Размышления о «теологии чтения»
Люди читали всегда. Читали даже тогда, когда не было глиняных табличек, рукописных фолиантов, или привычных нам бумажных книг. Читали потому, что постоянно видели перед глазами неповторимую и неисчерпаемую книгу природы. Срав-нение мира с книгой присутствовало уже в древности; не умерло оно и сегодня, - в частности, известный аргентинский писатель-модернист Хорхе Луис Борхес часто любил сравнивать вселенную с библиотекой. Так что человек всегда живет в окружении бесчисленных книжных полок. Читать книгу природы – это, очевидно, познавать ее, учиться у нее жизни, и притом жизни истинной. Ибо как познавать, как жить, если не умеешь отличать ложь от истины? Однако люди не просто всегда читали книгу природы: внутреннее чувство постоянно подсказывало им при чтении этих страниц, что за пределами этой книги находится ее автор. Это совершенно ясно уже в райском саду. Не говоря уже о том, что «Творец» по-гречески звучит как «Поэт». Таким образом, люди всю свою историю непрерывно углубляются в поэтическую книгу Создателя, пытаясь уяснить ее смысл. В связи с этим не случайно, что первыми книгами, созданными людьми, были книги, религиозное содержание которых очевидно. Обычно говорится, что первыми книгами у многих народов были записи мифологической тематики, но какая же мифология без религиозных представлений? Читая и перечитывая книгу мира, человечество за словами, написанными на теле природы, прозревало Слово, возвышающееся над всеми записанными словами, Слово, Которым Бог творил мир. Этой мыслью и от-крывается Евангелие от Иоанна: в начале было Слово (Ин. 1, 1). Затем говорится о том, что это Слово воплотилось: как познать (прочесть) Его? Для этого в Библии предусмотрены две дороги: чтение Библии (и чтение молитв) и таинство причастия Слову-Христу.
Этот первичный мотив приобщения к сакральному слову присущ не только христианской культуре. Ислам, например, не предполагает таинства причастия Аллаху, не предполагает он и воплощения Слова Божьего и распятия, однако Коран у мусульман понимается как нечто большее, чем просто непогре-шимый указатель пути к Богу. Богословы ислама говорят о веч-ности и несотворенности Корана, что прямо указывает на боже-ственный статус Книги. Отсюда и представление о том, что на-стоящий Коран находится на небе, и только затем ниспадает с него, чтобы быть записанным людьми. Какое-либо творческое участие человека в создании Корана тем самым практически исключается. Современные мусульманские авторы поясняют эту ситуацию еще проще: христиане верят в то, что Бог стал человеком, а мусульмане – в то, что Бог стал книгой, Кораном. Такой взгляд, безусловно, возвышает книгу, но не унижает ли это Бога? Так, или иначе, но чтение Корана в исламе рассматривается как высочайший сакральный акт приобщения к божественному первоисточнику. Читать Коран для мусульманина – это в буквальном смысле слова подниматься до божественных высот.
Христианство не обожествляет Библию (впрочем, с протестантами не все так просто и легко), но придает книге как воплощенной словесной мудрости священное и таинственное звучание. Уже в книге пророка Иеремии написано: «Обретены слова Твои, и я съел их; и было слово Твое мне в радость и в веселие сердца моего» (Иер. 15, 16). Здесь мы впервые в Библии встречаемся с мотивом «поедания слова», что на сакральном языке Библии означает причастие божественной мудрости, чтение Божьего слова, только чтение сверхъестественное, мис-тическое: чтение божественного наполняет божественным. Чтение Писания в своей святости приближается здесь к при-частию Тела и Крови Слова-Христа в таинстве Церкви. Анало-гичный мотив мы видим и в эпизоде с призванием пророка Ие-зекииля: «И сказал мне: сын человеческий! Съешь, что перед тобою, съешь этот свиток, и иди, говори дому Израилеву» (Иез. 3, 1). Здесь книга понимается как духовная пища, духовная в самом высоком смысле слова. В последний раз такой мотив мы находим на апокалиптических страницах Откровения Иоанна Богослова: «И взял я книжку из руки Ангела, и съел ее; и она в устах моих была сладка, как мед; когда же съел ее, то горько стало во чреве моем» (Отк. 10, 10). Божественная премудрость, как видим, может быть не только сладкой, но и горькой, ибо в ней возвещаются страдания человеческие. Мотив сладкой и одновременно горькой премуд-рости запечатлен в 20-й главе Апокалипсиса: «И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими» (Отк. 20, 12). Таким образом, даже Страшный Суд сравнивается в Библии с чтением книг, и эти книги несут сладкую весть спасенным, и горькую – осужденным. Здесь прочтение книг – это не просто познание, но и управление судьбами всего мира. Каждый вечер православные читают молитву св. Иоанна Златоуста: «Господи Иисусе Христе, напиши мя раба Твоего в книзе животней». Как записано Богом, так и будет. Что Он прочитает в этой книге на Суде, так и произойдет. Однако Он предопределил спасать нас в согласии с нашей свободой, и потому может внести изменения в Свою книгу. Чтение божественных книг преображает мир.
