А. Мапу. Сионская любовь. Глава 6

Дан Берг
                Перевод: Дан Берг



                Глава  6



     На ложе моем, по ночам, искала я того,
     кого любит душа моя...

     Песнь песней  3,1.



                Канун праздника


     Четырнадцатый день месяца Тишрей, канун осеннего праздника Суккот. Тамар сидит в своей комнате у открытого окна. Пройдет кто мимо из слабых мира сего – вдова, сирота, чужеземец или просто бедный человек – одарит его Тамар деньгами: пусть у всех будет праздник. А потом укажет путь на гумно и в отцовские винные погреба. Там распоряжаются Тейман и Зимри, раздают просителям хлеб, молодое вино и оливковое масло.

     Входит Тирца в сопровождении слуги, который несет пять роскошных мужских платий, сшитых по ее указу для Амнона, спасшего Тамар.

     - Хорошо, что предупредила меня, дочь, что твой спаситель из Бейт Лехема такого же сложения и роста, как этот юноша. Примерили одежду на слугу – ему впору. Повесь наряды в твоей комнате, пусть сей дар дожидается будущего своего обладателя.
     - В пять праздничных одежд ты оценила мою жизнь, - смеется Тамар.
     - По душе придется пастуху подарок, он не нашивал прежде богатых одеяний, - сказала Тирца.
     - А эти тридцать новых кафтанов снеси ученикам пророков, - обратилась Тирца к слуге, - отдай им и на словах прибавь, что они приглашены к нам на завтрашнюю трапезу. Надеюсь, красивая одежда не затемнит вид мудрости.

     Тирца ушла, а Тамар развесила в своей комнате богатые дары для возлюбленного Амнона, вновь уселась у окна, и с прежним рвением продолжила раздавать милостыню и благословлять облагодетельствованных.

     В комнате появляется Азрикам.
     - Деньги раздавать – не для твоих нежных ручек занятие, - обращается Азрикам к Тамар, - и с простонародьем толковать не о чем. Наслушаешься грубых речей от жалких людишек.
     - Будь столь любезен, Азрикам, - возражает Тамар, - объясни мне, зачем надобно унижать и срамить бедняков? Они сотворили зло? Убили? Ограбили? Нищета и бедствия зачастую происходят из честности и прямоты. Только бездушный не поможет страждущему, лишь твердое, как кремень, сердце не растопят горячие слезы обездоленных.
     - Им по вкусу дармовой хлеб – вот и вся их нехитрая подноготная. Обеднели от лени и безделья. Леность сладка и заменяет все блага. Я этому не попущу. Кто не трудится, тому и кусок не положен. Без труда тело разлагается, как стоячая вода. А посему я велел домоуправителю моему Ахану сперва подать нищим, зато потом принудить их к труду и взыскать с каждого всемеро. Выигрыш двойной: и работу с них получил, и от дома отвадил.
     - Несчастные не стучатся в твои двери, боясь змеиных жал, что за дверями притаились, - говорит Тамар. – Вот осмелеют люди, откроют рот, и услышишь: “В чем уступаем тебе, Азрикам? Говоришь, нерадивы мы? А твои, господин, великие труды каковы? Чем воздаешь ты за богатство, коим благословил тебя Господь? Сытно ешь да сладко пьешь – только и всего! На пустое брюхо не жалуешься, этим нас и превосходишь”.
     - Не говори устами жалких и убогих и не учи и не учись непочтительности. Ведь я как-никак благородной крови да и тебе не чужой, - с обидой произнес Азрикам.
     - Ах, если бы почет делал человека лучше! Однако, прости. И ответь, зачем поспешил явиться к нам на праздник? Подразнить меня?
     - Дома делать нечего. И тебя увидеть не терпелось. Все твоего расположения ищу, да, видно, не заслужил. Ты груба со мной, ибо знаешь: красота тебя сбережет, и дерзкое слово не услышишь в ответ.

