Признания защитника окружающей среды
Время одуванчика
19 сентября, 2010
“Некоторые видят в Природе лишь уродство или смешные формы… некоторые вообще ничего не видят. Но для человека с воображением – Природа сама есть воображение.” — Вильям Блейк
Я стал “защитником окружающей среды” благодаря сильнейшему эмоциональному отклику на посещение диких мест, отличных от мира человеческого. Этот отклик вызвал целый поток мыслей: о том, что такие места драгоценны сами по себе; что они являются пищей для души; что они хотят, чтобы люди выступали в их защиту от других людей, потому что они не могут говорить на нашем языке (а мы забыли, как говорить на их языке), и потому что мы убиваем их, чтобы прокормить себя, и что мы это понимаем и стараемся что-то сделать – иногда - но убиваем их, потому что голодные, или во всяком случае убеждаем себя в этом.
Не думаю, что сегодня эти мысли разделяются многими. Сегодняшнее движение за сохранение окружающей среды стало очередной жертвой сиюминутной выгоды – так же, как и любой другой аспект нашей жизни, от науки до образования. Сегодня у нас нет эмоционального отклика на дикие места. В моей стране большинство и не знает, где их найти. Мы защитники окружающей среды лишь в том смысле, чтобы поддерживать нечто, что называется “устойчивостью.”
Но что означает это странное, растяжимое как резина, слово? Конечно, оно не означает защиту нечеловеческого мира от постоянно расширяющейся империи Homo sapiens sapiens, хотя некоторые ее представители делают вид, что они заинтересованы в этом (хотя бы для собственного выживания). Поддержание человеческой цивилизации с ее уровнем комфорта (что рассматривается богатыми, как их право), без разрушения “природного капитала”, или “ресурсной базы”.
Другими словами, это всецело антропоцентрическая позиция, скрываемая под маской “спасения планеты.” Не прошло и десяти лет, как эта позиция стала повсеместной. Она провозглашена президентом США и президентом англо-голландской Shell и многими иже с ними. Успех защиты окружающей среды поистине тотальный – но за него надо было заплатить ценой нашей души.
Только углерод
Позвольте привести лишь один пример сделки. Сегодня “устойчивость” относят ко всему, но прежде всего к выбросам углерода и климатическим изменениям. Послушав защитников окружающей среды можно подумать, что в мире остались только эти две проблемы. Бизнес “устойчивости” – это бизнес по предотвращению выбросов углерода. Выбросы углерода угрожают нам масштабным снижением нашего материального процветания. Они угрожают недопустимым ослаблением нашей ресурсной базы и повышают риск потерять природный капитал.
Если мы быстро не решим эту проблему, говорят нам защитники окружающей среды, мы кончим тем, что будем снова штопать носки, выращивать собственную морковку и проводить отпуск в Вестон-Сьюпер-Мэр. Весь ужас, пережитый нашими дедушками и бабушками, снова возвратится к нам. С выбросами углерода следует “порешить” так же энергично, как с пьяным: дать ему бутылкой по голове.
Поймите меня правильно: я не сомневаюсь, что климатические изменения способны остановить человеческую машину. И мне кажется, что это уже происходит, и что слишком поздно что-либо делать, разве что попытаться смягчить последствия. Но я также уверен, что страх потерять комфорт и дары цивилизации настолько парализовал умы защитников окружающей среды, что они забыли обо всем остальном. По их мнению, углерод следует остановить как халифат в средневековой Европе, или все будет потеряно.
Такой инструментальный подход к проблеме “человек-среда” ведет к очевидному выводу: если углерод проблема, тогда “нулевой углерод” – решение. Общество хочет продолжать заниматься своими делами. Поэтому проблему следует решить быстро и любыми способами. Создать достаточное количество энергетических технологий, чтобы генерировать “необходимую” мощность без производства парниковых газов, и не надо будет выключать свет и снижать скорость.
Для реализации этой программы потребуется широкомасштабное освоение планетарной рассеянной энергии: солнечный свет, ветер, гидроэнергия. Это значит, что новые промышленные зоны появятся там, где эта энергия в избытке. К несчастью, эти места расположены в самых диких, самых прекрасных и самых нетронутых ландшафтах. Местах, которые как раз и должны защищаться.
Пустыни, возможно наиболее неприступные для человека ландшафты, будут вскоре заставлены “солнечными панелями” из стекла, стали и алюминия, размер которых будет сравним с территорией некоторых стран;
Горы и долины будут отданы на растерзание ветростанциям и связанными с ними подъездными путями, мачтами, пилонами и проводами;
Океаны, уже забитые пластмассой и теряющие свою подводную жизнь, будут заселены гигантскими турбинами, окаймляющими побережье;
Устья рек будут запружены плотинами ГЭС;
Плодородные земли и тропические леса, самые богатые места обитания на Земле, будут отведены под плантации биотоплива для автомобилей Европы и Америки.