Рассуждая о чтении сакральных текстов, необходимо понимать, что здесь имеет место парадокс: с одной стороны, не причастный Богу не может должным образом прочесть (т.е. по-нять) такой текст, а с другой, - именно чтение этого текста приоб-щает к Богу. С библейской точки зрения, только чистым сердцем дано уразуметь истинные глубины божественного, заключенные в Библии. Подобная чистота сердца дается жизнью во Христе. Возникает вопрос: а как быть с обычными, «земными» книгами? Насколько вышеприведенные рассуждения верны относительно «несакральных» книг? Конечно, рассуждать о чтении обычных книг подобным образом было бы не совсем правильным. Тем не менее, в средние века было естественным думать, что одни книги ведут к Богу, и тогда к ним в той или иной степени применимы представления о сакральном статусе чтения; другие же книги отвращают от Бога, читать их не следует, поскольку в противном случае человек приобщает к враждебному всем людям духу, - дьявольскому. Однако для человека благочестивого даже чтение отвратительных книг может иметь спасительный характер, ибо, отвращаясь от зла, содержащегося в них, он все равно пребывает с Богом. Чтение таких книг позволяет лучше познать глубину человеческого падения, а это приводит нас к большему понима-нию неизмеримости божественного милосердия. В конце концов, для чистого все чисто.
В конце 18 века немецкий романтический поэт Новалис говорил: «Для благочестивого человека всякая вещь может стать святыней .. если дух освящает, то каждая настоящая книга становится Библией» . Тут опять всплывает на поверхность христианская мысль: для чистого духом в каждой книге видится присутствие Божие, и чтение книг сводится к чтению Писания. Даже если в книге отсутствует Бог, то само это отсутствие толкает дух к Нему. Но насколько чистым духом нужно для этого обладать! Что же делать тем, дух которых не настолько прозрачен для небес? Вплоть до исхода средних веков, книги читало явное меньшинство. Почти все люди были малограмотны или безграмотны, да и, кроме того, книги мог достать не каждый, поскольку они стоили целое состояние. Человек средних веков в своей массе не читал книгу, но слышал чтение Книги книг во время службы в церкви. Все изменилось в 15 веке, когда Гуттенберг изо-брел книгопечатание. Книг сразу стало заметно больше, и, в конце концов, они стали доступными чуть ли не каждому человеку. Нас интересует, что изменилось в восприятии книжного пространства, в чтении книг. Канадский культуролог Маршалл Мак-Люэн видит в изобретении книгопечатания тектонический сдвиг. Для него печатная книга неизбежно означает процесс десакрализации, т.е. разрушение прежнего «книго-пространства». По его мнению, «книгопечатание как горячее средство коммуникации позволило людям впервые увидеть язык, на котором они говорят, и тем самым визуализировать свое национальное единство посредством единства языкового .. С национализмом гомогенных носителей .. языка неразрывно связан и индивидуализм .. Визуально однородная масса состоит из индивидов в совершенно новом субъективном смысле. Буйе указывает на средневековый переход от объективного к субъективному благочестию: «..единство с Богом все более начинает мыслиться не в плане всей церкви, а в плане индивидуальной души» .
