Сталинградская битва

Игорь Ваганов
Иван Ваганов, Игорь Ваганов

СТАЛИНГРАД – ОТ ПОРАЖЕНИЙ ДО ПОБЕДЫ

                Документальная повесть

ПРЕДИСЛОВИЕ ИГОРЯ ВАГАНОВА

Неудержимый ход времени с каждым годом, каждым десятилетием, все дальше отодвигает от нас монументальный исторический период, именуемый Великой Отечественной войной 1941-1945 годов. Уходят из жизни ветераны: сейчас практически не осталось тех бойцов, кто отбивал натиск немцев летом 1941 года, очень немного участников битв за Москву и Сталинград, более многочисленно поколение солдат призыва 1944-1945 годов, а также тружеников тыла, кто обеспечивал армию и страну боеприпасами и продовольствием. На первый план, как хранители памяти тех огненных лет, выступают сейчас «дети войны», которые пережили голодовку и бомбардировки, кто стоял у станка или убирал урожай вместе со взрослыми, кто провожал на фронт отцов и старших братьев и получал похоронки… В определенной мере хранителями памяти о войне являются также и внуки ветеранов. Они получили информацию о войне не только из книг, газет и кинофильмов, а в значительной степени из рассказов своих старших родственников и других фронтовиков. Личный опыт, историческое наследие каждой семьи по-своему уникальны, это информационные ячейки той гигантской панорамы событий, развернувшийся более 60 лет назад на территории нашей страны.

В нашей семье по линии отца и матери в годы войны на фронт ушли все мужчины призывного возраста, а мой дядя, Юрий Ваганов, начал воевать в неполные 16 лет (прибавив себе пару годков) и своё шестнадцатилетие встретил в окопах.
Мой дед по матери, Михаил Николаевич Грушин, погиб 26 января 1943 года по Курском и его фронтовая биография мне практически неизвестна.
Мой дед по отцу, Иван Максимович Ваганов, ушел на фронт на четвертый день войны, воевал все четыре года на переднем крае, был участником Сталинградской битвы и закончил войну в мае 1945 года в Кенигсберге. На фронте он вел дневник в виде коротких заметок (которые писал в перерыве между боев) и впоследствии, в 60-е годы собрал эти заметки, перепечатал на печатной машинке, и у него получилась рукопись, которая пролежала «в столе» около пятидесяти лет. И только в начале XXI века я обратил внимание на эту доставшуюся мне по наследству (среди других архивных документов) пыльную, перевязанную шнурком папку и добросовестно прочитал эти пожелтевшие от времени листки – воспоминания фронтового офицера. Прочитал и по достоинству оценил всю представшую передо мной информацию.
«Окопная правда» - так пренебрежительно называли иные, обычно сами не нюхавшие пороха, маститые литераторы документальные (а иногда и художественные произведения) описывающие детали фронтовой жизни, солдатский быт, о том, что ели-пили и о чем думали бойцы в боях и на отдыхе. Описывающие без лакировки, без пафоса, без вранья. Такая позиция сиих маститых литераторов, на мой взгляд, не совсем обоснованна, поскольку нам, потомкам фронтовиков (тем, у кого мозги еще не заплыли от водки и не свихнулись в погоне за деньгами), интересны не только произведения, рассказывающие о великих полководцах и отдельных героях, но и те, где показаны рядовые участники боев – бойцы и командиры, наши деды и прадеды, непосредственные исполнители приказов генералов и маршалов. И не случайно довольно часто фронтовые дневники становились основой талантливых художественных произведений.
В детстве я часто просил деда рассказать о войне. Кое-что он мне сообщал, но больше предпочитал писать о других фронтовиках, всерьез занимался литературным творчеством, опубликовал ряд статей, издал четыре книги о подвигах фронтовиков-уральцев. Отдельные эпизоды фронтовой жизни деда были известны моему отцу Владимиру Ивановичу Ваганову и его сестре (моей тетке), Людмиле Ивановне Вагановой, но все равно эта информация была минимальной. Поэтому фронтовой дневник, описывающий события, происходившие  в 1942-1943 годах в донских степях и под Сталинградом, стал для меня настоящим откровением. В хронологическом порядке, с указанием не только даты, но и времени суток, дед лаконично (а иногда и подробно) описывал отступление к Волге, оборону Сталинграда и последовавшее затем освобождение донских станиц и хуторов. Повествование это строго документальное, сохранены истинные имена и фамилии однополчан деда, подробно рассказывается о поступках конкретных людей, их разговорах и размышлениях.
Впоследствии я дополнительно изучил ряд документов, переписывался с ветеранами – фронтовыми друзьями И.М. Ваганова и другими участниками Сталинградской битвы.
Итогом этой кропотливой работы и стало данное произведение – документальная повесть «Сталинград: от поражений до победы», подробно и без прикрас рассказывающая, как сражались и умирали наши деды и прадеды в донских степях в 1942-1943 годах.
В основе этой повести лежит, конечно, фронтовой дневник моего деда Ивана Ваганова, офицера 54-й механизированной бригады, которая была сформирована на Южном Урале и комплектовалась прежде всего жителями Южного и Среднего Урала, а также – сибиряками и, впоследствии, моряками Тихоокеанского флота. По тому времени это была образцовая, оснащенная современным оружием воинская часть, личный состав которой передвигался не пешком, а на автотранспорте; в состав бригады входили танки, артиллерия, автопарк с различными видами транспорта. В период Сталинградской битвы 54-я механизированная бригада результативно действовала и в составе 66-й армии, и в составе 2-й гвардейской армии (в обоих случаях под командованием генерала Р.Я. Малиновского).
Все события, описываемые в дневнике Ивана Ваганова, сочетаются с описанием общего хода военных действии под Сталинградом,  и, прежде всего, с действиями 66-й и 2-й гвардейской армии.


ПРЕДИСЛОВИЕ ИВАНА ВАГАНОВА

Как-то через много лет после того, как прогремели послед¬ние артиллерийские залпы Великой Отечественной войны, мне до¬велось  встретиться с однополчанами. Как обычно бывает в та¬ких случаям, то один, то другой задавали друг другу сходный вопрос: «А ты помнишь такого-то? А ты помнишь как мы дрались там-то? А ты помнишь, как нас прижали фрицы у такого-то насе¬ленного пункта или реки?»
Словом, «а ты помнишь»  повторилось не одну сотню раз. Со словами «а ты помнишь» мы вспомнили многое из тех. незабывае¬мых дней, вспомнили и помянули добрым словом тех, кого больше не встретить, вспомнили холмики могил однополчан, скромные пирамидки с красными звездочками, холодные зимние ночи, длин¬ные переходы, студеные воды Дона, холмы и балки Донских степей, украинское раздолье, гнилые болота Белоруссии и, нако¬нец, прилизанную и подстриженную под один манер Европу.
Потом я прочитал своим однополчанам несколько фронтовых записей, чем вызвал новую волну воспоминаний и даже неприятностей. Мои  однополчане набросились на меня:
- А почему ты их держишь дома? Эх ты, голова садовая! Секретничаешь. Шли, немедленно шли все свои записки в военное издательство.
Я стал отнекиваться, доказывать о том, что там и без меня много рукописей. Ведь пишут писатели очень много о войне
- То писатели, а это... Писатель он, что спрашивает, а по¬том придумывает, а тут без этой самой выдумки,- возразили однополчане.
Я долго колебался, робел, думал. Писать об Отечественной войне – это очень сложное дело. Да и написано о ней много: писали и пишут писатели, журналисты, генералы и адмиралы. Пройдет еще много лег, а интерес к ней не ослабнет, будут рыться в архивах, собирать воспоминания в народе от внуков и правнуков участников Отечественной войны. Будут домыслы и до¬гадки, фантазии писателя и все будет приближаться к эпохе сороковых годов, годов  самых тяжелых испытаний для нашей Родины, нашего народа. Можем ли мы - участники Отечественной войны не рассказать нашему  поколении о том, как их деды, отцы и ма¬тери отстаивали независимость нашей Родины.
Итак, по совету, вернее, настойчивому требованию однополчан я сел за переписку своих фронтовых записей. Наша отдельная бригада принимала участие во многих операциях. Ее путь пере¬секает нашу страну от польской  границы до Волги и обратно до Шпреи. Наша бригада принимала участие в великом сражении на берегах Волги. Вначале она была отдельной частью, потом вошла в состав 66-й армии, потом была включена в 6-й механизи-рованный корпус и во 2-ю гвардейскую армию. Но ведь это не  так уже важно, в какой армии мы были, а важно то, что мы были крупинкой той армии, которая на берегах великой русской реки Волги уничтожила отборные фашистские войска, а на просторах Донских степей сломала хребет врагу.               
О том, как сражались наши солдаты  и офицеры, о том, как они выполнили долг перед Родиной  мне хотелось бы рассказать. Это будет неполный рассказ, это будет рассказ только о ма¬леньком круге людей. Но если сотни и тысячи участников Отечественной войны расскажут, о том, как они и их товарищи сра-жались или о том, что они видели и пережили. Это будет вклад в сокровищницу Великой Отечественной войны. Надо полагать, что рассказы участников Отечественной войны будут слабыми в художественном отношении. Но ведь дело не только в высокой художественности, а в правде жизни. Мне хотелось бы видеть воспоминания рядовых участников Отечест¬венной войны.
В своих записках я беру только Донской поход. Зима 42-43 года: эта зима положила начало разгрома гитлеровских полчищ. Писал я так, как сохранилось в моих коротких записях и памя¬ти. Писал о своих полковых друзьях, о простых советских людях.



ПРОЛОГ

21 июня 1941 года учитель математики одной из средних школ Свердловска Иван Максимович Ваганов отправился с выпускниками 10 класса (классным руководителем которого он был долгие годы) на одно из озер, которыми всегда славился Урал. Поздно вечером, сидя у костра, его теперь уж бывшие ученики строили различные планы на будущее: кто-то хотел пойти работать на завод, кто-то мечтал поступить в институт или техникум, некоторые собирались стать профессиональными военными.
Быстро пронеслась короткая июньская ночь. А наутро, возвратившись в город, все узнали о том, что началась война, и немцы уже бомбят западные окраины страны.
На второй день войны (официально его уволили с работы на четвертый день войны), Иван Максимович ушел добровольцем на фронт (он был направлен в один из военных лагерей Свердловска, где формировались маршевые роты свердловчан, ревдинпев, тагильцев, горняков близлежащих рудников и колхозников окрестных сел).

 (Из дневника И.М. Ваганова. Точная дата неизвестна.)

«Никогда не сотрется из памяти ясный июльский день сорок первого года, когда наша колонна покидала воинские казармы. Стройные ряды батальонов растянулись по улице Луначарского. Рабочие, колхозники и служащие, одетые в военную форму, бодро шагали по мостовой. Это были первые формирования Отечественной войны и проводить нас пришли жители большого города. Играл духовой оркестр, по улице плыла мелодия строевой песни. Я помню, прекратилось тогда трамвайное движение  по улице Луначарского, а люди, провожая нас, не отрывали своих  взглядов от крепких уральских пареньков. Это было естественно. У многих среди нас были сыновья, братья, любимые или просто товарищи.
Вскоре мы миновали дом промышленности, оперный театр, пересекли улицу Ленина и мимо дома Красной армии, мимо пионерского парка спустились к вокзалу. Здесь было также многолюдно. Проводить нас пришли представители общественных организаций. Было много сказано теплых слов и пожеланий. С ответным словом выступил высокий, стройный солдат, с приятным лицом и большими карими глазами. Это был – Петр Захаров, вчерашний рабочий одного из Тагильских заводов.
На фронт мы тогда ехали как одна семья. Многие солдаты и офицеры были из одних цехов и колхозов. Ехали два брата Овчинниковы из Камышлова, братья Сохрановы из Ревды, отец и сын Медведевы из Свердловска. В полку не было такого человека, у кого бы не было родственников или общих знакомых. Но скоро военные дороги нас разъединили, развели в разные стороны».


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОТСТУПЛЕНИЕ

1

В конце января 1942 года советские войска попытались совершить наступательные действия против немцев в направлении Барвенково. Операция проходила в постоянном напряжении, поскольку противник сумел основательно укрепить свои оборонительные рубежи. (Наступление продолжалось 13 дней.) К 24 января 1942 года противник выдохся, и 24 января наша кавалерия ворвалась на улицы Барвенково, была также отбита у противника железнодорожная станция Лозовая. Но силы наших войск вскоре иссякли, наступательные действия прекратились, хотя продолжались фланговые бои. Окончательно Барвенковская наступательная операция закончилась 31 января 1942 года. В результате наша армия продвинулась в западном направлении на 90 километров в виде так называемого Барвенковского выступа.
Весной 1942 года немецкое командование попыталось взять инициативу в свои руки. К этому времени на советско-германском фронте было собрано 217 дивизий и 21 бригада (80% сухопутных войск вражеской коалиции). В начале мая 1942 года войска вражеской коалиции захватили Керченский полуостров, начался штурм Севастополя, и в июне немцами было сосредоточено против защитников города до 300 тыс. солдат, свыше 400 танков, около 900 самолетов.
Одновременно с этим начались бои в районе Харькова. Наши войска рвались на оперативный простор из узкого горлышка Барвенковского выступа и огибали при этом Харьков с юга. В то же время другая воинская группировка, действовавшая со стороны Волчанска, огибала Харьков с севера. Планировалось, что обе эти группировки сомкнутся и стиснут немцев в солидный «котел». Но этим планам не суждено было сбыться. Сопротивление противника нарастало, наше материально-техническое снабжение отставало. Были просчеты со стороны командования, которые не смогли правильно оценить обстановку. 16 мая 1942 года было последним днем нашего наступления. 17 июня начался прорыв группировки танков Клейста с юга в направлении Барвенково. Одновременно войска Паулюса наступали с севера. После полудня немцы заняли Барвенково. 19 мая возникла реальная угроза полного окружения наших войск в районе Барвенковского выступа. Против танков Клейста была брошена в бой кавалерия Плиева. Шансов на успех не было, тем более, что действия Клейста были поддержаны самолетами 4-го воздушного флота Рихтгофена. 23 мая Клейст и Паулюс полностью отсекли от основных сил Барвенковский выступ и окружили все армии маршала Тимошенко.


2

В мае 1942 года с группой офицеров, возвращавшихся из госпиталя, Иван Ваганов пришел в село близ Барвенково, где был питательный пункт и можно было, перед отправлением в свой полк, поесть и получить сухой паек.
Война шла уже второй год, оккупанты шагали по исконным русским областям, рвались к основной водной артерии страны – к Волге. Все жители многонациональной России давно уже поняли, что отсидеться по углам не удастся – в противном случае немцы достанут и в глухой тайге, и в степях, и в горах. Надо сражаться до последнего патрона каждому в соответствии своим знаниям и воинской подготовки. А шкурникам и трусам дорога одна – под трибунал!
К этому времени вчерашний школьный учитель математики стал опытным боевым офицером и политработником, парторгом полка. Не счесть кровопролитных боев 1941 года, в которых ему довелось участвовать. Ивану Ваганову пришлось отступать по болотам Белоруссии, терять земляков, боевых товарищей. Теперь он на все имел свое собственное мнение. Как-то раз, когда наши войска «по тактическим соображениям» оставили Минск, Иван Ваганов в разговоре сказал своему знакомому офицеру из политотдела: «Что-то много мы сдаем городов по тактическим соображениям!»  Дорого обошлись Ивану Ваганову эти слова.  В  этот же день он  был вызван в политотдел, и много пришлось ему услышать различных эпитетов по своему адресу. Он был назван трусом, паникером, но так и не понял, почему мы ос-тавляем  села и города. Не понял потому, что был воспитан на цитате, которая говорила о том, что чужой  земли мы не хотим, но и своей земли ни одного вершка никому не отдадим, что на удар врага ответим тройные ударом, что войну  поведем на территории того государства, которое осмелится навязать нам войну. А что получилось: мы отступаем, мы отдаем свои города и целые области. И это не только потом что на нас внезапно  напали, но потому, что мы оказались сла¬бее. Противник сильнее нас в воздухе, у него больше танков и пушек Иван Ваганов все время думал: знали ли наши старшие военные товарищи, что враг нас сильнее. И Ивану Ваганову казалось, что они знали. Так почему же они молчали?

Принимавший пополнение офицер намекнул на то, что денька два-три они могут в полки не являться. По его словам, на фронте было тихо и боевых операций не предвиделось.
Но у питательного пункта вновь прибывших встретил майор и предложил садиться в дивизионные и полковые машины, предусмотрительно задержанные им.
Досадуя на то, что не пришлось отдохнуть хотя  бы один денек, все сели в машины. Рядом с Иваном Вагановым устроился политрук Шешунков, за спиной сели два солдата  артдивизиона. Шофер тотчас нажал на педаль, дал газ и машина, как застоявшийся конь, сорвалась с места, стремительно пролетела по улице, вы¬скочила из села и запылила по узкой полевой дорожке. Миновав гряду курганчиков шофер притормозил и медленно спустился в лесистую балку. Как только машина оказалась на дне балки, Шешунков положил ладонь на плечо водителя. Тот остановил машину и обернулся.
- Скажи, кому пришла в голову такая мысль, чтобы встретите нас?
Водитель не успел, ответить. Раздались первые взрывы сброшенных бомб. В этот же день  противнику удалось между Лозневой и Изюмом прорвать фронт, и бросить в брешь мощные танко¬вые колонны.


3

(Из дневника И.М. Ваганова. Ориентировочно конец мая 1942 года.)

Героически защищая каждый метр земли наши войска медлен¬но откатывались на восток. Вот уже позади осталось Барвенково, Константиновка, Красный луч, Ровеньки. Впереди - Гуково, Свердловск, Краснодон, Лихая... Да мало ли сел и городов в Донбассе и на Дону, все не перечтешь. Но каждый раз, как только позади остается село или город, сердце обливается кровью. Кровь постепенно рассасывается, а рубчик, след пережитого, остается.
Отступление. Как тяжело произносить это слово. Но еще тяжелее отступать. Идешь и разбрасываешь по степным дорогам разбитые  повозки, пушки и пулеметы  и оставляешь самое до¬рогое – под свежими могильными холмиками фронтовых друзей.
Отступая, мы несли большие потери в живой силе и технике. Многие полки были сведены в батальоны, а батальоны в роты. Особенно пострадала батарея старшего лейтенанта Кружкова. Боеспособным в ней можно было считать только расчет сержан¬та Шабалина. Но и в нем не хватало трех человек. Сержант все время надоедал Кружкову, выпрашивал хотя бы одного че¬ловека. Но взять его было негде. И вот, когда уже смирились с не хваткой людей и перестали ждать пополнение, оно прибыло. Двух человек дали и в расчет сержанта Шабалина.
Первый, стройный, высокий и довольно подвижной, с русыми вьющимися волосами – шофер Дементьев, вошел в расчет как в собственной дом. Сидевшим на лафете пушки солдатам он по¬махал ладонью правой руки и громко сказал:
- Привет братьям славянам!
- Наше вам, - с ленцой поворачиваясь на голос Дементьева, ответил наводчик Тюменцев, плотный коренастый солдат, с об¬ветренным до черноты лицом.
Но Дементьев его не слышал  или сделал вид, что не слышал. Он прошел мимо солдат и остановился у автомашины, хозяйским взглядом осмотрел изрешечённый пулями и осколками кузов, носком сапо¬га пнул в переднее колесо и подмигнул сам себе.
- Покрьшечка бывала в передрягах. Видать не одну тыщенку километров отмахал. - Он еще раз пнул в покрышку. - Накачано что надо. А как остальные, посмотрим. Ага, ага! - изо всей силы ударяя   по следующей покрышке бормотал Дементьев. - Видать водитель с душой  был, - сделал он вывод и в один миг оказался в кабине. Ступни ног привычно встали одна на педаль тор¬моза, другая на кнопку стартера. А широкие ладони рабочих рук легли на баранку.
- И здесь все на своем месте, - проверив тормоза и зажи¬гание, сказал Дементьев, ловко выскочил иэ кабины и стал внимательно осматривать мотор.      
Ощупав каждую трубочку и винтик, неторопливо вытер руки сухой тряпкой и, довольный уходом за машиной, вытащил из кар¬мана кисет. Развернул его, угостил всех крепким самосадом. Рассказал анекдот, показал фотокарточку любимой девушки, полево¬да колхоза, и, сунув вещевой мелок под сидение, молодцевато подошел к осанистому плечистому сержанту.
- Товарищ командир орудия, водитель Дементьев прибил для продолжения службы.
- Следовало бы в первую очередь представиться, а потом  в машине копаться, - строго заметил Шабалин.
- Виноват, товарищ сержант, - Дементьев щелкнул каблуками и приложил пальцы к виску, - душа по технике натосковалась. Не утерпел, - ответил он, озорно сверкая открытыми, добро¬душными глазами.
Подтянутый, чисто выбритый, до блеска в начищенных сапо¬гах, в сдвинутой чуть на бок пилотке, разбитной шофер по душе пришелся сержанту. Но он все же искал предлога к чему бы придраться, чтобы осадить слишком языковатого солдата. Из-под ухарски сдвинутой на бок пилотки  выбилась прядь русых волос. Она-то  и явилась подходящим предлогом. Нахмурив брови Шабалин сурово посмотрел на Дементьева.
- Вам известно что солдат не дьячок?
Дементьев промолчал.
- На передке бывали? - не снижая сурового тона, спросил Шабалин.
- Приходилось и на переднем крае бывать. А больше всего по кюветам валялся. Наше дело шоферское, прижмет стервятник к земле и не выпускает. В этом году в трех местах меня проды¬рявило. Да и машин не одну угробил. Последнею под Изюмом оставил, а сам на четверенная  выбирался. Так что и на передке бывал.
- Ясно, - ответил сержант и повернулся ко второму сол¬дату, стоявшему чуть в стороне.
Это был солдат лет тридцати пяти, среднего роста, плотно сколоченной с красными воспаленными от бессонницы  глазами, томным задумчивым  взглядом. В складкам загорелого продолговатого лица, застыла не то неоконченная мысль, не то тревога.
- Семенихин. Петр Семенихин, - не соблюдая устава, представился он сержанту.
- В боях участвовал?
- Какие там бои? Необученные мы. В запасном, под Воронежем неделю подергали и толкнули к вам.
- А сам откуда?
- Да Воронежский и буду. Кузнец я. В колхозной кузне работал. А тут на тебе, воевать пришлось.          
- Ничего не поделаешь. Война – тоже  работа и, пожалуй, не легче кузнечного ремесла.
- Как знать, - ответил Семенихин и замолчал.


4

(Из дневника И.М. Ваганова.)

