Заполярный детектив 28. Дембель неизбежен

Вадим Бусырев
           28.
     Дембель неизбежен.

- Чего-то я в толк не возьму. На хрена тебе сдалась эта Алма-Аты? Неделю туда, неделю обратно. Не накатался ишо? – Как на слабоумного взирал Белый Ус на, естественно, меня.
- Не, Миха. Я не тронулся безвозвратно. Не боись. Поучиться слалому – мечтал с пелёнок. На Медео глянуть – чего ж тут безумного? И главное: все, почти, женаты. Малец – не в счёт. У него на каждой автобусной остановке подружка. Я с Алматы привёз бы степную азиатскую красавицу. Вон Андрон! Кончаловский. Из Киргизии привёз. Украл прямо. Чем я хуже? И на поезде туда не трясся бы. Копейки доплатил сам – полетел бы Эрафлотом. И лишние две недели шарил бы по Алмате и окрестным аулам. А теперь, хрен в сетку. Лишил меня Алейник возможного счастья жениховского. Оставаться мне, как Размазик, не целованным.
Трендел я так, сам себя разжалобил, чуть не расплакался. Не таков был Мишаня. Выдал мне наболевшее:
- Жениться тебе нельзя. И с Кончаловскими соревноваться тоже. Как Эллочке-Людоедочке.с олигархом этим, как его? Бильдом? Ну, да хрен с ним. Тебе этого нельзя. Вот и Мишуткина жена, Татьяна, тебя предупреждала на Новом годе: «Рано вам ещё жениться, рюмку не можете зубами держать, всю на себя пролили». И Натаха, Лещова, об этом же: «Пока пистолеты утраченные не найдёшь – жениться тебе грех. Посадят тебя в любой секунд. Ищи и ищи! И не смей наивных девушек склонять к браку». Так что, графоман ты наш, брак у тебя действительно будет браком. Да и сам не видишь разве? Хотел сделать отпуск себе длиннее всех. Это похвально. А сделал всех короче. Получил на дорогу всего двое суток. На ж/д, это в твою любимую Кемь и обратно. Всего лишь.

Мишутка наказывал:
- В Горный зайди. Поклонись стенам. Нашей Альма-матер.
Гришутка ввязался:
- Этта непременно, старичок. Вместе зайдём. Говори, где кланяться.
Поглядел с сожалением на Гриньку и на меня Минька, вымолвил смиренно:
- Вдвоём лучше не надо. Вдвоём наклонитесь – упадёте. Упадёте вдвоём – не встанете.
Белоуса в аллегорию  потянуло:
- Не должны вы отвергать советов тёзки моего. Вот я, лично, ему завидую. По-белому. Вдумайтесь: Михаил Александрович Иванов. Вы вдумайтесь, ироды! Михаил-александр-иван! Ото всех русских царей произошёл наш ПНШ. Должны мы ему внемлить. Или внимать. А ежели вам не понять, то объясню доходчиво. Минька вас предостерегает. Чтоб выпивали ос-то-рож-но!
Вот с такими напутствиями и покатили. За витаминами. Кто-куда.

У плохо понятого всеми нами Михаила Зощенко, есть рассказ – «Пассажир». Герою дружок всучил бесплатный билет на поезд. Из Ленинграда в Москву. И обратно. В конце этого замечательного рассказика:
«Доехал до Москвы. Вылез. Посидел на вокзале. Выпил четыре кружки воды из бака. И назад».
Это про меня.
Прилетел из Ленинграда в казахскую столицу. В комендатуру. К дежурному молоденькому литеру:
- Отметь: прибыл – убыл.
- Как два пальца. Медео не поедешь что ли глядеть?
- Затем и прибыл. Какой автобус?

Кряхтя, довёз меня старый драндулет. Вылез. Погулял. Вспомнил Таджикистан, Тань-Шань.
Выпил кислого сока. Поехал в Аэропорт. До позднего вечера мучился в кресле. Улетел обратно. Прихватить с собой казашку – случая не представилось. Соревнование с Кончаловским проиграл. Белый Ус знал, что говорил.

В Горный зашёл. Декана Юрия Николаевича на месте не было. Походил, понастольгировал. Встретил Леокадию Михайловну. Лёку.  Она мне подарила юбилейный факультетский значок. Засуетился. У меня ничего и не было с собой. И как это я не подумал? Деньги, представьте себе, доставал. Придурок! Лёка по-доброму хохотала. Покурили.
Горный тогда был очень древним, повидавшим. Петровским.