Изданий Священного Писания с появлением типогра-фий становится очень много, и подобные тиражирование и вос-производимость уже снижают сакральный статус Библии. Сегодня нередко можно прочитать, что технический прогресс, делая «духовное» все более доступным, предоставляет нам «медвежью услугу»: еще недавно паломничество занимало дни, недели и месяцы, а теперь часы и максимум несколько дней; разумеется, это практически уничтожает духовную жертву, и все более пре-вращает паломничество в развлечение и туризм; человек, же-лающий сегодня послушать Баха, не затрачивает почти никаких материальных, а часто и духовных усилий, - все сочинения Баха ныне существуют в электронном виде, и всегда в наличии только для вас; не нужно идти в лютеранскую кирху или католический храм, или куда-то, где есть орган. Такая ситуация значительно больше замыкает человека на себе самом, не требует от него отказа от собственной греховности, и, тем самым, невольно уве-личивает развращенность, придавая ей «утонченно-духовный» характер. Конечно, никто не зовет здесь к полному отказу от тех-ники и к уходу в очередные «леса и пустыни». Речь только о том, как оставаться христианином в новую эпоху «всеобщего комфорта и доступности». Вот и Писание с появлением книгопечатания становится все более доступным, но доступным для кого? Для всех, кому не лень. И трактовать его начинают, кто попало. Отсюда чтение Библии с небес нисходит на землю. Лидер немецких протестантов Лютер разрешает всем прихожанам читать и трак-товать Библию. Здесь причастность Богу как условие чтения Книги книг постепенно утрачивается: Библию можно читать так же, как читают и все остальные книги. Тогда и «обычные книги» пере-стают рассматриваться как отражение Первокниги. В традицион-ном богослужении вся Церковь собирается вокруг чтения Писания на литургию. Отныне каждый читает печатную Библию у себя дома, что очень ясно осознано в протестантской религиозности. Из собственности Церкви (которая, при правильном понимании Церкви совпадает с собственностью Божьей) Библия становится частной собственностью каждого. Это не может не разрушать Церковь.
Отсюда и упразднение таинств в общинах реформации: Библию еще можно напечатать в типографии, но таинства (крещение, причастие) нельзя воспроизвести таким же механи-ческим путем, ибо благодать не размножается в типографии. Поэтому и от таинств в этих общинах остаются лишь внешние механические действия (обряды), но не сверхъестественное воздействие Бога. Нечто подобное можно сказать и о печатании Библии: напечатанное Писание – это Писание, вырванное из-под власти Церкви, ставшее средством утверждения собственной индивидуальности. Протестанты часто говорят о чтении Библии как о единственном средстве причастия Богу, но их ин-дивидуализм предполагает, что каждый приобщается Богу в одиночку, и тем самым истинное общение Церкви со Спасителем распадается на множество частных, искаженных «общений». Опасность такого распада сакрального пространства библейских книг осознавалась критиками протестантизма еще в 16 веке. Мученик католической церкви и автор «Утопии» Томас Мор, опровергая в своем письме заблуждения протестанта Джона Фрита, писал: «Если бы он сказал, что слова Христа, кроме буквального, могут иметь и аллегорический смысл, я бы с этим согласился .. таким образом мы приходим к постижению духовного смысла слов, помимо того явного, который первично подразумевают буквы. Но, с другой стороны, поскольку некоторые слова Писания могут быть поняты только как аллегория, то на этом основании перетолковывать как аллегорию истинный буквальный смысл Писания, как это он делает, есть ошибка. Если действовать таким образом, то Писание .. может утратить силу своего воздействия» . История развития западного хри-стианства показала, что опасения Мора были не напрасными.. Мак-Люэн видит в этом новое видение Писания в печатную эпоху: «Фрит воспринимает все Писание как непрерывное, лишенное различий гомогенное пространство, т.е. именно так, как оно представлено в новой живописи. По-видимому, новая гомо-генность печатной страницы стимулировала, с одной стороны, бессознательную веру в действенность печатной Библии даже в большей степени, чем авторитет устной церковной традиции, а с другой – потребность в ее рациональном критическом изучении. Дело обстояло так, словно печатный текст благодаря свойству точной воспроизводимости обладал гипнотической властью, создававшей впечатление независимости книги от чело-века» .