…Прошло десять дней. Десять дней постоянных боев. Круглые сутки в небе кружили немецкие самолеты, постоянные бомбежки и обстрелы разрушали коммуникации, вызывали значительные потери среди личного состава и боевой техники. А вокруг горели города и села, горела донская степь.
Пропахшие порохом и степною гарью солдаты попятились. Оставили один хутор, второй, стани¬цу, город. В один из напряженных дней расчет Шабалина придали лейтенанту Файзулину для прикрытия переправы на реке Чир.
- Стоять придется насмерть, - прощаясь с расчетом, сказал командир дивизиона.
- Постараемся выстоять, - как всегда спокойно ответил Шабалин.
- Насмерть! - произнес Семенихин, когда скрылся командир дивизиона, - легко сказать стоять насмерть. Против танка и самолета с трехлинейкой, так и получается, смерть, а больше ничего. От нашей пукалки не ахти какая польза. - Он с недовери¬ем посмотрел на пушку.
- Это ты о чем говоришь? – спросил Шабалин.
- О том, что с голыми руками мы против немца стоим. Вот и приходится все отступать и отступать. Половину России  так, за спасибо Гитлеру отдали, - с болью в сердце сказал Семенихин и стал скручивать папироску.
Я стоял чуть в стороне среди солдат, которым предстояло возможно, умереть на пологом берегу степной речушки, но дать возможность основным силам уйти  от удара врага. Оказавший¬ся невольным свидетелем такого разговора, я просто не нашелся как ответить. Возможно, не наделся потому, что уж слишком от души были произнесены  Семенихиным эти горькие слова.
Скрутив огарку, Семенихин взглянул на Шабалина и сказал:
- Говорили, что мы любого врага скрутим. А что получилось? Стыд. Немец с нами как кошка с мышонком играет.
От всего  сердца произнесенные слова Семенихина гово¬рили о том, что он, простой колхозник, тяжело переживает  те горе, которое обручилось на нас и нашу родину. Вот почему я не вмешался в разговор, мне не хотелось еще больше отягощать горе…
Прикрывшись взводом автоматчиков и двумя станковыми пу-леметами, расчет Шабалина занял оборону на дальних подступах к переправе. С задачей любой ценой остановить врага. Не дать ему возможность в течение дня прорваться к переправе.
Расчеты  пэтээровских ружей и автоматчики оседлали до¬рогу.  Два пулемета расположились на вершине кургана чуть в стороне от глубокой  балки.
Командир группы прикрытия, лейтенант Файзулин, низкорослый, плечистый, с черными волосами и такими же глазами, осмотрев как расположились солдаты, собрал младших командиров и заговорил:
- По всем данным противник должен вот-вот появиться и по всей вероятности начнет  атаку с двух направлений: танками по шоссе и пехотой из балки. Наша задача: отразить натиск врага, не дать ему возможность прорваться к переправе. В целях пол¬ного уничтожения врага, приказываю: командирам пулеметных расчетов прижать пехоту противника к  земле и уничтожить, командиру пушки и истребителям танков как можно ближе под-пустить танки противника и бить по ним только   наверняка. Бить не только из ружей и пушки, но и рвать связками гранат, жечь бутылками с самовоспламеняющейся жидкостью. Но помните: строго запрещаю палить в белый свет как в копейку. Боепри¬пасы беречь. Бить только в цель.  Ясно?
- Ясно товарищ командир, - ответили младшие командиры и разошлись по местам.
Атака началась именно так, как предполагал лейтенант Файзулин. Вначале из-за лесной посадки на полной скорости выскочило до десятка танков и двинулись по дороге. Вслед за истошным ревом моторов  и разрывами снарядов последова¬ла частая автоматная трескотня – это пехота  противника густой цепью высыпала из балки и бросилась к окопам автомат¬чиков. В этот же момент с фланга раздалась пулеметная трель. Несколько гитлеровских солдат замертво сунулись вперед голо¬вой. Остальные залегли. Когда они попытались подняться, пулеметчики снова  открыли огонь.   Гитлеровцы плотнее прижа¬лись к земле, но не остановились.  Прислушиваясь к гулу моторов они ползли  вперед.
Пулеметчики били наверняка, после каждого выстрела кто-нибудь из ползущих замирал на склоне холма, но остальные дви¬гались, подползали все ближе и ближе... Вот уже передние вскочили и бросились на гребень возвышенности. В это время раздается оглушительный взрыв.  Передний  танк вздрогнул, остановился и вспыхнул. Потом завертелся на одной гусенице второй, столб черного дыма показался на третьем. Атака за¬хлебнулась.
До вечера отбили еще четыре попытки гитлеровцев про¬биться к переправе. Враг нес большие потери, но и у защитников силы слабели. К концу  дня замолчали оба пулемета, из пяти противотанковых ружей осталось одно. Опустели многие  окопы автоматчиков. Худо пришлось бы защитникам высотки, если бы солнце не склонилось над холмами.
Как только по степи пробежали длинные тени, а в балках свали сгущаться сумерки, гитлеровцы прекратили огонь. В степи вдруг стало тихо и безлюдно. Лейтенант Файзулин снял пилотку, вытер ей потное лице и сказал:
- Выстояли, не отступили.
Шабалин внимательно посмотрел на его по юношески улыбчатое лицо, черный пушок над верхней губой и пробасил:
- Да жаркий был сегодня денек.


5

Ресурсы фашистской Германии и ее сателлитов все еще были колоссальны. Враг настойчиво рвался к победе и пытался перехватить инициативу. В конце июня началось продвижение немецких войск (свыше миллиона солдат) по направлению к Волге. Нависла угроза над Сталинградом.
В июле был сформирован Сталинградский фронт под командованием маршала Советского Союза С.К. Тимошенко (вскоре его сменил генерал-лейтенант В.Н. Гордов): в него включили 62-ю армию (командующий генерал-майор В.Я. Колпакчи), 63-ю армию (командующий генерал-лейтенант В.И. Кузнецов), 64-ю армию (командующий генерал-лейтенант В.И. Чуйков, 21-ю армию (командующий генерал-майор А.И. Данилов). Также ему были приданы 1-я и 4-я танковые армии, уцелевшие части 28-й, 38-й, 57-й армий. В подчинение командования Сталинградского фронта находилась Волжская военная флотилия. 14 июля решением Политбюро ЦК ВКП (б) в Сталинградской области было объявлено военное положение. Спешно формировались отряды народного ополчения. Прибывали воинские части из других областей. Все понимали, что под Сталинградом опять, как и год назад под Москвой, решается судьба России. 17 июля линия обороны Сталинградского фронта проходила от Павловска-на-Дону и далее по левому берегу Дона до Серафимовича через Клетскую и Суровикино вплоть до Верхнее-Курмоярской.
После ожесточенных боев противник был остановлен на правом берегу Дона.
Но уже 31 июля противник начал наступление с юга – в районе Котельниковского. В результате своевременного выдвижения из резерва 57-й армии на рубеж Абганерово – Райгород 4-я танковая армия противника, действующая вместе с 6-й армией в этом направлении, понесла большие потери и 10 августа на рубеже река Аксай – Абганерово перешла к обороне.
5 августа Сталинградский фронт (протяженность которого возросла до 800 км) был разделен на два фронта – Сталинградский (входили 63,21, 62-я армии, 4-я танковая армия, 16-я воздушная армия) и Юго-Восточный (57, 51, 64, 1-я гвардейская армии и 8-я воздушная армия). Командующим Сталинградским фронтом оставался генерал-лейтенант В.Н. Гордов, командующим Юго-Восточным фронтом был назначен генерал-полковник А.И. Еременко.
Действия войск под Сталинградом с 12 августа взял под свой контроль начальник Генерального штаба генерал-полковник А.М. Василевский.
19 августа силами 6-й и 4-й танковой армии немцы начали очередное наступление на Сталинград. Мощной группе немецких войск удалось прорвать оборону севернее Калача и 23 августа выйти к Волге севернее Сталинграда. 62-я армия была отрезана от Сталинградского фронта и ее передали в состав Юго-Восточного фронта.
23 и 24 августа началась ожесточенная и широкомасштабная бомбардировка Сталинграда.
Утром 24 августа немецкие войска силами (частично) 14-го танкового корпуса начали наступление  в направлении Тракторного завода.
В противовес этому удару началось наступление войск Сталинградского фронта с севера, что отвлекло значительные силы противника и порыв его наступления на Сталинград был значительно ослаблен.


6

24 августа 1942 года. (Из дневника И.М. Ваганова)

В народе говорят: наука - любознательна, невежество - любопытно. Так получилось и со мной – я уподобился невежде. Уточнив обстановку в  артдивизионе, решаю заглянуть в рас¬чет Шабалина. Иду по размытому  вешними водами овражку и совсем неожиданно натыкаюсь на видавшую виды  шабалинскую пушку, замаскированную пожухлой травой и бурьяном. Солдаты молча сидели на дне овражка, присел к ним и я. И сразу, во всем теле почувствовал усталость. А через две-три минуты стал клевать носом.
- Товарищ парторг, - обратился ко мне Шабалин, - Возьмите вот палатку и прилягте.
Поблагодарив Шабалина, беру палатку, удобно устраиваюсь и закрываю  глаза. Тихо. Наступила вторая ночь обороны Сталинграда. Несколько минут молча сидят солдаты. Потом кто-то пошевелился, кашлянул, с присвистом плюнул. И громко засопел но¬сом. Пошевелился и рядом со мной   сидящий Дементьев.
- Кажется кончился наш драп-марш, - сказал Шабалин.
- Да уж хватит фрицам пятки показывать, - решительно сказал первый номер расчета тоболяк Тюменцев. Он медленно повернул голову в сторону Волги, над которой, прочерчивая ночную тьму, метались лучи мощных прожекторов и задумался.
- А что, братва, ведь верно, пора фрицу сказать баста. Куда еще дальше-то драпать. Может за Волгу прыгнуть, а там что, Тобол, а за Тоболом Иртыш. Что о нас земляки скажут, когда мы на Тоболе или Иртыше остановимся, -  заговорил Дементьев, - Тюменцев-то того, прав. Влетит нам от стариков, если мы фрица за Волгу  пустим, а бабы шай¬ками нас забросают. Так что я лично за то, чтобы фрицам дать по кумполу.
- Чудак ты, как я погляжу. Я что, по-твоему, за отступ¬ление? Нет, братишечки, - И мне показадось, что Шабалин нахмурился, так как умел хмуриться только он, - Хватит дальше не пойдем.
- Значит каюк, как говорит лейтенант Файзулин, дальше не отступаем, - не то подтверждая сказанное Шабалиным, не то спрашивая, произнес Дементьев.
Я поднялся и сел рядом с Дементьевым. Напротив меня сидел Тюменцев, поблескивая глазами, он покачал головой и тя¬жело вздохнул.
- Да уж что говорить, осточертело отступление, - произнес Тюменцев и стал скручивать козью ножку. Он медленно шевелил огрубевшими пальцами, низко опустив голову. Солдаты внимательно смотрели на него. Вот он чиркнул спичку, затянулся, выпустил клубы едкого табачного дыма, посмотрел на цыгарку: ему так и хотелось еще раз затянуться, но он пересилил себя и пустил её по кругу…
На степь опускались сумерки. Кончился еще один августовский  день 1942 года. Усталые, измученные, обросшие ще¬тиной, грязные, пропахшие соленым потом, порохом и западом гари, солдаты сидели в самых разнообразных позах, погружен¬ные в невеселые думы. Казалось, что тяжесть мыслей клонит их головы вниз, а с языка вот-вот  сорвется: так вот она какая война! Сколько еще в ней неразгаданных тайн, а черновой, будничной работы  для каждого солдата непочатой край. Но это продолжалось недолго. Когда дошла очередь до Шабалина, он, как и все, затянулся, выпустил кольца сизого табачного дыма и, как только они рассеялись, встал и совсем не по-командирски, обратился к солдатам:
- Вот что други-товарищи, отдохнули малость и за это надо спасибо сказать. А сейчас пошли огневую готовить.
Солдаты бесшумно поднялись. Качнулся ствол пушки, прошуршала пожухлая трава и расчет, и автомашина с прицеплен¬ной пушкой потонули в сумраке ночи.
Сержант Шабалин еще днем ознакомился с местностью куда было приказано выдвинуть пушки.
Старший лейтенант Кружков, командир батареи, осматривая мест¬ность, обратил внимание командиров орудий на высокую железнодорожную насыпь, которую прорезал огромный овраг и, круто по¬вворачивая, он тянулся параллельно насыпи.
Кружков прошелся биноклем по волнистой степи, внимательно осмотрел кочковатое поле, тянувшееся влево до самого Сталинграда, и сказал:
- Через железнодорожную насыпь танки не пойдут, овраг не перепрыгнуть. По шоссе не осмелятся: ежей, рогаток, на¬долбов и мин побоятся. А вот то поле, что слева от большака, надо держать под наблюдением. Смотрите, какая  там прекрас¬ная для наступления местность. Гряда холмов скрывает от нас танки. А вон седловинка,  видите? В нее-то они и ри¬нутся.
Старший лейтенант Кружков еще раз внимательно осмотрел местность и, словно советуясь с командирами орудий, продолжал:
- Товарищ Шабалин, а что если  вашу пушку выдвинуть вон к той посадочке. Позиция там прекрасная. Как бы не вы¬ходил танк из седловины – обязательно борт подвернет. Тут и бери его. Заклиним проход – конец атаке. А ваше  орудие, това¬рищ Карпенко, - обратился он ко второму командиру орудия, - выдвинем на сто метров влево уступом вперед. Третью пушку еще левее так же уступом, четвертую справа от расчета Шабалина тоже уступом вперед. Вот и получится своеобразный веер. Куда бы танк не повернулся, выскочив  из седловинки, непре¬менно борт к одной из пушек повернет. Тут только не прозе¬вай. Прозеваешь, тогда...
Командиры орудий прекрасно понимали, что будет тогда. Танки с ходу ворвутся в расположение батареи, подавят гу¬сеницами пушки, прорвут оборону и вернутся в Сталинград с севера.
Шабалин вместе со своим расчетом подготавливая огневую позицию. К рассвету пушку вкатили в капонир и замаскировали. Потом вырыли глубокую щель, часть ее превратили в блиндаж, соорудив над ней приличный накат. В ниши блиндажа сложили личное имущество, масла для чист¬ки орудия, запасные части, инструменты.
К восходу солнца все было готово, Шабалин разрешил расчету спать. Но никто не сомкнул глаз. Солдаты молча сиде¬ли в посадке, не отрывая взора от огромного зарева – это го¬рел Сталинград.
Как только посветлело небо, а за Волгой вспыхнули ро¬зовые отблески зари, в воздухе показалась «рама» - фокке-вульф. Он, как коршун, распластав черные крылья, прошелся над лесо¬защитной полосой, покружился над батареей и, видимо ничего не заметив подозрительного, полетел к  городу. Сержант кивнул в сторону уходящего самолета:
- Дорожка разведана, жди танки.
- Да уж это так, - подтвердил Тюменцев и кивнул Де¬ментьеву, - Прикурнем минут на двадцать, принесем еще сна¬рядов.
- Можно, - ответил Дементьев, и положил голову на лафет пушки.
А восток все розовел и розовел. Вот уже брызнув первыми дугами, выкатилось из-за холмов солнце и, не успев осветить приволжскую степь, спряталось в облаке налетевшего из Сталин¬града черного дыма. В степи  стало  пасмурно, уныло и на какой-то миг будто приостановилась жизнь, все кругом притаилось и притихло.
Сержант Шабалин, привалившись спиной к молодому топольку, сладко дремал. Рядом с ним, положив голову на согнутые в локтях руки, с закрытыми глазами лежал Тюменцев. Наверное, в это раннее августовское утро ему хотелось услышать мирные, бередящие душу звуки: рокот комбайна, шелест пшеничных колосьев, потревоженных легким ветерком, перешептывание листвой березок, теньканье синиц, неистовый крик перепела, скрип коростеля. Но что это –  ухо стало улавливать иные звуки. Тюменцев открыл глаза и встретился с неспокойным взглядом Дементьева. Кивнув в сторону холмов, Дементьев сказал:
- Моторы гудят.
- Танковые? - спросил Тюмениев.
- Нет, сепараторные. Слышишь с молочной фермы, парным молодом припахивает.
- Ох ты, ерш, - Тюменцев покачал головой.
- Да уж какой есть, -  ответил Дементьев и замолчал. Вдруг запищал зуммер телефона.
- Пятая слушает, - прикрывая рот ладошкой ответил Шабалин. - Ясно... Есть... Двадцать и все направляются к седловине? Хорош, постараемся... Что? Встречались. Будьте покойны, не подведем. Что, что?   Жильцова? Не хотелось бы от¬пускать. Мы и так троих потеряли.... Товарищ, старший лейтенант, я вас прошу... Но приказ, видимо, был строг и конкретен.
- Эх и жизнь солдатская,- бросая трубку, сказал Шабалин и отыскал глазами ефрейтора Жильцова, - Петя, слушай, что я тебе скажу. Бери свои монатки и крой в расчет лейтенанта Карпенко. Его в  штаб дивизиона переводят, а тебя команди¬ром орудия назначили.
- Везет тебе Петрован, - присаживаясь на корточки перед Жильцовым, сказал Дементьев, - Был наводчиком, заряжающим, подносчиком пришлось попотеть, а сейчас – командиром орудия. Ну что ж, поздравляю! - он по-приятельски шлёпнул Жильцова по спине.
Последние слова Дементьева заглушил нарастающий рев моторов. Потом он перешёл в грохот, перемежаясь с лязганьем гусениц. Загудела земля, запели проводя на телеграфных столбах, тревожно зашумели деревья.
Шабалин не отрываясь смотрел на седловину. Но что это? Ее миновал один танк, второй, третий, десятый... Скрываясь за грядой  холмов и курганов, танки шли к городу. Рев моторов постепенно удалялся и скоро совсем заглох.
- Прошли! - не то с сожалением, не то с радостью сказал Шабалин и провел тыльной стороной ладони по открытому лбу.
Но в этот момент раздался истошный рев моторов, а в седловину внезапно, с головокружительной быстротой ворвался немецкий танк. Тюменцев припал к панораме и стал вращать механизм наводки. Заряжающий принял снаряд,  щелкнул замком. В эту же секунду медлительный, но спорый в работе Тюменцев, доложил:   
- Орудие к бою готово!
Но Шабалин команды не давал, медлил, и как только танк стал вырываться из седловины, крикнул:
- Огонь!
Вскоре раздался один взрыв, за ним последовал второй и третий, необычный, всесокрушающий. Это снаряд Тюменцева прошив бортовую броню, угодил внутрь танка, и поднял на воздух находящиеся там снаряды.
Шабалин по-мальчишески широко рассмеялся и шлепнул по спине побледневшего Тюменцева.
- Молодец, Степа! Подбей еще одну коробочку, и седловинка закупорится. Степа! Не зевай, не зевай! - кричал Шабалин, по¬казывая на вновь выползавший из лощины танк.
Но на этот раз медлил Тюменцев. И только тогда, когда, качнувшись, танк сделал крутой рывок, чтобы обойти подбитую машину, последовал выстрел. Но было уже поздно. Танк проскочил опасное место и, минуя пушку Карпенко, понесся вглубь обороны.
За первым танком еще проскочило два. Шабалин поморщился и сквозь зубы шептал:
- Мазилы, на нас надеялись, а мы что наделали. Эх!
За тяжелым вздохом сержанта последовали один за другим два выстрела, потом еще два, потом еще и еще! Это Тюменцев перешел на беглый огонь.
-Что он делает?! -  воскликнул Шабалин и увидел, как в седловине на одной гусенице беспомощно вертится танк, заклинивая проход. Потом опять последовал выстрел, потом еще и по танку запрыгало пламя, повалил черный дым, расползаясь по вершинам холмов.
- Ага, закупорился проходик, - крикнул Дементьев, - Сейчас по курганчикам придется пробираться. Тут мы вас пощелкаем.
Но танки не шли. В глубине обороны пылали прорвавшиеся три танка. Атака захлебнулась. Кругом вдруг стало непривычно тихо. Шабалин посмотрел на своих товарищей и задержался взглядом на  Жильцове:
- Ефрейтор  Жильпов, а вы почему не выполнили мое прика¬зание?  - строго спросил он.
- Товарищ сержант, как же я мог  вас оставить в такое время? – растерянно ответил   Жильцов.
- Ну ладно, ладно. Разговорчики в сторону. Бери свои монатки и шагом марш!


7

По воспоминаниям маршала Жукова, вечером 27 августа И.В. Сталин в личной беседе сообщил ему, что «Ставка решила передать Сталинградскому фронту 24-ю, 1-ю гвардейскую и 66-ю армии». 1-ю гвардейскую армию планировалось перевезти в район Лозное для нанесение ею вместе с другими частями 2 сентября контрудара по прорвавшейся к Волге группировке противника и дальнейшего соединения с 62-й армией. И под прикрытием 1-й гвардейской армии предполагалось вывести в исходные районы 24-ю и 66-ю армии.


27 августа 1942 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Сегодня у меня выдался неприятный денек, я вновь поспорил со своим земляком Сорокиным (с которым я познакомился еще в июне 1941 года в военном лагере Свердловска).

С Сорокиным близко мы познакомились на второй день войны у проходной в военный лагерь Свердловска. Я шел с назначением в один из полков парторгом, а майор Сорокин – командиром пока, который формировался в этом же лагере.
Рослый, высокогрудый, с густой щетиной русых волос, с хорошо поставленным командирским голосом, майор Сорокин пленил тогда меня. Сравнивая его со своим командиром полка майором Муриным я втайне завидовал тем, кто попал в полк Сорокина. Меня подкупал твердый характер Сорокина, сила воли, особая строгость и четкость до педантизма.
Формирование полков шло быстро. Мы формировались не более двух недель. Но и это короткое время вся наша жизнь шла в поле, на стрельбищах и тактических занятиях.
Как-то получилось так, что полки все время занимались вместе. Поятому я невольно вынужден был наблюдать за обеими командирами полков, а также рядовым и офицерским составом. Первое, что бросалось в глаза, это какая-то натянутость в полку Сорокина и непринужденность в нашем. В нашем полку все как-то шло естественно, а в сорокинском, чтобы не делалось, а без показухи не обходилось. Даже дисциплина и та была какая-то неестественная.
Как-то на одном тактическом занятии мне пришлось сравнить действия офицеров полков. Офицеры полка Мурина решали самостоятельно ту или другую тактическую задачу, этому учили и солдат. Командир полка Мурин, давая вводную, всегда оставлял для офицера поле деятельности для размышления и самостоятельного действия. Вводные Сорокина, как правило, отличались тем, что офицеру по существу ничего не оставалось, как выполнять ранее данный приказ высшего начальника. Приказы отдавал майор Сорокин четко и требовал также четкого их выполнения.
Как-то на одном тактическом учении против батальона, игравшего «красных», был батальон полка Сорокина. Перед ним оказалось трудно проходимое болото. Комбат, точно выполняя приказ командира полка, повел батальон по зыбучим местам. А его противник, командир батальона полка Мурина, решил обойти болото. Непроходимые места были обойдены, а противник стремительной атакой с тыла был смят.
На разборе тактического учения командир полка Мурин отметил инициативу комбата и поощрил всех тех, кто выполняя приказ вышестоящего начальника, действовал решительно, обдуманно и проявлял свою инициативу. Майор Сорокин в своем выступлении уделил внимание только на быстроту выполнения его приказов, не затронув вопроса инициативы нижестоящих начальников.
Возвращаясь с учения, я спросил у Сорокина о том, как он смотрит на проявление инициативы нижних чинов при выполнении приказа. Спрашивая я сослался на высказывания Суворова о том, что каждый солдат должен действовать в бою на свой маневр. Сорокин ответил что приказ должен выполняться четко, без отклонения и армия – не профсоюз, где модно по любому поводу разводить обсуждение и критику. Дан приказ – выполни, а отсебятину не выдумывай.
Своеобразны суждения Сорокина были и по ряду других вопросов, особенно по вопросу попавших в  плен и в окружение. Всех попавших в плен и в окружение  он без разбора считал непременно изменниками Родины и предателями. Я пытался было ему доказывать, что на войне без окружения не может быть, а также неизбежны пленные с обеих воюющих сторон. Другое дело, как попал в плен: или сдался, или был обезоружен врагом, а возможно пленение и раненых. Точно также и окружение. Попав в окружение, воинскя часть с боями выходит – это героизм. А другая может разбежаться – это позор.
Но Сорокин говорил, что хрен редьки не слаще: те и другие трусы и предатели. Видишь, что дело – дрянь, пусти себе пулю в лоб: ни плена, ни позора.
Спорить с ним я не мог. Не мог потому, что его взгляды поддерживали многие. Будешь спорить – получишь ярлык труса или даже изменника Родины. Возможно и спорили бы мы с ним, но вскоре разъехались. Развели нас военные дороги.