В часть вернулся уже в марте. Первым. Алейник сразу отправил меня на «халтуру». Он развил бурную деятельность хозяйственную. Чего-то доставал, менял. Толчком, видимо, послужила наша эпопея и начало строительства склада. Дал мне командир взвод, и отвезли нас на далёкий рудник. Аж, за город Никель. Строили эстакаду. Солдатики строили. Я ходил рядом. Бездельничал совершенно очевидно. Больше месяца.

Вернулся.
Туда-сюда, подкатил весенний дембель. Праздник для личного состава. И жестокая лотерея для младших офицеров. Кто будет сопровождать эшелон?
На этот раз «счастливчиков» оказалось двое. Замполит капитан Поливцов и ПНШ Иванов. И вдвойне им подфартило. Эшелон – сводный, везти в Ленинград. Поливцу-то лафа.И туда можно квасить, и в Питере, и на обратном пути. А Мишутке вдвойне тяжелее: и от дембелей сохраняться-прятаться, и политрука беречь. Можно, конечно, плюнуть, пусть «помпа» делает, что хочет, не маленький, чай. Но… «Не важно, какие дороги мы выбираем, важно, что заложено внутри нас».  В тот раз Поливцу опять крупно повезло. Минька пьяненьких в беде никогда не бросал. Таким уж уродился.
Никто не видел как они вернулись с этого задания. Ну, а раз прокурорские и «особые» не слетелись сразу нас «трясти», пытать, выведывать – значит обошлось, Слава Богу. Без эксцессов. Такая у нас к тому времени сложилась твёрдая примета.

- Билетик-то я вытащил, как водится, особенно счастливый, - рассказывал на следующий день нам Мишка.
Тут же, в неподдельном ужасе, протестуя:
- Не-не-не! Видеть не могу. Уберите. Только чайку мне горяченького.
- Тебя чего? Комиссар наш приобщил? – встревожился Попович. – Только не втягивайся, гляди, в эти политзанятия. А то, как Половой, наш комсорг, попадёшь на больничную койку с язвой. Или с чем похуже.
- Да, да, старичок. Боб прав настоящим образом. А Половому так и надо. Не хер, занимать чужие места. И слаб оказался. Я бы обоих наших комиссаров в турнире по литрболу позади оставил. Не без труда, ясное дело, не без труда.
- Отвлеклись от сюжета мы, - прервал Белоус пустую дискуссию. – Излагай анабасис  начальный свой.
- Во! Точно, анабасис! - воскликнула ПНШ, – Да ещё и наизнанку. Ехали вроде с пограничной зоны в центр страны, а выходило с благодати да на театр военных действий. Откуда они только «горючего» брали? Весь эшелон в нарастающем угаре. А я в купе, запершись, с начальником этого эшелона. Главное было тогда: не выпустить его «в люди». А то ведь он ещё и пистолетом балуется.
- А сам к народу ходил? Проведывал. Напоследок с личным составом и выпить не грех, - в мыслях, оправдывая лично свою линию, размечтался Лещ. Его-то Натаха держала по Уставу. Специально изучала его и в нос тыкала: «Ну? Где ж тут сказано, что лейтенант, хоть и двухгодичник, право имеет выпивать?»
- Сперва пробовал. Плюнул потом. Однако, Поливец хоть и любитель путешествий в «страну чудес», но профи – настоящий. Заранее рассчитал, сколько взять. Учёл, что я не буду. Только сели, первый стакан себе накатил, меня предупредил: «Меня не тормози. Всё спланировано до Ленинграда».
- Прав ты, старичок. «Учиться, учиться и учиться» нам надо у проводников твёрдой единственно верной, этой самой,… идеологии. – Кто это мог ляпнуть? Конечно, Гринька.
- В Ленинград прибыли, глядь, комиссар вроде и ничего! Вроде и разумен. Да и личный состав дальше рассеялся весьма быстро. И беспокоился, можно подумать, излишне.
Политрук мне отдаёт приказ:
- Ещё трое суток сдаём демобилизованных. Встеча – в аэропорту. Всё ясно! Свободен.
Поехал я под Выборг. К брату на хутор. Успокоился. Из пистолета постреляли по бутылкам пустым.
- Да-а-а…, - выпустил из себя всю безысходность Мишаня. – Унёс я ноги из ЗГВ под выстрелы из пресловутого ПМ-а, надеялся тут, в ледяном краю, душой оттаять. Так нет же. У вас какая-то получается разнузданная вакханалия с этим личным оружием. И конца-краю не видать.
- Именно, именно! – воскликнул ПНШ. – Слушай дальше. Не финиш ещё.
Хлебнул остывшего чаю. Поморщился, как от водки: заколебала она Мишку, видимо, проникновенно. Продолжил, торопясь:
«Прибыл в аэропорт, загодя. Жду. Появился замполит мой вовремя. Но не сам. Вела его дамочка. Точнее на себе тащила. Он мне намекал ведь, что к «бутончику» едет. Остановил я её. Меня не узнаёт. Поливец наш. «Бутончик» обрадовалась, закудахтала и упорхнула. А у комиссара-то? Пистолет впереди, на пузе, слева. Как у вермахта. И кобура рас-с-стег-ну-та! Сунул себе. Теперь у меня стало в обоих карманах по пистолю. Прав ты, тёзка .  Это не вакханалия, а паранойя какая-то.   А что  ж  с  политрученькой-то  «кривой» делать?  Одному мне его никак.  Никуда. А скоро посадка.  И  тут  опять понимаю,  что он, гад,  всё  рассчитал.   Не иначе.   Подваливают два капитана.  Из ракетного дивизиона, что
рядом. И всего-то: чуть «под газом». Образовались, что их ряды пополнились. Огорчились, что я не «присоединился». А камиссар наш с закрытыми глазами, мычал, а к «соске» тянулся. Орёл!
Довели сокровище. Домой я добрался – никакой. Кислов манную кашу ест. С меня нервы стекают, как заряды с конденсатора. Выпил. Окосел. Не слегка, а прилично. Собрался спать, а пистолеты у меня. Оба. Зову соседа своего с кухни:
- Эй, Кислятина, давай дуэль организуем!
Хорошо он после манной каши просветлённый, кроткий.
В печку я выстрелил. И заснул. Кислов спрятал проклятущие револьверты. Всё! Сыт я ими по самое некуда. А то ведь пуля от печки рикошетом в стену ушла. Утром Кислятина не упустил возможности спросить заботливо:
- А если б там Малец был?
Надо идти к Смирному. Клянчить, чтоб патроны списал».

