1.
Английский пуританин Бакстер говорил: «Если Бог вам показывает путь, на котором вы без вреда для души вашей.. законным путем можете зарабатывать больше, чем на другом пути, и вы это отвергнете и изберете менее доходный путь, тогда вы вычеркиваете одну из целей вашего призвания, вы отказываетесь быть управляющими Бога и принимать Его дары, чтобы иметь возможность употребить их для Него, если Он того захочет. Конечно, не в целях плотского удовольствия или греха, но для Бога должны вы работать, чтобы разбогатеть» (цит. из Вебера по изд.: Булгаков С.Н. Сочинения в 2-х т. - М.: Наука, 1993. - Т.2. - С.358). Тут совершенно бессмысленно вопрошать, учили ли Христос и апостолы тому, что нужно богатеть и зарабатывать как можно больше: их деловые успехи отсутствовали, - они заработали только смерть, и чаще всего это была смерть на кресте. Русский философ С.Н. Булгаков констатирует: «Таким образом складывалось воззрение, что Бог благословляет торговлю.. ветхозаветный склад духа, вообще свойственный пуританизму, связывался и с древнееврейским воззрением относительно награды за добродетель в этой жизни.. недаром пуританизм часто называли английским еврейством, имея в виду это усвоение им ветхозаветного духа с его самоправедностью и трезвой легальностью. В пуританизме с грандиозной силой пробудилась характерная для еврейского мессианизма вера, что англосаксы - избранный народ Божий, призванный вла-ствовать над другими народами ради спасения и просвещения их же самих.. Мысль о существовании обязанностей у человека пред вверенным ему имущест-вом, которому он подчинен как служащий-управитель или как машина для приобретения, всей своей охлаждающей тяжестью ложится на жизнь; чем больше имущество, тем тяжелее чувство ответственности за него, чтобы сохранить его во славу Божию и еще увеличить его безостановочной работой. Мало-помалу выра-батывается.. знакомый нам теперь.. капиталистический фетишизм. Мирской протестантский аскетизм.. действуя со всей силой против беспечного пользования имуществом и связывая потребление, особенно же предметов роскоши, освобождает накопление от препятствий со стороны традиционной этики, он разрывает аскетические путы во имя же аскетизма, не только легализуя стремление к обогащению, но и рассматривая его прямо как дело богоугодное» (там же, С.358, 359). Сегодня эти черты мы узнаем в первую очередь в обществе американском, а не английском: его политики и его проповедники словно родились для подтверждения вышеприведенных слов. И когда Макс Вебер говорит, что доктрина предопределения означает чувство внутреннего уединения отдельного индивидуума, пессимистический индивидуализм, - каждый в себе и за себя, люди разделены друг от друга стеклянной, прозрачной, но непроницаемой перегородкой, актом предвечного избрания, - то в этом мы тоже узнаем «атомарность» американского социума. Разумеется, кальвинист должен следить за собой, проверяя свое «избрание», но наше духовное состояние всегда говорит о «пессимистичных результатах», а кальвинистам нужен «оптимизм», поэтому проще связать избрание с чем-то «зримым» и «достижимым», - например, с ростом материального состояния. Булгаков говорит, что те люди, которые ранее давали монашеству своих лучших представителей, в кальвинизме остаются в миру и деятельно проявляют себя. Проблема в том, что если монашество - это аскетизм для Бога, то кальвинизм - это мирской аскетизм для мирского бога - бога торговли. Монашество - аскетизм для спасения, для обожения мира и человека. Кальвинизм - аскетизм не для спасения, но как его знак, его цель - не обожение материи и человека, но их рациональное преобразование во имя рациональных же, мирских целей: повышение благосостояния и т.д. Современный человекообразный зомби «общества потребления» - это типичный продукт кальвинистской «трудовой этики», у которого самоконтроль и рационализм подавили и религиозность, и собственно человеческие начала.
2.
