Всем пережившим и не пережившим позор и унижение 90-х посвящается
Глава 1
Семидесятые – идеальные условия для формирования подрастающего поколения. Это время потом назовут застоем. Помилуйте, возразил бы каждый живущий в те годы, самая обыкновенная жизнь, разве что слишком размеренная. Что же в этом плохого? Империалисты угрожают ядерной войной, но у нас есть чем им ответить, поэтому в такую возможность никто не верит. В семидесятые быт советского человека был скромен и прост. Советский минимализм вообще отдельная тема, зато в каждом доме своё почётное место занимали полки с книгами. Смиренно стояли в очередях за финской стенкой, югославскими сапогами или венгерской дублёнкой – не досталась на этот раз, тоже не велика беда. Не в этом квартале, так в следующем очередь подойдёт, а зарплату можно потратить на книги. Теперь трудно поверить, что каждая советская семья выписывала огромное количество газет и журналов. Неужели общество было настолько политизировано?! Нет, конечно. Делали это для того, чтобы собранную макулатуру выменять на пахнущий типографской краской томик Пушкина, Чехова, Толстого, Достоевского или поборников соцреализма Шолохова, Астафьева, Симонова, Распутина. Зарубежных авторов тоже читали, причём в прекрасных переводах. Процесс был поставлен под жёсткий контроль, за разных авторов требовалось сдать разный объём макулатуры – литературная иерархия. Сразу понимаешь, кто в стране классик. Вообще, в те годы чтение книг было больше, чем мода, это считалось нормой. Роман братьев Стругацких делал человека счастливым, жанр фантастики расширял горизонты свободы. Семидесятые – чудесное время наивной романтики с кострами и гитарами. Туризмом увлекались целыми семьями, это ещё одно всеобщее поветрие тех лет. Матвеевы не была исключением, но со временем палатки, рюкзаки и спальные мешки изрядно поистрепались. Обновлять туристическое снаряжение дело накладное, и наступил момент, которого Сергей Михайлович боялся больше всего, Татьяна Васильевна завела разговор про дачу.
– Серёжа, сколько можно бегать с рюкзаками, пора остепениться. У всех моих коллег уже есть свои дачи. Чем мы хуже!
Матвеев упрямо молчал, жена продолжала гнуть своё:
– Дача – это дача. Представляешь, Серёжа, там тоже есть лес, и речка, и комаров в избытке. Всё как ты любишь!
– Пошутила!?
– Представь себе. Будем просыпаться, как белые люди, в своей кровати, а чтобы вскипятить чайник, достаточно воткнуть вилку в розетку.
В конце концов, Сергей Михайлович был вынужден сдаться после того, как во время сплава по реке, их катамаран перевернулся и значительную часть снаряжения не удалось спасти. В тот раз Татьяна осталась дома, и Сергей Михайлович взял с собой пасынка Максима. Матвеев не пытался спасти снаряжение, он кинулся к Максиму. Он вырастил этого мальчика и считал его своим сыном. Вернулись туристы раньше намеченного срока и вопрос в пользу дачи уже не обсуждался. Матвеевы купили крошечный домик с участком в шесть соток, лес оказался довольно далеко, зато рядом протекала небольшая речушка, а вот комаров, как и предрекала Татьяна, и в самом деле было в избытке – «романтика». Следующей весной Татьяна Васильевна с энтузиазмом взялась за вскапывание, окучивание и полив дорогих её сердцу шести соток земли. Она оказалась образцовой огородницей, чем несказанно удивила всех знакомых. Сергей Михайлович даже не подозревал о скрытых агрономических талантах супруги. Максим затею с дачей посчитал блажью своих «стариков», но домашние помидоры трескал с удовольствием.
В начале сентября Матвеевы привезли с дачи полный багажник овощей. Пока разгружались Татьяна хвасталась соседям отменным урожаем. Матвеев лишь снисходительно улыбался и без остановки таскал мешки к лифту. Польза от дачи неоспоримая, и всё же Сергей Михайлович не переставал вздыхать по костру и таёжным красотам. Перспектива потратить несколько дней на консервирование солений радости у него не вызывала, но жена была абсолютно счастлива.