     Говоря это, Азрикам обнял Тамар.
     - Обида моя – на самого Господа, - продолжил Азрикам, удерживая Тамар, - одарил он тебя чудной прелестью и красой и тем связал мой язык.
     - Оставь меня, - презрительно вскрикнула Тамар, освобождаясь, - и у меня обида на Бога: зачем Он позволил любить меня такому, как ты!?
     - Как мне добиться твоей любви?
     - Возненавидь меня!
     Помрачнел Азрикам.
     - Боже, дай мне силу разлюбить тебя, и – конец страданиям!
     - Прими совет: поменьше смотри на меня и побольше слушай. Вмиг ярость разгорится и спалит ненавистные путы. Вот и освободишься!
     - Совет не годится. Не смотреть на тебя я не в силах, и нет во мне гнева, не то воздал бы тебе сторицей за поношение, что терплю. Поругание же достоинства – отомщу. Еще до брака с тобой возьму себе других жен и буду любим и обожаем и, глядишь, тебя, Тамар, на путь разума наставлю, научишься благородную особу почитать. Обижать легко, сносить обиды – мука.
     - Не удивил меня. Пусть так. С помощью жен твоих лучше пойму благородную особу, вроде тебя. Но до этого еще далеко. А сейчас сделай милость, исчезни с глаз, ибо не по силам мне бремя твоего благородства. Душа отдохновения просит.
     - Хоть и привык я, что досаждаешь мне с тех пор, как узнал тебя, а нынче не стало мочи терпеть. Уж полгода минуло, как спаслась от львиных когтей, да, видно, заместо страха в тебе поселился бес. Лютость дикого зверя пустыни правит тобой.
     - Вот и оставь меня одну, как пустынного зверя.

     Горько размышляет Азрикам: “Дикие звери среди людей приручаются, а люди, живя с людьми, становятся дикими”. Он ушел в гневе и обиде, оставив Тамар наедине с ее мыслями. “Великий Боже, если Тебе под силу обратить тьму в свет, сделай так, чтобы Азрикам разлюбил меня”, - думала она.



                Тревога в сердце


     Девушка вновь уселась у раскрытого окна, и дух ее встревожен, и сердце беспокойно. 
Она вперила взгляд на восток и видит башню царя Давида. Спешат золотые лучи, заливают светом крепкие камни. Блеском молний, искрами пламени сияют большие и малые щиты, развешанные по стенам башни. Что за зрелише – глаз не отведешь! Улицы Иерусалима полны народу. Со всех концов Сиона сошлись люди в столицу. Гомон и спешка вокруг. Вот-вот рассеится толпа, и каждый – трепет и радость в душе – найдет дорогу в свою обитель, какая ни есть, и с женами и детьми встретит распрекрасный праздник Суккот.

     Томится неизвестностью бедняжка Тамар. И уж не в окно, а в девичье сердце смотрят глаза. Тоскливо и грустно. Не услыхала, как скрипнула, отворяясь, дверь, и вошла служанка Маха.

     - Госпожа, отчего грустишь, когда ликованье вокруг? – спросила Маха, - мысли твои далеки от праздника.
     - Они между небом и землей, между Амноном и Азрикамом, - ответила Тамар, - с раннего утра и до сего часа я у окна, все глаза проглядела: жду, стерегу Амнона. Вот уж длинные тени побежали на восток, а его все нет. Тысячи промелькнули мимо, весь Сион прибыл на праздник, лишь кого жду – не вижу. Я от людей знаю: десять дней минуло, как Амнон вышел из Боцры. Не случилось ли беды, ведь он стада гонит. Душа терзается, думы ужасны – словами не выразить.

     Кончился день, наступил долгожданный вечер. Люди выходят из домов, рассаживаются в шалашах. “С праздником, со святым праздником!” – приветствуют друг друга. Почтенные богатые горожане едят и пьют степенно и достойно. Простой народ собирается вокруг кувшинов с вином. Где толпа людей – там и радость. Ликует Иерусалим, город обители Господа.

     Тамар не дождалась, не пришел желанный. Тяжело на сердце. Неизвестность – самая мучительная из пыток. Делать нечего, улеглась, измученная, в постель, и сморил страдалицу тяжелый сон.