Впрочем, многие черты будущей кальвинистской этики можно видеть и у Лютера, ибо они присутствуют в самих началах протестантской доктрины. Конечно, порой лидер немецких протестантов мог допускать высказывания вполне в духе средневековой религиозности, но его близость монашескому духу отцов-пустынников не стоит преувеличивать. Например, он неоднократно заявляет, что дела верного государственного чиновника гораздо выше дел "отшельника Антония" (св. Антония Великого)и других. Они, дескать, подобны женщинам (?!), изнежены, боязливы и избегают опасностей. Хотя милостивый Лютер и дает им место среди святых, но как «слабым и боязливым» (Лютер М. Лекции о книге Бытие. - Т.3. – С.199.). Считать пустынников «изнеженными» мог, пожалуй, только «аскет» Лютер. Любой, знакомый с житиями монахов, скажет, что они не бегут от опасностей, а, наоборот, - навстречу опасностям, навстречу битве с сатаной. Неужели Иоанн Креститель и Сам Господь шли в пустыню, чтобы избежать опасностей?! Монахов сегодня часто сравнивают со спецназом, разведкой, действующими отдельно от регулярной армии. Наверно, солдатам этой армии может казаться, что разведчики находятся в комфортных условиях и не испытывают тех страданий, как пехотинцы, например. Но все знают, что степень опасности для разведчика несравненно выше, не говоря уже о вкладе в победу. Именно разведчики-монахи сражаются на передовой. Разумеется, есть разведчики-предатели: может, под «изнеженными» монахами Лютер имел в виду монахов своего бывшего монастыря? Лютер еще намекает на то, что во время преследований монахи бежали от мученичества. Но, во-первых, монахи всегда шли навстречу страданиям во имя Христа, осуждая самовольный поиск мученичества, который может быть проявлением гордыни; во-вторых, уж не Лютеру упрекать других в отказе от мученичества: сам-то он разве не скрывался в Вартбургской крепости после эдикта Карла V о высылке Лютера за пределы империи? И потом не искал защиты у князей? Что же доктор Мартин не пошел на мученичество за идеи реформации? Глядишь бы, сгорел на костре за свое «оправдание»..Пострадал же Ян Гус.. Зато в этой связи лучше понимаешь, почему дела чиновников у Лютера выше дел отшельников: чиновники, по крайней мере, могут спасти от преследований со стороны врагов, а монахи.. Тут Лютер как материалист верит только видимым делам, а борьба с дьяволом и сверхъестественная помощь подвижников каждому человеку в этом сражении, - это, знаете ли, «не очевидно».. Князья, они как-то надежнее..
3.
Буржуазный характер кальвинистской этики замечают не только православные.. Характеризуя кальвинизм как мировоззренческую систему, баптист Г.Н. Авраменко отмечает, что «кальвинизм – это не чисто духовная наука.. а подобие христианства особого образца. У кальвинизма два крыла. Одно машет в небо, другое в землю. В нем очевидна светскость, приземленность. А теперь давайте подумаем, мог ли архиерей Русской православной церкви быть одновременно депутатом Госдумы, бизнесменом, народным целителем, научным сотрудником без ущерба для подлинной духовности? Духовная жизнь, деятельность предводителя христианской деноминации и бизнес - несовместимы /../ Кальвинист - это оригинальный, заземленный тип христианина, обретший особую психику и взгляд на жизнь, напоенный специфическим духом. У него воля мобилизована к идейному наступлению и защите.. Кальвинизм - это порождение человеческого разума, пытающегося кардинально и рационально удовлетворить культурные запросы и материальные потребности человеческого общества вместе со спасением души предопределенных к вечной жизни людей» . Про «архиерея Православной Церкви», - это хорошо.. Про светскость и приземленность кальвинизма – тоже.. Но Григорий Никифорович напрасно думает, что последнее отличает только кальвинизм. Это свойственно всем конфессиям реформации - чисто духовная деятельность оказывается, по сути, под запретом. Сколько раз Лютер писал, что любая кухарка угоднее Богу, чем все монахи, вместе взятые.. Значит, мирская, светская, земная деятельность важнее духовной. Доктрина гарантированного спасения освобождает человеческие силы для материальной деятельности. Авраменко приписывает ту же логику теории предопределения, но, как мы уже отмечали, гарантированное спасение неразрывно связано с доктриной предопределения.. Так что в «обмирщении» баптистский автор мог бы обвинить и собственную конфессию. Что касается совместимости духовного и материального в кальвинизме, то можно привести множество примеров. В конце концов, на связь кальвинизма и капитализма обращал внимание не только Макс Вебер..
В частности, англиканский историк христианства Пол Джонсон констатирует: «..и лютеране, и католические авторы продолжали так или иначе нападать на ростовщичество до самого XVII века. А вот кальвинисты этого не делали. Кальвин утверждал, что слова из Второзакония 23, 19 «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что [можно] отдавать в рост» относятся только к иудеям и не имеют международного значения.. В 1564-1565 годах настоятель церкви Святого Андрея в Рудольштадте Бартоломью Гернхард был освобожден от должности за то, что отказал в приобщении Святых Тайн двум мужчинам, которые ссужали деньги в рост. А в 1587 году в Ратисбоне уволили пятерых священников за проповеди против рос-товщичества. Английский парламент в 1545 году при протестант-ском большинстве одобрил ссуды под процент, а затем еще раз в 1571 году; в 1638 году голландский кальвинист Клод де Сомез в трактате «О ростовщичестве» доказывал, что ссудный процент необходим для спасения» . Но если ссудный процент так не-обходим для спасения, то для него необходим, собственно говоря, капитализм. В этом случае, вопреки Евангелию в Царствие Небесное будут входить в первую очередь богатые.
