Мы снова сидели втроем на кухне у дяди Паши: я, Стас и Аннушка, - а он говорил о любви.
- Вам рассказать о женщинах, которых у меня было много, или о тех, кого я не могу забыть до сих пор?
Конечно, конечно, я все понимаю.
Иногда оглядываешься назад, и память выхватывает из жизни мгновения любви, редкие, короткие и яркие, как падающие в августовской ночи звезды.
У меня в жизни было три женщины, которых я по-настоящему любил. Третья – моя жена Даша. Вы с ней знакомы. Но сейчас я расскажу о двух женщинах, которых я знал раньше. Пропасть между ними пролегла более чем в двадцать лет.
Они были совсем разными: и по воспитанию, и по образованию, и по возрасту, но сейчас, вспоминая, я нахожу сходство между ними, которое не замечал раньше. Странно, но когда я жил со второй из них, я никогда не мог себе даже представить, насколько они обе мне дороги, даже не задумывался об этом. Теперь я понимаю: одна напоминала мне другую. Обе стройные, тонкие, умные, добрые. Мне нравились их маленькие, как наливные яблоки, груди, которые можно взять в ладонь и сжать, зная, что от этого станет больно и сладко. Конечно, не это главное, хотя в постели меня всегда привлекали именно такие женщины: нежные, хрупкие, страстные. Сравнивая этих двух женщин, я понял только сейчас: было многое и в одной, и в другой, что навсегда связало их в моем сознании, но, прежде всего, любовь, настоящая любовь. Что было любовью, а что мимолетным чувством, осознаешь спустя много лет, когда все остается в прошлом. Только если это ушло безвозвратно, начинаешь понимать, что же было в жизни истинной любовью. Потому что она не уносится, как случайный ветерок, а продолжает жить с тобой. Через много лет она вгрызается в память, чтобы ты снова смог почувствовать, будто это было вчера, каждый прожитый миг: как гуляли, держась за руки, как ложились в распахнутую постель, и до сих пор, спустя десятилетия, ощущаешь на своих губах ее губы, а в памяти старыми, нетленными фотографиями отпечатываются те дни и часы, что ты любил и сам был любим.
С ними мне было легко. Ни с одной из них не надо было притворяться или стараться выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Я всегда оставался самим собой, и они чувствовали это.
Удивительно. Я их объединяю в одно целое, будто они были со мной всегда. Они никогда не были знакомы и вошли в мою жизнь с перерывом почти в четверть века. Наверное, так и должно быть: просто они любили меня, а я любил их.
Две женщины, несколько мгновений любви. Я расскажу вам о них.
Ира
I
Искристые, соленые от брызг моря мгновения, как лучики солнца, вспыхивают в моей памяти.
Тогда чуть-чуть приоткрылся занавес перестройки. Я поднакопил денег, чтобы хватило на отдых вдвоем, и повез Иру под Сухуми на майские праздники – на десять дней. Для народа только что открыли бывшие обкомовские санатории на берегу моря, и мы разместились в одном из них. Железный занавес приотворился, но старые правила еще никто не отменил: нас, неженатых, отказывались селить в один номер. Меня душила злость, ее – слезы. Слава Богу, нашлась еще одна пара таких же неженатых бедолаг: двух мужчин в одном номере и двух женщин в другом зарегистрировали охотно. Мы снова вместе, мы счастливы, жизнь окрашивается весенними яркими красками, жизнь продолжается.
Много времени прошло с тех пор, много лет мы прожили вместе, но мне кажется, это были самые счастливые десять дней нашей любви. Может быть, еще потому, что мы долго ждали, когда у нас появится общий дом и общая постель. Хотя бы на десять дней.
В эти майские дни море еще было холодным, и мы наслаждались одиночеством вдвоем на пляже. Она на минуту окуналась в непрогретую солнцем воду, и я растирал ее полотенцем и прижимал к груди, а потом, после купания, впивался своими посиневшими губами в ее соленые губы.
