Грудь сдавило с такой силой, что у него перехватило дыхание. Он судорожно хватал ртом воздух, но горло сжалось в узкую трубочку, которая не желала пропускать ни глоточка спасительного кислорода. Резко оттолкнувшись от стены, он, натыкаясь на мебель и сбивая по пути стулья, бросился к раздвижным дверям и выскочил на крышу.
Холодный воздух оказался колючим и острым, но через мгновение горло отпустило и он снова смог нормально дышать. Почти нормально, потому что боль в легких жгла его намного сильнее морозного январского воздуха. Фланелевая рубашка, спортивные брюки и шлепанцы на босу ногу не спасали его от неожиданных тридцатиградусных морозов, к которым ни жители города, ни власти, ни техника оказались не готовы. Горожане привыкли к байкам о глобальном потеплении, поэтому шуба стала экзотикой или просто возможностью выпендриться перед согражданами в пуховиках. Власти эти сплетни подогревали, но сами стремились зиму провести в теплых приморских, а лучше – заграничных местечках. А вот техника смотрела и на власти, и на горожан и решила не торопиться. Сейчас мерзли все, а двигатели отказывались работать то ли от мороза, то ли от обиды. Он бы точно обиделся на такое отношение и никогда бы не завелся, если бы был машиной.
Бездушной и бесчувственной машиной. Нет, если бы он был такой штукой, то завелся бы и поехал без сопротивления, вдоволь наевшись бензина или более экономного дизеля. Ему было бы все равно что, кто и как думает о нем, о погоде, о смысле жизни и даже о его сексуальной ориентации. Кажется, сейчас больше нет тем для разговора. Примитив. Даже захотелось разок-другой посмотреть программу Малахова. Не того, целителя, а другого, который и без травок-муравок влезет в голову и все там вывернет наизнанку.
В голову пришла мысль, что ему и правда пора к психиатру. Или на худой конец, к психологу. Так ему советовали друзья-приятели, которые за спиной перемывали ему косточки похлеще всякого платного мозгокопателя. Переквалифицироваться им надо. Посоветовать, что ли? Только вот от помешанного по последним слухам писателя и сценариста получить совет было бы оскорбительно. Если не хуже.
Он поежился, впервые в полной мере ощутив ужасный холод, расправил закатанные до локтей рукава рубашки, пару раз размял уже покрасневшие ладони и оглянулся вокруг. Ему даже в голову не пришло вернуться в квартиру и взять куртку. Он был готов мерзнуть, даже стоять всю ночь босиком на таком морозе, но в квартиру возвращаться не хотел. Не желал. Боялся.
То, что находилось там, за стеклянными дверями мансарды, казалось сейчас хуже ада, хуже чистилища и изощренных пыток. Он посмотрел на распахнутые двери и отскочил от них еще на пару метров, от греха подальше. Даже в груди заболело сильнее при одной мысли о возвращении в пыточную камеру.
Он резко втянул носом колючий воздух и с приятной болью задержал дыхание. Как редко в последнее время он мог наслаждаться свободным дыханием и чистым, кристально вкусным воздухом. Он боялся тесноты своей квартиры на последнем этаже многоэтажки, но еще больше он не желал оказаться один на улице среди толпы, где страшился потерять себя самого намного больше, чем за долгие часы раздумий в одиночестве.
Он только недавно переехал в эту квартиру. Посчитал, что в новостройке с множеством не только этажей, но и подъездов, никто не будет обращать внимание на чудака-неврастеника, в квартире которого круглосуточно горит свет во всех помещениях, даже ванной, туалете и кладовке, куда он ни разу даже не заглядывал. Он нашел себе новое место, но вот мысли и раздумья остались прежними. Только здесь от приступов удушья ему не нужно было суматошно натягивать на себя что-то приличное, чтобы на улице на него не тыкали пальцем и не оглядывались, как на сумасшедшего.
Хотя почему «как»? Он и сам уже был близок к тому, чтобы поставить себе именно такой диагноз. Он до сих пор со стыдом вспоминал, как, задыхаясь и почти рыдая от боли и желания вздохнуть, выскочил сначала в подъезд, а потом и на улицу в одном банном халате, который был еще и завязан кое-как. Под халатом у него ничего не было, но не это так уж тревожило его. Тогда он выскочил на улицу, чтобы спастись, а оказался неодетый, взъерошенный, с покрасневшими от долгой бессонницы глазами, с многодневной щетиной, почти бородой на бледных щеках, с босыми волосатыми ногами. Он до сих пор помнил испуганные, заинтересованные и, что самое противное, любопытные взгляды соседей. Бабушки на лавочке, те самые, которые вечно сплетничали о его матери, которая в советское время стала заклейменной этими же старухами матерью-одиночкой, гулящей особой, жадно разглядывали его тогда, то ли интересуясь тем, что было у него под халатом, то ли причинами бешеного поведения.