Беда этой эпохи в том и состояла, что перестали четко различать букву и дух, поэтому наивно полагали, что, воспроиз-водя печатную букву Библии, воспроизводят и ее дух. Спустя 500 лет не так просто понять, откуда взялась эта волшебная вера в магическую действенность произведений печатного станка. Понятно только одно: вера в действенность механического распространяется и на прочтение Библии;. Ищут волшебный ключ, мгновенно открывающий все замки естественным и рациональным образом, например: все Писание должно трак-товаться буквально – а как еще должны рассуждать люди, заворо-женные печатными буквами? Иногда думаешь, что именно такой буквализм породил своеобразное «причастие Писанию» у протестантов: «съедание книги» в Апокалипсисе как мистическое приобщение к божественной мудрости, в печатный век превратилось при буквальном толковании чуть ли не в настоящее поедание бумажных страниц Библии, - читают Библию, и думают, что от этого автоматически Бог прямо с ее страниц оказывается внутри читающей души, - если Бог внутри бумаги и печатных знаков, то, видимо, придется «есть» Писание?! Этим, однако, Пи-сание можно уничтожить.. О разложении Библии в протестантских сердцах можно говорить очень долго.. При этом само Писание, как известно, предупреждает о том, что буква убивает, а животворит дух. Времена реформации ждут животворения от буквы, а получают только хаос смерти. Можно вспомнить, как Иосиф Брод-ский говорил, что он предпочитает писать стихи на бумаге, но не печатать их на машинке, ибо тогда возникает иллюзия, что получилось то, что давно не получалось: такова магия напечатанного. У протестантов это ощущение существует уже несколько столетий: напечатанное Писание – это и есть то, что «получилось» в то время, когда у других ничего «не получается».
Рукописные Библии католиков кажутся сомнительными из-за ошибок переписчиков, - они ведь не предохранили от искажения католическую традицию; это же касается и устного предания, которое легко может превратиться в «испорченный телефон»; то ли дело Библия напечатанная, где фактор людского субъективизма почти что исключен, - протестантам кажется, что это и есть сфера божественного, на которую не влияют человече-ские мнения. Увы, здесь не понимают, что Предание Церкви – в богообщении, в Духе Святом, а не просто в «рукописном» и «устном». Точная воспроизводимость печатного библейского текста не предохраняет от духовных ошибок: как характерна эта вера реформаторов в том, что отсутствие типографских ошибок гарантирует и отсутствие вероучительных искажений! И потому порой кажется, что весь протестантизм – это одна большая опечатка, но сделанная не на бумажных страницах, а в духе, мутация христианской духовности, т.е. ересь – мистическая опечатка в Предании, в опыте общения с Христом, которое неизбежно заполняется собственным субъективизмом, произволом. Протестантам казалось, что католическую церковь оставила благодать, - стало быть, она улетучилась из рукописных Библий и остальных духовных книг; печатная Библия представлялась такому сознанию единственным средством защитить церковь от «исчезновения благодати»: как будто печатные буквы могут удержать благодать Божью! В этом случае печатное Писание призвано как бы «удержать» Христа в церкви, чтобы Он не покинул ее, как Он покинул «папистскую церковь». Отсюда и все тенденции к обожествлению Библии, на которую переносятся те чувства, что католики испытывают к папе: пусть все ошибаются, но папа безошибочен; у протестантов безошибочна Библия, и она вместо Христа должна вести церковь ко спасению. Забывают, что Библия безошибочно указывает путь только для тех, кто испытывает истинное общение с Господом. Иначе можно легко утонуть в адской бездне «буквализма» или «символизма» толкований..
