26.
Со слезами на глазах.
- Товарный вагон с гробом уйдёт ночью. Или утром. Мне обещали, - инструктировал меня Дудник. – Едешь сегодня вечером в Мурманск. На товарную станцию. Узнаёшь всё у военного коменданта. Вот тебе сопроводиловка. И требуешь не задерживать груз, охо-хо, нашего Сокола, чтоб быстрее везли.
Прервался. На меня как-то странно поглядел. Оценивающе. А чего? Не в первый же раз увидел.
- Учти, - продолжил майор, - хлопотно и тяжело будет. Сокол к тебе нормально относился. Теперь ты. Постарайся. Узнаешь до какой станции узловой отправят из Мурманска – берёшь туда билет. На скорый. И так до Запорожья.
А вот теперь-то я и почуял, что за хлопоты меня ждут на всех станциях могучего Советского Союза. Это ещё надо добраться только до Запорожья. А там…
Как угадал, мои мысли Дудник:
- А дома у него будет ещё тягостнее. Родственники замучают. Отмалчивайся. Погиб при исполнении. На учениях. И всё. Но деликатно. Должен смочь.
Я уже замолчал. Но это было не всё. Майор продолжил:
- Но это ещё не всё. В Запорожье пойдёшь сразу же в городскую комендатуру. Доложить. Покажешь предписание. Тоже будут пытать. Ещё сильнее. Стой на своём. При исполнении. Уяснил? И главное: Добейся у коменданта траурного караула. Сможешь – и оркестра. Теперь всё.
Дудник шумно вздохнул. Ему, вроде, как и полегчало. Если инструктаж был таким изнурённым, то в Запорожье меня будет ждать целая «сеча».
Рассказал друзьям о предстоящем нынче скорбном путешествии. Повздыхали.
Борька очень посочувствовал:
- Тебе выпивать исключено категорически. Только этим советом и могу помочь. Мы наверное не будем тоже. За компанию. – И сам удивился. – Вот не думал, что по такому грустному поводу, буду призывать не пить.
Мишутка углубил этот тезис:
- И присоединяюсь и предлагаю заверить Вадю: до твоего возвращения терпеть будем. А ты прикинь-ка: чего это будет нам стоить? И пусть тебя это поддержит. Вернёшься – помянем Сокола вместе.
Гришка ни на грамм не отклонился от общества:
- Не о чем даже и говорить, старичок. Ну, совершенно. Малёк придёт из Заполярного, я и ему не дам. Будь спок: пьянкам коллективным – не бывать. Разве тайком когда. В туалете.
Подошёл Белоус, запыхавшись:
- Не уехал ещё? Боялся опоздать. У вас ведь никто подобных горьких поездок не совершал. А у меня, там, комбат ездил однажды. Передам чуток из его опыта: не пытайся «проталкивать» вагон. Дохлый номер. Даже если б ты в нём поехал. Изобрази в Мурманске суету. И всё. Пусть Сокол нас простит. Да ты сам вспомни! Как вёз РЛС. И
сам ехал и трёх автоматчиков вёз. Ускорило это тебе дорогу? То-то же. Вернёшься – отрапортуешь.
Успокоили меня однополчане. Ну, а что Дудник? Любой на его месте «накачивал» бы также.
Да всё он знал. Не зря ж так проникновенно всматривался в меня. Не такого уже зеленоватого лейтенанта, но по сравнению-то с ним…
Военный комендант поднял на меня усталые слипающиеся глаза. Выслушал тоскливо.
- Знаю прекрасно, что вам приказано. Не вы первый, не вы последний. Можете сидеть здесь сутками. Около меня. Мы оба не узнаем, куда дальше ваш вагон двинется. И когда.
Старался пролезть к нему в окошечко:
- Чего ж мне делать-то, а? Товарищ капитан.
- Как всем. Берите до станции назначения. Езжайте, радуйтесь.
- Чему? – не понял я его. Не успел разозлиться даже.
- Да тому, что не вас везут, - сморщился капитан. – Хлопни стакан, лейтенант. Успокойся.
Как выразился мудрый Жванецкий: «У меня с собой - было». На чемоданчик свой кивнул:
- Так может, а?
Капитан скривился в неподдельном отвращении:
- Ой, ни-ни-ни. Уволь, лейтенант. Без меня. Даже слышать не могу.
- А мне, что делать-то, а? Посоветуйте.
- Езжай в Ленинград. А далее, куда там надо? В Запорожье. Можешь в Харькове остановиться. Отдохнуть. Лучше в конечном жди. По утрам справляйся. От родственников прячься. Таким вот образом.
Горячо я капитана благодарил. Бутылку он так и не взял.
С Запорожской комендатуры – началось.
Комендант, полковник, «пытал» меня, наверное, с час. Уходил, приходил. Главный вопрос: «Как погиб?» Стоял на своём. «При вас это случилось?» «Я был недалеко», - только это я и твердил. В конце концов полковника я «перестоял». «Дам вам караул. И прощальный салют. Следите за прибытием тела. Сообщите накануне».