Бизнес-как-всегда
Я говорю об очевидных вещах, но многие делают вид, что не понимают, о чем речь. Речь идет о бизнесе-как-всегда: расползающимся, колонизирующем все и вся. Это последняя фаза нашего бездумного, самонадеянного разрушения дикой, незапачканной, нечеловеческой природы. Это массовое разрушение оставшихся диких мест во имя человеческой экономики. И безо всякого стыда это продолжают называть ”охраной окружающей среды”.
Недавно я написал статью о воздействии промышленных ветростанций (которые вполне в орвелловском духе называют “фермами”) на высокогорные районы Британии. На следующий же день мне пришло сообщение от друга-защитника природы, который заявил, что мне должно быть стыдно за статью, что я ошибаюсь, и – что еще хуже - я опасен. Зачем я оказываю поддержку нефтяной индустрии? Разве мне неизвестно, что изменение климата наносит гораздо больший урон ландшафту, чем ветрогенераторы? Разве я не знаю, что это единственный способ обеспечить заданный уровень выбросов углерода? Разве я не вижу, какие турбины прекрасные? Гораздо прекраснее, чем атомные станции. Для меня “вид” станций оказывается важнее будущего, но это потому, что я эскапист, вышедший из среднего класса, которому давно пора опуститься на землю.
В этот момент мне стало ясно: следующий этап покушения на нечеловеческий мир мои друзья-защитники среды считают “прогрессивным”, “устойчивым” и “зеленым”.
То, что я называю разрушением, они называют “широкомасштабным решением”, “реалистическим подходом”. Он согласуется с человеческой природой и рынком, а это, как мы теперь знаем, одно и то же. У нас нет времени на “романтику” в отношении лесов и полей. Надо уменьшать выбросы, и цель оправдывает средства.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять: весь этот разговор в отношении “устойчивого развития”, на самом деле, то же агрессивное стремление освоить дикие места. Только сейчас это более сложное уравнение, позволяющее поверить, что все будет по другому. Прокладывать шоссе через долину – плохо. Строить ветростанции в долине – хорошо. Строить порт в устье реки и уничтожать экосистему – плохо. Строить плотину и гидростанцию в устье реки и уничтожать экосистему – хорошо. Разрушение минус выбросы углерода равно устойчивости.
Меня стали называть “луддитом”, реакционером, романтиком; препятствием на пути прогресса. Я понял, что имею дело с защитниками окружающей среды, не привязанными к какой-либо конкретной среде. Их разговоры были о частях-на-миллион углерода, о рецензировании статей, об устойчивых технологиях, возобновляемых суперсетях, росте зеленой экономики и пятнадцатой партийной конференции. Были кампании за спасение “планеты Земля”, но ничего конкретного, никакой привязанности к какой-нибудь маленькой частичке этой самой Земли.
Место Природы
Еще в университете, влюбленный в радикализм (как это обычно бывает со студентами), я начал читать зеленую политическую литературу. Я обнаружил дикие идеи, с которыми никогда прежде не сталкивался — я буквально чувствовал, как мое сознание открывается. Самым волнующим было слово “экоцентризм” и все, что за ним скрывалось. В нем соединилось все, о чем я думал и что чувствовал. Оказывается, для моих чувств существовали слова, о которых я и не подозревал; одних они приводили в восторг, других в ужас.
Самым близким экоцентризму был Вордсворт в шестом классе, и я начал теперь понимать, что скрывалось за всеми его стихами о пастухах и девушках по имени Люси. Он был родственной душой! Он чувствовал любовь и страх перед горами, он верил, что у скал есть душа, что “Природа не подводит никогда влюбленные в нее сердца” (хотя это звучало для меня чересчур оптимистично). Пантеизм был еще одним новым для меня словом.
Тогда я стал называть себя “экоцентристом” (в противоположность эгоцентристу). Это звучало вызывающе, хотя бы потому, что перекликалось со словом “эксцентричный”. “Я был экоцентриком, потому что не верил — никогда не верил — что люди занимают центр мира, и что Земля – это площадка для их игр, что у них есть право делать все, что им нравится, или даже то, что они считают важным.” Я был уверен, что мы часть чего-то большего, что имеет такие же права на мир, а мы нарушали эти права.