     Взошло солнце. Лучи его прорвались в комнату, играют занавесями, что спускаются с болдахина над постелью Тамар. Утренние посланники светила упорно ищут, как прорваться вовнутрь, теребят вышитую ткань. Но полог верно хранит нежную девичью дрему – пусть досмотрит последний сон, что легким крылом шуршит над ее головой.

     Солнечный свет стирает из памяти ночные видения. Какие-то улетают тотчас, а другие на миг застывают на устах. Тамар просыпается, и губы ее шепчут имя пастуха. Снилось ей, что говорит с ним, но не насытилась сном.

     Бесшумно вошла в комнату Маха.
     - Пробуждайся, госпожа. Сегодня праздник у Господа, праздник у людей. Вставай, надевай лучший наряд и украшения к нему. Пойдем на священную гору, полюбуемся на сотворенную Богом благодать и на людей, что ей рады безмерно. Глянь-ка в окно! Вот быков выводят из стойла, а там – баранов из загона. И тех и других ведут на жертвенник. То будут жертвы всесожжения, что сгорают целиком дотла, и жертвы мирные, не ради искупления, а из любви к Всевышнему, и куски их пойдут на праздничный стол. Такое действо проспать!? Торопись, госпожа!

     Тамар подняла полог, и солнце брызнуло ей в лицо.
     - Сонечный свет прекрасен, как сияние лика Амнона, что явился ко мне во сне. Ах, кабы сон обратился явью!
     - Досужее сравнение. Светило небесное всемеро ярче бесплодных видений.

     Не вступая в спор, Тамар нарядилась, и девушки отправились на Храмовую гору.
     В это утро святая гора изобилует народом, пришедшим к обители всесильного и всемогущего Бога Авраама. Как людно! И чуть ни каждый ведет жертвенное животное. Вот мост, соединяющий уступы Сионской горы со священной горой Мориа – так зовут Храмовую гору. Мост сей возведен был в давние времена по указу царя Соломона. По нему ступал владыка из дворца прямо в Храм. Сейчас течет по мосту многоголосая толпа, стремится в святилще Бога.

     Думает Тамар: “Любезный мой, избранник мой! Нет равных тебе в людском этом скопище. Увижу ли здесь тебя? Конечно, нет! Будь ты в Иерусалиме, еще вчера предстал бы перед отцом, как обещал. Ты из тех, чье слово крепко”. Тамар вошла в Храм, преклонила колени, обращается к Господу: “Всемогущий Бог, вот, я в храме Твоем. Помоги мне! Милостью своей защити моего Амнона. Где бы он ни был, не дай случиться беде. Прости ему, что не сдержал слово и не пришел к отцу. То не измена вовсе. Кто, как ни Ты, всевидящий, знаешь верное сердце и благие дела его. Господи, простри на Амнона свою бесконечную милость, сбереги от пагубы”.

     Помолившись, Тамар и Маха вернулись домой. Слуги внесли мясо, что осталось от мирных жертв – будут приготовлять трапезу для званых гостей.

     - Матушка, я испробую праздничных сладостей и сочных гранатов, а потом позволь мне с Махой прогуляться по улицам, рынкам и площадям да поглядеть на приезжих, а к полудню вернусь, - обратилась Тамар к вошедшей Тирце.
     - Будь по твоему, дочь, но не опаздывай. Однако, где юноша из Бейт-Лехема?
     - Не знаю, матушка. Уверена лишь, что он не обманщик.

     Тамар и Маха полакомились сластями и вышли за ворота. Идут по городу, и Тамар смотрит во все глаза: не видно ли где Амнона? Кажется, на всех улицах и рынках побывали –но нет его. Быстро время пролетело. Лестница царя Ахаза – городские солнечные часы – вся, до последней ступени, погрузилась в тень. Это – полдень. Тамар вздохнула тяжко и говорит Махе: “Возвращаемся назад. Напрасны поиски”.