Джонсон характеризует зарождающийся «дух капитализ-ма» следующим образом: «Прогрессивные элементы в экономике, которая постепенно начинает отождествляться с капита-листической системой, отличаются не только своей связью с той или иной конкретной богословской догмой, но и с антипатией к высоко институционализированным клерикальным формам христианства.. Общая характеристика этих предпринимателей – желание, чтобы их оставили в покое всякие религиозные фана-тики и вожди, стремление ускользнуть от клерикальной или ка-нонической паутины законов. Их религиозные чувства могли быть достаточно сильными, но непременно приватными и глубоко личными.. Эти состоятельные и усердно трудившиеся люди имели образование. Они хотели самостоятельно читать Священное Писание. И они не желали, чтобы в их приватное чтение вмешивались, чтобы его цензурировали. Они не признавали клириков, особенно монахов отдельных орденов, которых считали либо нечестивыми, либо ленивыми.. Они осуждали наслоения предрассудков эпохи средневекового христианства и отдавали предпочтение более простым практикам «примитивной» Церкви.. Они верили в ценность, даже в святость мирской жизни. Они превозносили брак и твердо верили, что рядовые верующие не уступают священникам в духовности /../ С точки зрения религии капитализм стал отходом от публичной к приватной форме христианства. То было движение к свободе воли и индивидуальности против коллективного принуждения. В протестантских странах влияние клерикализма широко варьируется, но в любом случае там он слабее, чем в католических государствах. Отсюда роль протестантских стран, где капитализм пустил крепкие корни. Но как только институциональная сила Католиче-ской Церкви пошла на убыль, в XX веке капитализм распростра-нился и в некогда клерикальных обществах.. Важно то, что внимательному аналитику могло показаться зловещим еще в XVI-XVII веках: силы экономического прогресса в обществе находятся в постоянном конфликте с институциональной религией этого общества. Сообразительные бизнесмены покидали те регионы, в которых религиозные институты были незыблемы, ради такого места, где они обнаруживали меньшую прочность.. Тем не менее, долгосрочное существование христианства было бы не-возможным без институциональной основы. Если экономические силы будущего сторонились христианских институтов как чего-то чуждого и потому стремились к их разрушению, то как долго оставалось ждать, чтобы и сама христианская вера понесла урон от экономического прогресса?» .
Возможно, Джонсон слишком прямолинеен: экономический прогресс необязательно означает регресс христианской веры. Но основная мысль очевидна: в рамках позднесредневекового общества возникает экономическая «пятая колонна» - люди из городов, богатые, финансово независимые, не желающие быть духовно и материально зависимыми от католической церкви. Это люди, остро чувствующие свою экономическую «отдельность» от крестьянского в основном общества, жаждущие, чтобы она превратилась в такую же духовную «отдельность» от Церкви. «Тоталитарность» и «коррумпированность» средневекового католичества только усиливала это стремление «отделиться»: я буду читать Писание, как хочу, я буду молиться, как хочу, я буду заниматься финансовыми операциями, как хочу, - и я не хочу, чтобы меня кто-то контролировал, - например, Церковь. Тут очень важно новое, «деловое» отношение к миру: я делаю свое дело, и я хочу, чтобы все занимались активной деятельностью, столь же экономически полезной, как и моя деятельность. Отсюда отрицательное отношение к тем, кто не активен в материальной сфере, - например, к монахам с их духовным созерцанием (это в идеале, конечно). То, что они заняты духовной деятельностью, для «новых экономистов» не очевидно, - зато для них очевидно отсут-ствие материальной пользы от этой деятельности, т.е. здесь материальное становится очевиднее духовного. Разумеется, эти люди «экономического духа» склонны выбирать конфессии, где ссудный процент необходим для спасения, где их финансовая деятельность была бы признана святой, а в таинствах на первое место поставлены материальные знаки и человеческая деятельность (воспоминания, клятвы, декларации), но не сверхъестественное вторжение божественного в твою жизнь, происходящее в Церкви. Это - кальвинизм и неопротестантизм в первую очередь.
Джонсон говорит, что это движение к свободе воли и ин-дивидуальности. Верно, но только это - не религиозная и не ду-ховная свобода воли. Как раз в этой сфере протестантские церкви устанавливают жесткий и даже жестокий детерминизм с их теорией предопределения. Но нарождающуюся буржуазию такая свобода и не интересовала, - ей нужна была мирская свобода, свобода торговых операций, и она получила ее от реформации – в обмен на духовное рабство. Ну и что? Эти люди были готовы пожертвовать свободой религиозного духа, лишь бы сохранить свободу духа предпринимательского.. Скажут: но ведь протестанты были за свободу совести, за свободу духа от диктата католической церкви; это справедливо, но также справедливо и то, что это была свобода «от», а не духовная свобода «для». Человек являлся рабом дьявола и римской церкви, - учили реформаторы, но теперь, - ты свободен «от» Церкви, от строгих, догматических и всеобщих, «католических» истин, от неуверенности в спасении, и при этом ты освобождаешься для предпринимательской деятельности с ее индивидуальной, частной истиной. Твоя духовная свобода навсегда погашена, но зато расцветает вполне земная, мирская, экономическая инициатива.