Максим Матвеев спешил домой. Он даже забыл, что собирался заскочить к приятелю, живущему в соседнем подъезде. На днях ему удалось достать новый роман братьев Стругацких и Максим хотел в обмен на книгу выпросить у Славки джинсы на выходные. В воскресенье его пригласили на день рождения, и Максим хотел принарядиться по этому случаю. Одноклассница Сонечка была не из простой семьи и нельзя сказать, что она ему очень нравилась, скорее просто хотелось показать, что он не такой уж простофиля. Однажды Сонька между делом бросила такую фразу: «Матвеев, ты вроде умный парень, но одеваешься как пролетарий.» Максиму слышать такое было крайне неприятно, даже не столько за себя и за пролетариат, сколько за своих родителей. Это был прямой намёк на то, что его родители не умеют устроиться в жизни, поэтому он и ходит в болгарских джинсах. Но сегодня Матвеева распирало от вопиющей новости, и он страшно торопился домой. Игорь Игоревич зачитал в классе статью из газеты «Правда», которая вызвала настоящий переполох. Максим пулей влетел на третий этаж, открыл дверь своим ключом. По запаху из кухни догадался, что родители занимаются закрутками на зиму. «Эх, что за люди! Тут такое творится!» – подумал Максим и бросил портфель себе под ноги. Сногсшибательная новость жгла ему язык, и он выпалил с порога:
– Вы слышали? Разоблачили предателя Родины!
Впервые в его юной жизни произошло событие грандиозного масштаба, и Максим был в крайне возбуждённом состоянии. Мать с отчимом переглянулись между собой. Сергей Михайлович отставил трёхлитровую банку с огурцами и сухо поинтересовался:
– Да. И кто на этот раз?
Слово предатель, страшное, как выстрел в упор, не произвело на родных оглушительного эффекта. Максим уловил скрытую иронию в голосе Сергея Михайловича, и с удивлением замер в дверном проёме кухни. Родные явно не разделяли его справедливого негодования. Это озадачило. «Что это с ними?», – подумал Максим и продолжил не так уверенно:
– Какой-то второсортный писатель, по фамилии Солоницын. – он в точности повторил фразу учителя.
– Нет, ты только послушай, что несёт этот недоросль. – сказал Сергей Михайлович.
Отчим гневно взглянул на пасынка, отложил в сторону закаточную машинку и опасаясь наговорить лишнего, вышел из кухни. Максим сделал шаг в сторону пропуская его, одновременно пытаясь сообразить, что же всё-таки это значит. Они всегда хорошо ладили. В детском саду Максим даже называл Сергея Михайловича папой. И делал это нарочито громко, чтобы другие дети видели, что и у него есть отец. Взрослея, всё больше обходился нейтральными обращениями, но уважал всегда. И отчим знал об этом. Максим обиженно промямлил:
– Мам, ну чего он. «Правда» же написала. Игорь Игоревич сказал, что такая газета словами просто так не бросается.
Родители знали о Солоницыне гораздо больше, чем Максим. Они читали публикации автора в «Новом мире» и кое-что из самиздата. Конечно, такая литература прошла мимо подростка. Пришлось бы многое объяснять, а как можно объяснить неприглядную правду из истории своей страны. На каждом шагу говорят о справедливости, как после этого рассказать школьнику про репрессии и о том, почему боевой офицер Солоницын оказался в лагере и многолетней опале. Когда вспыхнула очередная кампания по травле писателя, Матвеевы договорились не обсуждать эту тему дома. Посконная мужицкая правда колола глаза партийной номенклатуре. И понеслось – Солоницын вредный для страны человек! Не зря сидел. Мало дали. Произведения Солоницына не представляют из себя никакой литературной ценности. И в довершение, как контрольный выстрел, припечатали клеймо предателя. Казалось, ну теперь всё – конец. С таким клеймом невозможно жить, а этот упрямый человек продолжал жить. Организаторы травли бесились ещё сильнее, было очевидно, что они не справились со своей задачей. Испуг правящей верхушки был понятен. Только дай волю, другие подтянутся и тогда пиши пропало – начнётся брожение умов, а кому это надо.
Татьяна Васильевна пристально посмотрела на сына и сказала:
– Никогда не дели людей по сортам. Очень легко ошибиться. Относись ко всем одинаково, а жизнь сама расставит всё по своим местам. И вообще научись читать между строк.
– Как это?
– Скоро поймёшь.
Праведный гнев, которым зарядили Максима на школьном собрании, стал улетучиваться. И всё же юношу терзали смутные сомнения, в этой истории всё не так просто. Слыханное ли дело – предатель Родины! А родители даже не удивились, закатывают огурцы в трёхлитровые банки, как будто ничего не случилось.
