Вот смотрю я на свои стареющие руки… да что там руки, к зеркалу вообще не подхожу – там и вовсе не я… поэтому всё то, что сотворил над собой Лёвка, я бы проделал и сам, если мог.
Мы были одноклассниками.
Сказать, что Лев Фельдман родился каким-то гением, значит в лучшем случае покривить душой: я был в школе стойким хорошистом, а Лёвка – стойким троечником. Но когда в его жизнь вошла химия, он стал другим человеком. И если по химии у него четверок было больше, чем пятёрок, то лишь из-за слабого знания математики; расписывая химические реакции, он постоянно совершал нелепые арифметические ошибки.
Лёвкина квартира была полна пробирок, колб, пузырьков с растворами. Этими предметами был заполнен и холодильник .
В старших классах Лёвка въедливо усваивал те разделы других наук, которые могли пригодиться химику. Неожиданно, как грибы-колосовики*, стали появляться пятёрки по математике, физике, биологии…
После школы Лёва отслужил в армии, в химических войсках.
Так наши пути малость разошлись. Нет, мы ещё тусовались в редеющей из года в год компании одноклассников, но и тут Лев был верен своему пристрастию. Я окончил университет и вернулся в свою школу преподавателем математики. Лёвка из года в год безуспешно пытался поступить в вуз. Наконец, это ему удалось, но поступил он на биологический. И пропал из моего поля зрения на несколько лет. Краем уха я слышал, что он путешествует в каких-то экспедициях.
Когда умерла моя двоюродная тётя Роза, я только что развёлся с женой, и доставшаяся мне двухкомнатная квартира была как нельзя кстати. Да что я говорю – отдельная квартира хоть кому кстати.
Однако дом был из тех подлых застроек, когда пять этажей означали, что лифт необязателен. Но у этого дома была одна важная для заявленной темы особенность: в соседнем подъезде вместе с мамой, женой и двумя отпрысками мужеска пола в такой же, как и моя, двухкомнатной квартире обитал Лёвка.
Когда мы встретились, я его узнал не сразу. Нездоровый желтый цвет лица, морщины… Оказалось, что Лев успел потерять одну почку, которую застудил в экспедиции, а недавно ему удалили миндалины, аппендикс и паховую грыжу.
Не буду описывать, какой восторг проявил Лёвка, когда узнал, что наши квартиры оказались рядом, как он признавался мне, что ещё в школе считал меня своим лучшим любимейшим другом.
Словом, не прошло и месяца, как Лев оккупировал сначала одну мою комнату, а потом поставил для себя раскладушку в другой, в той, где обитал я сам; он говорил, что должен постоянно советоваться со мной, как с выдающимся математиком; но дело было в том, что после переноса микроскопа, компьютера, каких-то аппаратов и стеллажа, для раскладушки места уже не было.
Лишь в те редкие вечера, когда у меня в комнате появлялась подруга, Лёвка уходил спать к жене, или сидел за микроскопом как мышь; надо отдать ему должное – в такие ночи он даже в туалет не выходил.
Я не проявлял интереса к предмету его исследований, мне это было просто не интересно. Он проводил какие-то опыты, относил на какую-то кафедру, зарплату получал… и тратил на покупку мышей, свинок и прочей живности для опытов. Слава богу, хоть не приносил их в нашу квартиру.
Однажды, обнаружив в мусорном ведре использованные шприцы, я подступил к Лёве с допросом.
Он даже обиделся:
- А ещё друг! Как ты мог такое подумать?
Всё прояснилось буквально через пару дней.
Он ворвался ко мне прямо с улицы, не раздевшись и не стряхнув снег с ботинок.
- Смотри! Смотри лучше.
Лёвка широко открыл свою пасть.
У него давно не было двух передних зубов и я его упрекал за трусость перед дантистом.
Ничего не понимая, я переспросил:
- Куда я должен смотреть?
- В зубы мне смотри!
- Ну, вижу, пора к дантисту!
Но Лёва начал трясти меня за плечи:
- Не надо мне к дантисту! У меня растут зубы на месте выпавших! Лучше смотри!
Он опять открыл рот и тут я увидел… на тех местах, которые совсем недавно зияли пустотой, появились остренькие маленькие зубки, длиной в два-три миллиметра.
Как я понял, Лёва был на грани изобретения века. И опыты ставил на себе. А шприцами Лёва вводил препарат, усиливающий регенерацию тканей. Причём делал всё втайне от всего мира.
- Понимаешь, у меня ведь осталась одна почка. Откажет и она – мне полный кирдык! А препарат действует, ведь зубы растут!
Через несколько дней Лёва заболел. Это было воскресенье. Перед обедом он покашливал, но потом я понял, что у него высокая температура. Нашли термометр. Столбик ртути поднялся выше 39 градусов.
Я вызвал скорую помощь.
Врач определил: ангина.
Лёва взбунтовался:
- Какая ангина? У меня удалены миндалины!
Немолодой врач укоризненно покачал головой:
- Молодой человек! Не морочите мне голову! У вас миндалины, как у новорожденного!
Лёва долго торчал перед зеркалом, светя себе в лицо фонариком, пока я, видя, что он на грани обморока, не отнял у него игрушку.
Но мы оба всё поняли: отросли не только зубы.
Однако Лева был в восторге:
- Почка тоже отрастет.
Подошла весна, а с нею новые заботы.
У Лёвы растущие зубы дошли почти до нормальных форм. Но пришлось перетерпеть: снова удаляли аппендикс, потом повторно провели операцию паховой грыжи.
Сбывалась и его заветная мечта: рентген показал, что удалённая в кои-то годы почка отрастает.
Наступили пасхальные дни.
Надо сказать, родители Льва были люди верующие, поэтому и меню соответствовало законам кашрута**.
В прежние годы Лёва если и соблюдал пост, то лишь в той мере, в какой его к этому принуждали родители.
Конечно, если он попадал к обеду у кого-нибудь из одноклассников, то ел что дадут. Но тактичные родители его друзей и не предлагали ему ни свинины, ни крольчатины.
Как же я был удивлен, когда Лёва принёс водку и вырезку прекрасного бекона.
- Лёва! Это как понимать? Бунт в синагоге?
- Спокойно! Я больше не еврей!
- ???
Но Лёвка уже расстегивал ширинку:
- Сейчас покажу!
*) Колосовики – ранние грибы, вырастающие прежде, чем начнется грибной сезон.
**) Кашрут – дозволенность чего-л., в данном случае – пищи для правоверных евреев.