И вот, весной 1942 года мы вновь встретились с ним в Донбассе и вместе дошли до Волги. Война многому научила всех нас за это время, и взгляды многих изменялись, но Сорокин остался тот же. Он по-прежнему всех, попавших в окружение и, тем более, попавших в плен, считал врагами народа и изменниками. Об этом знали солдаты и офицеры его полка.
 Мне кажется, на этот раз мы окончательно разошлись с ним во взглядах по ряду вопросов. Объектом сегодняшнего спора явился Петр Семенихин.
Встреча с Сорокиным у нас произошла случайно. Пробираясь по ходам сообщения и овражкам я забрел в расположение сосед¬него полка, а вскоре встретил и его командира подполковника Сорокина.
Незадолго до этой встречи лейтенант Файзулин рассказал мне очень интересный случай. Прикрывая отступление, его взвод оказался в глубоком тылу немцев и вынужден был пробираться окольными дорогами. И вот, в одном хуторе близ Дона, встретил до десятка солдат сорокинского полка. Солдаты без  возражения встали под командование Файзулина. А когда вышли из окружения, ни один из них не покинул взвода, говоря, что их в полку обязательно пошлют в штрафной батальон. Тогда как солдаты другие полков стремились в любом случае попасть в свою роту и в свой взвод.
Знал об этом Сорокин или нет – мне неизвестно. Но при встрече он тут же резким осуждающим тоном спросил:
- Говорят, что вы трусов и паникеров в герои возводите?
- Не пойму о чем речь, товарищ подполковник, - официаль¬но ответил я.
- Не прикидывайся дурачком, - как всегда тоном, не терпящим возражения, ответил Сорокин и, изучающе осмотрев меня своим недоверчивым взглядом, продолжал: - Что это за Семенихин у вас объявился? Говорят десять дней где-то болтался по тылам врага, и вы его с распростертыми объятиями приняли.
- Ах, вон о чем вы, - рассмеялся я, - Верно, почти все вышли у нас из окружения. В том числе и Семенихин. И надо сказать, для Семенихина - большой урок. Он многое понял. И, самое главное то, что научился врага ненавидеть.
- Вы все философствуете, - вновь оборвал меня подпол¬ковник. - К стенке надо вашего Семенихина, чтобы другим не повадно было. А вы на руках его носите.
К этому времени взгляды многих товарищей на окружение уже изменялись, и я смело ответил:
- Всех, кто был в окружении, не расстреляешь.
- А надо бы, - заявил Сорокин.
- Не ваша воля, - ответил я и распрощался.
С этих пор я Сорокина не встречал, что с ним - не знаю. Но подумать меня он заставил. В своем отделе с на¬чальником мы как-то не нашли общего языка. Горбунов все держал в себе и был не откровенен, Загорский придерживался взглядов сторонников Сорокина. Зато с Шевченко и Суриным мы делились во всем. У нас не было друг от друга секретов. Я никак не мог понять, почему у нас сложилось такое отношение к людям, побывавшим в окружении. Человека вывед¬шего из окружения или сбежавшего из плена обязательно опасались. Почему-то кое-кто предполагал, что он непремен¬но выболтал военную и государственную тайну и уж, наверное, завербован в шпионы. Как правило, за ним устанавливался очень строгий надзор. Все это мне было непонятно. Я не верил, что наш советский человек способен продать свою родину. И мне было очень тяжело, когда о том или другом верном товарище вдруг спрашивали что-нибудь неприятное. Я часто об этом спрашивал Шевченко. Он отвечал обычно так: время такое, но оно пройдет, поверь мне, пройдет.


8

  28 августа 1942 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Писать не хотелось, но иной  раз бывает и так, что сила привычки одолевает все. Так получилось и сегодня. Примостившись на лафет пушки, записываю о том, что взволновало меня. А взволновало вот что: начальник политотдела еще утром вручил мне листовки и сказал:
- Прочитать во всех ротах и батареях.
Мне страшно хотелось спать, и я небрежно сунул их в кар¬ман, подумав, что прочитаю потом, а сейчас спать, спать! Но вдруг меня охватило какое-то непривычное волнение, и я сам не сознавая, вытащил одну листовку. И вот эта маленькая листовка, написанная не на первосортной бумаге, глубоко взволновала меня и разогнала мое дремотное состояние. «Мастера истребления танков» - так была озаглавлена листовка. Сколько в ней было строк, память не сохранила. Но ее простые слова запали в душу на всю жизнь.

Их было тридцать три. Тридцать три героя... Почти совпадает с Пушкиным, писавшим о тридцати витязях чредой выходящих из вод. Но это были не сказочные витязи, а реальные солдаты 67-й  стрелковой дивизии 1379-го  полка, разных рот и батальонов Ранним утрам 24  августа 1942 года, на крутом берегу мелко¬водной степной речушки Россошка попали они в окружение немцев.
- Рус, сдавайся! - закричали со всех сторон враги. В этот момент на одном из брустверов окопа показался замполит Леонид Ковалев.
- Товарищи! Смерть или победа! Но только не плен, - обратился он к солдатам и офицерам.
- Победа, но не плен! - поддержал его младший лейтенант Георгий Стрелков.
- Клянемся победить или умереть, но в плен не сдадимся, - крикнул командир взвода связи младший  лейтенант Евтифеев.
- Клянемся. Клянемся! - отозвались со всех сторон сол¬даты.
- Рус, сдавайся! - гортанно выкрикивали гитлеровцы, снимая огненное кольцо вокруг горстки храбрецов.
- На, получай, гадина! - крикнул Леонид Ковалев и вы¬стрелил из пэтээровского ружья.
- А это, возьмите впридачу! - добавили солдаты и тоже выстрелили в приближающиеся танки, и в фашистские танки полетели связки гранат, бутылки с горючей жидкостью.
На по¬ле боя запылал один танк, потом второй, третий, четвертый. Немцы уже не кричали «Рус, сдавайсь!» Они залегли, поливая свинцом маленький островок, занятый нашими бойцами. А танки все ползли и позли.
- Не пройдешь, гад, не пустим! - вновь крикнул Ковалев и метко кинул на танк бутылку с горней жидкостью.
Еще запылало стальное чудовище, мотом еще, еще! На поле боя дымилось уже около десятка танков. Атака захлебнулась. Немцы  отошли, но немного погодя, с бешеным ревом моторов и беспорядочной стрельбой из пушек и автоматов, снова ринулись на безымянный холмик, занятый храбрецами.
Два дня  шел неравный бой. Два дня тридцать три гвардей¬ца отбивали яростнее атаки врага, два дня гитлеровцы стреми¬лись сокрушить волю советских солдат. Два дня маленький клочок земли забрасывали не только огнем, но и листовками. Гебеллевские листовки то обещали хлеб, мясо, «вольную жизнь», а то, вдруг начинали стращать. Но ничто не могло сломить советского солдата. Гвар¬дейцы выстояли. Первые покинули поле боя гитлеровцы, оставив 27 танков и свыше 150 трупов солдат и офицеров.
«Ни шагу назад!» Так заканчивалась маленькая листовка, написанная в окопах Сталинграда.

Так скупо и лаконично рассказывала листовка о беспримерном подвиге 33 гвардейцев. Но не прошло и трех дней, их име¬на стали известны всей стране. 33 советских витязя повторили подвиг 28 панфиловцев, которые под руководством политрука Клочкова В.Г. в районе разъезда Дубосекова уничтожили 18 тан¬ков врага  и свыше 70 гитлеровцев, имена 33 гвардейцев стали рядом с героями панфиловцами, они также стали бессмертны. А их подвиг говорит о возросшем мастерстве, он учит советских воинов побеждать врага. Победив врага, они все остались живыми, и все они продолжали сражаться на берегу Великой Русской реки.
Прочитав листовку, долго сижу молча. Перед моими глазами как наяву раскинулся крутой берег Россошки, круговая оборо¬на. Грохот танков, море огня. Над всем этим возвышается наш советский человек - Ковалев.
«А если бы я оказался на месте Ковалева, выстоял бы я или нет?» -  задал я себе вопрос и тут же ответил: «С такими как Файзулин, Шабалин, молчаливый Тюменцев, Жильцов и Дементьев, пожалуй и я бы не дрогнул. Ведь это они, мои однополчане, повторили слова 33 гвардейцев: «Ни шагу назад!»


9

В результате ожесточенных боев немцам удалось прорваться к Волге севернее Сталинграда на участке Рынок- Акатовка. Территория, которую удалось при этом удерживать противнику, представляла узкий коридор, который одним концом упирался в Волгу. Ширина коридора была не более десяти километров.
На этом участке сражались соединения немецкого 14-го танкового корпуса - 60-я и 3-я моторизованный дивизии, которые защищали северный участок коридора. Кроме того, 16-я танковая и 389-я пехотная дивизии противника защищали южный участок.
Наши войска вели усиленное наступление на прорвавшегося к Волге противника. Со стороны Сталинграда наступали части 62-й армии (с 10 сентября командующим 62-й армией был назначен генерал-лейтенант В.И. Чуйков), а на северном участке части 1-й гвардейской и 66-й армии (в состав которой в тот момент входила и 54-я механизированная бригада).
Именно в этот ответственный момент в Сталинград прибыл генерал К.К. Рокоссовский, которому Жуков приказал принять командование Сталинградским фронтом (вскоре он был переименован в Донской, а Юго-Восточный фронт – в Сталинградский).
В состав Донского фронта входили: 63-я армия (командующий генерал В.И. Кузнецов) – занимала участок протяжением более 200 км по левому (северному) берегу Дона и небольшой плацдарм в районе Верхнего Мамона на южном берегу, 21-я армия (командующий генерал А.И. Данилов) – занимала участок протяжением около 150 км на северном берегу и плацдарм на южном берегу в районе Еланская-Усть-Хоперская-Серафимович, 4-я танковая армия (командующий генерал В.Д. Крюченкин) – занимала участок в 30 км на северном берегу и в междуречье Волга-Дон, 24-я армия (командующий генерал И.В. Галанин) – занимала участок в 50 км в междуречье, 66-я армия (командующий генерал Р.Я. Малиновский) – занимала рубеж в 20 км в междуречье и упиралась левым флангом в Волгу. В состав Сталинградского (бывший Юго-Восточный) фронта (командующий генерал А.Е. Еременко) входили: 62-я армия (командующий генерал В.И. Чуйков) которая оборонялась в городе и была отрезана на севере и на юге немецкими войсками, 64-я армия (командующий генерал М.С. Шумилов), 57-я армия (командующий генерал Ф.И. Толбухин), 51-я армия (командующий генерал Н.И. Труфанов).


10

Наступление 1-й гвардейской армии, назначенное на 2 сентября было отменено, потому что из-за отсутствия горючего войска армии не смогли вовремя выйти в исходные районы. Наступление было перенесено на 3 сентября, а наступление 24-й и 66-й армий было назначено на 5-6 сентября.

2 сентября 1942 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Выжженная солнцем степь. Незаметный холмик севернее Сталинграда.
Вот уже вторую неделю наши части стоят, прижатые к Вол¬ге. Настроение солдат паршивое, а есть и такие, которые основа¬тельно приуныли. Сказывается невероятная усталость, утомление и недоедание. Действует и то, что второй год идет война, а мы все отступаем и отступаем. До каких пор это будет продол¬жаться? Частенько возникает у каждого из нас этот вопрос. Но ответа на него пока что нет.
Обстановка с каждым днем становится напряженней. Пусть и остановлен враг, но сила его не сломлена. Напор противника усиливается, заметно увеличивается огонь артиллерии, бомбежка самолетами, которые порой сутками висят в воздухе. Правда, постепенно нарастает и сила нашего огня, но мы пока держимся преимущественно на стойкости солдат и офицеров.
Самое сложное дело в такой обстановке вести политработу. Пусть и много у нас положительных примеров, пусть и много героических подвигов, но общая обстановка до сих пор  складывалась в пользу врага. Ведь отступают не немцы, а мы. Ведь стоим-то мы не на берегу Вислы или Шпреи, а Волги, ко-лыбели земли Русской. Тяжело, очень тяжело в такой обстановке проводить партийно-политическую работу. Но она не на один день, час, минутку не прекращается. Армия политработников, коммунистов, комсомольцев и беспартийных большевиков неустанно  разъясняют солдатской массе цели войны, не скрывая  наших неудач.
Надо сказать к этому времени мы уже многому научились и, главным образом тому, как в условия боя вести разъяснительную  работу. Мы  уже умеем доводить до каждого солдата приказ командира и научились обеспечивать эти приказы боевыми делами.
Если первые дни войны все наше внимание было сосредото¬чено на развертывании лекционной работа, то теперь основной крен взят на проведение индивидуальной работы с каждым солдатом и офицером. Внедрение этой формы усложнило руковод¬ство со стороны политрука, ведь сейчас пришлось значительно расширить институт  агитаторов, поднять с ними качество работы. Но труд, затраченный на повседневный инструктаж  агитаторов-политбойцов, с лихвой оправдывался.
Наши агитаторы, находясь бок о бок с солдатами, ежеминутно  влияют на них. В непринужденной беседе, запросто, по-товарищески беседуя, политбоец раскрывает ковар¬ный замысел врага и подробно доводит  до своего товарища за¬дачи нашей армии, полка, батальона, роты и конкретно каждого солдата.
Разговор политбойца с солдатом, как правило, ведется по всем наболевшим вопроса, и, конечно, в первую очередь, о войне. О том, что силен и коварен враг, но его можно и нужно победить. Частенько приходилось быть свидетелем таких задушевных бесед.  Два дня тому назад мне дев елось стать участником одной бе¬седы. Переползая от окопа к окопу, неожиданно попадаю в стрелковую ячейку.
В уютном окопчике, с нишей заполненной связками гранат и бутылками с воспламеняющей жидкостью, с замаскированным бруст¬вером и ходами сообщения к соседям, дымят самосадом трое солдат.
Свалившись к ним в окоп, на какое-то время прерываю их разговор. Но после коротких приветствий разговор возобновляет¬ся.
- Вот вы говорите, что немец здорово прет, - заговорил смуглолицый солдат, - Не скроешь, прет, да еще как. За лето до Волги докатил. А почему? Да потому, что на нас он идет не один, а почти со всей Европой.  А мы пока что, можно сказать, одни. Наши союзнички никак не раскачаются. Второй фронт давно обе¬щали, да видно обещанного три года придется ждать. Правда и они покусывают немца за ляжки, а вот до горла пока что не доберутся. То ли силенок не хватает, то ли смелости нет. А немец наглеет.
- Оно так, - согласился немолодой солдат со шрамом на щеке. - Только надоело перед фрицами пятками сверкать. Вещь мы-то по¬ди не лыком шиты. Тоже что-нибудь стоим.
- Лыком мы шиты или нет, а вот вспомнить, как немец по Европе шел и как по нашей земле карабкается не худо, - сказал смуглолицый, и порылся в сумке. Извлек из нее засаленную за¬писную книжку и стал листать страницы. Отыскав нужную страни¬цу, он вскинул глаза на товарищей и продолжал, - Австрию и Чехословакию они захватили без военного сопротивления. Сложи¬ла оружие без выстрела и Дания. Норвегия воевала - 24 дня. Бельгия -19. Голландия - б. У Люксембурга пороху хватило всего на один день. У Франции - на сорок четыре дня. Юго¬славию фашисты проехали за 18 дней. А польские паны на тре¬тий день нападения фашистов на Польшу забрали свои монатки и ходу. Кто — в Америку, кто - в Англии. Оставили народ, как стадо бараном. А фашисту это на руку. Ну, а когда подошли к нашим границам, то уж тут трудно было фашисту сдержаться: аппетит порядком разыгрался. А тут еще Гебельс во всю трубил, что де русских мы этак за шесть-семь недель на колени поставим. Он даже точное время определил, когда Москву возьмут и покончат с нами. «Первого сен¬тября 1941 года мы будем в Москве!» - заявил Гебельс.
- Ловкач. И на словах видать прыткий, - скручивая козью нож¬ку, сказал пожилой солдат.
- Как хочешь понимай, - ответил смуглолицый.
- Я понимаю так, план-то видать у них вышел с изъяном.
- Политрук рассказывал, - вступил в разговор третий, все время молчавший солдатик, с обветренным лицом и выгоревши¬ми добела бровями, - По ихним планам за Волгу они 25 июля должны были переправиться.
- Верно, - сказал  смуглолицый, - У  Гитлера приказ был 25 июля переправиться за Волгу, 15 августа взять Куйбышев. Ну а там, к Уралу подобраться.
- Ишь ты, как все расписал. Да, видать, кишка тонка оказалась. А!
Чтобы не создалось у солдат ложного представления о силе врага: мы всегда старались в разъяснительной работе следовать правде жизни. Вступаю в разговор.
- То, что у немца  оказалась тонка кишка, это верно. Но против нас у него сила.
К этому времени разведкой было установлено, что под Сталинградом фашисты сосредоточили не только 4-ю танковую армию фон Гота и 6-ю армию фон Паулюса, но переключили 4-й воздушный флот Рихтгофена, который насчитывал в своем составе свыше 1000 боевых самолетов. На подступах к городу было выдвинуто более 1000 танков и 1600 орудий, не считая минометные части. Кроме этого была подтянута 8-я Итальянская армия, 3-я румынская и много других отдельных воинским соединений. Словом, свыше 60 дивизий из 266 находящиеся на восточном фронте были брошены на Волгу. У нас было всего около 15 дивизий, три танковых  и механизированных корпуса, один казачий корпус и не¬сколько отдельных бригад. Но у нас была непоколебимая вера в наше правое дело. Мы верили, что правое дело победит. И это дало возможность нам остановить врага.
Правда, фашистам 23 августа удалось прорвать оборону на¬ших войск в районе хуторов Вертячий, Песковатка и через Малая-Россошка направить свой удар на Сталинград. Направить, а не взять Волжскую твердыню.
- Выходит, против одного нашего солдата четыре фрица, -сказал пожилой солдат, когда я рассказал о силах врага, - ну что ж, посмотрим как они меня из окопа выковырнут. Я дома, мне стены помогают. А фашисту в окно надо пробираться, а оно узкое, как бы не застрял.
Слова солдата прозвучали ни как шутка или красное словцо. Они были произнесены с полной уверенностью в свои силы. Солдаты верили, что мы победим. И это был результат работы политработников. Ведь вся наша воспитательная работа проводи¬лась под лозунгом «Ни шагу назад!» Ни шагу назад! Это была основная задача командования и наша партийная. Мы, армия политработников и армейских коммунистов, доводили ее до каждого солдата  и офицера. Батальонный и ротный актив частенько к этой основной задаче ставил еще и свои, но они не противо¬речили основной, а как бы добавляли ее. Так, например, в ми¬нометном батальоне выдвинули лозунг: «Минометчик! Родина тебе не простит, если твоя мина не уничтожит фашиста!» «Превратим свой окоп в непреступную крепость!» - вторили пехотинцы. «Каж¬дому снаряду свой танк!» - говорили истребители танков и пэтээровцы.
Возможно, сейчас, спустя много лет эти лозунги покажется наивными. Но тогда они помогали нам изматывать врага, уничто¬жать его живую силу и технику. А самое главное - поднимать уверенность у каждого нашего солдата и офицера в победу. Такой лозунг, как превратим свой окоп и неприступную кре¬пость, перестраивал психологию солдата, у многих солдат пер¬вое время не в почете были саперная лопата, каска и противогаз. От противогаза у таких солдат оставалась одна сумка. Саперная лопата вместе с чехлом летела под куст, а за ней следовала и каска. Лозунг «Превратим свой окоп в крепость» заставил по иному отнестись к саперной лопате. Солдат по¬нял, что и она помогает ковать победу.
Распрощавшись с обитателями уютного окопчика, иду дальше. На передовой сегодня относительно тихо. Но голову над траншеей не высовывай, то и гляди снайперу на мушку попадешь. Иду и невольно кланяюсь. Над головой то и дело тенькают пули, с шипением проносятся мины и глухо ухают в глубине обороны. Татакают пулеметы, постукивают зенитки, рассеивая в белесом небе парашутики разрывов снарядов. Но в общем-то сегодня тихо. Однако я не рискую. Миновав траншею, по-пластунски переползаю небольшой холмик и на его западном склон сваливаюсь в окоп. От него в обе стороны тянутся ходы сообщения, вырытые в рост человека. Минутку передохнув, иду дальше. Миную пулеметную ячейку, два расчета противотанковых ружей и сталкиваюсь со своим земляком Петром Захаровым.
- Захаров, эй, земляк! Здорово, дружище' – обрадовался я встрече.
Захаров обернулся. Его большие карие глаза округлились, потом радостно заблестели. Он прижал правую руку к груди, словно придерживая сердце, чтобы не выскочило, и шагнул ко мне:
- Товарищ парторг, это вы или нет?
- Я, я, Захаров. А вот по имени, извини, забыл, - крепко сжимая в объятьях загорелого сержанта, говорил я. - Как к нам попал?  Ведь я тебя месяцев  восемь не видел.
- К вам попал с пополнением. А не виделись месяцев восемь, а то и с гаком. В госпитале меня долго держали. А потом в батальоне выздоравливающих загорал. А вы все парторг или комиссариате? - спросил он меня и, не дожидаясь ответа, обратился к низкорослому солдату, - Асадулин, углуби окоп на лопатку, - И ко мне.- Тоже наш земляк. Уфимский, со станции Иглино. А этот, - Захаров показал на высокого плечистого солдата, - С Дона из станицы Романовской. Ребята оба цепкие, но еще не обстреляны. Да ничего, обтешутся.
Случайная встреча заставила нас вспомнить о многом. Да это и естественно. Ведь при встречах так и бывает, когда один за другим следуют вопросы: а вот того помнишь, а вот того-то забыл. Так получилось и у нас. То я ему, то он мне задав сводные вопросы. Что с Сохрановым, помнишь сержанта из Ревды. А что с Медведевым из Пышмы. С Петровым из Первоуральска. Словом, повторив «а что» не один десяток раз, распрощались. А метров через десять от захаровского окопа я угодил на беседу к сержанту Астафьеву. Не помню, откуда он, кажется, пермяк. Рассказав молодым солдатам о повадках врага, он тут же стал показывать им как орудовать связкой гранат, как ловчее закинуть бутылку с горючей жидкостью на вражеский танк, как укрыться от танка, если он случаем поддет на окоп. Рассказывая как разить танки врага, он поведал о подвиге тридцати трех гвардейцев...
Это была маленькая, как бы мимолетная беседа, но на таких беседах строилась по существу вся наша воспитательная работа. Но индивидуальные беседы не единственные формы воспитательной работы. У нас широко было внедрено чтение газет, Совинформбюро, боевых листков и писем из дома. Да, да, самых обычных писем, от родных и знакомых. Надо отдать должное, что письма из глубокого тыла сильно воздействовали на сознание солдата, так сильно, что иной раз трудно было подобрать средства более действенные. Письма приходили со всех концов нашей огромной родины. Солдаты и политработники наиболее интересные письма читали вслух. Теплые, полные искренних патриотических чувств, они были для солдат бесценной моральной поддержкой, они воодушевляли нас на подвиги, призывали стойко сражаться с врагом.
Как-то солдат Ананьев получил из дома письмо, прочитал и тут же обратился к своему соседу по окопу:
- Сидоров, иди послушай, что мне из дому пишут!
Вокруг Ананьева тотчас собралось человек десять. Письмо и вырезка из заводской газеты, в которой сообщалось, что Ананьева, встав за станок мужа, выполняет норму до 200%, были  прочитаны, и каждое слово разобрано, как  говорят, по косточкам. Свернув дорогое сердцу солдата письмо и вырезку из газеты Ананьев сказал:
- Вот они жены-то, заткнули нас за пояс. Здорово ведь! А?
- Да, дают они дрозда там, - подтвердил один из солдат.
- Вот и я что говорю, - продолжал Ананьев, - Подпирают нас бабоньки. Придется и нам здесь подтянуться.
Такие письма, как правило, читались во всех ротах и батареях. Факты самоотверженного труда  в тылу вдохновляли нас на новые подвиги.
В начале войны нам, политработникам, строго наказывали охранять личный состав от чтения немецких листовок. Но как ты уследишь, когда они на нас валились неимоверно. И мы решили использовать их на разгром врага. Открытое чтение и разоблачение вражеских листовок вошло в нашу повседневную работу. И мы поступили правильно, мы не испугались фашистской пропаганды, мы верили своим солдатам, что их моральный уровень выше геббелевской брехни.
Пробираясь от окопа к окопу, я всюду встречал физически сильных и морально устойчивых солдат. Мысленно вспоминая ротные партийные и комсомольские собрания, короткие митинги, окопные беседы, я как бы проходил по тем каналам, по которым проходила партийно-воспитательная работа в нашей бригаде.


