ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Спаси и сохрани
В магазине небольшая очередь.
Примечаю старушку, милую, домашнюю. Часто я здесь её вижу. Вот она достает кошелёк. Чёрный, кожаный мешочек с тонкими, никелированными дугами-губами, на которых сверкающие шарики на ножках. Шарик за шарик – щёлк и открыта пасть, в которой деньги. Щёлк, и закрыта. Давно не видел такого. Помнится, в детстве играл я таким, полным разных необыкновенных штучек.
"– Мама, а почему он только открывает и закрывает рот.
– Смотри, сынок. Вот он отрыл ротик, кладём в него эту красивую пуговичку. Раз… и рот на замке. Он будет хранить её. Ты её никогда-никогда не потеряешь. Он для этого. Понятно, родной?
– Мам, а почему он не улыбается?
Она берет меня на руки, обнимает, смеётся:
– Какой ты у меня смышлёный.
И кружит, кружит под Музыку детства по большой, как целый мир, светлой комнате.
Вспоминаю, что отец всегда дарил похожие маме и бабушке на 8 Марта. Всегда цветы и новый кошелёк с денежкой. Иногда ещё и домашние тапки или яркий, фланелевый халат.
Потерялась красивая пуговичка…
Умерла бабушка.
Через семь лет, в конце февраля – отец.
В том году, на одинокое, совсем не весеннее и грустное восьмое марта, хотел дополнить свой подарок для любимой мамы, традиционно – кошельком. Как-то не вышло. Не удался дорогой подарок, получился богатый, совсем не нужный маме.
Думал – в следующий раз, потом.
Не успел… Деликатное "потом" невозвратно превратилось в жестокое, пугающее бездной, "никогда"".
…Вот старушка, длинными, сухими пальцами открыла кошелёк и, посмотрев его содержимое, спросила:
– Простите, у вас продаётся четвертушка буханки хлеба?
Услышав: "Нет, мы хлеб не режем", расстроенная, отошла от прилавка.
Её соседка по очереди, что впереди меня, предложила:
– Давайте, я добавлю денег, что Вам лишний раз в лавку ходить, да и магазин скоро закроется.
Я поддержал предложение доброй женщины, достал деньги, но наше случайное попечительство было отвергнуто сразу и категорично:
– Ну что вы. Благодарю вас, не надо.
Старушка торопливо пошла к выходу. Немного сгорбленная, сухая, в дорогой каракулевой шубе и, изумительно белом, пуховом платке. В ней ещё была стать женщины независимой, красивой и умной. Но рядом с ней! Рой, в котором кружат Тревога и Страх, Непонимание и Забота, Возмущение и Честность. Горе распинает пожухшую Надежду, "Несчастью верную сестру", пестуя растущую Безысходность.
Быстро купил шампанское, хлеб. Сигареты не взял – решил новый день провести без курева. Затем купил чай, конфеты и хлеб для старушки и положил это всё в отдельный пакет.
Выскочил на улицу, догнал женщину, которая не сумела купить себе хлеба. Она что-то бормотала про себя. Белые от уличных люминесцентных ламп узловатые руки её были подняты к лицу, которое тоже было мертвецки холодно.
И вот, над ней возник образ, огромный, в седьмую часть неба, мужественный облик генерала в парадном мундире.
Боевые ордена, медали, из них одна Золотая звезда Героя Советского Союза. Офицера под руки удерживали, табаня воздух крыльями, два ангела.
Женщина тихо, не поднимая головы, запричитала:
– Дорогой, прости меня, это я, я не уберегла нашего сына, нашего единственного.
Я исподволь прислушался.
– Вначале не уберегла тебя, теперь вот – Павла. Не хотела, чтобы Павлик связывался с этими людьми. Надо было убедить его. Не смогла. Как и тебя, Ваня. Ведь нужно было настоять, чтобы ты в госпиталь лёг на лечение. Всё бы обошлось. Что же я…. Господи, спаси и сохрани нашего мальчика! – она негромко заголосила. – Ой, Ванечка, у нас всё, всё обманом забрали. Павлушу жена бросила, когда не заладилось. Стерва, боюсь, что она тут замешана. Я же тебе говорила, когда он привел её к нам…. А, самое, самое ужасное, Ваня, пропал наш сын, уже вторую неделю, как исчез. О, Господи, за что!?
– Простите, не расстраивайтесь так, – вмешался я неловко, застав её врасплох, – я нечаянно подслушал. Все наладится. Ещё раз, ради Бога, простите.