- Не перживай шибко, - Лещ успокоил покровительски Мишку. – Не ты первый. Смирный с Разбойником наводят «идеяльный» (как говорит Соловей) порядок на складе. Много лишнего чего образовалось. Но через лабаз. Тут у них тоже альянс.

Лещ сейчас такой успокоенный, а совсем недавно с шилом в одном месте носился.
- Да-а. Пока ты отсутствовал, Мишутка, я ведь Натаху отправлял. На «большую землю». А в их положении – такое в голову взбредает! «Я, - говорит, - офицерская и не офицерская жена. Все жены умеют стрелять, а я, чем хуже? А в Уставе записано. Я читала. Это ты его в руках не держал». Допекла меня. Я – в карауле. Солдатики мои на постах. У Смирного с Разбойником разжился пятком патронов. Повёл Натаху за пост наш любимый, за третий. В овраг. На вышке Кзыл-орда моя стоит. Ему наказал: «Пойду пистолет опробую. Стрелять пять раз буду. Понял? Пять раз. Ты тихо стой. Понял?» Орда мне кивает, скалится, радуется. «Как ни панял? Карашо панял. Пят раза стрелял. Иды. Сё карашо будыт». Натаха припёрла пять бутылок пустых. Расставил. Желание, на сносях если женщина – закон. Стрельнула. И с вышки над нами, чурка понятливый, мой любимый, короткую очередь дал. Из пяти выстрелов. Мол: «Карашо всё! Мая твая панимала».
Вот тут-то я и набегался. И не с шилом, а с мокрыми штанами.
А Натаха в одну попала. В бутылку. И мне орала: «Этого в Уставе не прописано. Чтоб в беременных пулять. Правильно мне Татьяна, мишуткина жена, говорила: «Выкинь ты этот Устав. Они вовсе не по нему живут. Она потому быстро и уехала. Слава Богу, и я теперь смотаюсь. А вам только и остаётся, что в карауле забавляться. Склад новый построите – у вас вообще всё похитют». Представляю, как генералов жёны дрючат.
Закончил Лещина рассказ свой таким, не лишённым смысла выводом:
- У нас все солдатики, что на пост ходят, на вышку, в мороз и в жару комариную – вроде моего азиата. Они «великолепную семёрку» обставить бы не сподобились. Не солдатское это дело. Однозначно.
И тем не менее, шла служба двухгодичная к своему итогу.

Прокурорские заглядывали. Как к старым знакомым. «Особые» люди более нас вниманием своим не жаловали особо. Так. Изредка.
Может им всем было всё ясно? Не думаю. Длинная вереница событий разного калибра, вопросов прямых и косвенных, тянулась из давнего 1971 года. В наши времена.
А разгадка, где-то рядом…