                Щедрые посулы


     В то самое время, что Тамар высматривала Амнона, тот тоже бродил по улицам Иерусалима и расспрашивал прохожих, как пройти к дому Иядидьи. Тамар еще не успела вернуться, а Амнон уж стоит в дверях.
     - Кто ты и чей сын, юноша? – спросил Иядидья.
     - Я пастух, тружусь у Авишая, которого ты поставил старшим над стадами. Дочь твоя Тамар взяла с меня слово завернуть в твой дом, как случится мне пребывать в Иерусалиме. Вот, я перед тобой.
     - Ты Амнон? – спросил Иядидья, внимательно разглядывая гостя.
     - Да, мой господин.
     - Это ты спас мою дочь от дикого зверя?
     - Это Бог сполна дал силу рукам и духу моему, - изумительно скромно ответил Амнон.
     - Если умен человек, то и скромен, - сказал Иядидья. – Щедрость Бога непреходяща. Достойно и по заслугам будешь вознагражден и станешь уважаемым в Сионе.

     Иядидья подвел гостя к жене Тирце и сыну Тейману: “Вот Амнон, пастух, спаситель нашей Тамар”.

     Обрадовалась Тирца.
     - Ты благословен Богом и угоден Ему, прекрасный юноша, ибо спас от неминуемой гибели нашу дочь, - говорит мать. – Хоть на мгновенье дрогнула бы рука, оступилась нога или поколебался дух – и не было бы с нами Тамар, и имя и облик юной девы растворились бы в вечности. Ты пришел к нам и тем удвоил праздник, и ждет тебя награда, - заключила торжественную речь Тирца.
     - Моя награда со мной, она – в богоугодных делах, - верен скромности Амнон.
     - Смени крестьянское рубище на красивые одежды, что я приготовила для тебя. Ты вступил под крышу дома, где забудешь свое пастушье прошлое, - сказала супруга вельможи.

     Тирца распорядилась, и слуги проводили Амнона в баню, а затем умастили тело его душистым мирровым маслом и облачили в прекрасное платье. Обновленный, вступил Амнон в пышные палаты царского сановника.

     Тейману пастух пришелся по душе.
     - Займи дорогого гостя, Тейман, а я вернусь, и вместе сядем за трапезу, - сказал Иядидья, уходя.
     - Тейман провел Амнона в комнату сестры.
     - Тамар не угадает в тебе прежнего пастуха – неузнаваемо преобразила тебя одежда! И как к лицу она тебе! – воскликнул Тейман, восхищенно разглядывая Амнона.

     Вошли Тирца и Тамар с Махой. Тамар видит любимый облик, и трепещет сердце. Юноша стал еще прекраснее в новом одеянии. Краской залилось девичье лицо.
     - Я рада видеть моего спасителя в моем доме, - сколь могла степенно и, скрывая волнение, произнесла Тамар.

     Тут и сердце Амнона встрепенулось.
     - Ты тверд духом и верен слову. Увидишь, ты творил добро для тех, кто его помнит, - добавила Тамар.
     - Велико воздаяние творящим благо. Довольно было коз и овец, теперь усядешься равным среди сановников и вельмож, - вновь взяла торжественную ноту Тирца.

     Тейман цепко всматривается в лицо Амнона, и, кажется, чудные черты героя напоминают ему кого-то.
     - Матушка, взгляни повнимательнее на этого юношу, - шепчет он на ухо Тирце, - как похож он на молодого воина, что приснился твоему отцу Хананелю на берегу реки Квар!
     - Прочь! – сердится Тирца.
     - Что сказал тебе Тейман? - с любопытством спрашивает Тамар у матери.
     - Ах, пустое, дочь, - отмахнулась Тирца, но почудилось ей, что кольнула сердце иголка правды в сыновних словах.

     Тем временем Амнон разлядывает комнату Тамар. Стены выложены ливанским кедром. Одно окно смотрит на улицу, на восток, другое – выходит в сад. Мирровые деревья, хенна и нард норовят протянуть свои ветви через окно. Нежный аромат смешался с воздухом. Не знал прежде пастух, каким прекрасным бывает жилище.