Тезис об абсолютном буквализме Писания у протес-тантов, легко оборачивается в атеистическую эпоху своим анти-тезисом: все Писание аллегорично и «мифологично». В средние века за буквой Писания пытались узреть истинный смысл, кото-рый далеко не всегда совпадает с буквой, и уразумение которого дается пребыванием с Творцом Писания: так читали Писание. Теперь же в букве видят тождество духу, и потому нет нужды изо всех сил стремиться сообразовывать свою жизнь с Богом: эти желания постепенно погаснут в человечестве. Раз опыт божественного отныне не нужен для прочтения Библии, то на смену ему тут же приходит человеческий опыт. К чтению Библии применяются приемы литературной критики, которую со временем стали именовать библейской критикой. Сегодня не может не быть очевидным тот факт, что такое чтение разрушает Писание, но не только его, а и любую книгу. Поэтому не стоит удивляться таким, например, трактовкам Писания: «Песнь Песней описывает любовников, сексуально наслаждающихся друг другом в саду. Они не стыдятся» . Да, протестантские авторы этих слов действительно не стыдятся, коль скоро приписывают Библии такой смысл. Интересно, стыдились бы они, вынося на публичное обсуждение собственные сексуальные действия в саду?! Такие интерпретации возможны только при утрате божественного. Бог застал протестантов в райском саду, но они и там способны думать только о наслаждении в свете собственной «оправ-данности». При этом они по-прежнему не стыдятся..
В современную эпоху анализ Библии сменился лите-ратуроведением. Такое прочитывание текста порождает опре-деленные проблемы именно из-за утраты священного измере-ния. Можно сколь угодно долго посвящать свои литературовед-ческие изыскания творчеству Достоевского, например. Но если ты никогда в жизни не испытал «опыта Достоевского», буквально не живешь в его мире, то какова цена подобных исследований? Сегодня основательно забыто, что за буквой скрыт дух, причем этот дух позволяют раскрыть не столько научные приемы (хотя их никто не отрицает), сколько приобщение духу автора. Нет, я не призываю к коллективному спиритическому сеансу для общения с духом Достоевского. Также, для ознакомления с опытом Достоевского я не зову к убийству старушек, собственного отца, или к проигрыванию огромных сумм в казино. Однако, если Федор Михайлович счел нужным написать о борьбе Бога и дьявола в сердцах людей, то люди, не пережившие этого опыта, мало что могут сказать о его творчестве. А истинное понимание смысла этой вселенской борьбы добра и зла как раз и запечатлено в Книге книг и в универсальном опыте Церкви. Иначе получается навязывание русскому писателю собственных мифологем, как, например, в статье Фрейда «Достоевский и отцеубийство», или у марксистских авторов, во всем видящих эксплуатацию и классо-вую борьбу. Повторюсь, это не означает, что «светское» литературоведение не имеет никакого смысла; скорее, это значит, что подобное отношение к творчеству Достоевского (и не только его) не касается подлинных глубин, метафизической бездны, если игнорирует сакральное.
Мак-Люэн пытается проследить непосредственное влияние печатного текста на устранение традиционной са-кральности слова. Одна из глав его книги сформулирована в виде следующего вопроса: «насколько тиражированный печатный текст сумел заменить тайную исповедь?» . Ответ очевиден для автора, да и для многих: «исповедь как форма частного самоосуждения превратилась в форму публичного разоблачения других» . Т.е. личный текст, вынесенный на тайный суд Церкви с тем, чтобы превратиться в текст прощения, произносимый от лица Бога, теперь заменяется текстом, где все перевернуто с сатанинской последовательностью; отныне торжествует антиисповедь, смысл которой в том, чтобы не раскаиваться самому, но обличать других, заставляя их оправдываться. Отсюда новый феномен в печатную эпоху: наряду с книгой появляется газета, которая постепенно затмевает ее. Еще бы: газета в отличие от книги ежедневна, и позволяет каждые сутки смотреть в замочную скважину, осуждая при этом грехи других, и чувствуя себя обладателем некоей тайны, что так возвышает над остальными. В Библии грехи обличают Бог или Его святые, а здесь – грешники самовольно берут на себя функцию обличать всех и вся. Не раз уже отмечалось, что журналисты сегодня с успехом заменили религиозных пророков древности: только пророкам для вдохновения нужен был Бог, а журналистам хватает собственных страстей.