Сказать, что родственники «досаждали» - так лучше не вспоминать. Причём, женщины вели себя очень тихо. Понимающе. А вот мужчины… Хохлы, попросту говоря.
Отец Сокола, старик почти, бывший ответственный работник, очень крепкий, буквально схватил меня за горло: «Где мой сын? Что ты с ним сделал?…» Чёрные кустистые брови. У Брежнева были добрее. В русском обиходе есть пословица: «В каждой избушке – свои погремушки». На украинском, как это будет? «У кажинной хати – свои чего? Цяцки, да?» (Лещ мне, полиглот, так перевёл, вроде. Не помню.)
Он с сыном, оказывается, давно и совершенно был «на ножах». Как потом я понял, по идейным соображениям. Но это ещё были семечки. На другой день появился старший брат Сокола. Он был сторонником отца. Ко мне подскочил и орал в лицо, брызгая слюной:
- Тебя зачем послали, лейтенант? Смирно стоять! Я старший по званию. Должен был ехать с моим братом. Хоть на крыше вагона…
Какого он звания я так и не узнал. Ушёл и больше в дом не заходил.
Потянулись дни ожидания. Ночевал в казарме комендантской роты. Утром и вечером – на «железке». С оглядкой. Чтоб не столкнуться с братцем.
Один раз видел его издалека. Если б встретил одного – не сдержался, пожалуй. Въехал бы в запорожское рыло.
На станции познакомился с такими же ожидающими. С разных концов Союза. На пятый день пришёл вагон. С майором. Клянусь! Я не вру. Какое счастье, что я не успел побежать разносить эту скорбную новость. Раньше на станцию приехали и отец, и брат. На машине брата. Сколько ненависти было в их глазах!
Прибывший покойный майор был из Забайкалья. Оказалось, что он добирался более двух недель.
Наш Сокол из Печенги на славную запорожскую землю ехал больше восьми суток.
Гроб открыли и закрыли. Я шёл впереди процессии. Нёс подушечку с наградами. Были и оркестр и пять ружейных залпов. Какие-то другие родственники силой затащили меня на поминки. Хлопнул стакан. Чувствую: могу дальше отрубиться. Двинул в комендатуру. Отметить командировку. По дороге слёзы душили.
И рванул я в аэропорт. Требования воинские у меня были на "железку". Но что-то я за последние времена слишком паровозами наелся. «Плевать, - думаю – со своих доплачу, в Питер на "ероплане" себе позволю».
Не рассчитал. Конец сентября. С бархатного сезона уйма возвращенцев. В кассе воинской посмотрели косо: и требование на ж/д, и явно «дунувши». У меня было ещё. Пузырь коньяку. Нормального советского. Ничего не поделаешь. «Дай, - думаю, - глотну и на паровоз. Где только?» Вышел из зала ожидания в левую дверь. Оказался на краю лётного поля. Мы тогда ведь очень скучно жили. Ни тебе угонов с похищениями, ни терактов. Одно слово: застой.
Бутыль достал. Примериваюсь откупорить. Идёт летун. Один. Разбитной, молодой, развесёлый. Я его привлёк или пузырь – не суть. Он мне дружелюбно:
- Один будешь или компанию составить?
Я в том же стиле:
- Из горла только. «Ружья» нету, извини.
Хоть и молодой, да глаз намётанный у него, естественно, был:
- Куда путь держишь?
- На север.
- Москва подойдёт?
Я кивнул, не думая.
- Пойдём, артиллерия.
Самолёт был не очень большой. АН с каким-то номером. Точно помню. Или ЯК. С хвоста заходили. По аппарели. Как обычно несколько мест сзади пустовало. Думал присесть.
- За мной, - командовал ас.
Прямиком в пилотскую кабину. Уже выруливали на взлёт. Командир, я знал – всегда слева сидит, не оборачиваясь:
- Кого прихватил? Из чьих будешь?
- ЛенВО. Печенга. Ваш коллега.
Несколько удивившись, обернулся слегка второй, который справа:
- Это, как это?
- Зенитчик.
Контакт установлен. Минут через 20 легли на курс. Сами они рулили или на автопилоте – не помню. Не заинтересовался.
Пузырь открыли тут же в кабинете. Стюардесса, естественно черноокая Галя (с непередаваемым украинским заглавным «Г»), принесла мандарины (невиданная
роскошь!) и стаканчики. Не забыла и себя. Шлёпнули тут же. Я чуть пригубил. Хотя мне требовалось больше.
- К Гале приставать будешь, печенег? – так же дружелюбно поинтересовался Лёха, что «вычислил» меня у аэровокзала. Он оказался бортмехаником.
- Хотелось бы. Извини, Галя, в другой раз. Командира похоронил. Земля ему – пухом.
Пошёл в салон. Заснул мгновенно.
Сейчас вспоминаем это всё с однополчанами. Грустно, трагично.
И не верится. В те времена, в те годы. Форма наша, лейтенантская была пропуском. По нашей огромной стране. Ну, не в Кремль, конечно! А по всем просторам, где жили мы. Обычные, нормальные люди.