                Вино из добрых рук


     Тейман заметил на улице фигуру человека. Тот что-то говорил. Тейман прислушался, подошел поближе к распахнутому окну. Видит, человек уж немолодой, едва стоит на ногах, шатается из стороны в сторону, а лицо красно, как кармазин. “Краснота эта говорит против него, - подумал Тейман, - то, что разукрасило щеки и нос, то и в голову вошло, ибо это – вино, и изрядно пьян человек”.
     - Как тебя зовут, и откуда ты? – спросил Тейман.
     - Я из Хеврона, господин.
     - Должно быть, ты из Кирьят Арбы, что возле Хеврона, и происходишь из тамошнего племени великанов: вино пьешь, как исполин. Не натерпеться бы сраму в Сионе!
     - Не сыны Сиона меня на гульбу подвинули. Горемыка, вроде меня, только в вине утешение находит.
     - Что ты там на улице мелешь без умолку? Заходи в дом, пьяница, и рассказывай свою историю, - крикнула Тирца.

     Человек в дом не вошел, но к рассказу приступил охотно.
     - Ты не гляди, госпожа, что меня ноги не держат, зато голова ясная. Вот, я вижу в твоем доме того, кто меня облагодетельствовал, - сказал он, указывая на Амнона, - а теперь все расскажу по порядку.

     “Я шел из Хеврона в Иерусалим, чтобы почтить Господа, и посчастливилось мне встретить разбойников. Понравился им скот, который я гнал, и приглянулись навьюченные на быков тюки с посильными моими дарами Богу. Вижу – не одолеть мне грабителей. Вот и говорю: “Берите добро, злодеи, только живым оставьте!” Те обобрали меня до нитки, и вышел я из этой переделки гол, как сокол, и рад, что ноги унес. А теперь скажите, господа мои, подобает ли человеку являться перед лицом Господа с пустыми руками? И что делать, если еще и на сердце пусто?

     Голод и жажда мучили меня, когда вчера предстал я перед городскими воротами. Вижу, город бурлит и кипит праздничным весельем. А у меня в душе мрак. Горько быть голодным и несчастным среди сытых и радующихся. Как вынести такое? Просил богатых о помощи, а они глянут на мое жалкое рубище – и отворачиваются. К вельможам важным кинулся, а этим законникам доказательства подавай, что я не лгу, и что вправду беда со мной стряслась. Какие у меня доказательства? Разве что брюхо вспороть и показать, как от голода кишки ходуном ходят? “Не будет вам божьего благословения!” - сказал в сердцах и пошел не солоно хлебавши, а на душе еще горше.

     И тут повстречался мне юноша с красивыми глазами. Пожалел меня, дал хлеба, мяса и вина на все дни праздника и одежду достойную подарил. Осчастливил и пропал, как сквозь землю провалился. Я всю ночь не спал, думал: “Как ловко скрылся с глаз, уж не ангел ли он, Богом посланный? Как найти добродея и благословить его? Весь Иерусалим переверну, все улицы и рынки обыщу и юношу найду!”

     Утром я изрядно приложился к кувшину с вином, затем взошел на Храмовую гору и вижу: вот он, кого ищу, в толпе людей! Бросился к нему, давай обнимать, благодарить, а он отбивается, смеется: “Оставь меня, позволь пройти, обознался ты, человек!” Я уж сомневаюсь: “Может и впрямь маху дал, по правде говоря, не мудрено ошибиться в моем-то положении”. Человек я честный – ошибку признаю и не скрываю. А все же я не отступился, выследил его и дошел до этого дома и теперь уж точно вижу: это он. Два раза об один и тот же камень не споткнусь. С места не сойду, пока сей прекрасноглазый юноша мое благословение ни примет”.

     Тирца рассмеялась, выслушав рассказ.
     - Будь добр, Амнон, прими благословение, тебе причитающееся, - сказала она.
     - Твой хмель пройдет, чудак, и поймешь, что за другого меня принял, и вино тому виной, - сказал Амнон своему восхвалителю.
     - Тогда клятвою клянись, что не ты, юноша, одарил меня!