Тайная исповедь призвана преображать человеческое бытие, вводя его в атмосферу божественной любви. Газете нужно вскрывать изнутри человеческое существование, осуществляя философию «грязного белья», кухонных сплетен. Кто-то из писателей 19 века назвал чтение утренней газеты молитвой современного человека. Так было: текст молитвы читают Богу, чтобы спасти себя и других; текст газеты читают себе, чтобы не думать о спасении себя и других, чтобы развлечься в океане ин-формации. К тому же, газета чаще всего не предполагает ничего, кроме буквального смысла, и требует все меньше и меньше духовного напряжения для ее понимания. Газета на удивление «не сакральна»: только представьте, что Библия была бы издана в виде газеты, - как это было бы ужасно! Это было бы неприятно даже брать в руки.. Сегодня газету заменил Интернет. Изменилась и сама книга, приобретя призрачную плоть электронных очертаний. Наряду с этим обрела зримые черты и аудиокнига. В средние века человек слушал на литургии чтение Библии, чтобы придти в божественное присутствие. Сегодня человек слушает чтение книги (скорее всего, это не Библия), чтобы погрузиться в собственные мысли, и не думать о Боге или чем-либо «метафизическом». Другой вариант приобщения к аудиокниге – не думать вообще ни о чем, не быть в зависимости от книги, как это было в печатном варианте, когда она все-таки привязывала к себе, не выходит за пределы себя, но возвратиться в собственную утробу, где часто - ад. Т.е. в прежнюю эпоху погружение в чтение Библии преследовало цель сделать человека богоподобным. Век печати старался разрушить эту цель, но не вполне удачно; электронный век стремится сделать человека все менее «человекоподобным».
Герой романа Виктора Гюго «Собор Парижской Бого-матери» Клод Фролло как-то сказал: это убъет то. Подразуме-валось, что печатная книга убьет храм как источник божественных знаний, причастие несотворенной премудрости уступит место мудрости, созданной человеком только для себя. Сегодня мы наблюдаем следующий этап этого процесса десакрализации: компьютер убивает книгу. В настоящее время «читать с экрана» становится все более привычно, чем «читать с листа». Это означает, что ощущения от чтения книг стали иными. Книга стала значительно более «бесплотной». Уменьшение толщины страниц отражает уменьшение духовной глубины: не всегда это касается самих книг, но, скорее, их восприятия. Рукописная книга оставляла ощущение духовной мощи, таинственной недосказанности, - было ясно, что ключ к ней не в ней самой, но за ее пределами, - в божественной трансцендентности. Библейская рукопись – воплощенный призыв к божественному. В рукописной Библии чувствовалась мистическая душа; в изобильных зигзагах рукописной плоти ощущалось излияние благодати, пророческое воспарение над бездной мира. Но вот появился типографский шрифт, - и повеяло новым духом. Новые очертания букв оставляют ощущение законченности, завершенности. В них не чувствуется «прыжка в сверхъестественное». Напротив, явственно стремление оторваться от небес, «законсервировать» божественное в тексте, поймать, уловить благодать при помощи новой технологии.
