмеялась она, - по его подписи на бумагах – MS.
Наш архитектор Лапицкий зачастил с ней на створ и как-то вернулся с выпученными от восторга глазами:
- Эльхам сейчас меня от смерти спасла! Мы поехали смотреть площадку под поселок, зашли в какие-то сады, и вдруг вылетают три разъяренные араба с ружьями и давай кричать, щелкать курками и в меня целиться! Эльхам выскочила вперед и минут десять успокаивала их, загораживая меня...
- Это три брата, - улыбнулась Эльхам. - Их называют бешеными. Они хотели Юрий убить!..
Вскоре прибыли двести итальянских домиков вместе с бригадой итальянских рабочих для их монтажа. По законам гостеприимства мы сразу пригласили итальянцев на футбольный матч - сыграли в ничью 1:1 - а потом позвали их на ужин и в наше кино. Но, очевидно, это были итальянцы, только что отпущенные с каторги. Для футбола их физиономии еще подходили, для столовой - туда-сюда, а для клуба - уже нет! Двадцать уголовников с рожами, как у Челентано, законов гостеприимства не знали: харкали на пол, курили во время сеанса и нарочно громко смеялись над нашим фильмом... Кто же еще у них в пустыню поедет? Это только нас тщательно отбирают...
Их начальника Путси мы даже не называли мистером. Он бегал по офису, поджав хвост, и проникал в комнаты, раздвигая створки дверей носом. И так пресмыкался, что ему хотелось дать кусочек сахару. Лисий взгляд и лисьи повадки, но без присущего ей ума. И любой лис говорил по-английски лучше его.
Эльхам перевели на строительство поселка. Хлопот у нее стало много, приезжала она теперь редко, забегала поболтать с Сафией в комнату геологов, с Лапицким, который отвечал за поселок, да немного – несколько слов - со мной. И ее приезда ребята уже ждали.
- Ну как работа? – сразу спрашивали мы. - Как Путси?
- О-о! - смеялась она. - Эти бегающие глаза! И он все время торгуется из-за денег!..
- А как итальянские дома?
- Как в самолете - все в металле.
Потом в щель просовывался длинный нос Путси, выискивая ее, и они уезжали на стройплощадку.
А я, уже освобожденный от Эльхам, снова стал общаться с ребятами, которыми приходилось пренебрегать.
А ближе к весне случился невнятный скандал: вездесущие изыскатели сообщили, что у Эльхам с итальянцами какие-то неприятности. Ее у нас не было видно, и что к чему, я не знал.
Как-то поздно вечером, около одиннадцати, вдруг раздался негромкий стук в дверь нашей квартиры. На пороге стояла она, невеселая, но бодрящаяся. Оказывается, она знала, где я живу. Хотя вот здесь, на площадке, мы все вместе и курили в новогоднюю ночь. И позднее время она сегодня выбрала не случайно.
- Дима, - сказала она расстроенно. - У меня к тебе просьба – ты можешь помочь переписать магнитофонную пленку?
Конечно, я мог. И она это знала. Я сразу пригласил ее войти, хотя жена и натренированно метала в меня тяжелые взгляды: визиты иностранцев без согласования с начальством не рекомендовались.
Мы устроились в углу у стола, Наташка уже спала в соседней комнате, свет был притушен. Жена демонстративно ушла в спальню.
Эльхам переписывала речь какого-то араба, часто щелкая кнопками и обильно вырезая целые куски. Иногда слышался ее нападающий, как в битве, голос, и снова испуганно отбивался араб. Я демонстрировал внимание к ней и полное отсутствие интереса к тому, что она делала.
Вдруг она подняла на меня свои темные глаза:
- Ты действительно ничего не понимаешь, что он говорит?
Я пробыл в Ираке почти год и мог бы нахвататься арабского, как многие наши на стройке, но я был занят английским, поэтому успокоил ее:
- Ни слова! Кто же может понять этот язык?!
- Это сторож, - кивнула она на магнитофон. - Люди, живущие здесь, еще очень консервативны и не принимают того, что женщины работают вместе с мужчинами. Мы ходили с Путси по домам – я должна была принять каждый, проверить все: от наличия мебели и комплектов белья до работы санузлов. На это уходило время. Один из сторожей все время заглядывал к нам, чтобы посмотреть, что мы там делаем, а потом стал всюду говорить, что застал меня с итальянским инженером, - криво усмехнулась она. - И с кем!? С Путси!.. Я взяла магнитофон и пошла к этому сторожу. Он злился, выкручивался, как змея, и, наконец, сказал, что ничего этого не видел, а ему рассказал кто-то другой!.. Я хочу завтра пойти с этой пленкой к нашему начальнику, но не могу сорок минут заставлять его слушать эти дрязги. Мне надо сделать короткую запись...