Меня всегда преследовали эти мысли и я их стыдился. Мне всегда казалось, что древесная кора не уступает по красоте портретам Моны Лизы, и что закаты в субботний вечер интересней субботних телевизионных передач. Мне казалось, что то, что волновало меня больше всего, нельзя объяснить с позиций тех, кто обвинял меня (и продолжает обвинять) в наивности.
Долгое время меня уверяли в том, что все эти чувства в лучшем случае очаровательно наивны, в худшем – ретроградны и опасны. Позже эти обвинения обставлялись знакомыми ярлыками вроде: романтик, луддит, ретроград и т.п. Но я был убежден в своей правоте. Я был молодым, яростным радикалом, и я собирался спасти мир.
Истинная охрана окружающей среды
Я вспоминаю с любовью, ностальгией и чувством благодарности дорожные протесты в середине 90-х, в которых мне довелось участвовать, за все то, что я видел и делал. Но сегодня я понимаю, почему мои заметки об увлечении охраной окружающей среды утомляют даже моих лучших друзей. Это было время, когда охрана окружающей среды была настоящей. Участвующие в ней люди были, как и я, экоцентристами: они не считали, что “окружающая среда” где-то "там”, отделенная от людей, предназначенная для использования или разрушения, или сохранения, в зависимости от прихоти людей. Они считали себя частью “среды”, они были в ней, из нее.
Во всем этом было нечто вордсвортовское: защищать деревья только потому, они деревья. Жить под звездами, под дождем, под дубовыми деревьями, в хаотических, загадочных туннелях под ними, в самой почве, как кролики или барсуки. Мы были привязаны к месту; к настоящему месту, которое любили и которое выбрали для защиты. В этом не было никакой теории, только действие, а еще больше – простое бытиё. Жить на месте, знать его, защищать его. Это была охрана окружающей среды в чистом виде, и люди любили землю сердцем так же, как и головой.
Прошли годы, и многое изменилось. Перемены я заметил не сразу, но потом они оказались повсюду. Экоцентризм — т.е. попросту любовь к месту, кротость и чувство принадлежности — все это отсутствовало в разговорах “зеленых”. Вместо этого разговор шел вокруг двух тем. Во-первых, был брошен клич: “спасем мир с помощью ветростанций”; старое обличье в новой маске. Другой темой было мрачное предсказание нарастающего грохота марширующих сапог пятой колоны.
Охрана окружающей среды, которая в своей первоначально чистой форме не была запятнана политикой справа и слева, и рассматривала экономический рост и промышленность (так полюбившиеся правым и левым) как основную проблему, оказалась поглощенной бездонной пропастью “прогрессивно” левых. Неожиданно люди подобные мне, выступавшие за березы, холмы и рассветы, оказались вежливо (а подчас и не очень) отодвинуты в сторону теми, кто принес “классовый анализ” в зеленую политику.
Все эти разговоры о природе, как оказалось, были буржуазными, прозападными и неконструктивными; были самолюбованием среднего класса, а нет ничего хуже самолюбования среднего класса. У рабочих нет времени на подобные мысли (хотя никто не позаботился напомнить рабочим о том, что они - лишь пушечное мясо в политической войне). Это были разговоры правых. В конце концов, Гитлер тоже любил природу и был вегетарианцем. И вообще, вся эта охрана природы глубоко “проблематична.”
Убежище для разочарованных социалистов
Но я был больше занят другой проблемой. В результате почти глобального провала левых за последние несколько десятилетий, зеленая политика быстро превращалась в убежище для разочарованных социалистов, троцкистов, марксистов и их попутчиков, больше не веривших ни в коммунизм, ни в Рабочую партию, ни даже в Джорджа Галлоуей, и увидевших в зеленой политике многообещающий громоотвод. Они сгрудились вместе со своими знаменами “Остановим войну” и пестрыми шарфами в знак солидарности с Палестиной и внесли новую струю.
Теперь охрана окружающей среды больше не занималась дикой природой, или экоцентризмом, или нечеловеческим миром. Вместо этого, на повестку дня вышли (человеческая) социальная справедливость и (человеческое) равенство и (человеческий) прогресс, и их реализация без ухудшения (человеческой) ресурсной базы, которую мы, наивные и проблематичные, раньше называли “природой”. Вдруг никогда не прекращающийся экономический рост опять стал хорошим: ведь бедным надлежало стать богатыми, что было их правом. Чтобы замкнуть круг (для тех, кто все еще мыслил в терминах круга), было сказано, что “(человеческая) социальная справедливость и экологическая справедливость идут рука об руку” — предположение настолько странное и ошибочное, что его следует отнести к разряду благих пожеланий.
