ВТОРОЕ ПРОЗРЕНИЕ
рассказ
Светло-салатовыми майскими листочками глаз смотрит Линка на зеленый лес, речку, песок. «Хорошо, что сюда так далеко идти. Жаль, что девчонки все ноют: «Скоро придем? Ну скоро?!» - «Сегодня!» Одно слово – девчонки. Ни о чем подумать не дают. Вот, к примеру, почему так радостно, нисколечко не скучно говорить: «Лиин-ка, Лиин-ка». Линка – это мое сокращенное имя. И вздумалось же матери так по-чудному назвать дочь: Алина… Так торжественно. Что-то в этом имени такое, как в прибранной церкви в Ульянове, где были однажды с матерью, и где она, чего с ней раньше не случалось, вообще она не боговерующая, вдруг поставила свечку какому-то там угоднику…
- А зачем угоднику? Ставить – так уж чудотворцу, какому поглавней, - говорю я ей. – Пусть мне поможет чудеса творить.
– Ты, небось, нехристявка, и так творишь?! Сразу видно. А ты лучше угоди, угоди богу-то.
Влезают же не в свой разговор такие ветхозаветные старушонки. Какой пример мне, пионерке, подают. Ну, сейчас украдкой от матери такую престрашнейшую физию скорчу, что и в аду не привидится. У-у-у! А хошь, такое сотворю, что заулыбаешься? А то-то же, все равно заулыбалась, когда я чудотворцу свечку поставила. А может, не ему, а для тебя… Знаем, как развеселить, не проболтаемся. Вот так-то, бабуся.
Хорошо, что на Синее идем. Синее – удивительно милый уголок речушки Рессеты. Когда идешь от Дудоровского по Облотоповской дороге босиком, и песок нещадно обжигает ноги, когда выйдешь на высокий бугор, и змеи, всегда млеющие на нем, поползут по кустам и норкам, так отрадно глянуть вниз, на этот, змейкой свернувшийся, поворот реки, так и поманит тебя беленький песочек и куст ракиты с кроткой летней тенью.
Кубарем слетает вниз Линка с подружками, и начинается веселая возня и беготня друг за другом по ласковой прибрежной отмели, от которой, почуяв опасность, так и брызнут во все стороны пескари.
Славный денек. Солнышко так и жарит с небес. Но все равно костерочек запалим: без него какое Синее? Без костерочка и речка – не речка. А девчонки уже так накупались, что сами стали синими и теперь согреются, если только их к самому солнцу поднести. Да, иметь бы такие руки: положил на ладони и раз – к, самому солнышку и пяткой его щекотнул бы кто. Запрыгало бы, небось, по небосводику.
А костерочек –дело стоящее. К примеру, на чем сальце поджарить? Берешь спокойненько веточку ивы, ошкуриваешь ее. Нет, лучше две ошкурить: одну муравейчикам положить – пусть кислотки дадут. Ух, кислота, аж за ушами пищит.
А можно и экзотику, как у индейцев: берешь ракушку, и в костер ее. Как миленькая раскроется. А то хоть галькой бей, хоть об лоб тресни – молчит себе, притаилась. Ножку толстенькую отдираешь, на прутик и коптишь. Не какая-то там копченая колбаса незнамо с чем, а натуральный продукт. Никакое это не живодерство, это жизнь в естественных условиях. А вот моторочки, моторочки – это смерть.
Ой, чегой-то: девочки переплывать Синее надумали, что ли? Ну, умора, и Муська наша с ними. Ох, уж эта мне каланча-дитятя со своей мамашей. Маманя ее сегодня что-то с нами не пускала. Мы ее уговорами допекли, как крикнет: «Иди! Утонешь –домой не приходи!» За полдня этот анекдот весь Союз облетел. Сила!
Ну, правильно, правильно, что вернулись. Ума хватило хоть на это. В коленках слабо.
Маленьким бронзовым индейцем подходит Лина к воде и, широко раскинув руки, восхищенно кричит: «Синее мое! Синее!» и медленно, плавно падает в воду. Девочки, довольные таким концертом, визжат и хохочут.
