Моей любимой маме.
Ушлые и высоколобые, в очках и шляпах ученые недавно доказали всему миру через Интернет, что все люди на земле, оказывается (!), друг другу почти знакомы.… Ну, не лично, а через своих знакомых. То есть, между любым одним человеком и любым другим человеком можно насчитать не более семи рукопожатий знакомых через их знакомых, знакомых их, чтобы установить цепочку рукопожатий меж этим одним и любым другим на планете. Значит, не то, чтобы все люди – братья, а все-таки и не чужие…
Интересное такое научное умозаключение… Статистика такая…
Я значит, например, через любого своего знакомого, через его знакомых, их знакомых, благодаря этим заочным рукоприкладствам вполне знаком с Коко Айфурвой, живущем, незнамо, где и неизвестно, зачем на совершенно противоположной стороне земного шарика. Но и не только с ним! Я со всеми людьми на земле знаком таким образом!! Знать бы, зачем.… Ну, тем, которые в очках, виднее…
Я только вот что подумал – это же, сколько своих знакомых и их знакомых с их знакомыми я должен перебрать, перешерстить, чтоб выстроить эту самую цепочку меж мной и противолежащим Коко ибн Айфурва!? А даже если и получится, что с этим делать? Приехать к нему, пожать его фиолетовую трудовую ладонь… и – что?
То есть, я, конечно, науке полностью доверяю, но не понимаю, зачем мне эти семь рукопожатий.
Вместе с тем, несмотря на это, попробовал я мысленно выстроить такую цепочку меж собой и… ну, все равно, кем-нибудь…
Строим!
Значит, Юрка, одноклассник мой – одно рукопожатие, его жена – Наташка… Я ее, правда, и лично знаю, но пусть – два рукопожатия.… У Наташки, есть начальничек, я его тоже видел, (три рукопожатия), а у него - есть дочка (четыре), которая хочет поступить в актрисы, но не одна, а с подружкой (пять). Эта дочка по пути в звезды заскучала и отпала, а подружка оказалась упертой, и пришлось ее продвигать. В благодарность за это подружка не только руку мне жала. Но самое смешное, это потом-потом выяснилось, что она была более чем тесно близка с Юркой – моим одноклассником, с которого все и началось.… То есть, эта, не очень уж длинная, цепочка оказалась еще и весьма путанной, и очень замкнутой на Юрке. Так я его и без того хорошо знаю! Напрямик! Остальных всех тоже знаю, но Юрку лучше…
Что-то у меня с методикой…. Открытие-то они – ученые - сделали, а методику утаили…. Вот и мучайся теперь! Впрочем, мучиться – никому не в радость, поэтому подождем, пока проблема с методикой рассосется как-нибудь в нашу пользу. А я тем временем расскажу небольшую историю:
Моя бедная любимая мама – я всегда так о ней говорю… Бедная - потому что жизнь она прожила очень трудную, как и все ее поколение. Но все же родила двух сынов – меня и братишку – вырастила из нас, чего там скромничать, хороших людей, за что я ей очень признателен. Любимая она.
Моя бедная любимая мама родилась год в год, день в день с Октябрьской революцией, поэтому мы всегда, если было чем, праздновали эти события одновременно. Родилась она в далекой и глухой деревне с чудесным названием – Добрёна. Это в Костромской области. До ближайшего городка было семнадцать километров пешком, и столько же - на санях с лошадьми, а позже, поближе к Войне – на санях с трактором во главе. Но мама в город выбиралась не чаще одного раза в год. Дорого, да и не за чем.… Пешком было бесплатно, ан очень далеко.