Мы обедали и ложились в свою постель. Мы ужинали и снова оставались одни.
II
На несколько дней мы поехали с Ирой в Ленинград и сняли номер на Невском. Даже не номер, а уютную квартирку, где нет ни горничных, ни швейцаров, а только мы вдвоем в спальне, гостиной и на кухне.
Было начало осени, и питерский промозглый ветер продувал куртки и уносил в Финский залив багряные платья деревьев. Еще днем фонтаны Петергофа блистали золотом и переливались радужной синевой неба, а теперь хмурое поднебесье навалилось на нас, как неизбежность. Мы стояли, обнявшись, на берегу, глядели на заплаканное море и думали об одном и том же: наша жизнь такая же изменчивая, и с этим надо смириться или расстаться навсегда. Мы оба вырвали из своей разномастной, разносемейной жизни лишь несколько дней, чтобы спрятаться от нее. Но не дано предугадать и пересилить ее, а можно лишь брать те короткие дни и ночи, что подарила она нам.
Два года спустя мы расстались, а еще через год Ира уехала жить в Данию, навсегда.
Марина
I
Любовь – это лишь несколько искорок, маленьких капелек дней и ночей, и нестирающаяся память о них. Моя память – воспоминание о прошедшей любви - почему-то уже не раз соединена с морем.
Мы с Мариной на море. Мы ищем место под солнцем, переступая через тела отдыхающих. Мы оба не любим рано просыпаться, и найти квадратный метр свободного песка для подстилки трудно. Находим все же, закуриваем, выпиваем по глотку пива, и она тут же бросается в воду. Я еще сижу, млея на солнце, и не свожу с нее глаз: какая она молодая, стройная и красивая. Мне нравится за ней наблюдать, особенно, когда, улыбающаяся и счастливая, она, как русалка, искрясь кожей на солнце, выходит на берег.
Я знаю, что будет дальше: мы вернемся в наш летний домик, примем душ и ляжем в постель. И будем целовать и ласкать, и любить друг друга. Так будет повторяться и вечером, и ночью, все эти две недели.
Феодосийский дворик, в котором мы с Мариной отдыхаем уже не один год, - само по себе уютное чудо. Здесь забываешь о пыльной и шумной Москве. Днем, после пляжа, садишься в тенек под гроздья винограда с бокалом холодного пива. Вечером, за большим столом, под веером соленого, свежего, теплого южного ветра собирается вся семья. На столе крымские вина, водка, рыба и салат. Под столом мурлычут кошки. И под перезвон гитары, рядом с любимой женщиной, понимаешь, что это и есть настоящая жизнь, и больше не думаешь о прошлом и наносном. Может быть, так действуют на тело и душу запах моря и темное звездное небо, но в такой вечер забываются московские дрязги и унылые вечера, и сам открываешь и объятья, и сердце своей любимой. А она отвечает тем же. Я это вижу по ее светящимся, радостным глазам, по ее улыбке и губам.
Такой Марина редко бывает в Москве. Но когда поезд трогается с перрона, и мы оба знаем, что на следующее утро мы увидим на горизонте сливающуюся с небом гладь воды, она преображается. И я каждый раз жадно ловлю эти редкие мгновения счастья, когда она говорит: «Смотри, море».
II
Я люблю вечерами сидеть один на кухне и писать. Передо мной всегда стоит Маринина фотография, и с нее она улыбается мне. Она улыбается, как живая, хотя уже два года прошло, как ее нет.
* * * * *
Ире я больше никогда не звонил и не видел ее. Марине я позвонить не могу, но, надеюсь, когда-нибудь увижу ее.
* * * * *
В жизни бывает много любовной грязи, о которой не хочется думать, много того, что лучше бы навсегда забыть, но все это меркнет перед несколькими мгновениями любви, что навечно прочертили память словно падающие в ночи звезды.