Человек спасен, но ему нужны явные знаки его «спасенности», его избрания: такими знаками протестанты как раз и объявят мирские дела, конечно же, добрые, и при этом окончательно избавляющие человека от страха попасть в ад; в теории он был избавлен от этого сразу, а на практике от этой разрывающей душу тревоги избавляли монотонный труд и успехи в нем, «экономический прогресс» - не тревожься о своем спасении, просто спокойно делай свой бизнес!; именно это давало полную уверенность, что ты спасен, чувство принадлежности к новому классу – экономически и религиозно «успешных». Свобода нового класса – это не свобода борьбы с внутренним грехом за наше спасение, поскольку спасение всегда с нами и не отнимется у нас; это не свобода монашеского «молитвенно-аскетического творчества». Это свобода духа для материи и во имя материи;, это независимость от истины, обязательной для всех, но не принудительной, как насилие (католичество), а необходимой, как любовь (Церковь). Итак, экономическая «пятая колонна», эта «параллельная церковь», разрушает традиционные церкви, создавая конфессии по своему образу и подобию. В итоге «предпринимательский дух» оттесняет «духовное пред-принимательство» церкви, ее борьбу с дьяволом, на второй план: «антицерковь» буржуазии торжествует.
И вот мы видим: быть «протестантским бизнесменом» легко; быть «католическим бизнесменом» сложнее, хотя в современном либеральном католичестве это стало заметно легче; но быть «православным бизнесменом» до сих пор трудно, - трудно, если хочешь всерьез совместить православный дух с духом предпринимательства. Поэтому в православных странах капитализму сложнее пустить «крепкие корни». Даже в России, где церковные устои систематически разрушались десятки лет, капиталистический дух приживается с трудом, поскольку право-славный тип человека более ориентирован на деятельность «не от мира сего», на «истину всеобщую и церковную», а не на отно-сительную истину и деловую активность частных бизнес-струк-тур. Логика «быть богатым - быть ближе к небу» - упорно не принима-ется массовым сознанием в России.. Быть богатым – да, конечно, но только не материально, а духовно.. Зарабатывать деньги и методично трудиться - да, интересно, но зачем? Как это связано со святостью и обретением спасения? Для протестантов в массе своей эти вопросы лишены смысла: ты и так объявлен святым и спасенным, а упорным зарабатыванием денег ты демонстрируешь, что предопределен к спасению, а также собираешь средства, чтобы «отдохнуть» или оказать помощь ближнему; эта помощь, однако, мыслится исключительно материальной.. Накор-мить и одеть ближнего - это очень важно, но это не исповедь, не причастие, не мудрые глаза подвижника, светящиеся светом небес. Православное же сознание привлекает «зарабатывание» и «труд» - ради Бога, а не ради тленного и земного. Поэтому протестантские «трудоголики» и «делание денег ради денег» вызывает у православных известный «ступор», который протестантам кажется «русской ленью». Нет, лень тоже имеет место, но в большей степени это именно реакция «клерикального сознания» на чуждый ему материалистический дух.
Православное «предпринимательство» больше выражается в строительстве храмов и монастырей; протестантское - в строительстве «макдональдсов», казино и стерильных туалетов. Учитывая последнее, «православный капитализм» в России - дело весьма сомнительное: «православный социализм» имеет больше шансов, но только без известных каждому русскому «тоталитарных» изгибов.. Тут я позволю себе привести цитату из анализируемого здесь нами баптиста Авраменко: «..приезжает к нам из-за океана знаменитый гость и открывает нам глаза на то, что мы не в истине: «Ваши опасения о возможности потери обретенного через веру спасения, напрасны.. Наше спасение совершенно Богом в одностороннем порядке, без малейшего участия человеческой стороны. Успокойтесь и согласно идей Каль-вина лучше займитесь реформированием политических институтов вашей страны, социальной, культурной сферами, искусством, правоведением.. Помогите бедным, остронуждающимся» . Авраменко сравнивает таких проповедников с книжниками и фарисеями: совершенно по-русски он понимает, что духовное важнее мирского, и решение вопросов спасения души должно быть всегда на первом месте по сравнению с проблемами социального благоустройства. Если уж «кальвинистский дух» не принимают даже русские баптисты, то русским православным - Сам Бог велел..