10

Эта встреча – как слияние в битве двух враждующих армий – с первых секунд не сулила ничего хорошего. Но вежливость, без которой немыслимы любые, даже мимолетные, свидания знакомых людей, не позволила Венсану Шевалье уйти, не обратив внимания на бывшего владельца Диорамы.
- О, мсье Дагер, - сухо произнес оптик. – Добрый день.
- Добрый день, господин Шевалье, - ответил художник. – Я думал, что Вы уже ушли. Я заметил, как Вы покинули мастерскую.
- Что? – Шевалье не понравилась такая наблюдательность Дагера. – Вы меня видели?
- Да, Вы ушли раньше остальных. Так получилось, что я это заметил.
- Заметили!
 Шевалье, похоже, с трудом контролировал свои эмоции: настолько тяжелой была его встреча с сыном. Его лицо странным образом исказилось, и в нем на несколько мгновений застыла боль, которая терзала его душу последнее время. Боль, разбуженная ощущением позора, до сегодняшнего дня ведомым лишь ему одному.  Теперь тайна раскрылась. Но что за напасть: о ней знает человек, которому бы Шевалье-старший открылся в последнюю очередь!
И всё же Дагер верно прочитал эмоции на лице стареющего оптика. Владелец Диорамы не хотел сражаться за бесполезные идеалы. В этой битве сошлись уже разбитые (каждая  - на своем фронте) армии. Терять было нечего.
- Господин Шевалье, я знаю, что случилось между Вами и Вашим сыном.
- При всем уважении, мсье Дагер, это не должно Вас касаться.
- Шарль – мой друг, и это не может… не касаться меня, господин Шевалье, - отвечал Дагер на реплики оптика, что раздавались эхом секундного раздражения.
- Тем не менее, я не собираюсь… - Шевалье прервал фразу. – Я бы не хотел обсуждать это с Вами. Простите, но я спешу. Доброго дня.
Шевалье резко отвернулся и направился к выходу из галереи. Луи Дагер последовал за ним. Услышав шаги за спиной, Шевалье взглянул назад. Увидев владельца Диорамы, он ещё раз произнес:
- Доброго дня Вам, мсье Дагер.
- Постойте, господин Шевалье. Я всё же хотел бы поговорить с Вами.
- Простите, но я спешу.
- Нет, Вы не спешите. Я знаю, как Вы относитесь ко мне. Поэтому и не хотите разговаривать.
Шевалье замер на месте. Вновь обернулся и обратился к Дагеру.
- Что Вы хотите этим сказать? Мое отношение к вам никак не связано…  с причиной моей спешки, - подбирал слова оптик.
- Так послушайте меня, господин Шевалье. Я хочу Вам помочь. Вы не должны ссориться с сыном.
 Пожилой оптик ничего не отвечал. Он удивленно смотрел на бывшего владельца Диорамы, который, как казалось Шевалье, всегда думал лишь о себе, о собственном успехе и довольстве.  А сейчас этот человек стоял перед ним и предлагал помощь. «Нет, это какая-то игра, какой-то подвох!» - крутилось в голове Венсана Шевалье. – «Ему просто что-то нужно от меня!». Недоверие стучало в висках.
Но в какое-то мгновенье гнетущее чувство вновь захватило оптика.  Уже несколько месяцев он выносил позор в одиночестве, не смея поделиться своими мыслями ни с кем, кроме Бога. Но Бог не мог ответить. Или не хотел. И вдруг неожиданность грянула среди безмолвного полотна неба.
- Признаюсь, я сам питал к Вам не лучшие чувства, господин Шевалье. Ещё тогда, семь лет назад, у нас возникла взаимная неприязнь. Я прекрасно это помню, это порой мешало моему общению с Шарлем.
- Мсье Дагер, к чему эта откровенность? Простите за резкость, но я вовсе не священник, чтобы Вы исповедовались передо мной. Мне не нужно это сейчас.
Дагер улыбнулся, а затем сказал:
- Нет, Вам, скорее, нужна помощь. Вы ждали у мастерской, пока уйдут все посетители? Последним оказался я, и Вы хотели поговорить с сыном после того, как я покину галерею, - вопросительная интонация превратилась в утвердительную.
Дагер был уверен в своих словах. Вспышка эмоций, что заставила Венсана Шевалье изменить своей невозмутимости, рассказала владельцу Диорамы всё.
- Всё уже бесполезно, - с горечью отвечал Шевалье. – Мой сын не желает признавать тех устоев, что существуют в нашей семье. Он ещё мальчишка, но уже слишком много о себе возомнил!
-  Послушайте, господин Шевалье, - тактично начал Луи Дагер, - Ваш сын уже не ребенок, у него есть талант, и он хочет распоряжаться им так, как желает. Впрочем, как и тем заработком, что этот талант приносит.
- Дело не в заработке, а в том, что он захотел отделиться и сделать свою мастерскую, хотя я считал, что он ещё не готов к этому!
- Но помилуйте, у него же семья! Разве это не говорит о его самостоятельности?
- Брак – это тоже исключительно его решение! Он просто поставил меня в известность, своевольный мальчишка! Я работал в мастерской у отца до самой его смерти, как и мои братья. Нам даже в голову не приходило делить заработанные деньги и уж тем более открывать свое дело. Мы были одной семьей, нас связывало то, чем мы занимались. Так должно было быть и с Шарлем! В конце концов, я его научил всему, что он знает.