Неожиданно, поддержка глобального населения в 10 млрд человек перестала быть проблемой, и всякий, кто думал по другому, объявлялся пособником фашизма или расизма, или гендерной дискриминации, или ориентализма, или эссенциализма, или другой подобной идеологии. ”Настоящей проблемой” оказались не отношения человека с нечеловеческим миром; а богачи, банкиры и капитализм. Их следовало разрушить путем маршей, протестов и голосования за маргинальные партии и расчистить путь “экосоциализму”: странному объединению понятий, гарантирующих неприятие 95% населения.
Я же возражал, потому как считал, что охрана окружающей среды это скорее задача правых партий, чем левых, или потому что сам был правым (Но я им не был. Сегодня я скорее отношусь ко всяким партиям с разочарованием и беспристрастием). И я понял, что существует по крайней мере одна причина, по которой красные колонизировали зеленых. Современная охрана окружающей среды частично происходит из движения за сохранение дикой природы в начале 20-го века, за счет коренного населения.
Изгнание аборигенных племен с их земель и устройство на их месте национальных парков с целью создания фиктивной “нетронутой природы” одно время было широко распространенной практикой, от Африки до США. И в самом деле, Гитлера тоже можно рассматривать как защитника окружающей среды, а истоки, которые питают некоторые зеленые теории, питали и других неприглядных личностей (факт, который некоторые идеологи любят приводить, чтобы уколоть зеленых; здесь надо бы им напомнить, что идеи равенства и справедливости вдохновляли Сталина и Пол Пота).
В этом контексте необходимо признать, что охрана окружающей среды естественным образом сочетается с идеями справедливости и благородства, но относится к людям точно так же, как ко всему живому на планете. И это понятно, поскольку “Природа” никогда не существовала отдельно от людей. Мы – это Природа, и зеленый проект всегда направлялся на то, чтобы мы лучше осознали себя ее частью, чтобы научились жить, понимать и уважать ее, чтобы нашли в ней свое место.
“Спасти планету”
Поэтому для сдвига влево у зеленых были основания, точно также как были основания для зацикливании на выбросах углерода. То, что человечество сделало с планетой стало настолько очевидным, даже для тех, кто от этого выиграл, что стало невозможным не прислушиваться к зеленым. Сегодня в каждой газете, на каждом корпоративном сайте, в каждом выступлении политика, на каждой этикетке на вас обрушивается пропаганда о необходимости “спасения планеты”. Но в этом есть какая-то поразительная глухота; какие-то бессмысленные телодвижения. Этот сдвиг, этот пакт, возможно, имеет слишком дорогую цену.
И мы сейчас платим эту цену. Странно-цепкие движения обанкротившихся левых, с их классовым анализом водопадов и свежего воздуха, и бригады менеджеров с их карбон-убер-аллес проникли в движение зеленых и выстроили его под свои цели. Сегодня уже речь не идет о смехотворной красоте кораллов, или об утреннем тумане на лугу. Экоцентризм забыт. Никто не говорит о восстановлении контактов между сверхцивилизованным народом и миром за окошком, о жизни на земле, об уважении мира ради самого мира. Никто не нападает на самовлюбленный пузырь цивилизации.
Сегодня охрана окружающей среды замкнулась на людях. Это утешительный приз для троцкистов, и в то же время, по едкой иронии, придаток гиперкапитализма, “зеленый свет” для его серебристого внедорожника глобальной экономики.” Сегодня это инженерная проблема; ее решение необходимо тем, для кого вид диких Пеннинских гор вызывает не высокие чувства, а мысль об утерянной возможности использовать возобновляемые источники. Сегодня надо спасать цивилизацию от нее самой; отчаянная попытка предотвратить ярость Геи дабы спасти коффи-шопс и броудбенд коннекшнс. Наша последняя надежда.
Это, конечно, обобщения. Охрана окружающей среды точно так же приспосабливается к ситуации, как социализм, анархизм или консерватизм, и способна генерировать ядовитые внутренние разногласия. Многие, называющие себя “зелеными”, не имеют дело с мейнстримом. Но здесь я говорю именно о мейнстриме зеленого движения. Так его видит большинство, хотя не все с ним соглашаются. На такое принижение зеленых конечно есть причины. Но какими бы они ни были, они ведут в тупик, с перевернутыми мусорными ящиками, разбитыми лампочками в подъездах и бездомными собаками, очень голодными, между прочим.
Что же делать? Наверное, ничего. Вероятно, можно было предположить, что утилитарное общество приведет к утилитарной охране окружающей среды, и что зеленые не смогут долго продержаться вне установленных политических бункеров. Но для меня, это уже не имеет значения. Это уже не мое. Я не могу мирно сосуществовать с людьми, которые пожирают землю во имя своего спасения. Я не могу говорить на языке науки без соответствующей поэзии. Я не могу говорить бесстрастно о спасении планеты, т.е. о спасении собственной жизни от надвигающихся несчастий.