11

Утром 3 сентября 1942 года после артподготовки 1-я гвардейская армия перешла в наступление, но продвинулась всего на несколько километров в связи с контратаками танков и пехоты немецких войск.
В этот день маршал Жуков получил от Сталина следующую телеграмму:
«Положение со Сталинградом ухудшилось. Противник находится в трех верстах от Сталинграда. Сталинград могут взять сегодня или завтра, если северная группа войск не окажет немедленную помощь. Потребуйте от командующих войсками, стоящих к северу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь к сталинградцам. Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению. Всю авиацию бросьте на помощь Сталинграду. В самом Сталинграде авиации осталось очень мало».
Но Жуков был против немедленного наступления, т.к. войска этих трех армий не имели боеприпасов. Наступление было решено начать 5 сентября.
Итак, от действий 24-й, 66-й, 1-й гвардейской арий зависела судьба Сталинграда!

3 сентября 1942 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Вечер. Над Сталинградом мечутся огромные языки пламени. Стоит толстый слой дыма. Он высоко поднимается в небо и, расползаясь под его куполом, хлопьями сажи бросается на землю. Как там в городе, трудно представить, но надоедливая сажа и здесь, в степи пожухлую траву  и лица людей делает черными. Но как в народе говорят – и в аду можно привыкнуть! И это верно. На новом месте мы уже обжились. Первое это то, что мы глубоко зарылись в землю. Установили локтевую связь с соседями. Обзавелись телефонами, блиндажами.
Штаб нашей бригады  глубоко ушел в землю. Невдалеке от него приспособил глубокую яму для себя и политотдел. Но мне нет времени отсиживаться в ней. Я спешу в минометный батальон. Парторг батальона много раз просил меня провести партийную комиссию по приему в партию. Но меня захлестывала текучка. И только сегодня, взяв членов БЛКа направились в минбат. Идем не так как обычно. А где по-пластунски, работая локтями и коленками, где короткими перебежками. Падаем в воронки, чтоб отдышаться. Переведя дух, выскакиваем и стремительно несемся вперед. Вот и небольшая возвышенность. Ход сообщения привел нас в просторный блиндаж КП батальона.
Парторгу, видимо, уже сообщили о нашем выходе, и он, не дожидаясь нас, пригласил товарищей. Когда мы зашли в блиндаж, то вокруг стола, сколоченного из нестроганных досок, на ящиках сидели товарищи, приглашенные на ПК (партийную комиссию).
Первым разбираем заявление комсомольца Зуева, высокого жилистого солдата, уничтожившего на переправе через Дон три немецких танка.
На переправе через Дон Зуев был ранен. Пуля прошла мягкие ткани левой руки, кость была не задета и он, скрыв рану, остался  в строю.
Поздравив Зуева со званием члена партии, разбираем заявление лейтенанта Хохлова с 1921 года рождения, члена комсомола с 1936 года, бывшего студента одного из Вузов Урала. Прочитав анкетные данные кто-то из членов комиссии задает вопрос:
- Скажите, что вас заставляет вступать в партии именно сейчас?
- Я со второго класса пионер, с 15 лет комсомолец. Мне двадцать один год, пора в партии. Собственно другого пути у меня нет, - просто  ответил Хохлов.
Слушая ответы Хохлова я невольно вспомнил школу, пионерские отряды, комсомол мирных дней. Поколение, принявшее на себя первые удары фашистов воспитано в пионерском отряде и в комсомоле. Это оно под барабанный бой шагало по улицам городов, громко напевая: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!» Многое, все лучшее из детских лет у этого поколения связано со школой, с пионерским отрядом, с комсомолом. Здесь в пионерском отряде начинались их трудовые дела. Здесь познали они первые радости и огорчения. В пионерском отряде и комсомольской организации закалялся характер каждого, крепла дружба, возникала первая любовь. Здесь молодое поколение готовило себя к защите священных рубежей. И когда Родина потребовала, оно так же, как в пионерском отряде, выровнялось в строю и сказало: «Родина, мы готовы тебя защищать!» Мог ли Хохлов, представитель поколения воспитанного пионерским отрядом, сказать другое? Нет, не мог. Вот почему его ответ такой, какой дает каждый патриот нашей родины.

3 сентября 1942 года. Ночь. (Из дневника И.М. Ваганова.)

От безымянной высотки, где расположен КП минбата, развалин какого-то здания и крутой балки, что упирается в правый берег Волги, полукольцом висят в воздухе немецкие фонари-парашютики. От яркого света парашютиков и горящего Сталинграда в степи светло, как днем.
Мы с Нечунаевым пробираемся в пехотный батальон. Батальон три дня тому назад прибыл в нашу бригаду из Камышина. Но Шевченко уже успел в нем побывать и говорил, что народ там с пороховым налетом, т.е. люди, видавшие виды, обстрелянные, участники боев. Батальон стоит на самом боевом участке, близ поселка Рынок, почти полностью простреливается немецкими пулеметами и снайперами. Но жизнь в батальоне идет полным ходом. Врывшись в землю и связав окопы  ходами сообщения солдаты оказались неуязвимы. Все попытки врага столкнуть батальон и расширить рукав между тракторным заводом и Ерзовкой не увенчались успехом.
Подползая к КП батальона, я не думал, что могу в прибывшем из тыла батальоне встретить кого-нибудь знакомого. Но каково же было мое удивление, когда, представившись комбату, я услышал:
- Товарищ парторг, это вы или мне мерещится?
Обернулся и, раскинув руки в стороны, шагнул навет плотному, приземистому солдату. Мы обнялись. Это был Константин Балашов. Или просто Костя Балашов, так его называли минометчики.

Более близкое знакомство с Балашовым у нас произошло в районе станицы Лихой. Здесь мы были отрезаны  противником от своих частей. Но в каких бы условиях не оказался советский человек, он никогда не падает духом. Собравшись в лесистой балке, решаем двигаться на Белую Калитву и с боем прорываться. Летние ночи коротки, но, несмотря на это, сделали километров двадцать. Рассвет застал нас в кукурузном поле поблизости от шоссейной дороги, по которой сплошным потоком шли колонны немецких автомашин и танков, проскакивали юркие мотоциклы, ползли неуклюжие  «фердинанты», медленно тянулись румынские обозы. И все это ползло, двигалось, спешило к Волге. Соседство с таким скопищем было нежелательно, но что поделаешь. Вокруг кукурузного поля на многие километры  была открытая местность, преодолеть которую незамеченным – рискованное дело. Пришлось сидеть у самой дороги и наблюдать, как двигаются фашистские орды.
Это было горькое время. Сотни здоровых, хорошо вооруженных советских парней, как мыши прятались в кукурузном поле. А по их родной земле, с песнями и веселыми  улыбками, хозяевами шли завоеватели. Для советского человека это было самым тяжелым испытанием. Сидеть и хладнокровно смотреть, как своим кованым сапогом топчет его священную землю вандал, было невыносимо. Беловолосый, совсем еще с юношеским лицом и мягким пушком на подбородке лейтенант Антипов несколько раз порывался встать, броситься к дороге и короткими очередями из автомата бить, крошить тех, кто незваным пришел в наш дом. Но его каждый раз удерживал, плечистый, обросший густой щетиной темных волос солдат, сто был Балашов. Оказывается, он уже не раз побывал в таких переделкам и с олимпийским спокойствием посматривал на дорогу.
- Нечего на рожон лезть, - говорил он лейтенанту. Наше дело – сидеть до вечера, а ночью, тропочками, да межами подобраться к фашисту и стукнуть его по макушке. А окружения бояться нечего. Вон в сорок первом под Барановичами, в три кольца нас фашист взял. Листовками забрасывал, из репродукторов кричал: сдавайтесь, говорил, потому как ваше дело  капут. А мы не сдались. Такой капут показали, небось до пор помнят кто жив. Так и тут. Пусть идут, а вот назад посмотрим все ли вернуться.
Говорил он медленно, но так уверенно, будто мы уже вышли из этого паршивого окружения и уничтожили фашистов. Слушая его, лейтенант и солдаты постепенно успокаивались и уже также как Балашов невозмутимо смотрели на дорогу, по которой как ядовитая змея ползли фашистские  обозы.
Через неделю, в районе станицы Боковская, прорвав фашистский заслон, мы сравнительно легко вышли из окружения. Неделю. Только одну  неделю пришлось наблюдать за Балашовым, но этого было достаточно, чтобы убедиться в гибкости и изобретательности ума у этого на вид простоватого солдата.
На третий или четвертый день, после того, как мы оказались в тылу врага, у нас вышли продукты питания. Солдата и офицеры стали голодать. А голод, как говорят в народе, и волка гонит из колка. Да и думы у голодного человека бывают невеселые. Именно так получилось и у нас в некоторых ротах. Кое-кто захныкал, застонал... Послышались упаднические нотки. Нашлись и такие люди, которые стали тихой сапой нашептывать, что де войну мы проиграли и, пожалуй, пора пощады у Гитлера просить. Слушая шептунов, солдаты недовольно хмурились и, подтягивая пустые животы, шагали по балкам и буеракам.
Политработники, коммунисты и комсомольцы всеми силами старались поднять настроение  солдат, но оно с каждым падало. А тут еще в одной из рот молоденький солдат упал в обморок. Врач, не подумавши о последствиях, сказал, что это произошло в следствии голода. Это еще подлило масла в огонь. Ропот усилился. Требовалось принимать срочные меры. Вот-то и показал себя рядовой коммунист Балашов.
- Товарищ капитан, - обратился он к комбату, - А что если продуктов достать.
- Я сам об этом думаю. Но как это сделать?
- Чего беспокоиться-то, идем-то мы не пустыней, а около деревень. Зайти в деревню и все. Народ-то не чужой, а свой.
- Народ-то свой, да в селах немцы.
- Ну и пусть. Мы к ним в ноги падать не собираемся. А народ поймет нас, последним куском поделится. Глядишь, на батальон, а то и на всю бригаду харчами разживемся.
- Рискованное дело-то, - ответил капитан.
- Без риску, товарищ комбат, печь не истопишь. А тут ясное дело, что риск. Да ведь без него и не проживешь. Ну, а ежели хорошенько разобраться, то риск – благородное дело. Мне человек двадцать добровольцев, ухарских ребяток. Тогда бы я рискнул попытать счастья.
- Ну, что ж, ладно, подумаем, - пообещал комбат.
Предложение Балашова обсудили на совещании командиров рот и тут же решили выкликнуть добровольцев. Желающих пойти в села, занятые врагом, оказалось больше, чем достаточно. Через час группа пестро одетых пареньков скрылась в лесистой балке.
Первая попытка разжиться продуктами в селе Изварино оказалась неудачной. Село было набито немецкими танкистами, и местные жители, накормив смельчаков, посоветовали заглянуть в соседний хутор. Хутор оказался покинут жителями, но Балашов и его товарищи не растерялись. Они тщательно осмотрели погребные ямы, подвалы, амбарушки и, нагрузив пару вместительных повозок картошкой, наскребли в одном из сусеков мешок муки, прихватили десятка два кур, чудом уцелевших и, приколов неизвестно кем подстреленного подсвинка, вернулись в батальон.
В ротах задымились кухни. Приподнялось настроение солдат. А когда старшины рот объявили о получении обеда, многие солдаты заулыбались.
Балашов и его группа в это время подходили к Белой Калитве. Под видом рабочих парней они проникли в город. По улицам, громко играя на губных гармошках, ходили, бесстыдно обнаженные, немецкие солдаты.
Договорившись встретиться на восточной окраине, группа рассыпалась по улицам. А когда поздним вечером следующего дня бригада покидала лесную площадку, что вплотную подходит к Калитве, сытые и улыбающиеся солдаты несли за плечами переполненные продуктами вещевые мешки.

При выходе из окружения Балашову не повезло, он был ранен и эвакуирован в госпиталь. По заключению врача рана была довольно серьезная и требовала длительного лечения. Зная о его тяжелом ранении я никак не предполагал, что мы можем так быстро встретиться. Словно не веря своим глазам еще раз внимательно смотрю на Балашова. Вновь крепко обнимаю и шлепаю по широкой спине.
- Что, товарищ парторг, не верится что встретились?
- Откровенно да, не верится, - чистосердечно сознался я.
- Так он же дезертир, - выделив слово дезертир, сказал комбат. – Его вот-вот должны в штрафную роту забрать.
- Как дезертир? – переспросил я.
- Спросите у него.
Вопросительно смотрю на Балашова. Он машет рукой, пожимает плечами и как всегда негромко говорит:
- Да какой там дезертир. Просто ушел из госпиталя и все. Услышал, что маршевый в нашу бригаду идет, ну и пристроился. Сейчас надо в свой минбат добираться. Да вот комбат все штрафным стращает. Вы уж, товарищ парторг, замолвите за меня словечко.
Я еще раз стиснул в крепких объятиях Балашова и сказал:
- Ладно, замолвлю!

Встреча с Балашовым вызвала из памяти и другой такой же интересный случай, который произошел во второй половине июля 1942 года на станции Должанка. Захватив Ворошиловград и Дебальцево, немецкие войска навалились на потрепанные в непрерывных боях наши дивизии и потеснили их на юг.
Отступая по линии Красный Луч, Ровеньки, станицаЛихая нам удалось остановить движение противника в районе станции Должанка. Не один десяток танковых атак, артиллерийских обстрелов, бомбежек с воздуха предприняли наступающие части врага, но сломить стойкость защитников так и не могли. В таких случаях фашисты начинали прощупывать фланги, выискивая слабые места. Так и на этот раз. Враг стал искать слабое место. Наши полки и дивизии героически защищались. И только ценой больших потерь противнику удалось вначале потеснить, а затем прорвать фронт в двух направлениях: в районе уково и севернее станции Должанка в Краснодоне. В прорыв устремились танковые колонны врага и поползли к станции Лихой, мощными клещами охватывая довольно большой участок
Над соединениями, расположенными по линии Краснодон-Гуково, нависла угроза. К тому же началось наступление противника непосредственно с фронта. Наше оборона оказалась прорвана в нескольких местах. Пришлось отступать.
До наступления немцев Нечунаев был послан начальником политотдела в одно подразделение бригады. Выполнив приказ, он возвращался в политотдел, который размещался на окраине рабочего поселка. Стоял ясный солнечный день. В небе ни облачка. Тихо. В такой же июльский день сорок первого года Нечунаева вызвали в военкомат. Зная, что его непременно направят в действующую армию, он попрощался с семьей, поцеловал сладко спавшего в кроватке сынишку и вышел. В военкомате было многолюдно. Со всех концов из города спешили рабочие, техники, инженеры, учителя – все стремились отдать свои силы на защиту Родины.
Охваченный нахлынувшими воспоминаниями, он не заметил, как оказался на окраине Шарапки. Еще несколько метров и знакомый домик, в котором несколько дней провел Нечунаев. Но что это за тревожный рокот моторов? Нечунаев поднял глаза: впереди показались танки. Танки! Чьи? Наши? Нет. Белые кресты-свастики заставили насторожиться, прижать к груди автомат, а затем со всех ног броситься в ограду.
Перешагнув порог домика, в котором разместился политотдел, Нечунаев увидел клочки бумаги, окурки, распахнутое окно, сквозь которое несся зловещий рокот моторов. Мимо домика проскочил один танк, потом второй, третий. Раздавался треск вражеских автоматов. Послышался звон разбитого стекла. Сотрясая стены домика, прогремел артиллерийский залп.
«Беги! Что ты стоишь?» - будто подсказал кто-то Нечунаеву. Он повернулся к порогу и остолбенел. В углу лежал вещевой мешок – тот самый, в котором хранились секретные документы политотдела и подготовленные к выдаче партийные билеты. Долго раздумывать было некогда. И Нечунаев сделал шаг вперед… А через секунду вещевой мешок оказался у него за плечеми. Сейчас осталось только выскочить из избы, перепрыгнуть через плетень и, маскируясь картофельной ботвой, исчезнуть в степи. Но он не успел перешагнуть порог сеней, как совсем рядом разорвался снаряд. Взрывной волной его отбросило в глубь избы. Падая. Он ударился головой о что-то твердое, но тут же вскочил, вылетел из избы и через секунду исчез между картофельными грядками. Сзади раздавалась автоматная трескотня, отрывистые гортанные выкрики и тревожное кудахтанье кур.
На пятый день оборванный, грязный и голодный, он перешел линию фронта и явился в политотдел. Осунувшийся от горя и досады инструктор по оргпартработе увидев Нечунаева первые секунды не мог вымолвить слова. Он трясущимися руками ощупывал мешок, рассматривал его содержимое, набрасывался на Нечунаева и тискал его в своих объятиях. А когда прошел прилив первых радостей, он положил на плечо Нечунаева свою широкую ладонь и спросил:
- Степа, как же ты сумел вырваться?
Нечунаев сделал попытку улыбнуться, но вместо улыбки на лице появилась болезненная гримаса, а сам он бессильно опустился на лавку. И только теперь увидели, что его левая рука как плеть опустилась вниз. На гимнастерке пятна засохшей крови. На его счастье врач оказался поблизости.Обработав рану, он предложил немедленно эвакуироваться в госпиталь, но Нечунаев категорически отказался, ссылаясь на то, что он абсолютно здоров.


12

4 сентября 1942 года.(Из дневника И.М. Ваганова.)

Раннее утро. Мы только что вернулись из пехотного батальона. Нечунаев и Балашов пристроились в темном углу обширного политотделовского блиндажа и тут же уснули. Я присел на опрокинутый вверх дном снарядный ящик, вытащил из сумки блокнот и записываю. Жаль, что запись ведется опять задним числом, с опозданием чуть ли не на два месяца. Но что делать. Сразу записать не всегда удается. Вот и приходится довольствоваться тем, когда выберется свободная минутка. Или, вернее сказать, когда сумеешь оторвать от сна несколько минут.
Итак, записываю о Балашове. А что о нем я знаю? Знаю, что его зовут Константином, что прибыл он к нам в бригаду с пополнением где-то в Харьковщине. Что маршевые роты тогда прибыли с Урала, из Еланских лагерей. А где эти Еланские лагеря я не имею понятия. У нас на Урале в каждом селе имеется своя елань и обязательно свое Еланское урочище. Так что попробуй узнай, где эти Еланские лагеря.
Итак, продолжаю записывать. Фамилия Балашов встречается на северном Урале, в Западной Сибири, в Курганской и Тюменской областях, а в Свердловской Балашовых хоть лопатой греби. А Тюменцев почему его о Нижнем Тагиле расспрашивал? В общем ясно, Балашов – уралец. Это точно. На одном из его писем обратный адрес говорил: Талица, Свердловской области. Конечно, вопрос ясен: Балашов – уралец. Но что я знаю о его прошлом? Ровным счетом ничего. Но это не так уж важно. Зато настоящее Балашова у меня как на ладони.
Начну с того, что благополучно миновав Белую Калитву, за ночь мы прошли километров пятнадцать. Утро встретило нас в степи среди небольших холмиков. День обещал быть жарким. Но это нас не волновало. В солдатских фляжках имелась холодная колодезная вода, а вещевые мешки до отказа были забиты продуктами. Но нас волновало другое.
Накануне наша колонна была обнаружена фашистским разведчиком и подверглась бомбежке с воздуха. Большого вреда нам бомбежка не принесла, но пять человек получили тяжелые ранения. О них то и пришлось заботиться. Ежечасно осматривая раненых, врач сделал вывод, что им требуется покой. Иначе не выживут. Решаем оставить их в населенном пункте. Но где? Села и хутора заняты фашистами.
- Ну и пусть заняты, - вмешался в разговор Балашов. – Надо найти таких, кто не побоится ни румын, ни немцев.
- Ну что ж, Балашов, тебе и карты в руки. Действуй, - сказал комбриг.
Через несколько минут две пароконные повозки во главе с фельдшером Ивановой и Балашовым, укрываясь лесными посадками, направились в сторону маячившего хутора. Километрах в двух от хутора повозки остановились, Балашов тут же отправился в хутор, наказав ждать его. Фельдшер и ездовые остались присматривать за ранеными.
Прошел час, второй, третий. Солнце уже давно поднялось над степью и немилосердно палило. Больные, терзаемые жарой и жаждой, стонали. Глядя на их страдания, Иванова и один из ездовых отправились на поиски воды. Они обошли близлежащие балки, но никаких признаков родников. А солнце продолжало палить. У Ивановой невольно вкралась мысль: а не попал ли Балашов в руки врага? Кто знает, какие части врага находятся на этом степном хуторе. А вдруг Балашова будут пытать, и он откроет все. Тогда – плен, фашистская неволя. Подумала Иванова и обернулась к ездовому. Тот, в свою очередь, пристально посмотрел на фельдшера и сказал:
- Товарищ лейтенант, а что если Балашова того – забрали гитлеровцы. Что тогда?
Стараясь подбодрить ездового, а больше себя, Иванова отогнала пришедшею ей мысль о пленении Балашова и ответила:
- Будем надеяться, что с ним ничего не случилось.
- Дай Бог, - сказал ездовой и, глядя в сторону хутора, замолчал.
На дороге, ведущей в хутор, показалась пароконная арба, переполненная людьми. Пропылив по взгорью арба круто свернула и направилась к лесной посадке, где скрывались фельдшер Иванова с ранеными.
- Товарищ лейтенант, - беспокойно сказал ездовой. – надо бы раненых спрятать. Да и самим не худо притаиться. Не ровен час – фашисты. Из укрытия мы можем их всех положить, а так…
- Да какие там фашисты! Смотри хорошенько – женщины, а не фашисты.
- И то правда, - вновь посмотрев в сторону приближающейся арбы, сказал ездовой.
Минут через пять арба остановилась. Иванова покачала головой и, глядя на одетого в гражданскую форму Балашова, спросила:
- Балашов, а это что у тебя за маскарад?
Балашов не ответил. Он молодцевато соскочил с арбы. Его примеру последовали и казачки. И только позднее выяснилось: подойдя к хутору, Балашов обнаружил румынские повозки, а затем и солдат. Отступать было уже поздно, т.к. солдаты увидели его. На счастье Балашова на дороге валялись вилы. Подобрав их он отошел в первую попавшую ограду. В ограде румынских солдат не оказалось. Его встретили две молодые казачки. Они без слов поняли его, и через три минуты он был одет в самотканые портки и изрядно поношенную сарапинковую рубаху. Или, короче говоря, так, как он предстал перед фельдшером и ездовыми. А когда у ограды остановилась неуклюжая румынская повозка и в воротах показались солдаты, Балашов их встретил как хозяин. Не вызвало у румын подозрения, когда он и его спутницы, нагрузив арбу корзинами и сумочками, выехали их ограды.
Так Балашов и молодые казачки оказались в степи. Скоро нежные женские руки переложили раненых в крестьянскую арбу. Через час упитанные дончаки остановились у колхозного стана. Здесь раненых перенесли в просторный голубенький вагончик. Фельдшер Иванова рассказала, как ухаживать за больными и распрощалась со смуглолицыми казачками.