Мой дед, мамин отец, умер совсем молодым, оставив четверых ребятишек. Вот все они и надрывались, каждый лет с шести, на всех мыслимых деревенских работах, а все равно семья жила впроголодь, только лесными дарами и спасалась.… Войдя в возраст, старшие братья сбежали от колхозной каторги в Красную Армию, один подался в летчики, второй в повара. С тем и на фронт попали – старший кашеварил, младший летал. Прошли всю войну с небольшими ранениями, но в деревню не вернулись, естественно. Стали жизнь себе строить – у Черного моря. А ведь как началась Война, в деревне мужиков практически не осталось. Бабы и молодухи тянули трудовую повинность, которая только утроилась – фронту нужны были и хлеб, и древесина – больше с этого региона нечего было взять. Но и это добывалось непосильным женским трудом…
В конце 42 года моя бедная любимая мама отправилась добровольцем на фронт, другого способа сбежать от непосильного труда не было. Оставив свою мать – мою бабку - на попечении младшей сестры, мама погрузилась в сани-розвальни, привязанные к трактору, и поехала в город – там был призывной пункт. Ехали долго, собирая по деревням отчаявшихся молодых женщин, преодолевая сугробы – зима тогда была лютой и многоснежной. Добрались поэтому только к ночи. Все уже было заперто. Переночевали на холодном вокзале, а утром выяснилось, что команду новобранцев уже укомплектовали накануне, и даже увезли куда-то. Предварительная договоренность подразумевала, что маму возьмут в отряд радисток, вот их-то уже и набрали. Было очень обидно, потому что радистка – это так романтично: в тылу врага, презирая опасности, отважная девушка передает на Большую землю так нужные командованию секретные сведения.… От них зависит наша Победа!! Ну, да, ну, конечно…
Значительно позже выяснилось, как, наскоро обучив азам радиодела, деревенских девушек пачками забрасывали в тыл врага, где они пачками и гибли ни за грош. Многие, не сумев даже приземлиться – парашюты не раскрывались.… А, если раскрывались, немцы расстреливали десантисток прямо в воздухе, остальных добивали на земле… Редко кому действительно удавалась приземлиться в лесу у партизан. Но и там их жизнь не была ни счастливой, ни доблестной, ни долгой…
Маму и всех с ней опоздавших быстро записали в отряд военных водителей и отправили в Казахстан учиться. Учеба длилась два месяца. Первой маминой машиной был ЗИС -13, один автомобиль на весь учебный отряд. Вторая и последняя в ее шоферской практике машина - тоже ЗИС-13, на которую маму посадили уже в части, в Прибалтике. Но это уже была её машина, за которую она лично и по законам военного времени отвечала.… И в учебке, и на фронте мама не переставала дивиться на эту сложную технику. Боже, говорила она – что же это за чудище такое: бензин - давай, масло – давай, воду – давай, и даже дрова жрет! Автомобиль был с газогенераторами.
Военный водитель – сержант , то есть, моя бедная любимая мама «воевала» на 2-Прибалтийском фронте, в состав которого входил и военный аэродром, со всем, что там ему полагается – летчиками, инженерами, техниками, самолетами, авиационным бензином, и несколькими автомобилями. Один из них – мамин.
У неё с ЗИСом была обязанность перевозить все, что само не передвигалось или не перетаскивалось – горючку, продукты, боеприпасы, да мало ли… Грузов было много, а ЗИС-13 был мелковат – полуторка, поэтому работал с утра до ночи, ну, и мама – с ним…
Она не очень любила рассказывать об этом времени своей жизни. Если коротко – жилось чуть полегче, чем в колхозе, но гораздо интересней, потому что было «людей много разных вокруг». Когда я сильно приставал, мама неохотно рассказывала о Войне «что-нибудь веселое»… На мой вкус, веселого в этих историях было немного, разве что – всегда благополучный финал. Но ей было виднее.… Вот некоторые их этих историй:
Работа у военного шоферюги довольно грязная – «то в моторе копаешься, то под машиной валяешься». Поэтому форму приходилось стирать часто. Опрятность формы – это и требование устава, но и особая потребность девичьей души. Неуставные излишества в наряде были наказуемы, так девушки на фронте старались быть хотя бы сверх опрятными… Обычная стирка не давала желаемых результатов, да и не справлялась она с шоферской въедливой технической грязью.
Зато дочиста и быстро форма отстирывалась в авиационном бензине, благо на аэродроме этот бензин водился….
И вот как-то зимой мама замочила гимнастерочку в ведре с бензином, через пятнадцать минут сполоснула, отжала и повесила, уже чистенькую, на дерево – выветриться. Пока она возилась с этим бензином, руки у нее окоченели, и мама пошла погреться к небольшому костерку неподалеку. Примерно на полпути от ведра к костру пламя костра ловко переметнулось на мамины руки, а с них – на ведро с бензином! Сам по себе костерок уже был серьезным нарушением, а вот горящее ведро с бензином, на аэродроме, было очень и очень чревато… Мама, сунув руки подмышки, сбила с них пламя, метнулась к дереву, рванула гимнастерку и бросилась тушить огонь в ведре. В полутора метрах от ведра гимнастерка вспыхнула, но мама сумела набросить ее на горящее ведро, и еще сверху сама навалилась. Пламя угасло… Правда, гимнастерка хорошо подпалилась.… Пришлось ее на ветошь пустить.… А брови там, ресницы, чубчик кучерявый, постепенно отрасли сами собой…
Вторая история связана с обеспечением военного автотранспорта запчастями. То есть, обеспечения этого практически не было. Поэтому мелкие технические проблемы обычно решались за счет солдатской смекалки пополам с русским авосем.… А что делать, если в машине сломалось нечто вполне крупное или сложное? А на складе этого нет, и не предвидится до мирного времени. А машина нужна позарез.… Вот и у маминого ЗИСа что-то такое полетело безвозвратно, допустим, карданный вал, я не помню. Но главное - достать его абсолютно негде!