«Что, Лин, надоело из себя вождя краснокожих корчить?» - неожиданно зло и проницательно подначивает Муська. «Строит из себя, а у самой не растет ничего где надо, - и тыкает пальцем в звонкую, почти мальчишескую грудь. – Доска. Правду ребята говорят…»
Линка в начале фразы вспыхивает от удовольствия: «Значит, правда есть что-то от вождя, заметили же». Но откровения о доске ей явно не показались.
Круто повернувшись, скрывая закипевшую в душе обиду и растерянность, она бросается в воду и плывет быстрыми саженками через широкий изгиб на другую сторону Рессеты.
-Давай и мы! –дурашливо кричит Муська ошеломленным и сконфуженным девчонкам, и все плывут, по-собачьи колотя руками по воде.
«Не переплыть»,- вяло думает Лина, как-то сразу осунувшись от борьбы с упругими мускулами реки, а еще больше от услышанного : «Когда это только люди успевают все замечать? Значит, и ребята говорят… Ой-ой-ой, поплыли, поплыли. А то не знают, что с Синим в начале июня не шути: неширока речка, да ухватиста. То омут, то коряга, то сети. Да и плывут-то», - и она пренебрежительно сплевывает, но не в речку, в песок.
«Речка-красавица. Ей-то за что?»
-Ой, девочки, не могу. Ой, не доплыву! – захлебывается страхом Муськин голос. И девчонки, словно опамятовавшись, подстегнутые этим воплем, дружно поворачивают назад.
«Доплывешь, Мусявая!» - ободряет Лина, тяжело плывя назад мимо Муськи. Но на ее усталом лице все же мелькает подобие отмщенного самолюбия. Она еле выбирается на берег. Все в ней трусится какой-то мелкой противной дрожью. Никогда она не плавала через Синее туда и обратно. Чудо. Всегда, переплыв, возвращалась далеко вокруг по рукаву суши. Опуститься на песок и лежать. Но что-то толкает ее в грудь, и она поворачивается к реке. Муськина рука мелькнула над водой и пропала.
«Не притворяется что ли? Муське помогите, а то не доплывет», -безразличным голосом говорит она и садится на песок.
-Да не сможем мы.
-Я боюсь.
-Она цепляется.
-Ой, тонет, тонет!
Какая-то несусветная, фантастическая дичь проносится в Линкином мозгу: «Оцеола не покинет бледнолицых. Оцеола не может не помочь»… И она плывет, плывет к этой идиотской беспомощной дылде, хватает за руку, а та с безумными выпученными глазами, синими губами появляется на поверхности. Лицо ее искажается животной радостью, и она вцепляется со всей силой обреченности в Линку. Обе скрываются под водой под потрясенные крики девчонок.
Лина чувствует, как Муськина рука разжимается, и вдруг та начинает карабкаться по ней наверх, больно царапает судорожными руками, и это так невыносимо страшно. Становится на живот, плечи, голову, чтобы еще хоть раз глотнуть воздуху.
Линка выныривает, хватает ртом воздух, кричит: «Не топи, не топи! Пропадем! Руку, руку давай!» Но перед ней перекошенное обезумевшее лицо. Муська хватается за Линкину голову, как за спасательный круг, и топит, топит… Сжав зубы, с нечеловеческой силой и злобой, Линка резко дергает ее за ноги и тянет вниз, в глубину…
«Зачем, зачем я это делаю?» - молниеносным потрясением мелькает в мозгу. Тело Муськи неожиданно обмякает, теряет свою смертоносную цепкость. Лину выбрасывает. Она захлебывается воздухом. Сердце бешено колотится, отчаянно молит: «К берегу, к берегу!» А Муська? Ведь я же… И я… утону… А если?»,- и она ныряет.
Лина смутно помнит, как она, уцепив одноклассницу за волосы, дотянула до берега, как уже спасительно почувствовала ногами песок, сунулась вперед лицом, простонав: «Да помогите же мне…» Как откачивали Муську, как ее саму рвало и трясло от невыносимого озноба близости… Чего? Она не скажет никому.
Но она не знает, что ее память сохранит и будет обжигать вновь и вновь воспоминанием, как откаченная и порозовевшая Муська медленным рассчитанным шагом подходит к ней и … вложив всю силу вновь обретенной жизни в удар, бьет ее кулаком в лицо, рассекая губы, с ненавистью хрипя в помертвевшие глаза: «Вырвала все. Ты зачем меня за волосы тащила, дура?» Пучок волос и дарованная
жизнь…