ЭКСПРЕССИЯ
Блан с самого утра начал убивать меня своим идиотским вопросом: «Что мне делать?» Его подружка забеременела. А что я ему мог ответить? Только одно. Аборт.
И дело не в том, что я не люблю детей. Напротив. Блан не любит детей. Он вообще никого не любит… кроме самого себя.
Целый день я от него слышал: «Жирная свинья с толстой сракой… Как вообще я с такой спутался. Столько фирменных кобыл ходит вокруг, а я, как всегда, затусуюсь с каким-нибудь крокодилом или слоном. Дерьмо!» Кстати, зря он так про Кэтти. Мне всегда казалось, что она похожа на певицу Шакиру… Он позвонил ей, чтобы ещё раз удостовериться, правда ли это. Очередное подтверждение остановила Блана в шаге от помешательства. «Да я же с тобой в презервативе был! Да как это может быть?! Это невозможно! Ты, наверное, с кем-то другим!» После разговора он уселся на кирпичи и начал полировать свою кельму. На работе он всегда так делал, когда был не в духе.
Подлил масла в огонь Рамс. Он сказал, что придёт со мной через девять месяцев в гости с бутылкой водки и тортом. Да и вообще он увидел во всём этом ещё один повод нажраться до поросячьего визга.
– Правда, Джексон!
– Да, – сказал я и со всего размаху заставил кирпич принять правильное положение.
Для Рамса вообще слово «любовь» не существовало. Для него сказать «люблю», всё равно что сказать «здрасьте». Чувства у него были лишь в половом члене и «горящих» трубах. Он всегда брал силой. Если это ему не удавалось, он вышвыривал недотрогу пинком под зад.
О вкусах, конечно, не спорят (как и об отсутствии таковых), но я думаю, что им чужда любовь в своём первозданном виде. Такие как они превратили её в штамп, бренд, лейбл – что угодно, лишь бы оказаться с очередной дурочкой в постели. Такие как они топтали и продолжают топтать её сексуальной революцией, порножурналами, порносайтами, однодневными музыкальными хитами, дешёвой полемикой по телевидению, радио, в газетах, принимая в свою секту даже детей, превращая их в нимфеток и мастурбирующих подростков. Главные их заповеди: «Имей всё, что шевелится», «Давай всем подряд», «Когда же уедут родители?». Они заставляют поверить во всё это других – безнадёжных романтиков с открытой душой и рыцарским сердцем. Им не очень важен опыт прошлого поколения, которое, несмотря на свой излишний консерватизм, всё же имело свой моральный облик. Да, моральный облик. У них же его нету. Есть только вседозволенность и неприкрытые животные инстинкты.
Меня тоже заставили поверить во всю эту ересь. На меня это действовало по-разному. Одно время я замыкался в себе, был скромнее монаха и время от времени закрывался в ванной. Потом я вёл образ жизни Дон Жуана, сердцееда, ловеласа или подобного ублюдка. Как огонь я появлялся около своих жертв, и они, а, порой, даже я, не замечали как оказывались во власти моего обаяния и моих жарких объятий.
Но были моменты, когда встречалась единственная, и мне казалось, что я перевернул мир с ног на голову. Однако «единственные» были такие же как и все – обыкновенным стадом, которое слепо шло за своим пастухом – развратом.
А теперь вы – маньяки, насильники, извращенцы, силиконовые бюсты, мелированные головы, тупые мышцы, ведущие теле-шоу, члены с шарами и другие – осудите меня за то что я посоветовал Блану самый гуманный в этом мире способ избавиться от подобной проблемы. Поверьте мне, я делал это из благих побуждений. Мне жалко детей, которые рождаются в постсексуальнореволюционном обществе. Они – потенциальные мертвецы. Вы их всё равно убьёте. Чего ж ради медлить.
Я не морализирую. Мне вообще плевать на всех вас. Сдохнете вы от СПИДа, сифилиса или перевозбуждения. Я лишь хочу сохранить свою любовь.
Встретив её, я сразу понял что искал всю свою короткую жизнь. Я искал совершенство. Нет, не внешнее. Внутренне. Идеальное сочетание недостатков, страхов, комплексов, чувств и эмоций. Потенциальная застенчивость и природная доброта – к таким часто тянутся дети. Врождённые непосредственность, гордость и чувство собственного достоинства. Именно она помогла мне поверить в любовь и окончательно убила морального урода, которое общество разврата ковало столько лет. Когда она обижалась на мои идиотские выходки, это было невыносимо. Она ничего не говорила, но всем своим видом показывала своё презрение к такому рода поведению. А я, подобно школьнику, не мог найти подходящих слов в своё оправдание. А потом я понял – надо быть искренним, вот и всё. Только тогда блеск холодного льда превращался в чарующую нежность, а я становился всё чище и чище, и всё больше любил её. Она не знает, но её любовь помогла мне в некоторых случаях остаться человеком, не сойти с ума, быть твёрдым. Кто-то может посчитать это за идиотизм, но я подбираю почти каждое слово, которое хочу ей сказать, ведь иногда так сложно просто говорить искренне. Спасибо тебе за всё, крошка! Я люблю тебя! Оставайся такой, какая есть.
– Алло, Джексон. Привет! Я не смогу к тебе сегодня приехать. Я поссорилась с мамой.
– Ничего, моя хорошая. Я буду скучать по тебе.
– Ты не обиделся?
– Как я могу обижаться на тебя, ведь я тебя люблю.
– Я тебя тоже люблю.