Его самовольство – никудышная благодарность за мои труды!
Луи Дагер терпеливо слушал своего собеседника. Все самые отчаянные и безрассудные эмоции выплескивались каскадом, пока Венсан Шевалье рассказывал о том, что произошло между ним и Шарлем. И владелец Диорамы позволил оптику высказать всё так, как он думал.
- Господин Шевалье, но времена меняются. Разве это разумно: сдерживать  способности собственного сына? Он ведь по-настоящему талантлив.
- Времена меняются? – язвительно отозвался пожилой оптик. – Это всё Ваше влияние, мсье Дагер. Вы сочиняли сказки о чудесной Диораме и Ваших экспериментах со светом. Шарль просто не отходил от Вас! – похоже, Венсан Шевалье окончательно потерял контроль над эмоциями. - Свободные художники! Вот Шарль и наглотался  этого… свободного воздуха!
- Теперь чудесной Диорамы больше нет, растаяла вместе с её иллюзиями, - с иронией заметил Луи Дагер. – Вы не слышали, что произошло?
- Да, я слышал. Сочувствую Вам, - Шевалье вдруг ответил без тени цинизма. – Чем Вы теперь занимаетесь?
Дагер улыбнулся:
- Всё теми же экспериментами со светом. Пытаюсь закрепить изображение на серебряных пластинках.
- Вы же хотели использовать свойства света для работы в Диораме… Чтобы не приходилось прорисовывать Ваши полотна полностью… - припоминал Венсан Шевалье. – Так говорил мне Шарль.
- Да, верно. Но потом я подумал: разве это можно использовать исключительно в помощь художнику? Почему бы не сделать свет художником и просто писать картины без кистей и красок. Можно запечатлеть что угодно и кого угодно. Портреты, написанные светом! И не только портреты! Какие возможности за этим кроются!
- Весьма оригинально. Вы лишите работы всех портретистов, - усмехнулся Шевалье. – И какова же технология?
- Я обнаружил, что лучше всего на свет реагирует йодистое серебро. Знаете, если поместить серебряную пластинку, обработанную йодом, в темную камеру, то солнечные лучи, отражаясь от освещенных поверхностей, «рисуют» объект, выставленный перед ней. Единственная проблема – это проявление изображения. Стоит исключить воздействие света – и картинка пропадает. Но она остается там! Свет оставляет следы!
- Что ж, это весьма впечатляюще, мсье Дагер, - ответил Шевалье. – Значит, Вы-таки достигли успехов в Вашем начинании.
- Это ещё не успех. Мой путь начался почти десять лет назад, и только Богу известно, когда он закончится. Я почти всё познаю сам. К сожалению, у меня никогда не было выдающихся учителей, как у Вас или Шарля.
- Похоже, Вы справились с этим недостатком.
Дагер никак не мог предположить, что Шевалье-старший будет впечатлен его экспериментами. Сколько недоверия было в нем тогда, шесть лет назад, сколько показной надменности! Впрочем, и сам Дагер тогда был пылок в отстаивании своих идей. Люди меняются, хоть и редко. Кроме того, Дагер сегодня осознал, что Шевалье двигала тогда не столько его консервативность, а нечто более приземленное. В его словах теперь читалась правда.
- Поговорите с сыном, господин Шевалье. Вы ведь его отец. Вам стоит гордиться тем, чего он добился. Поверьте, я мало видел в своей жизни людей, подобных ему.
- Он проявил неуважение, так пусть признает свою вину – сделает первый шаг.
- Вы уже сделали первый шаг: пришли на открытие. Вы пришли к своему сыну. Вы его вырастили и научили всему – это действительно так. Но ему, как никому другому, сейчас нужно Ваше благословение.
Знаете, несколько лет назад у нас состоялся разговор, и я предлагал Шарлю пойти ко мне в Диораму. И он твердо отказался, сказав: «Я знаю, где мое призвание». Понимаете, он отказался! И никакие сказочные разговоры о Диораме не повлияли на него. Вы были и остаетесь для него авторитетом, человеком, который дал ему всё. Он любит Вас, поверьте мне!
 - Разве у Вас есть дети, мсье Дагер?
- К сожалению, у меня нет детей. Но у меня есть сердце. И у Вас, господин Шевалье.
Пожилой оптик взглянул на владельца Диорамы. Тот закончил свою речь, и лишь в его глазах ещё блистали буквы: «У Вас есть сердце, господин Шевалье». А сердце, казалось оптику, наполнилось звенящим страхом – боязнью потерять то, ради чего жил. Он едва слышно дернулся в глубине, а затем прокатился высокой волной, отнял дыхание и заиграл свою зловещую мелодию. Этот страх и подтолкнул Шевалье к решению.
- Вы правы, мсье Дагер. Да, я вернусь в мастерскую.
- Поговорите с сыном, - рефреном звучали слова владельца Диорамы. – Я уверен, всё наладится.
- Спасибо Вам. Ещё раз доброго дня.
Дагер кивнул и вышел из галереи Валуа. Направляясь к дому, он снова и снова представлял, как после откровенного, но столь необходимого разговора, отец и сын вновь обнимут друг друга. На этот раз искренность и любовь должны согреть эти объятия.