Мать положила ему на тарелку обед и вышла из кухни. Максим без настроения сжевал котлету с картофельным гарниром. Вымыл посуду и пошёл к себе. Родители о чём-то тихо переговаривались в своей комнате, Максим постоял возле закрытой двери, но войти не решился. Ему было досадно за своё непонимание и очень хотелось во всём разобраться.
У Максима был молодой и активный классный руководитель. Учитель рассчитал всё. Игорь Игоревич был парень не промах и умело манипулировал школьниками, прикрываясь высокими словами. Они часто ходили всем классом в походы, ничто так не объединяет, как панибратское отношение со старшим товарищем. В туристических вылазках пара бутылок недорого портвейна была их маленькой тайной. Задерживаться в школе учитель не собирался, он давно наметил себе цель – стать инструктор обкома комсомола. Игорёк не стеснял себя в выборе средств, для достижения этой цели. Правила игры были простые как три рубля. Это Игорь усвоил давно. Партия сказала: надо! Комсомол ответил: есть! Учитель прекрасно понимал, что одним портвейном не обойдёшься. Надо нарабатывать авторитет. Статья в газете «Правда» была очень кстати. Пока другие раскачивались и ждали указаний сверху, Игорь Игоревич провёл классный час и собрание одновременно. Протокол комсомольского собрания отправил в обком. В высоком ведомстве бумажку могли и замылить, тогда его инициатива останется незамеченной. Поэтому копию протокола он переслал заказным письмом в «Комсомольскую правду». Как любили говорить старшие товарищи – этот вопрос им был тщательно проработан.
Далёкий от чужой мышиной возни, Максим Матвеев негодовал искренне, поэтому непонимание близких людей озадачило юношу. Возникла уйма вопросов, на которые требовалось найти ответ, а мысли путались в его голове. Что не так? Солоницына называют антисоветчиком. Родители Максима никогда не были антисоветчиками. Тогда почему они симпатизируют опальному писателю, даже после того, как на него поставили клеймо предателя Родины. Слишком много вопросов и странностей в этом деле. У себя дома Максим слышал тост, который Сергей Михайлович произносил в День Победы: «За товарища Сталина – стоя!». И все поднимались из-за стола. Про бывшего руководителя страны даже в учебниках истории упоминалось довольно сдержанно, а в торжественном голосе отчима отчётливо слышались нотки уважения. Если кто-то из гостей пытался возразить: «А может не стоит?». Сергей Михайлович строго пресекал: «Стоит. Так считали наши фронтовики. А им лучше знать. Первый тост за товарища Сталина. Не было бы Иосифа Виссарионовича, кто знает, чем бы всё обернулось». Максиму было непонятно, как у самых близких для него людей может уживаться симпатия к таким совершенно противоположным личностям. Очевидная нестыковка в этой истории поставила его в тупик.
На следующий день родители уехали на дачу. Максим взял стремянку из кладовой и достал с антресолей стопку газет. Номер газеты «Правда» он запомнил и найти злополучную статью не составило большого труда. Даже не статью, а небольшую заметку, набранную мелким шрифтом. Перечитал. В семье периодики выписывали много, но ему не приходила в голову мысль о том, что солидное издание со звучным названием «Правда» не более чем нагрузка к «Советскому спорту» любимой газете главы семейства или любимой маминой «Литературке». Максим задался целью разобраться в том, что происходит в стране. Теперь он не позволял Сергею Михайловичу отправлять на антресоли свежие номера газет и стал читать газету «Правда» регулярно. Родители никак не комментировали неожиданное увлечение сына политикой, они понимали, что этот порыв ненадолго. Длинные статьи, набранные под копирку, навевали на юный организм тоску и уныние. Максим очень скоро оценил шутка отчима: «Если мучает бессонница, почитай газету «Правда». Как можно писать таким казённым языком? Через пять минут он с раздражением бросал газету на диван. Что-то было не так!? А что? По-прежнему оставалось тайной, покрытой мраком. Одолеть минотавра советской публицистики оказалось непросто, а спасительной нити Ариадны юный искатель правды так и не нашёл. Поблуждав в пещерах пропаганды, Максим махнул рукой на эту историю, устав искать ответ на вопрос, что же не так с писателем Солоницыным. В его возрасте было много других более важных дел. Может Сонька права – во время голосования на комсомольском собрании, перед тем как поднять руку она обвела всех презрительным взглядом. Впрочем, она всегда делает вид, что знает обо всём на свете больше других. Не пойдёт он к ней на день рождения. Строит из себя непонятно что, а руку всё-таки подняла.
