(собственная версия)
Морским бризом, шаловливым ветерком под крики чаек и шум прибоя ворвался каприз в городской округ Нотер. И в мыслях не было - перевернуть вверх дном. Не думал он об этом вовсе. И что же обыватели небольшого, насыщенного событиями поселения? Вначале и не заметили сей природный изыск: помешала жизненная круговерть.
А в ней, по определению летописцев, хватало всякого... Так, известный в музыкальных кругах и знавший многое о пороках человечества господин Фазенгиль позволил баронессе фон Вангенхайм прикоснуться к лацкану своего сюртука. Пальцы последней нежно трепали отворот, щёчки рдели смущением. Она была готова на всё, в том числе и на любовь до гроба. Но как только фазенгильская ладонь ущипнула ягодицу баронессы, за дверью громыхнуло.
Испытав соль-мажорную ярость «потерянного ван Людвигом гроша», композитор с силой дёрнул дверную ручку. В комнату ввалилась старуха.
- Старая перечница! - в сердцах подумал он о «любимой» тёще. - Опять подглядывает в замочную скважину.
Но улыбнувшись, заботливо произнёс:
- Ваши зрение и слух также остры?
В нехитром реверансе пожилая женщина выдохнула:
- Зашла известить о готовности рататуя!
- М-м-м… - не сдержался Фазенгиль, почувствовав на языке привкус сырного тягучего соуса, поданного к любимому блюду.
Мать его бывшей жены (в девичестве баронесса фон Газенклевер) славилась когда-то красотой и любопытством, которое под тяжестью лет насытилось чрезмерностью. В равной степени в ней уживались копошащаяся в грязном белье мусорщица и пытливая, простившаяся с молодостью леди. Судьба швыряла из стороны в сторону её жизненное суденышко, пока не забросила в гавань прованской кухни. Розмарин, фенхель, тмин, мята, базилик угомонили баронессу, и она с удовольствием окунулась в кулинарный Эдем.
Корабль Фазенгиля, находившийся в контрагалсе к тёщиному, отличался целеустремлённостью и значимостью в достижении цели. Правда, и у него имелась слабость, как в днище лайнера случается течь. В композиторе жила мечта - совместить несовместимое, соединить классику с легкой развлекательной музыкой или на худой конец с пасторалью. Творческое вдохновение он искал в пище, догадываясь, что «без еды – ни скорости, ни разворота». Именно исходившее благоухание определяло настрой классически выдержанного музыканта и помогало фантазиям, так необходимым в творчестве.
Возникший было конфликт между тёщей и зятем исчез в вихре появившегося каприза, который, пропитавшись чесночно-луковым духом вперемешку с помидорами, болгарским красным перцем, кабачками и сдобренными специями, гулял уже в окрестностях городка. Проникал в открытые и залитые солнцем дома, сводил с ума. Под воздействием пылкого и насыщенного ароматами «термика» горожане выбегали из домов и неслись куда глядят глаза.
А глаза и ноги, управляемые некой силой, упирались в таверну, что на Спасской. Там до утра хмельным набатом шумела челядь – люди не только выпивали, но и танцевали. Выпивали и… закусывали!
Каких только танцев не повидал весёлый и разухабистый кабак. Но предпочтение отдавал кадрили. Что-то загадочное и щемяще невыносимое проглядывалось в расположившихся друг против друга и вытворявших невесть знает что людях. Изображая общепринятые фигуры от летних деревенских картинок до горячего куриного переполоха, они импровизировали на ходу, подогревая чувственность и сочность.
Молчаливым свидетелем плясок и поедания, старожилом "народных собраний" являлась плакучая ива, жившая в контрах с высоким и горделивым кипарисом, стоящим неподалёку. Взлохматив кудри иве, «термик» решил перебраться к её соседу, а, встретив отпор в виде мягких, но всё-таки иголок, ухнул вниз, забравшись от страха под "ля панталон" раскрасневшейся от танца барышни, обнажив стройную ножку, обтянутую чулком.
- Уау-у-у! - ложка прекрасного томатного супа, которую держала рука Фазенгиля, зависла в воздухе. Куда делись мысли о баронессе фон Вангенхайм, а вместе с ними и нежные чувства?! Исчезли и правила искусства, заложенные с детства, уступив место необъяснимой силе. Силе воображения. Падение от высокого к низкому произошло у Фазенгиля настолько естественно, что в голове у музыканта зазвучала долгожданная мелодия.
Не желая того, каприз помог избавиться композитору от двойной морали, объединив, казалось бы, взаимоисключающие части в музыке и явил народу лёгкую причуду - иначе capriccio – неоконченную пьесу то ли для фортепиано, то ли для скрипки, а возможно, и балалайки. Да, да! Тот самый каприз, длящийся чуть боле, чем вечная любовь.