Рядовой солдат Империи
Как и все, я рядовой солдат империи. Я имею в виду империю Homo sapiens sapiens, протянувшейся от Тасмании до Баффиновой Земли в канадском арктическом архипелаге. Как и все империи, она построена на экспроприации и эксплуатации, и как все империи она прикрывается моралью и долгом. Когда мы превращаем дикую местность в сельхозугодья, мы говорим о нашем долге перед голодными. Когда мы возводим ветро-промышленность в диких местах, мы говорим о нашем долге остановить перемены климата. Когда мы протыкаем китов гарпунами, мы говорим о нашем долге перед наукой. Когда мы вырубаем лес, мы говорим о нашем долге перед экономическим развитием. Мы изменяем атмосферный состав целой планеты: половина населения в это не верит, половина немедленно ищет новые машины для обращения процесса вспять. Так работают империи, в особенности, когда начинается их распад. Отрицание очевидного, разложение, ярость, страх.
Окружающая среда – жертва этой империи. Но “окружающая среда” — удаленное и пустое понятие — не существует. Существует воздух, вода, существа, которые мы оставлем бездомными или убиваем, существуем мы тоже. Мы – эта окружающая среда; мы в ней и из нее, мы ее создаем и живем в ней, мы - фрукты и почва и деревья, и то, что приходит к корням, и к листьям. Мы сделали из себя рабов в поисках свободы, и когда цепи начинают больно тереть, мы предсказываем появление нового, более удобного дизайна.
У меня нет ответа, если под ответом понимаются политические системы, лучшие машины, способы радикального сдвига сознания. Все, что у меня есть – это личная убежденность, построенная на чувствах, откликах, уходящих к болотам северной Англии и рекам южного Борнео, в том, что теряется нечто очень большое. Что мы представляем собой людей, одновременно пустых и набитых всяким дерьмом, и что мы будем продолжать набивать себя дерьмом, пока еда не станет вываливаться из нас, и если за столовыми мы превратим землю в пустырь, мы всегда найдем этому оправдание, потому,что мы - люди.
Что мне делать со всеми этими бесполезными чувствами в мире, в котором все устроено для того, чтобы извлекать пользу ? Эти чувства не дают “решений.” С их помощью не построишь новые эко-дома, не уберешь углерод из атмосферы. Это нечто “заоблачное”, такое же непригодное для нашей современной жизни как новолуние или кельтский фестиваль. Его легко проигнорировать, легко отрицать, как места, вызывающие прилив чувств, как мир за пределами пузыря, как людей, видящих его краткие вспышки за темной полосой холмов.
Ну, ладно; отрицание, тривиальности, спешка взрослого населения. Все это хорошо, но без меня. Я выхожу из игры, я не буду больше принимать участие в кампаниях, в маршах протеста. Я перестаю спорить. Не буду обсуждать самое необходимое, не буду делать ложных предположений. Я больше не буду писать. Я ухожу. Я пойду пешком.
Я совершу паломничество, чтобы найти то, что оставил в джунглях у потухших костров и в уголках своего сердца; я растерял многое после того, как в попытке спасти мир разделил его на части; я был слишком занят его спасением. Я буду слушать ветер и искать у него подсказки. Оказывается у меня еще много времени, больше, чем я думал. Я пойду за песней и попробую разобрать ее слова, и может быть вернусь в один прекрасный день. И если мне повезет, принесу с собой охапку свежих рассказов, которые разбросаю словно семена по всему уставшему и озлобленному континенту.
[Примечание редактора:] Здесь приведена сокращенная версия полной статьи, оригинал которой можно найти в он-лайне на Open Democracy.
_________________________
Об авторе: Пол Кингснорт – профессиональный писатель и редактор, проживающий в Великобритании. Работал в газете The Independent ; был редактором opendemocracy.net; и помощником редактора журнала The Ecologist. Он также поэт-лауреат и почетный член Lani tribe of New Guinea. Первая книга Пола, One No, Many Yeses (Simon and Schuster, 2003), исследование анти-глобалистского движения, была опубликована на шести языках в тринадцати странах. Вторая книга, Real England, опубликована Portobello Books в 2008 г. Он является одним из основателей Dark Mountain Project в 2009 г.
Перевод версии, опубликованной в он-лайновом журнале Dandelion Times 20 августа 2010 г. http://blogs.stuzog.com/ru/?p=645