     Не успел Амнон и рта раскрыть, как прочие слушатели дружно вступили в разговор.
     - Я верю ему, хоть он и пьян! – не сговариваясь и враз воскликнули Тирца, Тамар и Тейман.
     - Твоя взяла, приходи завтра к Рыбным воротам, я там остановился в доме Имны Кармельского, - сказал Амнон, весьма смущенный.
     - Слово твое – закон для меня! Я зарок дал: если по скромности станешь скрывать свои благодеяния, я их открою. У городских ворот, принародно и во всеуслышание. Не спорь, прошу. Чем нехороша человеку добрая слава!? Возжелай Господь давать таких сыновей царским сановникам из колена в колено, и навеки воссияет над землей город Давида!

    Тирца и Тейман с восхищением смотрят на Амнона. Тейман обнял его и говорит горячо: “Воистину люблю тебя, ты друг мне и брат!”





                Азрикам осаждаем со всех сторон


     Поток славословия был прерван приходом Азрикама. Пьяница, что уж совсем было собрался уходить и готовился сделать первый шаг, узнал вошедшего и вновь приблизился к окну.
     - А, вот он, молодчик! Видно, сынок богатея. Вчера я молил его о милости, а он лишь бранью меня угостил. Не стать ему, жестокосердному, важной птицей в Сионе.

     Азрикам услахал обращенную к нему речь.
     - Как забрел в Иерусалим этот пройдоха? Пьяницей больше в городе. Прочь отсюда, покуда не кликнул стражников! Кнутом тебя, невежду, отрезвят и научат, как разговаривать с благородной особой! – не остался в долгу Азрикам.
     - Вельмож зажиревших и к чужой беде глухих – вот кого кнутом стегать! – вошел в раж смелый прекословщик.
     - Довольно дерзостей! Пьянство погубит тебя! – решительно вмешался Амнон.
     - О, благородный юноша! Метким словом заткни глотку этому выскочке! Чтобы понял, что не в Иудее ему предводительствовать, а среди быков Башана искать рогатых почитателей.

     Азрикам ринулся к наглецу – схватить и отдать в руки стражников, но тот с неожиданной прытью бросился наутек и живо скрылся в толпе. “Пусть бежит. До него ли мне? Вражда с родными тягостнее, чем с чужими” – сокрушенно подумал Азрикам.

     Тейман подошел к Амнону и тихо сказал на ухо: “Знай, этому юноше, Азрикаму, предназначена моя сестра Тамар, и, надеюсь, за спасение возлюбленной он примерно вознаградит тебя”.

     Азрикам видит, как дружны Тейман и Амнон. Замечает невольные нежные взгляды Тамар, гостю предназначенные.
     - Кто этот юноша, и откуда он? – спрашивает Азрикам у Тирцы.
     - Да это же Амнон, пастух из Бейт Лехема, что спас нашу Тамар от хищного зверя.
     - Пастух Амнон? – изумился Азрикам.
     - До сего дня он был пастухом, пас стада твоего отца.
     - Я весьма доволен этим работником, сильным и ловким. Спокоен за свои стада, хищники им не страшны. Отменно награжу за труд и возьму в расчет, что Тамар от гибели спас. Назначу старшим среди пастухов. Однако, удивительно мне его роскошное платье: не пастух, а царский вельможа. Великие деяния отвращают от пастбища?
     - Одежду человек меняет запросто, зато сердце - неизменно, - вставила слово Тамар.
     - Согласен, - сердится Азрикам, - сердце твое, Тамар, неизменно сурово ко мне. Ведь я спросил, почему пастух нарядился, а ты мне что отвечаешь?
     - Благородство души, Богом данное Амнону, знатнее наследной семейной знатности. Люби Тамар и достойно почитай ее спасителя, - вступилась за обоих Тирца.
     - Авишай отправил тебя в Боцру закупать мелкий скот. Каких баранов и овец ты пригнал, пастух? Не больных, не тощих? – обратился к Амнону Азрикам.
     - Хороший скот куплен, мой господин, да не время сейчас говорить об этом, ведь святой праздник сегодня!
     - Господь не укорит за рвение и деловитость: ведь жертвы, ему приносимые – его доля в стаде. А ты, молодой пастух, незнатности не стыдись, ремеслом и верной службой хозяину гордись, а крепости тела и духа – радуйся, - наставляет сверстника Азрикам.
     - Проницательный Бог, глядя на мужа, смотрит вглубь, видит душу. Человек, если он без сердца, замечает лишь внешнее, о ближнем судит по знатности, ремеслу и мошне его, - сказала Тамар.
     - Я хоть и человек, а не Бог, но в сердце твое глубоко заглянул – переменчиво оно. Ты еще и рта не открывала, да я уж предвидел: всякое слово, что скажешь – в пику мне. Дерзостью в споре берешь, а не истиной. Давеча догадался, что вселился в тебя другой дух, вот только не знал, откуда он, - с горечью заметил Азрикам.