Конечно, кивнул я, представляя себе большой кабинет, Эльхам с начальником, сорок минут склонившихся над маленьким магнитофоном, и массу скопившихся посетителей, почтительно стоящих с бумагами вокруг.
Наверное, одинокая женщина здесь рано или поздно окажется в неловком положении, потому что нравы и обычаи тут перемешивались на глазах. Здоровое воображение арабского мужчины подсказывало ему естественные сцены, и чего в них не хватало, он дорисовывал сам. А молодые девушки-инженеры все больше появлялись на строительстве, и неизбежно оказывались с глазу на глаз с мужчинами… Но мы знали, как надо вести себя, а Путси нет. Обижать женщин здесь было нельзя. Так же, как в любых случаях на машине нельзя было наехать на человека. Поэтому арабские девушки смело заходили на строительстве в любые домики, а пешеходы смело шагали под колеса.
В двенадцать мы закончили. Она непривычно тихо поблагодарила и ушла, а на меня тут же насела всезнающая и бодрствующая, когда не надо, жена:
- Почему ты ее впустил? Пусть решает свои проблемы с мужиками сама!
И что я мог ответить, если жена со мной не говорила, а просто громила артиллерией! Надо было бежать в укрытие. А раз я жил все время, как на фронте, то перед сном хлопнул на кухне свои фронтовые сто грамм.
Скандал так же невнятно лопнул – может, его и не было - итальянские дома были приняты, непутевые итальянцы отосланы, и вскоре после этого Эльхам вернулась к нам в отдел, за свой стол рядом со мной. Вся хубара восприняла это с искренним удовлетворением, а у меня снова появилась забота. Но она уже не тяготила меня.
Два дня Эльхам прилежно посидела тихо, а на третий не выдержала и начала шутить. И снова между нами все срослось, и стало, как в таких случаях бывает, еще крепче. Тем более, что теперь она не убегала поболтать с Вадимом и Сафией, теперь она беседовала со мной.
- Сначала я сказала тебе неправду, Дима, – призналась она просто. - Мой муж не учится в Москве. Мы развелись. Это очень редко у нас в Ираке, и мне не хотелось все это объяснять… Я не думала, что мы станем друзьями. Я в первый раз увидела русских и не знала, что они лучше всех. У нас в университете было много иностранных преподавателей из Европы… И потом мы часто работали с иностранцами… Они были умны, умели шутить… но все они не такие, как вы…
- Среди нас есть разные… - попытался я защитить чужие народы.
- Я знаю. Но среди вас есть такие, каких нет нигде!.. И теперь я рада, что приехала сюда… Мы жили с мужем в Багдаде. Он работал на хорошей должности, был уважаемым человеком… Но у нас ничего не получалось… В конце концов я взяла сына и уехала от него. Мне пришлось долго биться с мужем, чтобы Ханлар остался со мной - по нашим законам мужчина имеет на ребенка очень много прав.
- А где твоя семья? – спросил я.
- На юге, в Неджебе. We are poor shia…* /- Мы бедные шииты./ - грустно улыбнулась она. - Я была самая младшая в семье, нас было четверо братьев и три сестры. В доме часто были раздоры, я умела легко их улаживать, и моя мама говорила, что если бы я родилась первой, то в нашей семье все пошло бы по-другому.
Трое моих братьев стали коммунистами. Коммунистическая партия тогда была очень сильна в Ираке. Поэтому после переворота 1968 года старшего брата повесили в Багдаде на улице Садун на фонарном столбе. Вдоль улицы ехал грузовик, в кузове стояли связанные люди, их по одному вдевали в петли, и грузовик двигался дальше. Двое других братьев убежали в Восточную Европу. Полиция рыскала в поисках… Они могут убить каждого, Дима. Everybody!..
Она говорила, я чертил, задумчиво подпадая под магию ее голоса. Ребята сначала требовали, чтобы я переводил. Еще бы! Но потом поняли, что это невозможно и технически, и этически, и оставили нас в покое. А она рассказывала мне об учебе, о работе, о своей семье, о сыне, о себе, не задумываясь о том, повредит ли ей что-нибудь из сказанного.