13

Итак, утром 5 сентября на фронте 24-й, 66-й и 1-й гвардейской армий началась артиллерийская подготовка, которая была поддержана действиями нашей авиации. Но (согласно воспоминаниям маршала Жукова), плотность «артиллерийского огня даже на направлениях главных ударов армий была небольшой и не дала необходимого результата».
За день войска продвинулись всего на 2-4 километра, а 24-я армия оставалась на исходных позициях.
И все же это наступление нельзя было назвать напрасным, потому что немцы были вынуждены к северу от Сталинграда ввести в бой новые войска, переброшенные из района Гумрака. Таким образом от Сталинграда оттягивались силы противника!

5 сентября 1942 года.(Из дневника И.М. Ваганова.)

Все та же Приволжская степь. Дует Каспийский суховей. Пасмурно. В воздухе столбы пыли, пепла и едкого дыма, пригнанного из горящего Сталинграда. Глухо ухают пушки, раздается дробный треск станковых пулеметов, писк пуль и вой снарядов. Я пробираюсь по ходам сообщения второго батальона. Мне надо разыскать комбата или его заместителя. Иду не спеша, прислушиваюсь к глухим разрывам снарядов и мысленно определяю, где это произошло.
Я уже давно на переднем крае и привык к музыке войны, но каждый раз, как только тенкнет над головой, обязательно поклонюсь. Не пойму, почему так получается. Некоторые говорят, что они по передовой ходят, как по многолюдному тротуару, а вот я так не могу. Вот и теперь, чтобы не оказаться мишенью для немецкого снайпера, пригнувшись, прохожу по узенькой траншее и оказываюсь в пулеметной ячейке. На дне окопа сидят солдаты. Сержант с черными усиками под острым носом, жестикулируя, горячо говорит:
- Брехуны паршивые! На каждом шагу врут. Воронеж взят, Сталинграду капут. Правду говорят, что складнее Геббельса и сивого мерина никто не врет. Вы только посмотрите, товарищ парторг, что тут написано, - подавая мне листовку, сказал сержант.
- А чего тут смотреть-то, как обыкновенно Геббельс заврался. Ему что – первый раз, да и ложь не дым – глаза не ест, - сминая вторую листовку, сказал солдат и лукаво подмигнув, добавил. – Опять есть с чем в нужник сходить.
Немецкая листовка годится для того, чтобы сходить в отхожее место справить большую нужду. Здорово крепко сказано русским солдатом. Других слов, пожалуй, и не подберешь. А ведь Гитлер и его клика на свою пропаганду возлагали большие надежды. А разве у нас не было таких, которые немецкой брехни боялись больше, чем пушек и танков врага? Были такие люди и у нас. Они старались оберегать солдат и офицеров от немецкой пропаганды. Не разрешали читать немецкие листовки и слушать радио.
Но, как говорят, запретный плод всегда вкуснее. Начальство запрещало, а солдаты и офицеры, притулившись где-нибудь в укромном местечке, почитывали листовки. Не безгрешными были и мы, политработники. Украдкой от своего начальства тоже увлеклись чтением листовок. Но, читая, мы оправдывались тем, что врага надо бить его же оружием, а без знаний вражеского оружия сражаться нельзя. А как-то Шевченко подал мысль, что не худо бы послушать по радио и узнать, о чем говорят фашисты. Нас с Горбуновым предложение Шевченко заинтриговало, и мы тут же согласились с ним. Причем все это произошло в невероятной тайне от начальника политотдела, Сурина с Загорским и замкомбрига. Идем к радисту, берем с него слово все держать в величайшей тайне и договариваемся о часах слушания для русских солдат.
Итак, к слушанию радио все готово: есть приемник, надежный радист, остается только выбрать удобное время. А вот и оно! Начальника политотдела и Загорского вызвали с какой то информацией в штаб армии, Сурина спровадили в батальон, находим заделье отослать подальше писаря Нечунаева. Горбунов становится асовым к землянке, а мы с Шевченко слушаем. По радио выступает какой то общественный деятель – не то Иванов, не то Петров. Фамилия русская, а акцент немецкий с ярко выраженным смягчающим «эль». Вслушиваемся в речь и не можем понять, для кого она предназначена. Чем-то старым повеяло от нее. Уж очень много отжившего и религиозного напичкано в ней.
Первое прослушивание прошло удачно. Сменяя друг друга, мы все прослушали, как распинаются фашистские брехуны, как они стараются оказать свое влияние на темных людей. Но темных то в советской армии уже нет. Наш солдат прекрасно разбирался во всем и хорошо отличал правду от лжи.
Прошла неделя, потом вторая, проскочил месяц. Уже и второй на исходе, а мы все слушаем и слушаем. Сейчас уже мы убедились, что фашисты могут страстно говорить, что поколебать сознание они могут. Но много противоречий в их пропаганде. Как-то фашистский обозреватель сообщил, что корпус генерала Белова уничтожен, а сам он бросил на произвол судьбы солдат и офицеров и вылетел на самолете. Обозреватель дает точные координаты разгрома корпуса, фамилии плененных офицеров и даже некоторых солдат. Все как будто убедительно и вдруг дня через три в наши боевые порядки возвращается из рейда по фашистским тылам Белов с богатыми трофеями и пленными.
Давая инструктаж политрукам, я остановился на этом факте, разоблачил геббельскую фальшивку. Как только разошлись политруки, полковник Дроздов, замкомандира бригады по политчасти, присутствующий на инструктаже, спросил меня:
- А почему ты не сказал о том, что по немецким сообщениям Белов удрал от своих солдат на самолете? Разве это не слышал?
- Как не слышал, слышал, - как-то непроизвольно вырвалось у меня.
И вот тут то выяснилось, что начальник политотдела и замкомбрига тоже иной раз слушают немецкие передачи, и что этот же радист дал им слово все держать в тайне.
Позднее выяснилось, что солдаты и офицеры, находясь на переднем крае, находили время слушать фашистских трубадуров. Но советские воины оказались сильнее гитлеровской пропаганды.

Уверенность советского человека в победу ежедневно и ежечасно подтверждалась трудовыми и ратными делами. Подвиг стал обычным делом, так же как сама жизнь на фронте с ее трудностями и лишениями. Совершая тот или другой подвиг, наши люди считали, что они делают то, что им положено по долгу службы.
Как-то у одного из зенитных дивизионов оборвалась связь с батареей. Начальник штаба пытается восстановить ее, но разрыв был где-то далеко, и его попытка не привела к успеху. Связистов поблизости не оказалось, все они были на линии. Послать кого-нибудь из расчета он не мог: ведь каждый человек на счету, попробуй обойдись без него. Осталась худенькая черноглазая телефонистка. Но разве можно ей доверить? Разве может она устранить неисправность на линии, да еще под огнем противника. Что  же делать?
Углубившись в свои размышления, начальник штаба не видел, как телефонистка несколько раз пыталась встать и шагнуть к нему. Но ее что-то удерживало. Может быть то, что все в дивизионе зовут ее пионеркой.
«Эх, эта невероятная худоба!» - скрепя сердце, думала она. – Если бы не эта худоба, то быть бы ей в расчете. Не сидела бы в этом полутемном и душном блиндаже. Ведь только там, на батарее, идет самая настоящая боевая жизнь!»
Рассуждая так, девушка набралась, наконец, смелости и шагнула к начальнику штаба.
- Товарищ старший лейтенант, - по-мальчишески наморщив лоб, сказала она. – Разрешите проверить линию со второй батареей.
Начальник штаба промолчал. Девушка потопталась на месте и неумело приложила ладонь к виску.
- Товарищ начальник штаба, разрешите пойти и устранить неисправность линии со второй батареей.
Старший лейтенант оторвал свой усталый взгляд от карты, на которой синими ромбиками нанесены батареи, и внимательно посмотрел на узкоплечую смуглую девушку, совсем еще подростка и вновь склонился над картой. Ему не хотелось посылать эту хрупкую остроглазую девчурку туда, где мечутся смерчи огня. Где над головами солдат, как коршуны, кружатся фашистские стервятники, забрасывая окопы и траншеи многокилограммовыми бомбами. Где на каждом шагу подкарауливает человека смерть.
«Нет, не могу я ее послать. Не могу, - твердо решает начальник штаба. – А кто пойдет? Кто восстановит нарушенную связь? Кто поможет узнать, что делается на батарее? Кто? Кто?»
- Товарищ старший лейтенант! – уже более решительно звучит голос девушки.
- Ваше дело у телефона сидеть! – оборвал ее начальник штаба. И вновь подумал:
«А кто же восстановит связь с батареей? Кто?»
- Товарищ старший лейтенант…
- Отставить! – в сердцах крикнул тот.
- Есть, отставить, - сокрушенно ответила смуглянка. И уж не по-военному, а просто так, заговорила. – Знать бы, что там у них случилось. Ведь я только с Майкой разговаривала. Майка еще спросила: «Валюша, ты меня хорошо слышишь?» Я ей говорю: «Еще как!» А потом Майка говорит: «Валюша!» Я говорю: «Слушаю…слушаю. Майка! Майка!» А она замолчала… Узнать бы, что там у них. Может, у них все в порядке… А по линии провода перебило.
- Это вернее всего, - не оборачиваясь к девушке, сказал начальников штаб.
- По восстановлению линий у меня пятерка стоит, - глядя на дверь блиндажа, продолжала девушка.
- Да уж замолчала бы ты. Ишь, какая невидаль. По теории у нее пятерка. И теория и практика не всегда одинаковы, - раздраженно сказал начальник штаба. Но мысль о том, что надо восстанавливать связь не давала ему покоя.
- Вот и я так думаю, - не унималась Валя. – По теории пятерка, а что будет на практике – не знаю. Хорошо бы на тройку вытянуть.
- Начальник штаба намеренно прикрикнул на нее и заставил замолчать. Но в это время запищал зуммер телефона.
- Заря слушает, - пискливым голоском ответила Валя, - Двадцатого. Передаю трубку, - сказала девушка и взглянула на старшего лейтенанта.
- Да, да! Так точно. Двадцатый. Да..да! – лицо у старшего лейтенанта стало еще более задумчивее и суровее.
- Почему вторая молчит? – требовательно и строго прозвучал в трубке голос командира дивизиона.
- Связь прервана.
- Что… Нет связи? Срочно восстановить!
- Будет выполнено, - ответил старший лейтенант и вопросительно посмотрел на Валю.
Та решительно встала, одернула подол поношенной, но довольно чистой гимнастерки и спросила:
- Разрешите выполнять приказ командира дивизиона?
- Да, да, - сказал в трубку старший лейтенант и сделал легкий кивок в сторону девушки. Потому как он длинным взглядом проводил Валю, было видно, что ему стоило больших трудов заставить себя дать ей столь ответственное задание.
Выскочив из душного и полутемного блиндажа, Валя глубоко вздохнула, набрала полную грудь свежего воздуха и посмотрела на солнце. Оно стояло в самом зените, бросая свои лучи на израненную минами  и снарядами землю.
С переднего края доносилась автоматная и пулеметная трескотня. Ухали пушки. С грохотом и шипением лопались мины, насыщая воздух терпким запахом пороха. В синеве небес кружились бомбардировщики. Как стрекозы сновали истребители. Вокруг самолетов то тут, то там появились белые облачки разрывов снарядов: это пушки соседнего дивизиона вели заградительный огонь. Валя посмотрела в ту сторону, где стояла вторая батарея и прислушалась. Батарея молчала, так же как молчали и остальные пушки дивизиона.
«Интересно, что со второй батареей? Что с теми, кто управляет ей? Что с русоволосой и круглолицей хохотушкой Майкой?» - подумала Валя и решительно зашагала, внимательно присматриваясь к серому проводу, перекинутому через холмы и овраги. А вокруг бушевало пламя огня, плавился металл. Стонала иссеченная снарядами и осколками земля. Лилась человеческая кровь.
Миновав глубокую балку, короткими перебежками Валя проскочила по гребню высотки. По-пластунски проползла по исковерканной фугасками дороге и нырнула в кустарник. Минутку передохнула и, маскируясь за кустами терновника и ракитника, пошла дальше.
Заросшая кустарником балочка скоро окончилась. Впереди показалась высотка. Ее-то и предстояло пересечь Вале. Переползая возвышенность, она натолкнулась на разрыв. Так, как ее учили на курсах, соединила концы провода и поползла дальше. Метр, второй, третий…десятый остался позади и вновь разрыв. Валя также тщательно обработала его. Включилась в линию. Ответа не получила. Где-то там еще была неисправность линии. Пошли дальше! Вслух сказала Валя и послала свою легкую фигурку вперед.
На самом гребне высотки, между двумя воронками, она обнаружила новый разрыв. Но сколько девушка не пыталась соединить концы провода – они не сходились.
«Ну и дура же я!» - подумала Вала. – Надо было взять с собой провода. А я что сделала? Ну, хоть бы два метра или метр иметь этого серого канатика, тогда бы я соединила провод. А сейчас что делать? Бежать обратно. А как приказ командира дивизиона? Ведь он приказал немедленно восстановить связь. Как же быть?»
Валя подняла кверху глаза: над степью как черная туча, нависли фашистские бомбардировщики. Как хищник высматривая добычу, они шли к нашему переднему краю. Валя представила, как они сбросят свой смертоносный груз на окопы. Как выбросятся фонтаны земли. Как в грохот разрывов бомб и зловещий рев моторов ворвется стон изуродованных солдат. Как рекой польется кровь. И во всем этом будет виновата только она, Валя, не сумевшая вовремя выполнить приказ командира. Валя понимала, что сейчас решает минута. Откроет дивизион первый заградительный огонь – враг не прорвется. Нет. Смерть и страдания принесут фашистские хищники. И Валя решила. Обвив вокруг кулака конец провода, она с трудом дотянулась до второго конца и, замкнув цепь, плотно прижалась к земле.
Прошла секунда, вторая, третья… двадцатая, и вдруг вторая батарея, а вместе с ней и все пушки дивизиона, резанули по врагу. Это начальник штаба, связавшись с батареей, дал приказ дивизиону отразить налет фашистских самолетов.
Прошел час, второй. Давно уже отбили атаку врага. Замолчали пушки. Исправно работала связь со всеми батареями. Но Валя на КП не показывалась. Начальник штаба заволновался. Вызвал командира взвода связи и рассказал ему о случившемся. На линию тотчас вышли усиленные наряды связистов.
Через час перед начальником штаба стояла взволнованная Валя.
– Товарищ начальник штаба, – краснея говорила она, – два разрыва я устранила, а в третьем месте провод не сходился. Если бы у меня был канатик, то и третий могла бы ликвидировать. А без провода что сделаешь. На следующий раз я обязательно возьму канатик, – закончила девушка и виновато опустила голову.
– Товарищ телефонистка! Валя! Да вы же совершили героический поступок. Валя, да вы же герой! – не скрывая своего восхищения девушкой, говорил старший лейтенант.
Валя переступила с ноги на ногу и чуть слышно прошептала:
– Какой тут героический. Это же каждый может сделать.

6 сентября войска 1-й гвардейской, 24-й и 66-й армий вновь попытались атаковать противника, но и эти атаки были отбиты. Немцы перебрасывали из района Сталинграда новые войска, организовывали опорные пункты. 7 и 8 сентября бои проходили без какого-нибудь существенного результата для каждой из противоборствующих сторон.
10 сентября маршал Жуков убедился, что разгромить немцев в районе коридора силами 1-й гвардейской, 24-й и 66-й армии невозможно. В этом решении его поддержали генералы В.Н. Гордов, К.С. Москаленко, Р.Я. Малиновский, Д.Т. Козлов.
12 сентября в Москве Жуков доложил об этом Сталину.
Наутро Сталину был предложен следующий вариант дальнейших действий: активной обороной измотать силы противника и затем перейти к мощному контрнаступлению, которое бы смогло переломить стратегическую обстановку на юге страны. Планировалось также окружить группировку противника под Сталинградом и в дальнейшем уничтожить. Со стороны Верховного Главнокомандующего принципиальных возражений не было.
Но главное было – удержать Сталинград! Из резерва Ставки было решено немедленно перебросить через Волгу 13-ю гвардейскую дивизию (командующий А.И. Родимцев)
По воспоминаниям маршала Жукова самыми тяжелыми были 13, 14 и 15 сентября, когда немцы не считаясь с потерями «прорывались через развалины города все ближе и ближе к Волге». Уцелевшие части 62-й и 64-й армии с трудом удерживали напор врага. 


14

15 сентября 1942 года.(Из дневника И.М. Ваганова.)

Сегодня у меня выдался свободный от переднего края денек. С самого утра сижу один в глубоком блиндаже. Это первый день за весь летний период, когда над ухом не пищат пули, не посвистывают осколки, не кружится над головой самолет. Мне как-то даже не по себе от окружающей тишины. И кажется очень странным сидеть, а не ползать. Не бежать, сломя голову, или не лежать, крепко прижавшись к земле. Сижу, как в мирное время, не хватает только окна, а то сесть бы к нему и смотреть на улицу. А сколько я переделал сегодня дел! Побрился. Подшил воротничок к гимнастерке, вычистил сапоги, заполнил статистический отчет о росте рядов партии и написал политдонесение о формах и методах партийной работы. Собственно нового в своем донесении я ничего не внес. А писал так, как проводится политработа в нашей бригаде. Не обошлось в моем донесении и без нескольких штампов и истин. Для всех известно, что партийный работник не должен плестись в хвосте, а идти впереди масс, руководить ими и вести за собой…
Закончив писать информацию, подготовил два письма на свой родной Урал. И совсем как в мирное время сел перед лампой – сплюснутой артиллерийской гильзой,  взялся за газету. Просмотрел одну, вторую… пятую и задержал свой взгляд на знакомом названии мест и фамилий. «Четверо гвардейцев, зам. политрука Беликов, старшина Петр Болото, солдаты Алейников и Самойлов на дальних подступах к Сталинграду, – сообщала передовица «Красной Звезды» от 13 августа 1942 года, – вступили в единоборство с 30 танками врага. В неравном бою отважные гвардейцы уничтожили 15 фашистских танков. Первыми покинули поле боя фашисты». Пятнадцать танков уничтожили четыре гвардейца и остались живы.
Фашистов приводила в изумление стойкость наших солдат и офицеров. Но геббельсовская пропаганда это объясняла по-своему, говоря, что русские – дикари. А дикарю присущ фанатизм. Вот почему советские солдаты бросаются со связкой гранат под танк, закрывают своими телами амбразуры дотов, идут на таран и умирают, но не сдаются в плен.
К этой лжи Геббельс и его трубадуры пришли для того, чтобы скрыть от своих солдат и младших офицеров моральное превосходство советского воина. Но мы ясно понимали, что моральное превосходство, беспредельная любовь к родине это и есть источник смелости и отваги наших людей. Вот почему советский человек смело и решительно вступает в бой с превосходящими силами врага. Вот почему он не страшится принять смерть за родину.

В эти тяжелые критические дни 13-я  гвардейская дивизия, переправившись через Волгу, контратаковала немцев, 16 сентября гвардейцы отбили Мамаев курган. Этим действиям во многом помогли контрудары на фронте 24-й, 66-й, 1-й гвардейской армий.
Сталинград был удержан!

15

17 сентября 1942 года.(Из дневника И.М. Ваганова.)

Гитлеровцы предприняли попытку расширить рукав между тракторным заводом и Дубовкой. Как только по степи пробежали первые утренние лучи, а с Волги дохнуло прохладой, послышался рокот танковых моторов. Одна колонна танков противника двигалась на тракторный, вторая – на Ерзовку. Цель врага ясна: отбросить наши войска к Дубовке, очистить Котлубань, расширить рукав в районе поселка Рынок, переправиться через Волгу к Ахтубе, а там рывок и двинуться в Приуралье.
Но что это. Стремительный бег танков замедлился. А вот один танк встал, черным дымом окутан второй. Попятился третий. Запрыгало пламя на четвертом. Потом еще один попятился, еще и еще!
Это они не выдержали прицельного огня наших батарей. А вон по всему рукаву прокатилось громкое «ура»! Это поднялась наша пехота. Рукав стал уже. Еще один бросок, и войска Донского фронта коснутся локтя 62-й армии.

27 сентября 1942 года.(Из дневника И.М. Ваганова.)

Окраина поселка Рынок. Вражеский осколок вырвал из наших рядов И.Н. Кружкова. Вечная память, дорогой друг.

В конце сентября наши войска продолжали удерживать два плацдарма на южном берегу Дона. Не прекращались ожесточенные бои в междуречье, в том числе и на участке 66-й армии. Как впоследствии вспоминал маршал К.К. Рокоссовский, «При малейшей попытке противника усилить нажим на защитников Сталинграда наши части переходили в наступление, с том чтобы облегчить положение 62-й и 64-й армий, оборонявшихся в самом городе. Этим мы отвлекали на себя значительную часть сил противника и вынуждали его держать в междуречье свою основную группировку».
66-я армия по-прежнему упиралась левым флангом в Волгу и нависала над Сталинградом с севера. 66-я армия вела постоянные попытки уничтожить тот узкий участок противника, выходивший к Волге. Но немецкие войска продолжали удерживать захваченный плацдарм, хотя действия 66-й армии принуждали врага отвлекать значительную часть сил на этих позициях и тем самым уменьшался натиск на войска 62-й армии. Начальником штаба армии в то время был генерал Ф.К. Корженевич.
28 сентября 1942 года Сталинградский фронт был преобразован в Донской, командующим которого стал генерал К.К. Рокоссовский. Юго-Восточный фронт переименован в Сталинградский. Его командующим остался А.И. Еременко. В последних числах октября был образован новый, Юго-Западный фронт под командованием генерала Н.Ф. Ватутина.