     Тирца почуяла надвигающуюся ссору.
     - Не пора ли мужчинам зайти в сукку и отведать молодого вина с хлебом? А придет муж, и усядемся за праздничную трапезу, - благоразумно переводит она разговор на другое. “Хотя, кто знает, не полезнее ли добрая ссора худого мира?” – подумала про себя.
     - Я не притронусь к пище, пока не уведомит меня коэн, что все пятьдесят жертв всесожжения, что я сегодня принес Богу, сгорели дотла. Не гоже человеку насыщаться раньше Господа, - торжественно заявил Азрикам.
     - Все жертвы твои – всесожжения жертвы, а отчего не принес жертвы мирные, чтобы беднякам, да и коэнам тоже, мяса досталось? – спросил Тейман.
     - А надо ли ублажать никчемных бедняков и снисходить до разговора с ними? Счастье нерадивым не помогает. Они нищие оттого, что труда чураются, а посему угощение им не положено. А уж если и кормить их, так принудить всемеро отработать съеденное – и от лени излечатся и забудут пороги обивать, - сказала Тамар.
     - Дочь моя, твои ли это речи? – изумилась Тирца. И Тейман и Амнон удивились не меньше.
     - Клянусь, не своими устами говорила! Одна благородная особа поучала меня вчера, - сказала Тамар и покосилась на Азрикама к стыду последнего.



                Перемены в доме Иорама


     Пока все переглядывались в недоумении, вошел слуга Азрикама и говорит хозяину, что случилась пренеприятная история, и домоуправитель Ахан просит его немедленно вернуться домой. Встревоженный Азрикам поторопился к себе, и слуга с ним.

     Только двое ушли, а уж другой слуга Азрикама стоит в дверях с тем же делом: господина срочно требуют домой. Тирца успокоила посыльного, попотчевала вином и, не в силах совладать с любопытством, спрашивает, что в доме приключилось. Слуга поблагодарил за угощение, оглянулся с предосторожностью по сторонам и говорит: “Лишь в твоем доме, госпожа, я вспомнил, что праздник нынче. У нас праздничный стол отменен. Кроме сухой хлебной корки ничего сегодня не ел, а о вине уж не говорю. Молодой хозяин упоен благородством происхождения и о делах благородных позабыл. Все мы, домочадцы Азрикама, ждем не дождемся новой хозяйки в дом – дочери твоей Тамар – тогда заживем хорошо”. А Тамар шепчет на ухо Тейману: “Не настанет этот день!”

     Тирца не отступает, уговаривает слугу, расскажи мол, не таись от меня, из-за чего случился переполох. Хранить секрет нелегко, и слуга рассказывает: “Должно быть, известно тебе, госпожа, что прежний наш хозяин воевода Иорам имел обыкновение всякий праздник накрывать стол на четыре сотни душ и щедро потчевать бедняков, сирот, вдов, чужеземцев – всех обездоленных судьбой. Как вошел в права Азрикам – изменил обычай и велел домоуправителю Ахану раздавать с гумна и винодельни не в праздник, а накануне, да поприжимистей. Ахан же, негодяй и скупец, последней радости людей лишил, а слуг домашних голодом морит. “Для ленивых всегда праздник” – его слова. Вчера пришли бедняки и потребовали положенное. А Ахан говорит: “Расходитесь по домам, вечером вернется господин и распорядится вино и хлеб вам вынести”.

