5. Разумный
Вечно изменчивая палитра всполохов пламени костра на фоне окружающей серости полярной ночи…
Ровное гудение огня, лишь изредка перебиваемое треском разрывающихся от жара угольков.
Теперь костёр горит уверенно и независимо, он больше не требует вмешательства со стороны. И так будет продолжаться до самого утра.
Засверкают ярче и снова поблекнут созвездия. Взойдёт, пробежит по небосклону и скроется за скальным гребнем Луна. Скорый поезд далеко за горами успеет отмерить три сотни километров, и я, устав крутиться в душном спальнике на выпирающих из земли корнях, забудусь, наконец, сном младенца, не знающего грехов, но костёр и тогда не перестанет гореть.
Ужин, приготовленный из концентратов, поглощён, традиционные походные «сто грамм» выпиты и даже невостребованные остатки чая в прокопчённом котелке остыли до температуры ночи. И остаётся только одно: забраться во влажные от вечернего тумана синтетические палаточные недра и пристроить голову на рюкзаке. Но, прежде чем это предпринимать, можно подняться с нагретого бревна, отойти на несколько шагов в сторону от пылающего костра, и замереть на миг, впитывая телом влажную, синюю прохладу. Затем поднять голову к блеклым северным созвездиям, вдохнуть, расширив ноздри, и произнести негромкое:
«Э-х-х-х-х!»
Я влез в палатку, натянул на себя спальный мешок и стал ждать, когда, излучаемое телом тепло заполнит стылое пространство, ограниченное тонким слоем синтипона.
Что-то не спится, но это – не причина для беспокойства. Всё равно заснёшь – куда денешься! А потом будет утро, и, как всегда, не захочется просыпаться и покидать нагретое местечко и лишь потом, расстегнув полог и выглянув наружу, поймёшь, наконец, что скрывается за понятием «свежесть».
А пока я лежу на спине, согнув ноги в коленях и выставив из капюшона спальника только нос да одно ухо, и наблюдаю за пляской отблесков пламени костра на тонкой ткани палатки.
И ещё слушаю звуки ночи. И, чем тише ночь, тем каждый, возникший в ней звук, весомее для восприятия.
Щёлкнет ли резко уголёк в костре, или громко шлёпнет по своду палатки сорвавшаяся сверху капля, или порыв ветра прошелестит по верхушкам уснувших деревьев. А то вдруг что-то как затрещит в кустах, а потом бухнет вблизи, да так, что зазвенит оставленная снаружи посуда.
Вскинешься от неожиданности и подвинешь поближе топорик и фонарь, а, бывает, даже подползёшь к выходу и осторожно выглянешь из палатки.
«Что это было?! Уж лучше узнать истину, какой бы она не оказалась, чем оставаться в устрашающем неведении!»…
Оказывается, ничего особенного! Это подгорело нижнее бревно в костре, из-за чего верхние поленья обрушились всей тяжестью на угли, заставив подняться в воздух рой искр.
Остальное в порядке.
Сиротливо скучают разбросанные вещи, чуть колышется под действием восходящего потока нагретого воздуха еловая лапа, да издалека слышится мощный рёв потока на пороге. Он, то несколько притихает, то становится громче, словно кто-то там в истоках ручья регулирует подачу воды – вертит туда-сюда «барашек» гигантского крана.
И вообще – происхождение почти любого звука можно объяснить.
Зашелестело в кустах – это мышь или другой мелкий грызун.
Захохотал кто-то – такой хохот частенько производит белая тундряная куропатка.
Раздался заунывный стон со стороны озера – это гагара.
Что-то рявкнуло на всю округу – не стоит даже беспокоиться. Это вовсе не медведь, а всего лишь робкий олень. Медведь – тот, скорее, ворчит. Жалобно так, подвывая, будто сетует на свою медвежью долю.
Я не случайно сказал, что происхождение почти любого звука можно объяснить.
Почти!
Но иногда случается и по-другому…
Рейд по тылам
Маленький городок в центре Среднерусской возвышенности. Очень древний городок. Согласно летописи, на целый год старше самой Москвы.
Он живописно раскинулся на крутых бережках трёх речек, и, если взглянуть с высоты птичьего полёта…
Ничего примечательного не обнаружишь - садики, овраги, сирень да соловьи!
С севера, юга и запада городок окружён лугами и перелесками, с восточной же стороны за жёлтоватой речкой раскинулся высокий лес. Одним словом, провинциальное захолустье.
И по воле судьбы, мне выпало здесь жить.
Городок носит название Козельск. И назван он так, благодаря тому самому лесу, что с восточной стороны. Козелесск – вот старинное название городка. Во «времена оны» лес за рекой, по-видимому, изобиловал дикими козами, точнее косулями – парнокопытными животными семейства оленей.
В том, 2006 году упомянутые парнокопытные в окрестностях Козельска пока ещё полностью не перевелись, но состояние их численности уже не могло бы стать решающим фактором для выбора названия города.
Итак, тёплым апрельским вечером 2006 года я остановился для ночлега в этом «козьем» лесу, всего в каких-то пяти километрах от Козельска. До ближайшего же населённого пункта – маленькой деревни под названием Сосенка было вообще не более километра по прямой линии.