В классе у Максима появился новенький. Кудрявый брюнет подошёл к парте и протянул руку:
– Привет! Меня Борис зовут?
– А меня Максим.
Новенький сел рядом.
– Вообще-то здесь занято.
– Ааа ерунда, договоримся.
Максим пожал плечами. Оля Сидорова спорить с новеньким не стала и пересела за другую парту. С тех пор Максим с Борисом сидели рядом. Борька Тениальный был большим любителем договариваться. Его широкая улыбка и доброжелательный тон обезоруживали любого. Новенький легко нашёл общий язык со всеми в классе, и уже через неделю казалось, что Борис учился с ними много лет. Бывают такие счастливые натуры.
Старшеклассники готовились к отчётно-выборному комсомольскому собранию. Рутинная процедура неожиданно переросла в противостояние между комсомольцами и школьной администрацией. Ребята бурно обсуждали кандидатуру нового секретаря. Когда задавали вопрос за кого будешь голосовать, следовал ответ: «За Петра Королёва, конечно». Этому парню симпатизировали и доверяли больше всего. Дело казалось решённым. Директору донесли о том, что комсомольцы посмели проявить возмутительную активность. Узнав о волюнтаризме школьников, Анна Ивановна вышла из себя: «Какой ещё Королёв!? Сын слесаря? Кто позволил? Эти олухи вообразили бог знает что. У нас в стране, конечно, все равны, но кое-кто равнее других». Последние слова вслух товарищ Жук не произнесла, но подумала. И в таких мыслях она не видела никакой крамолы, Анна Ивановна прекрасно понимала, что всеобщее равенство легко объявить, но сама жизнь неизменно всё переиначит. Богу-богово, а кесарю-кесарево. Она выбрала Свету Крамер на должность секретаря – анкетные данные девочки полностью соответствовали всем требованиям. Директор была в приятельских отношениях с супругами Крамер. Финские сапоги и шикарный чайный сервиз из дружественной страны на двенадцать персон весомый аргумент, чтобы Света могла рассчитывать при выпуске из школы на прекрасную анкету, а возможно и на медаль. Это была не взятка, а подарок на день рождения, который товарищ Жук приняла с большой радостью. Крамер возглавлял областной Потребсоюз и уже несколько лет снабжал Анну Ивановну дефицитными вещами. Товарищ Жук не хотела расстраивать такого уважаемого человека. Она не потерпит, чтобы ей перечили какие-то упрямые ослы. Про ослов была её любимая поговорка.
В назначенный день актовый зал школы был переполнен, гул растревоженной толпы разносился далеко по школьным коридорам. Комсомольцы были полны решимости отстоять своего парня. Возле входа в актовый зал толпились самые любопытные из младших классов. Когда Светка Крамер взошла на трибуну, её освистали и не дали толкнуть речь.
Анна Ивановна не ожидала такого яростного сопротивления, в её время школьные бузотёры были куда скромнее, и всё же она сумела проявить чудеса самообладания. Директриса несколько раз ставила на голосование кандидатуру своей протеже. Комсомольцы стучали линейками по спинкам стульев передних рядов, девчонки трясли пеналами, галёрка свистела. Матвеев тоже попытался свистнуть, но сидевший рядом с ним Борька Тениальный, дёрнул его за рукав:
– Брось. Ты же знаешь, если Жучка что-то задумала, она обязательно сделает.
Максим посмотрел на новенького, без году неделя в школе, а уже всё понял. Борис оказался прав. Бунт комсомольцев носил справедливый, но бессмысленный характер.
Анна Ивановна продолжала сидеть в президиуме и невозмутимо наблюдать за вакханалией в актовом зале. Она выдержала натиск школьных вольнодумцев не меньше десяти минут, давая возможность выпустить пар. Взяла себе на заметку имена ярых активистов. Выход из щекотливой ситуации был ей известен. Анна Ивановна прошла к трибуне, властным движением руки отстранила покрывшуюся красными пятнами Свету Крамер в сторонку:
– Молодец, девочка! Садись на место. Всё будет хорошо!
Она взялась за микрофон и решительно придвинула поближе к себе. В зале раздался резкий скрежет и шум.