Свинцовая сущность новых букв пытается удержать трансцендентное в собственной конфигурации, не выпустить его из бумажного пространства. По этому поводу Мак-Люэн приводит такую цитату: «Когда слова обретают письменную форму, они .. становятся частью визуального мира .. они становятся статическими вещами и как таковые теряют динамизм, присущий звучащему слову вообще .. они почти полностью утрачивают элемент личной обращенности» . Но рукописная традиция, при всех недостатках, еще хранит божественную динамику и личную обращенность, - потому так таинственно-торжественно литургическое чтение Писания в храме; в то же время печатный текст уже статичен и потому «замораживает» мистическое. Плотность книги в этот век уменьшается, как уменьшается и плотность храмового тела протестантских церквей. Средневековые храмы воспаряют к Богу – они рукописны; протестанты снижают эту «воспаренность», а затем и вовсе уничтожают ее, превращая храм в механическое здание, ничем не напоминающее что-либо «сакральное». Это – явный аналог печатной Библии. Электронная книга полупризрачна, что сим-волизирует почти полное отсутствие в храме в нынешнем мире. Таинственность окончательно покидает книгу, как ранее таинства покинули протестантское богослужение. Из книги уходит душа, поскольку у нее почти нет тела; это у же не просто статичность, а сверхстатичность; печатная книга еще должна была развивать динамизм индивида, но теперь ее электронная версия призвана окольцевать личность своей статикой, не дать ей сдвинуться с места и броситься к Богу, замкнуть ее в своем одиночестве, и, следовательно, нивелировать личность совсем. Прежние варианты книги, пусть и в разной степени, воплощали присутствие; сегодня электронные издания воплощают черную дыру отсутствия, в которую они зовут читающего.
Таким образом, чтение радикально изменилось со времен рукописных книг. Тогда речь могла идти о мистическом, душеспасительном чтении, что метафорически выражалось в «съедании сакральной книги». Печатные книги читались более рационально, удовлетворяя различные потребности человече-ства. Ныне электронные, да и печатные книги чаще всего про-глатываются – это fast-food, книги от Мак-Дональдса. Это рас-пространяется и на библейские издания: все больше можно видеть Библии, которые уже на уровне шрифта и обложки ничем не напоминают что-либо священное. Возразят: форма не главное, главное - содержание; кто же спорит! Вот только отказ от са-кральной формы у наследников реформации очень часто приводит к отказу и от сакрального содержания. Здесь побеждает все та же идея доступности, захватившая мир в эпоху печати. Распространилась эта идея и на переводы Писания. Достаточно привести для примера Good News Bible - один из тех переводов, где стремление «секуляризировать» Библию доходит порой до крайних пределов. Видимо, предполагается, чтобы, читая Библию, человек не «напрягался», и видел в ней текст, наподобие газетных или телевизионных сообщений. В данном случае печатная Библия нисходит до уровня тинэйджеров: пусть примитивно, зато доходит до каждого, и легко «проглатывается» - так американские евангелики всегда оправдывают собственную бездарность. Все-таки печатная книга часто была призвана воз-вышать человека, пусть и не в божественном плане. Нередко предполагалась более или менее достойная цель написания и распространения данной книги. Она еще куда-то звала. Но вот мы видим, что книга большей частью снизилась до уровня самой серой массы: такие книги имеют быстрорастворимый вкус, - никто не может внятно объяснить, что в них нравится, и никто не будет читать их во второй раз; однако они оставляют ощущение, что нечто прочитано, и ты как будто обретаешь иллюзию чего-то важного и необходимого, т.е. ощущения жвачки для скота, единственное предназначение которой – набить желудок, и быть извергнутой вон. Такие книги никуда не зовут, и потому читать их очень удобно – для этого можно не вставать с дивана или со стула.
Я не думаю, что бумажную книгу так скоро похоронят. Ведь остались же храмы после появления печатной книги. Ос-тались, только люди со временем стали реже их посещать, да и ощущения сакральности поубавилось; возникло все большее дистанцирование от божественного присутствия; так и печатная книга постепенно оттесняется на второй план, - уменьшаются тиражи книг (хотя общий тираж вряд ли), люди все меньше читают. Человек пожирает электронные книги, или, быть может, они пожирают его, превращая в свой образ и подобие. Проблема не только в том, что люди меньше читают «хорошие книги»; увы, но сегодня, даже читая Достоевского, человек все менее склонен изменять собственное бытие в том направлении, которое русскому писателю представлялось истинным – в направлении Христа. В век реформации таинства перестали быть таинствами, храмы – храмами, а сегодня книга перестает быть книгой, и чтение – чтением. Читают не для того, чтобы что-то прочесть в своей душе, но чтобы уничтожить такое чтение. Это означает, что приближается последнее чтение в жизни нынешнего человечества – чтение книг Суда в Апокалипсисе.