Я расположился на сухом бугре, где росли высокие красивые сосны. Подлеска здесь, практически, не было, а землю устилал зелёный мох, усеянный опавшими сосновыми иглами. С одной стороны – в двухстах метрах от моей стоянки проходила железная дорога, а с другой сосновую гриву охватывала полукольцом маленькая лесная речка, которая так же, как и деревня, носила название Сосенка. И здесь же поблизости впадал в Сосенку мелкий безымянный ручеёк.
Подпруженный, вздувшейся от талой воды речкой, этот ручеёк теперь разлился по низине, образовав сетку многочисленных протоков, змеившихся среди частокола чахлых ёлочек и берёзок. Из праздного интереса, я попробовал пройтись по краю этой низины, но быстро понял, что могу рассчитывать только на перспективу промокнуть до пояса. Даже для того, чтобы добыть воду, пришлось прибегнуть к ряду приёмов, содержащих элементы акробатики.
Я развёл хороший костёр из сухих сосновых веток и прилёг на мягкий мох, отдавшись воле течения времени.
Вскоре окончательно стемнело. Я лежал, слушая чистые звуки весеннего хора дроздов, да хорканье и цыканье вальдшнепов, тянувших над низиной. Лишь изредка приходилось подбрасывать дровишки в огонь.
Ночь была пасмурная и очень тёплая. Ветра не ощущалось.
Постепенно замолкли дрозды, прекратилась и тяга вальдшнепов. Издалека возник деловитый стук проходящего поезда, нарастая, он приближался и вот уже достиг кульминации, а затем постепенно затих, растворившись в глубине лесов.
И, казалось, само время прекратило свой ход…
Я продолжал лежать на чуть влажной моховой перине и чувствовал, что промежутки бодрствования между состоянием дремоты становятся всё более короткими. И вдруг…
Снова это пресловутое «вдруг»!
Я проснулся от того, что услышал звуки шагов. Кто-то шёл в моём направлении по затопленной низине.
Шаг существа был своеобразен - не похож на поступь ни одного известного мне животного. Я даже сначала подумал, что это идёт человек.
Но что делать человеку в непроходимой болотистой чаще?!
Странно, но хруста веток почти не слышалось. Зато сама поступь казалась чрезвычайно тяжёлой. Как бы огромные лапы плюхали по воде.
Когда идёт существо четвероногое, всегда слышна некоторая «раздвоенность» шага – промежуток между постановкой лап или копыт хоть и весьма короток, но всегда различим. Это же существо шло явно на двух конечностях.
Какое создание, живущее в лесах средней полосы, ходит на двух конечностях по болоту? Медведь?
Да, медведь так ходит, но, разумеется, только в сказках!
Звук шагов, между тем, быстро приближался. Он был одновременно и размеренно-неторопливым и стремительным. Очень динамичным, если так можно выразиться.
Вот он ещё приблизился, и теперь, кроме звука шагов, я услышал этакое глухое бормотание. Оно было похоже на звук человеческого голоса, но как бы сдвоенного.
Так сколько их там – один или несколько?
К этому моменту мой костёр почти погас, лишь краснели раскалённые угли. А сам я располагался так, что меня не могло быть заметно из низины.
Со смешанным чувством страха и удивления я медленно приподнялся в полный рост, и мгновенно шаги существа, как бы застопорились. И бормотание прекратилось.
Всего на секунду! А потом шаги возобновились, но их амплитуда резко увеличилась.
Существо продолжало двигаться по низине вниз по течению Сосенки, в направлении деревни.
Через несколько минут, когда я уже сидел на земле, уставившись взглядом сомнамбулы в гаснущие угли, со стороны деревни послышался многоголосый захлёбывающийся хор собачьего племени, но и он продолжался недолго.
Порыв ветра прошелестел по верхушкам мачтовых сосен, и сделалось прохладно.
Несмотря на потрясение от пережитого, мне всё-таки удалось заснуть под утро, прижавшись как можно ближе к огню. Проснувшись же на рассвете, с удивлением обнаружил себя, лежащего под тонким покрывалом свежевыпавшего снежка.
И таким светлым, таким девственно чистым показался мне этот старый сосновый бор!
Я не стал спускаться в низину, чтобы попытаться увидеть следы, оставленные ночным визитёром – их всё равно не найти среди этих кочек и мешанины воды с талым снегом. Тем более, я уже понял, кто это был. Бог с ним – пусть идёт себе дальше, пробираясь своими тайными тропами, как партизан в тылу неприятеля. Осторожно обходя заслоны и ловушки, но, в то же время, уверенно и целеустремленно. Потому что он-то знает, что это его земля!
* * *
В это трудно поверить?!
Мне тоже!
Даже почти невозможно!
В то, что в лесах густозаселённой средней полосы, в одной из центральных областей России, можно сказать в Подмосковье бродит реликтовый гоминид! Существо, которого, вероятнее всего, вообще не существует, так как для этого не имеется веских доказательств.
А, если попытаться - хоть на минуту - допустить, что всё рассказанное выше, мне не приснилось, что я той ночью не был пьян, и не ставлю себе цели вводить кого-либо в заблуждение!
Что скажете вы, доценты с кандидатами! Кто тогда это был? Вам ведь виднее из своих кабинетов!
Ну?! ЧТО скажете?!