С тех пор он старался держать себя в руках. С тех пор? Ему казалось, что прошла вечность, а на самом деле раньше он был обаятельным уравновешенным любимцем фортуны. Но полгода назад все переменилось. И ему пришлось изменить все. Он раньше любил общаться, был сладкоречивым соблазнителем и легкомысленным мечтателем, как о нем отзывались его тогдашние друзья. А теперь он стал истинным ценителем одиночества и даже немного философом. Если бы он продолжал писать, то никто и никогда не признал бы в нем того легковесного романиста, пишущим сценарии для комедий и ситкомов местного производства. Теперь бы он создал что-то фундаментальное и глубокомысленное.
Только он не писал. Он не мог пожаловаться на отсутствие фантазии или творческого запала, но его мозг пульсировал так сильно, что голова разрывалась на сотни мега-галактик каждую секунду. Он почти слышал, как трещит его черепная коробка, которая не выдерживает напора мыслей и чувств, разрывающих его не на две, а на миллион две половинки.
Его мозг жил своей собственной отдельной жизнью, в которой два полушария оказались очень интересными собеседниками и опасными противниками в спорах. Он ходил, спал, ел, пил, мочился, мыл пол, кипятил чайник – и постоянно слышал тот диалог, яростный и гневный или мирный и логичный, который велся в его голове. И даже сейчас, когда стоял и мерз под ночным небом, затянутым мерзкими сероватыми тучами.
«-Кто ты теперь, чудак? – спрашивал его один голос.
- Да он никто! Что ты с ним разговариваешь? – возмущался второй.
- Замолчи! Ему нужно помочь!
- Он сам помог себе полгода назад, когда сошел с ума.
- Он не сошел! Просто у него депрессия.
- Депрессия! Какое дурацкое и непонятное слово. Ты когда-нибудь бы сказал, что у тебя депрессия, когда ты готов орать и материться на каждого встречного, потому что тебя недооценили, забыли, загнали в угол, как дикого и опасного зверя? Тут не депрессия должна быть, а борьба. Он просто слабак, который не достоин моего уважения.
- Тупая башка. Ты часть его! Ты не уважаешь себя.
- Не знаю, не знаю. Может, у него раздвоение личности, и поэтому его хандра меня никак не касается? Может, я часть совсем другого человека? Я просто не представляю, что могу быть составной такого слизняка, как это чучело.
- Я помню его активным и успешным.
- Повезло, ничего не скажешь. Я хоть очутился здесь тогда, когда он поплыл. А ты жил с ним еще тогда, когда он был Ч-Е-Л-О-В-Е-К-О-М! Матерь Божья, как же тебе должно быть погано очутиться после перовых подушек и золотых унитазов сразу в том дерьме, в которое этот мужик по собственной воле загнал себя. Я прямо чувствую, как эта зловонная жижа заливает твой рот и ноздри. Фу, хорошо, что я выше тебя и успею уйти до затопления.
- Ты сам чудак. Какой потоп? Мы же не Библию читаем! Ему плохо. Ему помочь надо, а ты еще больше вгоняешь его в уныние и скорбь.
- Я? Да ты сам доводишь его до этого своими возвышенными душеизлияниями! Я пытаюсь помочь ему, вывести из ложного заблуждения, заставить посмотреть вокруг и захотеть жить.
- Ему не хочется жить, и с этим ничего не поделаешь.
- Ты просто такой же старый пессимист и беспросветный маразматик, как и он. Не хочу с тобой говорить.
- Ну и молчи.
- Ну и молчу.
- Вот и хорошо. Так классно, когда тебя не слышно.
- Если я буду молчать, то кто же будет наставлять вас на путь истинный. Еще чуть-чуть – и он совершит последний шаг…
- Ш-ш-ш, ты что такое говоришь? Не подсказывай ему! Осторожнее со словами!
- А что такого я сказал? Был бы он сильным, я вообще не появился бы в его жизни».
Он тряхнул головой, оставляя голоса в голове наедине. Хорошо, что он жил на последнем этаже и имел выход на крышу. Кажется, он уже думал об этом.
Подойдя к невысокому ограждению крыши, он заглянул за край бездны. Огромная пустота – и мелкие, быстро мелькающие огоньки где-то далеко внизу. Он не сразу понял, что букашки и мошки, ползущие там, внизу – это машины. Вот бы встать на край и полететь прочь от всех бед и стенаний. Отрешиться от боли и бытия, стать птицей, свободной в своих решениях.