16

16 октября 1942 года.(Из дневника И.М. Ваганова.)

Идем не то на переформировку, не то на отдых. Ходят двоякие слухи. Одни говорят в Иловлю, другие – в Ольховку. Даже у нас в политотделе еще нет определенности, куда мы идем. А вообще-то какая разница, Иловайская или Ольховка. Отоспаться можно там и там. Большинство солдат довольны, но есть и такие, кому не хочется уходить. Да и это вполне естественно, мы уже как-то привыкли к 66-й армии. Но война есть война. Кто знает, что будет завтра. А вообще-то хотелось бы обратно на свои обжитые места.

В октябре в Сталинград для укрепления состава 62-й армии было переброшено шесть дивизий. Был усилен и Донской фронт. Шло пополнение Юго-Западного фронта.
В середине октября немцы попытались вновь перейти в наступление, опять решалась судьба города. В помощь бойцам 62-й армии в наступление перешли войска Донского фронта, а также 64-я армия с юга в районе Купоросная – Зеленая Поляна.  Противник опять был остановлен!

17

К ноябрю 1942 года генерал Р.Я. Малиновский был отозван в Ставку и на его место был назначен генерал А.С. Жадов. (Его настоящая фамилия была Жидов, но позднее – перед назначением на пост командарма он, по настоянию Сталина, сменил свою фамилию на Жадов.)
Советские войска постепенно готовились к контрнаступлению. Подтягивались резервы, осуществлялось материальное обеспечение воинских частей.
Был вновь создан Юго-Западный фронт.
Предварительно намечалось перейти в наступление войскам Донского фронта (и Юго-Западного) на 9 ноября, а войскам Сталинградского фронта – на 20 ноября. Но потом эти даты были смещены на 19 ноября для Донского фронта, и на 20 ноября для Сталинградского фронта.
К этому времени генерал Р.Я. Малиновский был назначен командующим 2-й гвардейской армии, которая была полностью укомплектована и имела в своем составе прекрасно оснащенный 6-й механизированный корпус (в состав которого вошла и переведенная из 66-й армии 54-я механизированная бригада).
11 ноября немцы опять попытались перейти в наступление, и опять были остановлены нашими войсками. По воспоминаниям маршала Жукова, противник «был измотан до предела. Из опроса пленных было установлено, что части и соединения крайне малочисленны, морально политическое состояние не только солдат, но и офицеров резко понизилось и мало кто верит, что выйдет живым из этого кромешного ада многомесячных сражений».

16 ноября 1942 года.(Из дневника И.М. Ваганова.)

Подходим к станции Иловайской. На передке тихо. Начальник политотдела говорит, что это перед грозой. Он всегда выражается иносказательно. Но мы и без него знаем, что подходим сюда не для парада. Готовится большой сабантуй. Об этом догадывается каждый солдат. Наша бригада пополнилась людьми, техникой. И вообще мы уже не отдельная бригада, а вошли в состав моторизованного корпуса. (В действительности корпус в тот момент назывался 6-м механизированным – примеч. И.В. Ваганова.) Беда только в том, что у нас нет определенного хозяина, а числимся мы в резерве Главка. А резерв – это затычка. Где туго, туда его и толкают. Одним словом, будем на подхвате командующих армий.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ОТВЕТНЫЙ УДАР


1

Итак, 19 ноября 1942 года в 7 часов 30 минут началось наступление на Юго-Западном фронте, где располагались войска 3-й румынской армии. Это было начало исторического сражение под Сталинградом, закончившееся нашей победой и сокрушительным поражением противника.
Как писал в своих воспоминаниях маршал К.К. Рокоссовский: «23 ноября соединения Юго-Западного и Сталинградского фронтов, разгромив вражеские войска на заходящих флангах своих ударных группировок, встретились в районе Советский, калач, замкнув кольцо. Главные силы Юго-Западного фронта (без 21-й армии, которая вскоре была возвращена Донскому фронту) продолжали наступать в юго-восточном и юго-западном направлениях, создавая внешний фронт окружения. Сталинградский фронт, оставив три армии для блокировки и уничтожения окруженного противника, остальными силами тоже продолжал двигаться на юго-запад, отбрасывая внешний фронт как можно дальше от котла».

В этих событиях принимал участие и земляк Ивана Ваганова Герой Советского Союза Иван Тихонович Глухов (с которым уже после войны встречался Иван Ваганов при сборе материала для книги воспоминаний). Командир отделения автоматчиков Иван Глухов принял непосредственное участие в наступлении 19 ноября. Он освобождал Станицы Романовскую и Зимовники, хутор Потаповский. Он рассказывал, что в перерывах между боями наши солдаты помогали населению строить шалаши и землянки, т.к. их жилища были полностью уничтожены.

В итоге успешной крупномасштабной операции к началу декабря внешний фронт окружения был удален от котла на расстоянии от 40 до 100 километров.
Начавшаяся зима была снежной и очень холодной, стояли сильные морозы – до -32 градусов, сопровождавшиеся снегопадом и метелями.

В начале декабря Ивану Максимовичу Ваганову удалось встретиться с легендарными снайперами 62-й армии: это были Николай Куликов, Виктор Медведев (земляк Ивана Ваганова – из Троицка), еще один уралец – Василий Зайцев и совсем молодой парень Анатолий Чехов. Наиболее известными были Зайцев и Медведев, создавшие свои снайперские школы. Они были известны не только среди наших бойцов, грозная слава этих снайперов достигала и врага. Немцы называли Зайцева – Соколиный Глаз, а Медведева – Медведь-Твердая Рука. По воспоминаниям Медведева, он, бывший матрос Тихоокеанского флота, в Сталинград прибыл в конце сентября 1942 года, его часть остановилась на левом берегу Волги, и здесь, на Волжской переправе, он встретился с Василием Зайцевым. Оба они были в прошлом охотники, оба охотились в уральских лесах, и решили они организовать снайперскую школу. Сначала обучал Медведева снайперскому мастерству сам Зайцев. После приобретения необходимого опыта Медведев был назначен инструктором снайперской команды. И вскоре в его команде было уже 78 человек…(Спустя много лет после Победы Иван Ваганов в Челябинском облвоенкомате вновь повстречался с Виктором Ивановичем Медведевым, который рассказал ему многие подробности своей дальнейшей биографии.)

В декабре Ставка направила на усиление Донского фронта 2-ю гвардейскую армию. И еще до прибытия гвардейцев началась подготовка к наступлению. Основная задача: с двух сторон ударами по центру расчленить окруженную группировку противника и уничтожить по частям. Войска Донского фронта наносят главный удар с запада на восток, а навстречу им, с юго-запада на запад, наносят удар войска Сталинградского фронта.
В соответствии с планом наступления 2-я гвардейская армия должна была нанести удар в центре. Справа – 21-я армия генерала И.М. Чистякова, слева – 65-я армия П.И. Батова. Но планы на войне зачастую меняются в результате внезапных действий противника! Так и это планируемое наступление внезапно было отложено.

На рассвете 12 декабря на Котельниково и его окрестности двинулись крупные соединения противника под командованием Манштейна. Но еще задолго до начала наступления наша разведка точно установила не только численность этой группы войск, но и какие части в ходят в нее.
Развертывая наступление, Манштейн предполагал, что 51-я армия, прикрывавшая Сталинград с юга, обескровлена и не сумеет оказать серьезного сопротивления. Но прогноз Манштейна не оправдался. 51-я армия, как и другие, постоянно пополнялась и была готова к отражению противника. Еще не все танковые подразделения немцев вышли на исходные позиции, как со стороны 51-й армии прогремел первый пушечный залп. Семь дней шли упорные бои на берегу реки Аксай. Противник немного потеснил 51-ю армию, но зато в этом сражении 51-я армия нанесла немцам большой урон. По обочинам дорог в беспорядке валялись разбитые автомашины, повозки, трупы лошадей. Всюду виднелись холмы вздыбленной земли. Манштейн в эти дни не знал покоя. Подтягивая резервы, он вводил в бой новые части.
И командующий Сталинградским фронтом генерал А.И. Еременко обратился в Ставку с просьбой передать в его распоряжение 2-ю гвардейскую армию (которая прибывала под Сталинград) именно с целью противодействовать Манштейну. (Не все поддерживали данное предложение. Например, генерал К.К. Рокоссовский считал, что более целесообразным было бы использовать 2-ю гвардейскую армию – как первоначально планировала Ставка – для уничтожения окруженной группировки противника.) По личному распоряжению Сталина 2-я гвардейская армия была направлена в распоряжение Еременко под Котельниково.
Были проведены изменения в предварительном плане наступления: теперь расчленение окруженной вражеской группировки планировалось проводить путем нанесения не двух ударов, а одного главного удара с запада на восток. Наступление  было временно приостановлено – с целью дальнейшего укрепления Донского фронта. И вскоре было вынесено решение Ставки о передаче всех войск, расположенных под Сталинградом в состав Донского фронта.
В ночь на 20 декабря немцы сосредоточили на узком участке фронта свыше 300 танков, фронт 51-й армии был прорван, Аксай остался в тылу противника.
Навстречу танкам противника вышли пушки 20-й истребительной артиллерийской бригады. К ней подтягивались противотанковый полки и дивизионы «катюш» и другие резервы. В степи вновь запылали немецкие танки.
Но противник рвался вперед. Огневой заслон нашей артиллерии был прорван, и немецкие танковые дивизии поползли к реке Мышкова. Вскоре до окруженной группировки войск Паулюса осталось всего сорок километров. Еще напор, еще бросок – и кольцо будет разорвано.
Но уже по балкам и оврагам Задонья сосредоточилась 2-я гвардейская армия под командованием генерал-полковника Р.Я. Малиновского: хорошо укомплектованная, усиленная моторизованными и танковыми корпусами, с мощной полевой и противотанковой артиллерией. В состав 2-й гвардейской армии в конце декабря 1942 года вошла и 54-я моторизованная бригада, в которой воевал капитан Иван Максимович Ваганов.


2

20 декабря 1942 года.(Из дневника И.М. Ваганова.) В БУРАН.

Кажется, я основательно забросил свою записную книжку. Все реже и реже берусь за карандаш. Последний раз более подробная запись произведена 17 сентября. А что было после 17 сентября? После 17 сентября было 94 огненных дней и ночей. 94 дня и ночи гитлеровцы пытались столкнуть наши войска в Волгу. Все эти дни и ночи они забрасывали нас минами и снарядами. Тысячи тонн раскаленного металла выплеснуто на наши окопы. Горела степь, земля, прыгало пламя по Волге. От черных клубов дыма днем было темно, а ночью от пылающего города и степи светло как днем. Казалось, ничего нового не может сохраниться в степи и городе. Но наши солдаты ни на шаг не отступили. Вот что было за эти дни. С начала битвы на Волге 120 дней и ночей идет упорная фронтовая работа.
Резерв – это затычка. Его всегда можно толкнуть к черту в пекло. Вот и сейчас в бассейне рек Аксай и Мышкова развернулись упорные бои. Стараясь разорвать кольцо окружения войск Паулюса, Манштейн 10 и 11 декабря из района Котельникова бросил группу войск Гота. 18 и 19 декабря войска Гота вышли на линию Абганерово, Капкинский, Васильевка, Ивановка и Громославка. Это были знакомые места гитлеровским генералам. Еще в конце августа, не сумев прорваться к Волге и захватить Сталинград, фашисты сосредоточили в этом районе сильную группировку и, нависнув на тылы 62-й армии, вынудили ее через поселок Зеты отступить на средний Сталинградский оборонительный обвод. Это было 29 августа. А 30 августа 62-я армия, сосредоточившись на среднем обводе, приступила к непосредственной защите города. Не дав противнику выйти к Волге. Так и на этот раз Манштейн нацелил группу войск Гота на совхозы Крепь и имени Юркина, намереваясь резким броском моторизованных и танковых частей через поселок Зеты и Гавриловку ворваться в Сталинград и соединиться с окруженными войсками Паулюса.
Вот почему наш корпус и давнишний сосед – 87-я стрелковая дивизия, несколько полков гвардейских минометов, а также истребителей танков расположились по балкам и овражкам совхоза им. Юркина, Креп и в поселке Зеты. Но, как говорят, нет худа без добра. Для нас эта народная мудрость перефразировалась: добра без худа не бывает. Выдвигаясь к хутору Капкинскому, мы рассчитывали тут же вступить в бой, а получилось наоборот. На фронте ни выстрела, только ветер бешено завывает да кружится метель. Но нам метель не страшна. Мы расположились в блиндаже, напоминающем нору. Он глубоко уходит  в высокий берег балки. В нем тепло, даже жарко. Ярко светит походная лампа – сплюснутая артиллерийская гильза.
Я сижу на перевернутом вверх дном ящике и записываю разговор старшины Савкина. За дверью неистово завывает ветер и танцует метель. Слышно, как мимо проносятся потоки сухого колючего снопа.
- Едем мы с Павловичом, - рассказывает старшина, - а буран как с цепи сорвался, крутит все колесом и делу конец.
Павлович – это повар. Как все коки он широкоплеч, грузен, неповоротлив.  Старшина Савкин и Павлович – солдаты действительной службы. Еще в мирное время они служили на одном корабле черноморского флота. Павлович – коком, а Савкин – мотористом. Когда (уже во время войны) корабль пошел ко дну, они оказались в одной шлюпке. Одновременно ступили на крымскую землю, да так с тех пор и прижились в пехоте.
- Ну так вот, - продолжал Савкин, - едем мы с Павловичем, я поглядываю то вправо, то влево, а самого сомнение берет. Кажется, что мы не туда едем и все. Да и по времени давно бы пора на передовой быть. Повернулся я к Павловичу и спрашиваю: «Павлович, вроде бы не ладно едем?» А он говорит: «Может и не ладно, да разве в такую прорву разберешь? Вон буран-то как хлещет. Попробуй тут разобраться!» Я говорю, что надо посмотреть, куда мы едем. А Павлович отвечает, что, мол, надо, да от кухни боязно отходить – не ровен час еще заблудишься.
Разговариваем этак-то и не заметили, как лошадки остановились. А когда сообразили, что стоим, трогаться уже было поздно: со всех сторон обступили нас румыны. Ну, думаю, попались как муха во щи. Стыд и позор, ехали к своим, а угодили в плен. Только подумал – глядь, один солдат тянется к кухне и открыть ее норовит. Такая тут обида меня взяла, даже жить не захотелось. Ну и я решил – где, думаю, наша не пропадала! Оттолкнул солдата и крикнул:
«Это что за безобразие? Кто у вас старший?»
Солдат что-то залопотал и на кухню показывает. Я его еще разок толкнул. Не сильно, а так, легонько. А потом показываю на автомат и говорю: «Кто у вас командир? Выходи вперед!»
Смотрю, выходит офицер и по нашему, по-русски говорит: «Ты не кричи, а расскажи, как к вашим пройти? Отвоевались мы. Хватит!»
Я ему ответил, что если они хотят на наш штаб напасть, то у них из этой затеи ничего не выйдет, потому что мы не предатели и не продажные шкуры.
А он говорит:
«Ладно, веди вашему командиру, а уж мы с ним договоримся, что делать!»
Привел я его к комбату, поговорили они о чем-то, и мне приказ поступил: на передовую доставить двойной сухой паек, по сто грамм наркомовских и по пачке сигарет, а то, что на кухне приготовлено – выдать румынам.
Так окончил свой рассказ старшина савкин. Когда старшина ушел, я несколько минут сидел молча. Потом склонился над блокнотом и записал: 18 декабря в районе станции Абганерово сдался в плен батальон румынских солдат во главе с командиром батальона.


3

21 декабря 1942 года. (Из дневника И.М. Ваганова.) В БУРАН.

Погода испортилась основательно. После теплых деньков подул сильный ветер, а вместе с ним пришло похолодание. Вот уже третий день в степи неистово бушует метель. На фронте установилось затишье, ни выстрела. Создается такое впечатление, будто противники следят друг за другом и ждут момента, когда можно будет поймать врага за горло.
Возможно, это и так. Возможно, там, в верхах, склонились над картами генералы и острыми копьями красных и черных стрел наносят удары по врагу. Может быть в эти буранные дни не спят, не отдыхают генералы. Зато мы вволюшку отоспимся. Еще бы не отоспаться, третий день мы сидим в своей норе. Пусть и не достает в ней какого-то комфорта, но после мотания по степи, после бессонных ночей, минутного отдыха на лафете пушки или где-нибудь в воронке, это рай.
Три дня отдыха. Да это на войне целая вечность! За это время мы не только отдохнули, но и порядком изленились. Вон против меня сидит старший лейтенант Горбунов. А заместитель начальника политотдела Шевченко целыми днями валяется на влажной соломе. Видимо уж такой человек, чуть что и подкрадется к нему обломовщина.  Мне кажется, что я еще креплюсь и не даюсь ей. Но это только кажется. Потому что скоро и мне пришлось убедиться в обратном.
В тот момент, когда, потянувшись, Горбунов забился под шинелку, а Шевченко стал рассказывать о своей квартире в центре Киева, трофейная палатка, что служит дверью в нашу землянку, колыхнулась, и перед нами предстал обветренный сутуловатый, с заспанными глазами, связной штаба бригады.
Отыскав меня глазами, он шмыгнул носом и глухо сказал:
– Товарищ капитан, вас начальник требует.
– Ну, что ж, пойдем, – с ленцой  поднимаясь, сказал я и почувствовал, что обломовщина крепко вцепилась в меня. Мне стало жаль расставаться с нашей норой. С печуркой, в которой весело прыгает пламя, с волглой и душной соломой на земляных нарах. С палаткой, что закрывает дыру в наше убежище, с ящиком, на котором просиживал часами. Казалось, что все вещи вцепились в меня и держат, не отпускают. Да и мне как-то не хочется с ними расставаться. Печурка, которая распространяла дым по всей землянке, мне показалась такой милой и приятной, какой никогда  в жизни не встречал. А солома. Черная, пахнущая плесенью солома, так и притягивала меня. Так бы и плюхнулся на нее и лежал долго-долго с закрытыми глазами. Лежал бы молча, не о чем не думая.
Я медлил.  Связной стоял с протянутыми к печурке руками и беспокойно топтался на месте. И я понял, что начальник политотдела, так же вот как и солдат, в ожидании меня волнуется. Волнуется потому, что я ему срочно нужен.
Поручение было не из легких. Оказывается, второй день прервалась связь с первым батальоном, расположенным где-то в районе Васильевки. Что с батальоном, никто не знает. И вот выяснить эту неизвестность поручено мне.
По трехкилометровке от нашей балки до Васильевки не наберется и 20 км. Перейти реку Мышкова и ее левым холмистым берегом на запад. Первый населенный пункт – хутор Капкинский. Из него было последнее донесение командира батальона.
Комбат-один, майор Фалюта, в прошлом инженер одного из Ленинградский заводов. В армии с финской. Он не высокого роста, плотно сложенный, с крупными чертами лица, энергичный, словоохотливый и по-русски гостеприимный. Майор Фалюта считается одним из аккуратных комбатов бригады. Характерной особенностью комбата-1 – точность исполнения приказаний, граничащая с педантичностью. Хозяйство батальона было поставлено образцово, и вдруг ни с того ни с сего оборвалась связь с этим батальоном, заботы с которым никогда не было. Это то и заставило штаб больше всего волноваться.
Итак, и я получил приказ восстановить связь с комбатом-1. Рассчитывать на автомашину, броневичок или мотоцикл не могло быть и речи: т.к. пурга перемела все пути-дороги и не переставала яростно бушевать. оставалось одно средство – собственные ноги. Опасаясь того, как бы не сбиться с дороги, решаю идти рекой. Пусть и дальше путь, но в Капкинский приду наверняка. Сую карту в сумку, подтягиваюсь и направляюсь к выходу.
– Минуточку, – останавливает меня начальник штаба бригады подполковник Маремьянов, - с вами пойдет…
На пороге показался Балашов.
– А вот и он. Желаю успеха.
Прощаемся, выходим за порог саманной хатенки и скрываемся в снежном вихре.
Высокий, шагистый Балашов, с приличным мешком на широкой спине, шел впереди меня. Но, несмотря на это, пурга слепила глаза и мне. Она старалась сбить нас с ног, бросалась в лицо сухим колючим снегом.
Минут через тридцать мы спустились к реке. Здесь было тише. Но студеный ветер не отставал, он отдувал полы шинели, надсадно насвистывал в уши и надоедливо толкался в спину.
– Ну и погода, язви ее. Откудова такая оказия снега? На што он нам,   – увязая по колено в сугробах, впервые за дорогу проворчал Балашов.
Было ясно, что он вызывал меня на разговор, но я не ответил. Говорить не хотелось. Да и на душе было неспокойно, волновала судьба батальона.
К хутору Капкинский мы подошли в сумерки. Подползли к крайней хате и прислушались. Ни одного человеческого голоса. Только по-прежнему завывает ветер и танцует метель. Ползем вперед.
Хата оказалась пустой. Не зажигая огня, ощупью идем по избе. Натолкнулись на люк в подполье. Осматриваем. Пусто и в нем. Присев в угол, молча выкурили по папироске и задами пошли ко второй избе, потом к третьей, четвертой… десятой. Но всюду нас ожидала одна часть: избы оказались покинуты своими хозяевами.
Убедившись, что хутор пустой, зашли в мазанку и опустились на земляной пол. Долго сидели молча, прислушиваясь к завыванию ветра и шуму сухого снега. Потом Балашов скинул со спины мешок:
– Товарищ парторг, закусим. У меня кое-что есть.
– Не возражаю, – ответил я и, ощутив голод, полез в свою сумку. Но в ней, кроме куска сахара и пачки папирос, ничего съестного не было.
Балашов оказался человеком запасливым. В его мешке нашелся хлеб, сало, селедка, а в баклажке около 300 грамм чистого, как слеза, спирта.
Утолив голод, решаем идти в Васильевку, до которой от Капкинского три-четыре километра.
Снова бредем по целине. Снова  ветер отдувает полы шинелок, проникает под гимнастерку, брюки, острыми иголками впивается в тело. Знобит. Но мы идем. Смотрю на часы. Вот уже час в пути, час с четвертью, а Васильевки и в помине нет. Начинаю основательно волноваться. Мое волнение передается и Балашову. Слышу, что он сопит носом, чувствую, что ему хочется что-то сказать, но молчит. Молчу и я. Идем молча, сосредоточенно смотрим вперд, не мелькнет ли где огонек, не тявкнет ли собака. Но метель будто поглотила все живое, только ветер бешено воет, да неистово бушует пурга.
И вдруг Балашов схватил меня за руку.
– Впереди кто-то идет, – прошептал он и поправил на груди автомат.
Долго лежим в студеном снегу. До боли в глазах смотрим вперед, по сторонам. Да разве увидишь что, когда над степью нависла темная буранная ночь.
Поднимаемся, делаем шаг, второй и… кто-то навалился на меня, скрутил руки, умело затолкал в рот тряпку и поволок.
…Мы сидим в жарко натопленной хате. Рядом со мной майор Фалюта. Напротив, как провинившийся школьник, стоит молодой лейтенант. Майор поднял добродушное, с крупными чертами лицо на лейтенанта и спросил:
– Ну, так расскажи, как ты своих за немцев принял?
Юношеское лицо лейтенанта зарделось. На лбу выступили капельки пота, он виновато опустил глаза, и я заметил, как нижняя, чуть припухлая губа лейтенанта вздрогнула. Мне показалось, что он вот-вот расплачется. Но он не заплакал, а ломающимся баском сказал:
– Виноват, товарищ майор.
– Не извиняйся, а рассказывай, как дело было, - голос у майора строгий, брови нахмурены.
– Дошли мы до Капкинского, – неокрепшим баском заговорил лейтенант, - покурили и пошли дальше. Смотрим, навстречу кто-то идет. Мы залегли в сугроб. А они подошли к сугробу и по другую сторону притаились. Осмотрелись, а потом по избам пошли. Ну, а когда вышли из Капкинского, направились прямо к немцам. И мы решили, что это немецкие разведчики.
– Вы решили… А задание у вас какое было? Связь с бригадой восстанавливать. А вы чем занялись: Шпиона поймать захотели? А?
– Виноват, товарищ майор, – ответил лейтенант.
– Артем Васильевич, разрешите-ка мне с ним поговорить, – кивнув в сторону лейтенанта, спросил я.
С трудом скрывая улыбку комбат повернулся ко мне.
– Пожалуйста.
Я встал, подошел к окончательно растерявшемуся лейтенанту, крепко пожал его руку и сказал:
– Спасибо, лейтенант, за бдительность и прочее. А связь с бригадой считай, что восстановлена.
– Ну, ладно, ладно! Эх, эти политотдельцы, готовы каждого под свою защиту взять, – стараясь казаться сердитым, проворчал майор.