Правда, поближе к вечеру летчики доложили, что засекли на ничейной земле два разбомбленных грузовика, где-то посередке меж нашими и фашистскими траншеями. Так вот, ежели, мол, иначе никак, то надо туда.… Ну, и все, и подбросили маму с мешком инструментов на другой машине прямо на линию фронта, и дали ей в сопровождение двух разведчиков, и поползли они втроем темной ночкою к одной из машин, уповая на то, что по дороге их не подстрелят, а главное, что этот чертов кардан у машины будет. И будет целым.
Подползли к машине, мама еще только полезла в нужное место, а мужикам не терпится, шепчут: «Ну, что, нашла?» А с другой стороны машины, кто-то что-то отвечает, тоже шепотом. Но что именно – непонятно, потому что на немецком шепчет! А это немцы со своей стороны приползли к машине, чтоб решить свои фашистские снабженческие проблемы.… Как только обе стороны просекли ситуацию, так подхватились - и бегом, каждая в свою траншею. И даже не пригибались особенно, лишь бы скорее. Потом, когда наша троица вернулась к своим, конечно, немного постреляли, а немцы немного пошумели в ответ. Однако, карданный вал, если он там был, так и остался на ничейной территории.… Пришлось на следующую ночь все повторить, правда, выбрали другую машину. Там нашли этот карданный вал, отвинтили его, и без приключений утащили к себе… Веселая история, а что?
В отличие от запчастей, с бензином для машины проблем не было. Но это, если сновать день и ночь по аэродрому. А были и дальние поездки, для которых газогенераторы как раз и были предназначены, когда бензин кончался. Их всегда надлежало соблюдать в полном порядке и готовности, заполненными дровами по самые макушки. А еще в кузове был специальный ящик, где хранились сухие, короткие полешки, чтобы пополнять газогенераторы по мере необходимости. Техника эта была достаточно капризной, шланги вечно зарастали изнутри гарью, их надо было периодически чистить. Если в газогенератор попадал воздух, чурочки сгорали даром, не давая газа, мотор глохнул на ровном месте. Та еще морока.… Вот…
И едет, значит, в начале марта 44 года, моя бедная любимая мама с дальнего склада боеприпасов, груженная ими под завязку, едет к себе на аэродром, и едет, между прочим, на газогенераторах за нехваткой бензина. А тут мотор - возьми, да и откажи! И не где-нибудь в чистом поле, а прямо на железнодорожном переезде, на рельсах. Ну, чисто прямо, как в кино у кинорежиссера! И поезд вот уже вот пыхтит. Ну, откуда в прифронтовой зоне современным шлагбаумам взяться? - Никаких не было… Сопровождающий маму инженер-лейтенант пулей выскочил из кабины и зайцем в ближайший лес сиганул. Понимал потому как, что сейчас будет. Мама тоже понимала, но осталась за рулем. Ведь даже если бы она везла картошку, поезд бы подмял бедный ЗИС, не поморщился бы. А это прямая вина водителя – «допущение уничтожения военной техники» - разгильдяйство. То есть, расстрел. А в кузове была не картошка.… Да и что именно вез этот поезд, одному Богу известно. С учетом тогдашнего времени и военной обстановки, вряд ли он вез мандарины к женскому празднику…. И ежели б оно – в машине и поезде - синхронно рвануло, мою бедную маму никто бы и судить не стал. Шлепнули бы на месте – уже не за разгильдяйство, а за диверсию.… Вот почему она осталась за рулем, ожидая злючей и неминучей смерти.