Она быстро, кончиком платка высушила глаза. Строго, проникновенно посмотрела на меня и вновь зарыдала.
Возьмите, – я протянул пакет с продуктами и сбивчиво продолжил, – я из магазина, вместе в очереди стояли…, недавно. Мы для Вас здесь, кое-что купили, чтобы Вам больше в лавку не ходить. Скинулись и купили… вот….
Мои слова, где-то лживые, рассыпались и были грубо разбросаны по мостовой злым Горем.
– Нет, не надо, – запротестовала она.
– Почему нет? – с видом, что я действительно знаю, что всё будет хорошо, с нажимом, улыбаясь, произнес. – Всё образуется. И, в конце концов, мне ведь поручили Вам это передать. Ну не обижайте нас.
– Спасибо, – она неуверенно взяла пакет, – спаси Вас Бог.
Я выдернул из клипсы для денег несколько сотенных евро, скоро засунул их в продуктовый пакет и, подняв указательный палец, выпалил:
– Не принимаю возражений. Я Вас часто в магазине вижу. Вернёте, когда у Вас всё наладится. Можно через год… два. Не торопитесь, Вам деньги сейчас нужнее. Должны ведь люди помогать друг другу. И ещё… как смогу я Вас поддержать? Что, что случилось в Вашей семье?
Она рассказала историю, ставшую сегодня, к сожалению, уже банальной. Историю о том, как бывший приятель сына, юрист, разорил, обокрал его, доверчивого и порядочного.
Женщина достала из сумочки стопку аккуратно обрезанных листков из тетради по чистописанию, предмету, который давно уже отменили умники из Министерства. Один, пожелтевший от времени, протянула мне. На нем почти каллиграфическим почерком: Фамилия, имя, отчество, год рождения, рост, телосложение, во что был одет, особые приметы и куда обращаться, телефон, адрес. Затем из внутреннего кармана шубы бережно достала фотографию, показала её мне и, извиняясь, сказала:
– Последняя осталась. Напечатали много, но всё уже раздала. Да и деньги кончились… частные детективы, адвокаты…, всё, всё забрали.
Я взглянул на фото. На ней, удивительно похожий на своего отца, генерала, тридцатилетний улыбающийся мужчина.
– Наш единственный. Долго мы с Ванюшей его ждали, всё не могла забеременеть. Почти отчаялись, но Бог дал, когда мне уже было за сорок. Сколько радости нам Павлуша принёс, – она всхлипнула.
Ангелы, с трудом удерживая могучий образ офицера, стали паниковать:
– Надо на помощь позвать, нам его не удержать.
– Это точно.
– Ведь он ещё в Кремль рвётся, к президенту. За правдой.
– Этот сможет.
– Нельзя, чтобы изменился Порядок, установленный Всевышним...
Женщина посмотрела на меня глазами Надежды, которая уже засветилась и выпрямила плечи, и вымолвила:
– Он хороший. Помогите мне найти его, – она стала собирать в пакете деньги, что я ей дал, – сейчас…
– Не надо, – предупредил я, и достал телефон, – сейчас позвоню и, вероятно, Вам смогут помочь.
Удивительно, но я с первого раза дозвонился до нужного человека….
– Вот и всё. Не отчаивайтесь.
Я объяснил к кому обратиться и, подняв голову, посмотрел на генерала.
Его утомленные глаза, полные участия и заботы, смотрели на вдову, свою собственную вдову. Глаза офицера блеснули алмазами соли чистейших слез. Из них, драгоценной россыпью его души, вылетели мерцающие созвездия и, раскачиваясь, радужно сверкая, перышками горлицы, опустились на нас.
Старушка всхлипнула и помолилась. Запели вселенские певчие, пасторально, а капелла.
У меня защемило сердце, мне до неистовства захотелось увидеть звёзды.
Я ещё выше поднял голову, расправил плечи. Подлетели ангелы–помощники. Быстро прибрали служители Бога к себе взбунтовавшегося генерала. Сверкнула и угасла в бесконечности звездочка Героя.
– С наступающим святым праздником, Вас, мужчина. Хотя неверно говорить о Рождестве, как о приходящем торжестве. Оно всегда в сердце праведника. В эту ночь мы лишь вспоминаем начало, благодарим, чтим Бога за надежду на спасение.
– Спасибо, Вас тоже с наступающим…
Есть ли в моём сердце торжество Мiра, радость Рождества?