А я грустно думал, что моя жена за всю нашу совместную жизнь не рассказала мне и сотой доли того, что спокойно без жеманства рассказывала Эльхам. Моя жена наоборот - любила напустить побольше густого многозначительного тумана и в прошлом, и в будущем, и даже в настоящем, вокруг которого надо было долго бродить и клянчить, чтобы она, наконец, намекнула, что там внутри, или хотя бы назвала одно слово, или одну букву, потом еще одну… И тогда я догадывался, что это слово - ЧУШЬ. И жена обижалась, потому что я догадался.
А тут вместо холодного тумана лился ясный солнечный свет. К этому надо было привыкнуть и проверить, так ли это. И через некоторое время я понял, что да, светит и греет по-настоящему, без всякой выгоды, просто даром. И масса всевозможных мелких и косвенных фактов один за другим потихоньку подтверждали это.
Однажды в нашу комнату зашел и заносчиво поздоровался какой-то черный араб. Долго заискивающе говорил с Эльхам, а потом, снова резко став развязным, вышел, не попрощавшись. Я сразу же вопросительно поднял глаза.
- Это был Мулал, мой сосед. Еще вчера он говорил мистеру Басему обо мне столько грязных вещей, а сегодня пришел просить моей помощи... Мы говорим, он из тех людей, что расстелют тебе под ноги ковер, а потом дернут за него!
- Зачем же ты разговариваешь с ним также приветливо, как со своими друзьями?
- Дима, я не могу все время менять себя и говорить с одним так, а с другим этак! Если я буду держать в голове обиды и как с кем разговаривать, то я заболею.
- Кто научил тебя этому?
- Никто… Я это просто знаю.
Потом она попросила меня сходить с ней к нашему доктору и показать ее сына:
- У него есть одна маленькая проблема по ночам. Он не просыпается в туалет.
За границей у всех «маленькие проблемы», и часто то я, то Никита, ходили с ней куда-нибудь по делам. А тут за мое отсутствие на меня вдруг напустился Точилло. Наверное, плохо себя чувствовал, или его накрутил кто-нибудь из наших вроде Бардашева, но мне намылили шею, и чтобы просушиться, я вышел на крышу покурить.
А вечером, сидя рядом со мной на лавочке на волейболе, Точилло вдруг удивленно сказал:
- Слушай, а она тебя защищает! Когда ты сегодня вышел из комнаты, она так на меня насела!..
На следующий день я спросил Эльхам об этом.
- Да! - горячо ответила она. – А почему, когда я прошу сходить со мной Никиту, он не говорит ему ни слова? Почему он отругал тебя?!..
Я вспомнил, как я также смело заступался за Валерку перед воспитательницей в детском саду, улыбнулся и неловко перевел разговор:
- А как дела у Сафии?
- О! Она все время рассказывает мне, какой необыкновенный человек Вадим, и как ему трудно жить со своей женой! – улыбнулась она. Потом помолчала и сказала:
- Дима, я несколько дней назад встретила твою жену. Она больше не говорит «приходите в гости…» Она теперь говорит, как ты – «проходите, проходите…» У вас что-нибудь случилось после моего визита?
Я задумчиво покачал головой. Не повторять же мне слова Вадима.
Выручил меня вдруг вошедший к нам доктор. Он был так торжественен, что Селезнев тут же сказал:
- Видать, помер кто-то.
Доктор таинственно хмыкнул и заговорил про другое:
- Ребята, на створе, в Абу-Касре, открываем большую столовую. Напишите что-нибудь, чтобы люди при входе руки мыли. Лучше всего попроще, коротко и в стихах, как в армии у нас было. Алексей, ты, вроде, как поэт.
- Ну, можно, вообще-то... - начал ломаться Бардашев.
Меня тут же подбросило, как пружинкой:
- Тимофеич, хочешь готовый лозунг? Как в армии.
- Какой? - заранее усмехнулся доктор.
- Повесь прямо перед входом большой плакат: «Стойте, суки! - Мойте руки!»
Все посмеялись, а Леня серьезно спросил:
- А если Стомихеев придет? - У него было хорошее воображение.
- Добавь: «Начальству можно не останавливаться!», – разошелся я.
Леня остался договариваться с Бардашовым о серьезной поэме, а я, довольный своим поэтическим дарованием, вышел покурить. Когда я вернулся, Владислав мне сказал:
- Ну и работку ты мне задал!
- Какую?
- Когда ты вышел, Эльхам пристала к нам с расспросами, что ты такое сказал доктору, что все смеялись. Пришлось мне выдумать: «Все от скуки мойте руки!» Она долго не верила...
Продолжение:
http://www.proza.ru/2012/01/15/708