По счастью, мимо – рядом, по своим делам топал взвод каких-то пехотинцев. Они живо оценили ситуацию, навалились скопом и буквально на руках оттащили машину на безопасное расстояние. Мама, занятая предсмертной молитвой, даже не заметила этого. Когда поезд прогрохотал мимо, возбужденные пехотинцы пошли разбираться с водилой. Мама так и сидела лицом в руле, с руками на стриженом затылке. Кто-то стал ее тормошить, дескать, не спи, браток, за рулем, Победу проспишь! Когда парни увидели, кто за рулем, то возликовали так, будто спасли не костромскую девку, а, по меньшей мере, саму Божью матерь! Ну, неправы они были совсем! Потому что это они мою маму спасли! Она тогда была уже основательно мной беременна, следовательно, и я, в меру своего разумения, поучаствовал в этой истории. Правда, мне в ту пору было неинтересно, и я ничего такого не запомнил…
Дело в том, что мама к тому моменту уже давненько вышла замуж за моего отца – инженер-капитана, служившего вместе с ней на аэродроме, и через время собиралась комиссоваться по беременности. И, действительно, в начале мая ее комиссовали вчистую, и отправилась она на перекладных в освобожденную уже территории нашего Отечества, дабы родить ему – Отечеству – меня. Я родился в положенный срок, крепким, здоровым парнишкой, а мой отец – инженер капитан - погиб спустя два месяца после моего рождения. Погиб, так и не увидев моей фотографии, потому что тогда было принято фотографировать только самостоятельно сидящих детей. Тоже вполне веселенькая история…
А вот и последняя мамина военная история, логично и, как бы естественно, возвращающая повествование к его началу.
Среди множества многотрудных обязанностей мамы – военного водителя - и ее боевой машины была еще одна, особая забота. Дело в том, что вместе с мамой на этом аэродроме служил не кто-нибудь, а лично Василий Сталин, то есть настоящий, единокровный сын Отца всех народов. Он был летчиком, говорят, вполне неплохим летчиком, но к тому времени летал уже редко, а чем-то таким важным на аэродроме командовал. В чине полковника. Жил он на отшибе в небольшом домике, напичканном всякой радиотехникой, средствами связи, то се.… Вся эта техника и освещение в доме работали на мощных аккумуляторах, их было около десятка, тяжелых таких, черных ящиков. Вот раз в неделю моя бедная, любимая мама должна была привозить Василию Сталину, пардон, товарищу полковнику, свежие аккумуляторы, а отработавшие – забирать и отвозить на подзарядку. Мама особо тщательно причипуривалась для этих поездок. Разгрузкой-погрузкой занимались двое молчаливых, молодых, мордатых старших лейтенантов, которые постоянно были при Сталине. А он иногда выходил на крыльцо и затевал с мамой праздный, всегда один и тот же, разговор: « Здорово, Маня! Как настроение, сержант? Гляди веселей! Вот закончим войну, возьму я тебя с собой – будешь меня по Москве катать! Поедешь?» Мама бодро отвечала, мол, так точно, поеду, товарищ полковник! На этом беседа заканчивалась…
Мою маму действительно звали Маней, Манефой, значит… Манефой Александровной.
И вот, в свете этой последней истории, рассуждаю я, вне научной методики, правда, но как умею.… Значит, меж мной и моей мамой – одно рукопожатие, назовем наши нежные отношения так. Меж нею и Василием Сталиным – второе рукопожатие. Я, правда, при этом тоже присутствовал в зародышевом состоянии, но не суть. Пусть второе.… Меж Василием и его родителем Иосифом – третье. От него - Сталина - до всего скопом политбюро, до разной шелупони, типа хрущевых, маленковых, бериев и пр. и пр. – рукой подать. Его, Сталина рукой. Это четыре. Тут легко и далее, до седьмого рукопожатия, проследить, но скучно, ей Богу! Тем более что уже на четвертом уровне начинаешь натыкаться на некие противоречия с теорией. Например, Хрущев Никита. От меня до него – четыре рукопожатия. Это, если через маму. А если напрямую? Я с ним встречался в одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем годе во Владивостоке…. Стоял рядом, на расстоянии вытянутой руки. Но рукопожатием пренебрег – да ну его! Не вести же счет сначала?! Или вот – Ленин, который Владимир Ильич. В детстве, в моем детстве, я с ним встречался. В Мавзолее.… Это считается или на фиг, на фиг? Пусть остается четвертым, через рукопожатие Сталина….
Так вот, имейте ввиду, если Вы читаете эти строки, то меж нами может быть от одного до семи рукопожатий, мы всяко с Вами знакомы, потому – будьте здоровенькими мне!