4

22 декабря 1942 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)
 
Еще засветло мы с Балашовым побывали на переднем крае, установили связь с бригадой, помогли начальнику штаба батальона уточнить расположение соседей справа и слева, завязали с ними локтевую связь и, уставшие, но довольные прожитым днем, возвращались в хутор, где предстояло провести ночь.
Буран неожиданно стих. Из-за кучевых облаков выкатилось неяркое зимнее солнце. Озарив холмистую степь жиденьким отсветом заката, оно медленно клонилось к горизонту. Облака с темно-фиолетовыми краями торопливо плыли туда, где холмы и курганы уже потемнели, подернутые ранними сумерками.
Мы бредем целиной. Устало шагая, Балашов то и дело поглядывает на степь, которая с каждой секундой чернеет.
– Второй год я на юге и каждый вечер диву даюсь, – заговорил Балашов, – не успеет солнышко закатиться, такая темнота делается, хоть глаза выколи. У нас на Урале этого не бывает. Летом зорька с зорькой встречается. А зимой – ночи светлые, яркие. Припозднишься другой раз на промысле и ничего. А здесь все успевай засветло делать. Да и степь, куда ни ступи, везде одинакова. Так что заблудиться ничего не стоит…
За разговорами время проходит незаметно, и мы скоро оказались в саманной хатке, переполненной солдатами, среди которых нашлись давнишние знакомые. За ужином дело не стало, и через несколько минут перед нами стояли котелки с супом и гречневой кашей. Узнав меня, солдаты развязали свои мешки и каждый стал предлагать то кусок сахара, то луковицу, а многие просили подставить кружку и с морозца пропустить 100 наркомовских.
Поблагодарив за радужный прием и вкусный ужин, стали укладываться спать на освободившееся для нас место в углу хатки.
Балашов тут же уснул как убитый. А я долго лежу с закрытыми глазами, прислушиваясь к разговорам. В переполненной людьми хате пахнет терпким запахом полыни, потом и прелой соломой. Рядом со мной беспокойно ворочается с боку на бок старшина медслужбы. А в противоположном углу кто-то простуженным голосом вспоминает мирные дни.
Усталость давала себя знать. Глаза у меня сомкнулись, и я сал погружаться в сон…
Приказ о переходе в наступление был дан утром 23 декабря. В полках, батальонах, ротах и батареях шли партийный собрания, короткие митинги. В 54-й бригаде на партийных собраниях рот было принято в партию свыше ста человек.


5

23 декабря 1942 года. (Из дневника И.М. Ваганова.) Окраина Аксая.

Как только угомонилась метель, я получил новое задание: выехать в 3-й батальон и двигаться с ним на Аксай. Несмотря на то, что в степи еще бежала поземка, и метель могла с новой силой разразиться в любую минуту, мы стали собираться в путь.
В 3-м батальоне было много моих земляков уральцев и сибиряков. Вот почему я всегда с особым удовольствием шел или ехал в него. Сегодня мне особенно хотелось поскорее попасть к своим землякам и встретиться с комбатом, старшим лейтенантом Семеновым, его замполитом старшим лейтенантом Шешунковым, с командирами рот Николаем Крашенинниковым и Закиром Файзулиным, с адьютантом батальона Ахимовым, с солдатами и узнать, что пишут с родного Урала, как живет матушка Сибирь и Башкирия.
Минут через двадцать к хате подкатил броневик, любезно предоставленный в мое распоряжение комбатом-один. Распрощавшись с товарищами, мы тут же выехали в Абганерово. А вечером, в уютном домике я сидел в кругу своих земляков. С какого времени повелось не помню, но каждый раз, в промежутках между боями, мы собирались вместе и за чашкой горячего чая или просто кипятка вспоминали своих однополчан.
Так и на этот раз уселись за стол. Связной комбата и повар не ударили в грязь лицом: приготовили пельмени, где-то раздобыли соленых огурцов, перца, горчицы, душистого белого хлеба, наполнили кружки водкой, и Шешунков предложил первый тост, как это было у нас принято, за тех, кто пал смертью храбрых на поле боя. Второй подняли за земляков-уральцев, день и ночь работающих в тылу, третий – за победу. Потом у всех развязались языки. Стали вспоминать свои минувшие бои, павших в них товарищей, а там последовали и шутки – не все же время грустить.
Острый на язык лейтенант Крашенинников стал подтрунивать над Закиром. Крашенинникова поддержал комбат, заявив, что у Файзулина дело трибуналом пахнет.
Первое время я никак не мог понять, в чем дело и только позднее разобрался. Оказывается, дело было так: в тот день, когда разыгралась метель, рота лейтенанта Файзулина вела наблюдение за противником на юго-востояной окраине Абганерово. Часов в десять вечера со стороны Аксая было замечено движение войск. А еще через час передовой дозор роты донес о том, что к Абганерово двигается румынское воинское соединение. Прошел еще час, и мимо наших передовых пикетов прошла группа румынских солдат. Миновав пикеты, они направились в Абганерово. Вот и первые домики. Ветер уже не толкается в спину, идти стало спокойнее и легче: нет сугробов. Растянувшись на улице, солдаты шли не спеша. И вдруг перед ними как из-под земли вынырнуло десятка три автоматчиков.
Румынские солдаты остановились и, не дожидаясь, когда им предложат сдать оружие, сложили его на дорогу. Лейтенант хотел их немедленно эвакуировать в тыл, но один из солдат хорошо разговаривал по-русски. Он рассказал, что их дивизия испытывает большие трудности в питании, обмундировании и снабжении боеприпасами. Поразмыслив, Файззулин решил накормить солдат и отправить обратно.
Сказано-сделано. Через несколько минут солдаты были введены в теплую хату. На столе появилась гречневая каша, сало, по 100 грамм настоящей русской водки и на верхосытку – крепкая маршанская махорка.
Провожая румынских солдат, старшина снабдил их сухим пайком. А на утро наши передовые дозоры вновь пропустили большую группу румынских солдат во главе с офицером.
Пришлось накормить и этих. И так продолжалось три дня. А когда стихла метель, путь на Аксай был открыт. Румынские солдаты без выстрела пропустили наши войска. И вот мы сидим в уютном домике степного городка и подтруниваем над Закиром.

Вечером 23 декабря вся 2-я гвардейская армия развернулась для решительного броска, и утром, 24 декабря, в междуречье Аксая и Мышкова раздались первые залпы советской артиллерии.


6

26 декабря 1942 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Человеческая память несовершенна, не все она держит. Еще 21 декабря, собираясь в 1-й батальон, положил в карман письмо от родных старшины Савкина.
«Уважаемый товарищ командир части, просим вас сообщить, что с нашим сыном. Вот уже минет полгода, а от него ни одной весточки, ни одного словечка. Мы и невестка убиты горем. Просим вас, напишите – что с ним?»
Так сообщали родители Савкина, старшины 3-го батальона.
Пока был в 1-ом батальоне, мысль поговорить с Савкиным не давала покоя. Но как только прибыл в 3-й батальон, все вылетело из головы. И вот совсем случайно попал на глаза голубенький конвертик, и все встало на свои места.
Иду к Савкину. Хозвзвод батальона размещается в ограде обширного подворья. По высокому крыльцу поднимаюсь в теплые сенцы и захожу в просторную избу. Разомлев от жары, Савкин сидит за столом и распекает молоденького солдата. Прислушиваюсь. Оказывается, на имя комбата пришло письмо такого же содержания, что и письмо родителей Савкина.
Пробрав солдата и предложив ему немедленно написать письмо родителям, Савкин повернулся ко мне:
– Вы только подумайте, товарищ парторг, целый месяц ни одного письма домой не написал. Мать и отец в слезах, а с него как с гуся вода, – и к солдату, – смотри у меня, чтобы это дельце было в последний раз. А то!
– Виноват, товарищ старшина, – сказал солдат и вышел.
Как только захлопнулась за солдатом дверь, я протянул Савкину голубенький конвертик. Прочитав письмо, он недоуменно посмотрел на меня. Пожал плечами и сказал:
– Этого не может быть. Я письма пишу аккуратно.
– А пишешь ли?
– Что вы, товарищ парторг! Да разве я не понимаю, каково там, когда нет письма. Какая только блажь в голову не полезет. Нет, в этом отношении я педант. Каждая неделя – письмо. Вот и сегодня уже одно письмишко накатал. – Старшина порылся в сумке, в карманах. Заглянул в окно, где стоял котелок. – Где же оно? А?
Еще раз пошарил в карманах – письма нет.
– А вы, товарищ старшина, в вещевой мешок загляните! - посоветовал я.
– У меня, товарищ парторг, нет вещевого мешка. Я чемоданчик ношу.
– Ну что ж, посмотрите в чемодане.
– Стоит ли.
– Что не стоит-то! Трудов не ахти сколько, зато убедимся – там оно или нет.
Раскрыв чемодан, Савкин побледнел. Десятка два треугольников, с яркими надписями химическим карандашом, преспокойно лежали на дне чемодана. Я пристально посмотрел на Савкина и, ни слова не сказав, вышел.

27 декабря 1942 года окончательный план наступления наших войск (отработанный преимущественно при участии Н.Н. Воронова) был представлен в Ставку. Нанесение главного удара предполагалось нанести силами 65-армии (в центре) справа от нее должна была действовать 21-я армия, а слева – 24-я армия. Этот удар поддерживался с воздуха силами 16-й воздушной армии. Остальные – 57, 64, 62 и 66-я армии будут наступать на других участках с целью отвлечения на себя максимально больших сил противника. Срок наступления был вначале назначен на 6 января 1943 года, но позднее, в связи с недостаточной подготовкой, на 10 января.


7

29 декабря 1942 года. Котельниково. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Шестой день грозно ухают пушки, гремят раскаты орудийного грома. Наши войска продвигаются вперед. За это время начисто разгромлена группа войск противника, освобождено Котельниково, наши войска вырвались в Сальские степи. И этим самым прочно и навечно замкнули в кольцо войска Паулюса.
Все эти дни я был со своими земляками в 3-м батальоне. А сейчас иду в политотдел. Но мне сегодня особенно тяжело. Будто какой-то камень лежит на сердце. Мы только что похоронили лейтенанта Крашенинникова. Сегодня на рассвете батальон ворвался в хутор Нагольный, выбил противника и стал его преследовать. Вот и окраина Котельникова, еще рывок – и мы в городе. Но в этот момент с фланга открыли огонь немцы.
Роты попятились. Атака явно захлебывалась. Немцы с невероятным шумом и трескотней – а это они умели делать, пошли в контратаку. Была критическая минута, она, быть может, решала судьбу всей операции за степной городок. Она могла дать гитлеровцам успех, она могла помочь им прорваться к Волге. И тогда вновь наступят томительные дни и ночи. Но минута не была упущена. Лейтенант Крашенинников со своей ротой ринулся навстречу врагу. Натиск немцев был сломлен. Но в этом бою пал смертью героя и сам лейтенант.
Вот почему, понуро опустив голову, я медленно плетусь в политотдел. Хотя мне хочется встретиться с Шевченко, Горбуновым, Суриным, начальником политотдела Дмитриком и земляком майором Поповым. Но мне очень и очень тяжело. Ведь я шел рядом с лейтенантом Крашенинниковым. Вокруг меня так же свистели пули и осколки, но ни одна пуля, ни один осколок не задели меня. А лейтенант погиб. Смерть вырвала его из наших рядов. Как только смолкли последние выстрелы и очистились от врага улицы Котельникова, мы тут же приступили к погребению павших в бою товарищей.
На пригорке, близ дороги, ведущей в город, вырос холмик свежей земли. Это была братская могила. В ней покоятся те, кто отдал свою жизнь за Родину. Мы долго стояли перед холмиком. Стояли с обнаженными головами безмолвно. Стоял весь наш поредевший батальон. И вдруг комбат Семенов Вячеслав Михайлович заговорил:
– Боевые друзья мои! Мы только что закончили бой, в результате которого замкнули кольцо армии Паулюса и расчистили путь на Дон. Мы добились новой победы. Но дорого она нам досталась. В этом бою мы потеряли тех, с кем бок о бок шли по фронтовым дорогам, с кем делили последний кусок хлеба, щепотку табака. Велико у нас горе. Но оно нас не сломит. Мы сегодня ступили на донскую землю. Товарищи, нас ждет Дон!
Волнение не дает ему говорить. К горлу подступает комок, глаза застилают скупые солдатские слезы…Батальон смотрит на него, но никто не осуждает. Все понимают его состояние. Поймет его каждый, кому приходилось снимать пилотку или шапку перед холмиком свежей могилы. Вот почему так тяжело у меня на душе.
Не помню, как я подошел к домику, в котором расположился политотдел. Поднялся на крыльцо, толкнул дверь… И вот они, мои сослуживцы, однополчане. Короткие рукопожатия, приветствия, и я уже сижу в кругу своей фронтовой семьи. Оказывается, давно уже все собрались и делятся своими впечатлениями. Своим приходом я на какое-то время прервал разговор, но он вновь начался. И это был не праздный разговор. Находясь все время в батальонах и ротах, мы не разменивались на мелочи, не подменяли своим присутствием ротных, батальонных командиров и политработников. Наоборот, мы постоянно заботились о поднятии их авторитета и мастерства, как в проведении партийно-массовой работы, так и ведении боя. Так и на этот раз начальник политотдела заслушивает о положении дел в батальонах. Советуемся все вместе. Оказывается, потери довольно внушительные. Многих коммунистов нет в строю. Выбыли политработники и политбойцы. Но ослабить политработу мы не можем. Мы всегда давали себе отчет, что организаторская работа решает успех всех боевых операций.
Заместитель командира бригады полковник Дроздов Федор Николаевич нам постоянно твердил о том, что непреложным законом войны является гибель людей. «В бою, – говорил Федор Николаевич, – люди погибают, на их место должны становиться другие». Вот почему мы никогда не забывали о пополнении батальонов и рот коммунистами и комсомольцами, ведь только они могут неослабно вести организационную работу.
Усиление политико-массовой работы диктовалось еще и тем, что мы идем по территории, на которой более шести месяцев господствовали фашисты. Для всех было не секрет, что гитлеровцы, вступая на Дон, изменили свою политику поголовного уничтожения и перешли к заигрыванию с казаками. Геббельс и его подручные думали, что казачество пойдет к ним на удочку. В обозе немецкой армии оказалось много бывших белогвардейцев и их детей. Они-то и были выпущены на Дон, чтобы развратить советского человека.
Помню, в Калаче пожилой мужчина рассказывал, как в их городе появился белогвардейский полковник Макаров. Позднее пришлось нам слышать, как в станице Семикориковской появились бывшие зажиточные казаки, а в Яновку, близ города Новочеркасска, пожаловал сын генерала Краснова. Справедливы эти сведения или нет, но ясно одно, что в обозе гитлеровских войск были белогвардейцы. Они-то, при поддержке преступных элементов, и вели разнузданную пропаганду, развращая местное население. Вот почему наша забота была направлена на постоянное пополнение партийных организаций батальонов коммунистами и комсомольцами. Пополнение партийных рядов проводилось за счет лучших, отличившихся в боях солдат, сержантов и офицеров. Притом, в первую очередь за счет тех, кто показал себя в боях не только неустрашимым и храбрым, но и талантливым организатором. Мы давали себе отчет, что, идя по территории, которая временно была оккупирована врагом, придется проводить большую разъяснительную работу с местным населением. Надо было добиться такого положения, чтобы каждый солдат нашего корпуса был хорошим пропагандистом. А можно сделать это только тогда, когда будет крепкая партийная организация батальона.
После того, как были заслушаны сообщения из батальонов и намечены мероприятия о пополнении батальонных и ротных партийных организаций, начальник политотдела пошел в штаб. Официальная часть была закончена, но разговор не прекратился. Слишком много было у каждого новостей. Новостей хороших и печальных.
Первым заговорил Шевченко. Начиная с 15 до сегодняшнего дня он находился во 2-м батальоне. С ним он прошел от поселка Зеты до Котельниково. Большой переполох наделал этот батальон во вражеском стане в ночь на 25 декабря.
– Наш батальон занимал оборону по холмам. Впереди находилось село Ивановка, – начал свой рассказ Шевченко. – Приходит к нам женщина и говорит: «Фашисты Рождество встречать готовятся. Румынских солдат на передовую посылают, а сами праздничные подарки получают. Вы уж как-нибудь помешайте им, окаянным. Я вас по балочкам да по овражкам так проведу – ни один немец не заметит. Помешайте вы им бражничать. А то наделают они дел. До Нового года еще далеко, а они по избам носятся. Молодых баб да девок забирают. Товарищи командиры, выручайте!» Я, было, усомнился в ее искренности. Но, когда внимательно посмотрел на ее молодое, но с глубокими морщинами лицо, мне стало стыдно. Нет, не может врать эта женщина, испытавшая, по-видимому, много горя. Одновременно со мной посмотрел на нее и комбат Пьянзин. И, видимо, тоже решил, что не может она лгать, и опустил голову.
– Ну, и как вы решили? – нетерпеливо спросил Загорский.
– Пообещали подумать. А потом усилили наблюдение за передним краем и, действительно, все подтвердилось. Немцы срочно покидают окопы, а на их место становятся румыны. А тут еще румынский унтер забрел к нам. Да такой словоохотливый попался – не остановишь. Одним духом выложил все, что знал. Подтвердил, что против нас действуют 23-я и 17-я танковые дивизии гитлеровцев, 6-я и 7-я пехотные корпуса румын, а во втором эшелоне стоят 48-я танковая дивизия немцев и кавалерийская дивизия румын. Унтер не забыл сказать и то, что румыны не хотят с нами воевать. Словом, было заманчиво: румыны воевать не хотят, а немцы готовятся к попойке. Самый раз стукануть по Ивановке. В это время к нам подъехал командир корпуса. Комбат доложил ему обстановку и, как бы между прочим, доложил о Рождестве. Генерал и говорит: «Комбат, а что если их пощупать ночью?» Комбат развернул перед генералом карту: мол, этой балкой можно пройти в тыл немцев и от усадьбы МТС ударить по Ивановке. Генерал дал согласие. Через час батальон вышел, оставив на месте одну роту автоматчиков. Женщина балками и лощинами незаметно вывела батальон к усадьбе МТС, и вскоре, рассредоточившись, роты втянулись в село и в самый разгар пьянки забросали места скопления немцем гранатами. Застигнутые врасплох, не приняв боя немцы в панике бежали из Ивановки, оставив около 100 человек убитых и раненых. Кроме того, нам достались два десятка автомашин, три бронетранспортера, четыре пушки, много автоматом и боеприпасов, да еще – богато сервированные столы с рождественским угощением и склад с продуктами. Через час рота, оставленная в обороне, подтянулась к Ивановке. До утра все шло хорошо. Батальон занял оборону и продолжал наблюдение. Противник вел себя спокойно. Вот уже первые лучи солнца осветили степь. Где-то вправо послышались артиллерийские раскаты грома. Проплыли с желтыми крестами свастиками бомбардировщики. Послышался рокот танковых моторов. Но все это было в стороне.
Казалось, противник не заметил дерзкого наскока батальона. Но это только казалось. На самом деле над Ивановкой нависли два немецких разведчика. Они метр за метром просматривали село и его окрестности. Полуподковой охватив Ивановку, батальон притаился. Никаких признаков жизни. Вот как коршун высматривает добычу, над ним прошли самолеты, покачали крыльями и скрылись за степными курганами. На батальон тут же легли сотни бомб и снарядов. По расчетам противника и просто по здравому смыслу после такой обработки передовой не должно было остаться никого в живых. К тому же до артналета и после Ивановка и ее окрестности словно вымерли – никаких признаков жизни. Бросив еще несколько мин на Ивановку и гряду холмов, по которым проходила оборона батальона, немцы двинули танки. За танками шло до двух батальонов пехоты, ползли неуклюжие самоходки.
Но когда враг приблизился, батальон встретил его автоматным и минометным огнем, без промаха вели огонь по смотровым щелям танков бронебойщики, под гусеницы летели связки гранат, лопались бутылки с горючей жидкостью. Немцы попытались обойти батальон с фланга, по лощине, но и здесь пули и гранаты отбросили их назад.
После первой атаки последовал новый, еще более мощный огневой вал. На гряду холмов с шипением падали мины и снаряды, вздыбливая мерзлую землю. Со свистом носились осколки. За огневым валом ползли танки, шла пехота. Трещали автоматы, бешено рокотали моторы, лязгали гусеницы, осатанело захлебывались пулеметы. Но батальон жил. Он продолжал сражаться и отбивать атаки. Вот окутался дымом один танк, рядом с ним запылал второй – это комбат попал в него бутылкой с самовоспламеняющейся жидкостью. Уцелевшие танки попятились, развернулись и помчались наутек по иссеченному минами и осколками склону холма.
Комбат поднял батальон и повел его в атаку. В этот момент на правом фланге показались танки врага. На это раз они старались обойти батальон и ударить с тыла. Но комбат вовремя разгадал замысел врага и уже выдвинул против них противотанковую батарею. Вновь запылал один танк, закрутился на одном месте второй. Атака немцев захлебнулась. И вот в самую решающую минуту капитан Пьянзин, простреленный в грудь, упал замертво.
Дорого уплатили фашисты за смерть комбата: подоспевшая на помощь еще одна батарея сходу подожгла три немецких танка, а замполит, возглавив атаку батальона, повел солдат вперед…
Десять танков, пять самоходок и свыше трех сот трупов оставили фашисты на поле боя. Так закончился день 25 декабря.
Вечером капитана Пьянзина похоронили на развилке дорог: там, где широкая дорога расходится на две – одна идет в Ивановку, а другая в усадьбу МТС.
Как только умолк Шевченко, заговорил Горбунов:
– У нас тоже веселое было дельце. По горушкам, на правом берегу Аксая, смяли мы румын и на их горбу въехали в хутор Дарганов. Но тут на подмогу румынам немцы подоспели. Охватили нас подковой и ну колошматить. Связались мы с комбригом, Иван Васильевич говорит: «Отходите на исходные позиции». Сунулись мы к мосту, да где тут! Сплошной огонь. Бросились через реку. Пехота проскочила. Артиллеристы с пушками протащились тоже. Сунулись танки, да разве лед сдержит их! Пришлось танкистам покупаться в студеной воде. Хорошо, что речушка мелкая. Почти все танки вернулись, а один на самой середине застрял. И ни взад, ни вперед. Надо помочь, да не сунешься. Немцы такой огонь по нему открыли – небу жарко! Потом смотрим – ползут к нему. Взорвать захотелось или танкистов в плен взять. А мы что, дураки?! Резанули по ним. К вечеру сбили немцев и на «ура» бросились. Смотрим, танк пошел. Развернулся и давай колошматить немчуру. Спрашивали потом у танкистов – сказали, что неисправность какая-то была. Вот они и копались там. А когда исправили, дали по немцам.
У меня тоже чесался язык рассказать кое о чем. Мне почему-то хотелось рассказать о случайном разговоре.  Но я промолчал. Однако, улучив свободную минуту, извлекаю из сумки блокнот и начинаю записывать то, что услышал перед рассветом 29 декабря 1942 года. Но, прежде, чем сообщить о чем говорилось, записываю, как было дело и о тех кто говорил.
Пробираюсь по переднему краю где ползком, где короткими перебежками, т. к. немцы уже изменили своим традициям отдыхать по ночам и на наш беспокоящий ночной огонь отвечают не только автоматными и пулеметными очередями, но и артогнем. Итак, перебегая от укрытия к укрытию, а иной раз уподобляясь перекати-полю, оказываюсь в глубокой воронке. Отдышавшись, закуриваю и, попыхивая в рукав шинелки, смотрю на звездное небо. Стоит чуткая до звуков предутренняя тишина. Клонит ко сну. Так и хочется забиться в теплую хатку и предаться безмятежному сну. Или, говоря солдатским языком, задать храпака минут на триста. И вдруг меня осенила дерзкая мысль: а может вздремнуть здесь минут двадцать? Смотрю на часы – до атаки ровно час. Расталкиваю мерзлые комья земли и довольно удобно устраиваюсь на дне воронки. Закрываю глаза. Но уснуть так и не удается. До слуха донесся простуженный басок:
- Второй год воюю, товарищ генерал, - с хрипотцой говорил кто-то, - по первости было как-то несподручно. Да и греха таить не буду – страшновато казалось. А сейчас обтерпелся.
Послышался тяжелый вздох и вновь простуженный басок:
- Война, товарищ генерал, тяжелая штука. Другой раз задумаешься, а приравнять ее ни к чему не можешь. Разве с посевной или уборочной сравнить. Там тоже иной раз неделями глаз не сомкнешь Да не сравнишь. На посевной и уборочной бомбы и снаряды на голову не валятся и пули с осколками не свистят. Вот и выходит, как не крути, а такого трудного дела, как война, нет.
- В этом вы прав, - ответил собеседник.
По короткому предложению и усеченному произношению слов не трудно было догадаться, что беседа идет между солдатом и командиром корпуса Семеном Ильичем Богдановым.
Сон у меня как рукой сняло. Я тут же представил генерала Богданова, стройного, высокого, с выбившейся прядью русых волос из-под заломленной на затылок папахи. Зимой он всегда ходил в шинелке, белых унтах с бамбуковой палкой в руках. Постоянно находясь на переднем крае, мне частенько приходилось встречаться с ним в солдатских окопах. Обычно он ложился рядом с солдатом и начинал задушевный разговор. Првычка перед боем бывать у солдат и беседовать с ними у генерала выработалась с первого дня войны.
Мне припомнился, как заместитель командира корпуса Семенов Сергей Петрович на одном из совещаний политработников корпуса рассказал подробную автобиографию нашего генерала. Собственно, он рассказывал в основном ту часть, которая проходила в годы войны.
Оказывается, боевое крещение он принял в первый день Отечественной войны под Брестом. Командуя 30-й танковой дивизией, здесь ему пришлось померяться силами с Гудерианом. Несмотря на то, что дивизия, которой командовал полковник Богданов, была оснащена легкими танками, вооруженными 45-миллимитровыми пушками, она приняла на себя основной удар 17-й и 18-й танковых дивизий немцев. Трудно сказать – это совпадение номеров или та же 17-я танковая сегодня стоит против нас.
Немецкие войска в начале войны во много раз превосходили нас численно, вооружением и своей выучкой. И, несмотря на это, 30-я дивизия вступила в единоборство с двумя танковыми дивизиями и в первый же день войны не раз обращала их в бегство. Но, как говорят в народе: «Сила солому ломит!» Отступая от Бреста на Барановичи, а затем на Минск, дивизия все время прикрывала отход наших частей, сдерживая натиск врага. И не просто сдерживала, а упорно дралась. Казалось, что оснащенная малоподвижными танками Т-26, дивизия будет отсиживаться в засадах и бить врага из-за угла. Но получилось наоборот.
Несмотря на слабую броню: всего 15 мм в лобовой части и слабую пушку, танкисты стремительно бросались на врага. 30-я дивизия стойко сражалась, личный состав ее вел себя геройски, нанося врагу большие потери.
В первый же день генерал сам водил танкистов в атаку. Видимо с тех пор и вошло у него в привычку перед боем побывать на передовой, побеседовать с солдатами и офицерами.
Нелишне отметить и то, что генерал Богданов многих солдат и офицеров знал не просто в лицо, а по имени, отчеству и фамилиям. Обращаясь к офицеру, он обычно употреблял имя и отчество. Обращаясь к солдатам, произносил фамилию.
Как-то в районе Калача мне довелось слышать его разговор с солдатом. Остановив группу солдат, он подошел к ним, крепко пожал руку коренастому солдату, спросил:
«Ну как, Давыдов, настроение?»
«На полном взводе! Фашистов можно бить!»
Генерал был прост. Встречаясь с солдатами и офицерами, он не требовал чинопочитания, а запросто здоровался, крепко пожимая руку. Но наряду с этим он был неимоверно строг и придирчив. Не терпел бахвалов, а трусов, паникеров и медленно думающих офицеров просто не выносил.
Характерной особенностью генерала было то, что он со всеми прибывшими в полк офицерами знакомился лично сам. Как-то мне довелось быть свидетелем одной встречи новых офицеров. Произошло это еще в начале Донского похода в городе Калаче. В корпус прибыло около десятка офицеров. Генерал принял их и разговорился о солдатах. Щегольски одетый капитан, с волнистым черным чубом, в новеньких фетровых валенках и ремнях пренебрежительно бросил:
«Солдат на фронте – это ломовая лошадь».
«Эту ломовую лошадь надо беречь», - резко ответил генерал и тут же прервал беседу.
А через несколько минут капитан-щеголь подходил к обогревательному пункту, чтобы поймать попутную машину и укатить в отдел кадров фронта.
Иначе вел себя генерал с солдатами. Солдат он обычно подбадривал, вселяя в них уверенность в нашу победу. Беседа велась так, как будто встретились давнишние приятели после длительной разлуки.
Но вернемся к услышанному мной разговору!
- Вы спрашиваете, скучаю ли я о доме? – продолжал солдат. – Если по правде сказать, то другой раз хочется подумать о доме, да времени в обрез. Вот и не приходится много скучать. Да что скучать – вспомнить некогда! А ведь есть что вспомнить! Колхоз у нас, я тебе скажу, товарищ генерал, первый сорт. На трудодень в последние годы мы получали до десяти килограммов зерновых культур, а также сено, картошечка, то да се – порядком набиралось. Хозяйка у меня осталась, двое ребят – девчоночка и парень десяти годков, старшенький. Да дед, старикан шустрый. На колхозной пасеке робит. А попутно и за своими пчелками присматривает. Десять семей пчел у меня было, когда в армию уходил. А медок, м-м-м, пальчики оближешь. Товарищ генерал, разобьем фашистов – милости просим в нашу Тюменьщину. Медку у меня хоть залейся. А груздочки, а малосольные огурчики! Ну и для здоровья брусничная и клюквенная настоечка. А банька какая у меня! Любо-дорого. А стоит она на самом берегу реки. Летом поддашь побольше парку, похлещешься березовым веничком, соскочишь с полка и прямо к реке. Сразу вся усталость отлетает. Я вас прошу, товарищ генерал, будет путь – не побрезгуйте, заезжайте.
Что ответил генерал я не слышал, так как в этот момент сверху посыпались комья мерзлой земли, а через секунду на дно воронки скатился связной комбата. Узнав меня, он тут же рассказал о том, что на станции Котельниково прибыл большой эшелон немецких танков.
Отказавшись от дальнейшего подслушивания разговора, иду в батальон.
Стремительной атакой врываются наши части в Котельниково. На станции Котельниково в наши руки попали следующие трофеи: большое количество продовольствия и боеприпасов, эшелон танков, самолеты (которые фашисты не успели разгрузить), орудия, пулеметы, винтовки, амуниция, обмундирование. Разгром котельниковской группировки фашистов дает возможность нам перейти в решительное преследование врага и разить стремительное наступление на Ростов и Новочеркасск.