Почему природа дала животным тело и инстинкты, а человеку не дала генетической программы развития и поставила на распутье? Он никогда не слышал о животных-самоубийцах, но человеком-самоубийцей ему становиться не хотелось. Хотя там, за гранью, казалось, не было проблем. Пересилить себя, перебороть страх – и шагнуть в пропасть от всех бед. Боль, неизвестность, а потом пустота. И никаких проблем. Хотя никто не знает, что там, за границей бытия. Может, ничем не лучше, чем здесь. Тогда менять шило на мыло не стоит.
- Клара долго руки мыла. Клара долго руки терла. Клара долго не забыла окровавленного горла, - вспомнил он вдруг стишок из детской английской книжки, которую читал уже взрослым. К чему бы?
Он как зачарованный смотрел в снежную даль, ту, до которой было так далеко и одновременно так близко. Он резко выдохнул весь воздух, занес ногу над парапетом, зажмурился и…
- Эй, вы кто?
Он вздрогнул от неожиданности, быстро убрал ногу и, воровато озираясь, отошел от парапета. Ему было стыдно за непоправимую слабость, которую он едва не совершил. Злость на себя была настолько сильна, что он резко развернулся и грозно рявкнул в темноту.
- Кто здесь?
В углу кто-то зашуршал, как будто не решался выйти на свет. Он понимал этого человека, потому что сам испугался своего гневного окрика. Но человек оказался явно смелее, чем он сам. Он с усилием всматривался в тень, за которой скрывалась дверь в соседнюю квартиру мансардного типа. В их доме было четыре подъезда, но только две квартиры во втором и третьем подъездах имели выход на крышу. На стоимость это, как ни странно, не сказалось, потому что этаж был последний, а проект дома в каком-то непонятном эклектичном стиле вышел хоть и надежным, но не особенно впечатляющим. Вот так и получилось, что две квартиры оказались в башенках на крыше этого монумента современной архитектуры.
- Вы собрались прыгать с крыши?
Из темноты вышла закутанная в пуховик и накинутую на него сверху шаль фигурка. Голова и плечи казались бесформенными под красочной шалью с шикарными кистями, но вот посетительницу он рассмотреть так и не сумел. Хотя ему и не очень это было нужно. Единственное, что он хотел – это одиночества. Поэтому и ответил честно.
- Да.
Фигурка издала невнятный звук, подозрительно похожий на презрительное фырканье. Она только плотнее завернулась в шаль и шагнула к парапету на своей половине крыши, символично отгороженной невысоким бетонным мостиком.
- Тогда прыгайте или проваливайте, и я наконец смогу спокойно покурить. Хотя можете просто меня не замечать – вы мне не особенно мешаете.
Он ждал продолжения, но фигурка действительно отвернулась от него и, задрав голову, стала смотреть сквозь бахрому на небо. Он тоже отвернулся и вновь взглянул вниз, в пустоту, но почему-то не ощутил желания задуматься о прыжке или чем-то еще пострашнее.
Он вдруг понял, что уже не один на этой крыше.
И ему вдруг захотелось поговорить со своей соседкой. Это желание удивило его и притушило наслаждение от созерцания ночного неба. Его голова как будто против его воли повернулась в сторону яркой фигурки на темном фоне, которая застыла, будто несуразная статуя творца – постмодерниста. В темноте он видел только бледное очертание лица соседки и ничего больше. Ему впервые за эти полгода стало интересно. Его даже удивило это, казалось, давно забытое чувство. Он подумал, что должен быть благодарен этой нарушительнице спокойствия, потому что вдруг ощутил себя чуть-чуть живее, чем есть на самом деле.
- Вам не спиться? – тихо спросил он, но девушка все равно вздрогнула, как будто действительно забыла о его существовании. Его это почему-то обидело.
Фигурка будто нехотя оторвалась от созерцания неба и слегка повернула, нет, просто немного наклонила голову в его сторону. Он заметил белизну белков ее глаз и бледную, местами покрасневшую от мороза кожу на щеках.
- Теперь уже вы мне мешаете, - грустно произнесла фигурка, стянула у горла концы шали и молча вернулась в свою квартиру.
Он так и застыл с открытым от удивления ртом. Девушка затушила почти нетронутую сигарету о бордюр крыши, бросила ее в низ, в ту самую пустоту, куда и он стремился буквально пару минут назад. Развернувшись, она скрылась в своей квартире. Он постоял еще пару минут, глядя вниз и удивляясь собственному желанию шагнуть туда, когда рядом была живая душа. Совсем близко. Всего лишь на другом конце крыши.
В эту ночь он все-таки поспал пару часов при включенных люстре на шесть ламп, бра на стене и торшере в углу.