Я торопливо поймал голову «духа» в прицел и выстрелил. Вот ё... промазал! Чертыхнулся – как ни крути, а из снайперки это у меня первый, и вот, промахнулся. Так, спокойно... Дышим. Дышим и ждем. Камень небольшой. Спрятаться за ним можно, но только скорчившись. Поэтому ждем. Дышим и ждем. Там он ,голубчик, и деться ему некуда. Высунется.
Удивительно, но я успокоился и отстранился от всего лишнего: есть я, есть перекрестье моего прицела, есть камень, за которым враг, и я знаю, чувствую, что душману там, за камнем, сейчас неудобно и страшно. А я жду, и мой палец на курке расслабленно замер...
Из под камня посыпалась земля – зашевелился, гаденыш? Показалась ступня. На этот раз я все сделал уверенно и четко. Выстрелил в ногу и перенес прицел на другую сторону камня. Есть!
Голова... мой выстрел. «Молодец Серега! - похвалил я себя. - Первая зарубочка... Молодец!»
Азарт... Я прильнул к прицелу, и он, выискивая жертву, заскользил по панораме боя, уже не торопливо, а хищно, не спеша, и, кажется, самостоятельно.
- Еще зарубочка! – Довольная винтовка толкнула меня в плечо прикладом,
- Молодец, Серега!
- И ты, винтовочка, молодец! – прошептал я, благодарно поглаживая цевье.
Азарт охоты... удивительное ощущение. Я нес смерть! И мне это нравилось. Я забирал жизни по выбору, никого не спрашивая, ни перед кем не отчитываясь, с уверенностью в своей правоте. Это пьянило, завораживало и требовало повторения. Прицел винтовки, многократно увеличивая и приближая, добавлял всему происходящему особую остроту ощущений, и мне это нравилось.
Да, сегодня был «наш» день. Все сложилось на редкость удачно, как по учебнику: и караван «хороший», и зажали мы его «наглухо», и «работали» сейчас по нему, как в тире...
- Серега! - голос Ломова в наушнике радиостанции вернул меня к реальности.
- Смотри вправо – лошадь уходит.
- Понял, командир!
Груженая тюками, волоча за собой какие-то веревки, лошадь быстрым шагом уходила по тропинке над обрывом. Я выстрелил, в неё, почти не целясь , слепой не промахнется, да и время терять не хотелось , не интересно. Лошадь вздрогнула, покачнулась, но устояла. Тяжелый груз стал тянуть ее в обрыв, и она, пытаясь удержаться и сопротивляясь изо всех сил, развернулась ко мне боком. Я видел, как она судорожно борется за свою жизнь, напрягается. Но груз тянул неумолимо и ноги лошади, слабея, приседали все ниже и ниже.
Вокруг меня оглушающее трещал бой, да и расстояние до лошади было приличное, но мне почудилось, что я услышал, различил тонкое лошадиное ржание. Вернее, даже не ржание, а крик. Крик страха и боли. Я почувствовал ее, эту боль. И словно очнулся. А прицел услужливо поймал лошадиную морду, приблизил и увеличил ее глаза, и я, стервенея от того, что делаю, выстрелил прямо в них – надо добить... мучается...
Лошадь почему-то не падала – опять промахнулся? А обезумевшие от боли глаза заполнили собой прицел. Мне захотелось зажмуриться, но я смотрел и, нажав на курок, выстрелил еще и ещё раз.
Отчаянным, последним рывком, лошадь попыталась встать на дыбы, но ноги подкосились, и, мелькнув в воздухе передними копытами, она, переворачиваясь через спину, опрокинулась в обрыв.
Лошадь исчезла, но еще долю секунды на стекле прицела держался размытый образ. И мне почудилось, мне показалось, что это был образ человека. Человек падал. Падал навзничь. Падал, широко раскинув поднятые в небо руки...