     В назначенное время вновь собрался народ, а Ахан отвечает: “Помочь не могу, хозяин не вернулся”. Люди разъярились, сговорились меж собой, окружили дом и кричат хором проклятия: “Вы, Ахан и Азрикам, немилостивы и безжалостны к слабым и посему Богу не угодны. Придет день, и дом этот, прежде святой и добрый, исторгнет обоих. Смешаетесь с пылью и прахом, как пустоцвет, ветром с маслинных деревьев сдуваемый”. Ахан испугался проклятий и стал посылать слуг одного за другим искать Азрикама”.

     - Не трезвонь об этом у городских ворот, не позорь дом Иорама, - строго предупредила Тирца, потрясенная рассказом.
     - Не сомневайся, госпожа, сохраню в тайне, - заверил слуга.

     Вернулся Азрикам, подозрительно покосился на своего слугу и зубами скрипнул с досады, увидав его здесь. Тот поспешил исчезнуть с глаз.
     - Господь одарил меня богатством, да слугами наказал, - жалуется Азрикам, - пьяницы и бездельники нерадивые. От домоуправителя до последнего побегушки – все к вину пристрастились. Я знаю наверное: напился пьяным Ахан и забыл и не исполнил мой приказ угощать бедняков, а те меня теперь проклинают. За что? Всех слуг проучу! С сего дня назареями станут, забудут вкус вина!
     - Сдается мне, не привыкать им к назарейству, - не удержалась Тамар.




                Новые горизонты


     Гнев охватил Азрикама, но ответить не успел. Вошел Иядидья, а следом тридцать учеников пророков, приглашенных на праздничную трапезу. Появился и Ситри, брат Авишая.
     - Здравствуй, юноша, Ты, кажется, у Авишая в учениках? – обратился Ситри к Амнону.
     - Здравствуй, мой господин.
     - А почему Авишай не приглашен на трапезу? – спросил Иядидья.
     - Приглашен и скоро прибудет, - ответил кто-то из слуг.
     - Да вот же он! – воскликнул Тейман, завидев Авишая в окне.
     - Авишай, ты воспитал прекрасного юношу, верного, бесстрашного и скромного, - сказал Иядидья, указывая на Амнона.
     - Скромность – лучшая приманка для похвал, - тихо, чтоб никто не услышал, пробормотал Азрикам.
     - Я заглянул Амнону в сердце и узрел немало иных достоинств. Он слагает чудные песни во славу Сиона и задушевно поет их. И речь его чиста и благородна. А, главное, Господь дал ему то, что дороже всех сокровищ – он разумеет слово Божье и тянется к нему, - сказал Авишай.
     - Чего ты желаешь, Амнон? Говори, я постараюсь исполнить, - сказал Иядидья.
     - О, если только возможно, я бы хотел оказаться среди этих людей, - сказал Амнон и указал на учеников пророков.
     - Как и знатность рода, рвение к знаниям открывает все поприща смолоду. Становись завсегдатаем в моем доме. Здесь и пропитание твое, - ответил Иядидья Амнону, - а вы, любезные ученики пророков, - продолжил хозяин, обращаясь к гостям, - если дорожите расположением моим, то примите в свой сонм этого прекрасного юношу, щедро передайте ему знания Божьего слова и укрепите природную праведность его.
     - С радостью исполним, ибо великое счастье учить того, кто сам к учению тянется. Такого ожидают слава и почет у врат Сиона, - слаженно ответили ученики пророков, довольные своей долей, от других зависимой.
     - Стол накрыт в сукке. Пойдемте все, насытимся дарами Господа, а затем обсудим дела.


Полный перевод:
См. Ссылки на другие ресурсы