Девчонки зажали уши ладонями, мальчишки перестали свистеть. Аудитория замерла. Не обращая внимания на скрежет усилителей, Анна Ивановна поправила микрофон и ледяным голосом начала свою речь:
– Ультиматум! Понятно. Но я не позволю из политически важного мероприятия устраивать балаган. Развели здесь анархию. Так и занесите в протокол собрания, – с каждой фразой голос Анны Ивановны становился всё жёстче, – юношеский нигилизм очень скоро пройдёт, и жизнь научит вас уважать мнение старших товарищей. Классным руководителям следует серьёзно поработать над дисциплиной. Хотя я понимаю, что трудно заставить осла пить, если он этого не хочет. Никаких прений сторон не будет. Решение уже принято. Секретарём комсомольской организации школы назначается Светлана Крамер. Все свободны. Я никого не задерживаю больше.
Протокол собрания заполнили под диктовку Анны Ивановны, а фразу про анархию всё же благоразумно вычеркнули. Комсомольцы разошлись. Одни возмущались, другие смеялись над разыгранным фарсом. Любимую поговорку Анны Ивановны про ослов они слышали уже много раз.
Борис Тениальный поджидал Максима во дворе школы:
– Ну, что я говорил. Как известно – против лома нет приёма.
– Только другой лом, больше и тяжелее.
– Вот, вот. Пошли в кино. У меня два билета.
– Девушка отказала?
– Ага. Светка Крамер – сказал Борис и засмеялся.
В кинотеатре в очередной раз крутили «неуловимых». Вот, где можно было оторваться по полной программе. Мальчишки свистели, орали и смеялись в темноте, когда обрывалась плёнка. Наши как-всегда победили. Выпустив пар и забыв о злополучном собрании Максим вернулся домой в хорошем настроении.
История с комсомольским собранием скоро забылась. Наши войска вошли в Афганистан. Ещё вчера скептически настроенные молодые нигилисты встрепенулись. В юности всегда хочется чего-то значимого, настоящего. Здоровая молодая энергия требует масштабных дел. Тут же нашлись добровольцы, готовые помочь братскому народу в борьбе за свободу и независимость. Почему дехкане, занятые выращиванием опийного мака под палящим солнцем Афганистана, вдруг сделались для них далекими братьями, они не задумывались. Да и не знали толком, что такое настоящий опиум. В головах сидела полушутливая фраза: религия – опиум для народа. Молодые люди боялись показаться недостойными памяти своих героических предков. А то, что на самом деле происходит в далекой азиатской стране с феодальным укладом жизни, им не могло привидеться даже в страшном сне. Для некоторых из этих безусых мальчиков, вдохновенно рассуждающих о высоких идеалах, красивый миф о свободе, равенстве и братстве обернётся горькой реальностью кровавых боевых будней. И тогда они почувствуют себя обманутыми в самых лучших помыслах. Юношеский наигранный нигилизм перерастёт в остервенелый цинизм, который «афганцы» привьют своим детям. А их дети выплеснут накопившуюся злобу на улицы родных городов в смутные девяностые годы. Но об этом потом.
Одноклассникам Максима повезло, у них был очень хороший учитель истории. Он рассказывал своим ученикам намного больше, чем полагалось по школьной программе. Пётр Иванович был ветераном Великой Отечественной войны, и постарался остудить горячие головы. Учитель вошёл в класс неровной расслабленной походкой. Старик был подшофе. Все знали причину. Никому и в голову не пришло переглядываться и шушукаться. Накануне весь город облетело страшное известие. Младшую дочь Петра Ивановича изнасиловали. Девушка возвращалась из университета, и какой-то изверг подстерёг её недалеко от дома. Затащил в кусты и надругался. Все сочувствовали старику, на него было страшно смотреть. И без того белый как лунь, теперь он сутулился больше обычного и выглядел полной развалиной. Пиджак, свисая с опущенных плеч, топорщился на плоской спине. В классе установилась такая тишина, что муха не пролетит. Петр Иванович отодвинул на край стола классный журнал прокуренными до желтизны пальцами папиросами «Беломор». Этот жест означал, что урок пройдёт в неформальной обстановке.
– Врём чего-то. Лозунги красивые выдумываем. А потом удивляемся, откуда подонки берутся. Если меня спросят, чего я больше всего боюсь, отвечу. Говорить правду. А даже маленькая ложь, порождает большую подлость. Казалось бы, чего такого особенного в том, что мои родственники до революции жили лучше, чем я теперь. На царский рубль можно было купить столько продуктов, что хватало на несколько дней большой семье. А я, как они говорят, воин-победитель, вынужден выстаивать часами за палкой колбасы. Мы с другом Ванькой тоже рвались на фронт. Боялись, вдруг война без нас закончится, и не успеем совершить свой подвиг во имя Родины. Наш эшелон погнали на Дальний Восток. Кормили плохо. Снабженцы выменивали тушёнку на самогон. Даже питьевой воды не хватало. И случилась эпидемия самой банальной дизентерии. Помер мой дружок. Так и сгинул солдат не за понюшку табаку, винтовки в руках подержать не успел. Мне повезло больше. Состав загнали на запасной путь. Провели санобработку, переформировали и отправили дальше. Вы не поверите ребята, только начали рыть окопы, нас подвергли массированной бомбардировке с воздуха. Опять повезло, те, кто прыгнул в укрытие позднее, прикрыли меня своими телами.
Лицо учителя исказила страшная судорога. Класс не на шутку испугался.
– Петр Иванович, может вам водички принести, – тихо сказала Оля Сидорова, староста класса.
– Не надо. До сих пор не могу забыть липкий, тошнотворный запах крови. Потом долго рвало. Кусок хлеба в глотку не лез. Выяснилось, утюжили нас свои же. Сказали, что пилоты в картах не разобрались. Но я думаю, врут штабные. Накануне у них был большой сабантуй в штабе. Артисты из Москвы приезжали, а после концерта банкет закатили. Сами с бодуна напутали, а на лётчиков свалили.
Слушать такие речи было непривычно. Ребята шушукались между собой.
– Петр Иванович, а лётчики потом как же!? – спросил Сергей Вавилов, сидевший сегодня за одной партой с Матвеевым.
– Расстреляли, что же ещё. По законам военного времени.
Максим с Сергеем переглянулись. У ребят в головах не укладывалось, как такое может быть? Они слышали много разных историй про Великую Отечественную войну, но ничего подобного фронтовики им не рассказывали. По классу прошелестел глухой рокот. Борька тихонечко свистнул. В этот день он пришёл в школу в джинсах, и уже успел получить нагоняй от завуча: «Форсишь, Тениальный! Без году неделя в школе, а уже дисциплину нарушаешь. Чтобы с завтрашнего дня был одет, как положено, в школьную форму. Лично проверю перед уроками.» И теперь Борька сидел на галёрке, чтобы не мозолить глаза другим.
Оля Сидорова случайно уронила со стола пенал. От внезапного хлопка класс вздрогнули. Девочка торопливо собрала принадлежности, и положила пенал в сумку. Учитель продолжил рассказывать свою невесёлую историю:
– Так что, ребята – «Война совсем не фейерверк, а просто трудная работа». Я бы даже сказал, гнусная. Настоящие подвиги, конечно, были. Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, Николай Гастелло, Николай Кузнецов, Молодогвардейцы и сотни тысяч других. Это всё правда. Но тогда мы воевали за свою землю. Не могу знать, что мы забыли в этом Кабуле. Не слушайте старых дур, типа Анны Ивановны. Не нужен нам берег турецкий и Африка нам не нужна.
Ученики напряжённо слушали. И никто даже не улыбнулся, когда Пётр Иванович назвал директора школы старой дурой.
– На словах все ярые патриоты. Сами костьми лягут, чтобы их дети никогда не попали в Афганистан. Учитесь как можно лучше и постарайтесь поступить в институт. Выберите специальность далёкую от политики, и тогда ваша жизнь будет более-менее сносной.
Прозвенел звонок с урока. Старый учитель как-то обречённо махнул рукой. Правда, мелкими порциями, вот и всё, что он мог дать своим ученикам. Безмятежные семидесятые заканчивались. На закате своего правления дорогой Леонид Ильич захотел поиграть в доброго царя. Советские граждане перестали шептаться на кухнях, и даже могли рассказать острый политический анекдот в компании сослуживцев. Кто знает, возможно, Генеральному секретарю действительно было жаль своих поданных. Не мог же он не понимать того, что страна идёт куда-то не туда. Сколько не провозглашай развитой социализм с трибуны съездов КПСС, это развитие похоже на куцый хвост молодой и весёлой овечки – коряво всё выходит. Партийная номенклатура держала глухую оборону и не хотела делиться с народом не властью, не материальными благами. Петр Иванович уронил седую голову и смахнул набежавшую слезу. Матвеев вышел из класса последним. «Совсем расклеился старик», – подумал Максим и тихо закрыл за собой дверь.