Из сводки Совинформбюро:
«В ходе боев на котельниковском направлении советские войска уничтожили и захватили в плен свыше 16 тыс. солдат и офицеров противника, 346 самолетов, 300 танков, 306 орудий различного калибра. Полностью разгромили румынские войска и уничтожили Тормосинскую группировку, на которую немцы возлагали большие надежды. Армии Манштейна и Гота перестали существовать, как мощные самостоятельные соединения. Враг всюду бежит. Разгром котельниковской группировки дал нам возможность перейти в решительное преследование врага и развить стремительное наступление на Ростов и Новочеркасск».


8

29 декабря 1942 года. Идем на Цимлу. (Из дневника И.М. Ваганова.)

«54-я механизированная бригада, смяв противника у Цимлянской, овладела ею. Преследуя противника, войска вышли на подступы к станицам Романовская и Кутейниково. 3-й механизированный корпус и 87-я стрелковая дивизия завязали бои за город Зимовник». Сталинград. Стр. 476. Маршал А.И. Еременко.
Сказано лаконично, просто и доходчиво. Смяли противника и овладели станцией. Но за этими простыми словами скрываются люди, их поступки, их действия. Об этих людях и их поступках сохранились записи в моей лоскутной книжке. Вот они!

29 декабря, 3 часа 0 минут. Возвращаемся с совещания, на котором командир бригады, полковник Студеникин сообщил о том, что наш корпус включен в состав 2-й гвардейской армии, которой командует Р.Я. Малиновский. Малиновского мы знаем по 66-й армии. Он очень спокойный человек и, самое главное, дорожит каждым солдатом и офицером. Офицеры довольны. Еще бы, ведь мы находились на положении беспризорника. Настоящего хозяина у нас не было и каждый командующий армии старался использовать нас на затычке. Сейчас окончилась эта беспризорная жизнь. На затычку уже не пошлют. Командир бригады четко и ясно изложил задачу корпуса и бригады. Бригаде поставлена задача броском ворваться в станицу Цимлянскую, овладеть ею и двигаться на Ростов.


9

30 декабря 1942 года. Левый берег Дона.(Из дневника И.М. Ваганова.)

Дел накопилась уйма! Парторг первого батальона сообщил, что у него надо оформить до десятка дел по приему в партию. Такое же сообщение из второго батальона и минбата. А парторги третьего батальона и артдивизиона настоятельно требовали, чтобы я выехал к ним и провел заседание парткомиссии по приему в партию. Докладываю начальнику политотдела о просьбе батальонов и получаю разрешение заняться оформлением партийных дел.
В артдивизион и третий батальон мы выехали из хутора Красный Яр, где разместился штаб бригады и ее тылы. Парторгов мы нашли в овражке, неподалеку от хутора Потаповский. Старший лейтенант Горбунов занялся просмотром дел, а я решил лично побеседовать с товарищами, которых предстояло принять в ряды партии. Среди них оказались давние мои однополчане – сержант Шабалин и лейтенант Карпенко, тонкий, с мягким пушком на подбородке и ясным юношеским взглядом.
Побеседовав с товарищами, мы пришли к выводу, что проводить заседание парткомиссии в овражке неудобно: идет мелкий крупинчатый снег и посвистывает ветерок. Отправляемся на поиски укромного местечка, хотя бы такого, чтобы не дул ветер и не секла в лицо снежная крупа. Скоро заметили ответвление овражка, образованное вешними водами, а в конце его чернел вход в блиндаж. От самого входа блиндажа шел ход сообщений к изрытой снарядами траншее.
Входим в блиндаж. В нем все, как положено по уставным требованиям саперной службы. Приличный накат, подле стен тянутся земляные нары, покрытые почерневшей лебедой и полынью. В стене ниша. На полу перевернутый вверх дном ящик, забытая каска, сплюснутая артиллерийская гильза, еще сохранившая запах бензина. Обрывки бинтов, куски ваты. Словом, местечко для занятия партийной комиссии оказалось в самый раз. Через дверь, выходящую на юг, вполне достаточно проникает света, не дует ветер, не секет мелким колючим снегом лицо.
Рассаживаемся на земляные нары. Ящик используем вместо стола. В сумке у Горбунова нашлась газета. Он ею застилает дно ящика и сразу становится как-то уютнее. Объявляю, что заседание партийной комиссии 54-й мотомехобригады открыто и приступаем к работе.
Первым разбираем заявление автоматчика из роты лейтенанта Файзулина.
- В последних боях, в районе Пимен Черни, - докладывает парторг батальона, - ефрейтор Петров после эвакуации командира взвода в санбат, возглавил взвод, отрезал отступление немцев и принудил их сдаться в плен.
- Ясно! – как всегда четко произносит Горбунов.
Поздравляем младшего сержанта Петрова (так как в момент разбора его дела писарь батальона вручил нам приказ о присвоении ефрейтору Петрову звания младшего сержанта) с высоким званием члена партии и вызываем следующего товарища…
К вечеру все дела по приему в партию были рассмотрены, и мы стали собираться в политотдел, расположенный в Красном Яре. Я уже натянул на голову шапку и намеревался распрощаться с земляками, как вдруг запищал зуммер телефона.
- Товарищ парторг, вас просят к телефону, - сообщил мне телефонист.
Беру трубку, слушаю и отвечаю «есть». Потом посмотрел на Горбунова и протянул ему руку.
- До скорого свидания. А я остаюсь здесь.
- Ясно, протянул Горбунов и, пожав мне руку, покинул блиндаж.


10

В последние часы 1942 года 54-я механизированная бригада приблизилась к левому берегу Дона. Впереди притаилась в ночи станица Цимлянская. Из-за Дона тянет кизячным дымом. Гитлеровцы взорвали мост. И командир бригады пошел на риск – форсировать водный ру¬беж по льду. Первым выполнять приказ бросился батальон майора Фалюты, в составе которого был и капитан Ваганов. Фашистская артиллерия обрушила на наших бойцов плотный огонь. Солдаты с потерями продвигались по льду. Вра-жеский пулемет вел огонь с высокой колокольни.
Еще тяжелее было с переправой матчасти. Комбат Фалюта рискнул проскочить на своем броневике. Пронесло. Вслед пошли два легких танка. Тоже обошлось! Третий провалился, но танкисты успели выпрыгнуть.
Земля вздрагивает, на Дону трещит и лопается лед. Задача, поставленная перед бригадой – сходу ворваться в станицу Цимлянскую – срывалась. Путь преградили холодные воды Дона.
Но бойцы не растерялись. Пользуясь внезапно наступившим затишьем, они из бортов автомашин связали несколько плотов. И началась переправа, которая прошла благополучно. Первым переправившись через Дон, батальон майора Фалюты сходу взял небольшой хутор, и на его окраине артиллеристы успешно отразили атаку немецких танков. Артиллеристов поддерживала рота автоматчиков лейтенанта Файзулина.
Артиллерийский расчет старшего сержанта Шабалина буквально на руках перенес пушку. Но в тот момент, когда её выкатили на исходную, вывернулся «фердинанд» и первым снарядом почти весь орудийный расчёт был выведен из строя. Показались вражеские танки. Они могут испортить операцию, не дадут возможности переправиться другим батальонам.
Помощник командира бригады полковник Дроздов крикнул Ваганову:«Ты, кажется, знаком с этой игрушкой. Давай, наводи. Командуй, мы поможем!»
В эту минуту послышался голос:
«Снаряд!»
У пушки вновь во весь рост поднял¬ся Шабалин. Капитан Ваганов и еще несколько офицеров, заменив убитых бойцов артрасчета, броси¬лись выполнять команду Шабалина. Прицел. Залп. Еще один. Дер¬нулась в предсмертной агонии самоходка, загорелся один танк. Второй счел лучшим повернуть назад.
Всего пять атак отбил расчет Шабалина. Но тяжело досталась победа над немцами: погиб сержант Шабалин и в живых из его расчета остался один наводчик Медведев. От роты лейтенанта Файзулина уцелело не более десятка бойцов, а самого лейтенанта отправили в медсанбат с перебитой ногой.
Шестая атака немцев началась при мощной поддержке авиации и артиллерии. После продолжительного артобстрела в атаку вновь пошли немецкие танки. Но и эта шестая атака была отражена. Немцы отступили, наступило затишье…
Так впоследствии, уже после войны вспоминал подробности боя за станицу Цимлянскую комбат Фалюта.
А теперь обратимся к дневниковым записям капитана Ваганова.


31 декабря 1942 года. Шабалин выполнил свой долг. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Новогодняя ночь. Идут последние часы 1942 года. Роты подтягиваются к левому берегу Дона. Вот уже позади остался хутор Потаповский, впереди притаилась станица Цимлянская. Приближается новый 1943 год. Ночь стоит ясная, светлая – как обычная новогодняя ночь. Полная луна медленно плывет по звездному небу. Пробегает холодными лучами по лицам солдат, серебрит тонкую корку снега.
А роты идут и идут. Поскрипывает под ногами. Легкий морозец щиплет уши, хватается за нос. Из-за Дона тянет кизячным дымом. В жадном до звуков воздухе раздается перекличка чудом уцелевших петухов. Над Доном стелется легкий туман.
Принюхиваясь к терпкому кизячному дыму, солдаты мечтают об отдыхе в теплых и уютных избах и о кружке горячего чая. А некоторые поговаривают, что старшина в честь Нового года выдаст по сто грамм наркомовских. В этом солдаты уверены, так как 54-я мотомехбригада заслужила и наркомовских сто граммов и отдых. Ведь она первая ворвалась в Котельниково. А на речке Мышкова кто первым перешел в наступление? Тоже она. Так что денек-другой можно и отдохнуть.
Вот уже приближается Дон. Еще несколько метров и пехота поползет по гладкому льду. Накопится на правом берегу и одним общим порывом овладеет теплом и отдыхом. И вдруг, дробя и разрывая морозный воздух, грянули артиллерийские залпы. Пехота залегла, прижалась к мерзлой земле. А земля вздрагивала, подергивалась, стонала. Выли осколки снарядов, шипели мины, на Дону трещал и лопался лед. Фонтанами выбрасывалась вода, дробилась в мелкие капельки и, подхваченная зыбучим воздухом, осенним дождем поливала левый берег Дона. Солдаты попятились, укрываясь в кустах терновника, в овражках и за холмики.
Канонада смолкла также неожиданно, как и началась. Скоро рассеялся и пороховой дым, перестал моросить дождь. Только по-прежнему ярко сияла луна, серебрился снежок, и из-за Дона тянуло кизячным дымом, а над рекой плыли кудрявые клубы пара, скрывая правый берег, станицу и хутор Потайной, раскинувшийся в ложбинке.
Скоро было установлено, что и ниже хутора Потайной лед на Дону так же взорван, что и там играет студеная донская волна. Задача, поставленная перед бригадой – ворваться в станицу Цимлянскую и овладеть ею или блокировать срывалась. Холодные волны Дона преградили путь.
- Дела, - с сожалением произнес кто-то, когда была выяснена обстановка, - куда сейчас сунешься. Загорать придется.
- Это еще бабушка надвое сказала. Применим солдатскую сметку, - возразил лейтенант Файзулин.
- Какая там сметка. В ледяную воду не сунешься, - раздался чей-то голос.
- В этом и секрет. Перехитрим фрица – победа. Нет – загорать будем! – горячо ответил Файзулин, потом что-то шепнул рядом стоящему солдату и вместе шагнули за куст терновника..
Прошло минут 15-20. Командир батальона, прислушиваясь к волне, молча стоял на берегу Дона, не зная, что предпринять.
В это время к реке подошло десятка два солдат с бортами автомашин. Без шума и крика связали один плот, потом второй, третий. И первая партия автоматчиков скрылась в густом тумане. Вслед за ней оттолкнулся расчет старшего сержанта Шабалина.
Отчалило еще несколько плотов. Комбат тревожно посматривал на противоположный берег, но густой туман скрыл его. Тихо. Фронтовая тишина обычно приносит неприятности, и у комбата в голове роились разные неприятные предположения: «Если они взяты в плен? Или волна разбила и разорвала плоты?» И только когда  послышались всплески воды, а на берегу прошуршало от втаскивания плота, комбат облегченно вздохнул и приказал переправить следующую  партию автоматчиков.
Переправа прошла благополучно. Сходу овладели хутором Потайной. Рота лейтенанта Файзулина заняла оборону на окраине хутора. Тут же обосновался расчет Шабалина.
Замаскировав пушку, артиллеристы попыхивали самосадом в рукава шинелей. Шабалин знал, что скоро им предстоит выдержать жестокий бой. Он хотел было сказать товарищам, что стоять им придется насмерть. Но вспомнил, что ребята все обстрелянные, спаянные, каждый расчет знает свое дело, а в случае надобности сможет заменить своего товарища.
Шабалин решил было совсем ничего не говорить, но на востоке засерел рассвет, а вскоре вспыхнула первая заря, и он никак не мог удержаться.
- Положеньице у нас, други-товарищи, самое выгодное, - начал он издалека, - сидим как заноза в пятке…А с другой стороны противник тоже не дурак. Разует глаза, очухается, а наш пятачок с гулькин нос. Вот и выходит, что мы как…
Он умолк, закончить ему не удалось: со стороны противника послышалась автоматная трескотня, завыли снаряды, зашипели мины, но все они пока ложились по-над Доном. Но вот мины стали ложиться совсем рядом. Затенькали пули, полетели комья мерзлой земли.
- В ровик! – скомандовал Шабалин. И, вскинув бинокль, стал всматриваться в озаренную первыми лучами возвышенность. Он не заметил, что справа от холмика к берегу реки пробежал овраг. Разрезав крутой берег Дона, овраг, будто испугавшись тугой донской волны, поворачивал влево и поднимался к крайним домикам хутора. Первое время этой проделки оврага Шабалин не заметил. И только когда с фланга раздалась частая автоматная стрельба, понял, что этот овраг – настоящая заноза для пятачка.
Но Файзулин, видимо, уже обнаружил все складки местности, и сразу, как только показались в овраге идущие во весь рост немцы, они тут же попали под перекрестный пулеметный и автоматный огонь.
Атака захлебнулась. Но за первой атакой последовала вторая. На этот раз немцы не шли во весь рост, а ползли, полукольцом обтекая пятачок. Наши автоматчики и пулеметчики вели прицельный огонь, но огонь противника становился плотнее. А овраг по-прежнему оставался самым опасным местом.
Бежать к лейтенанту Файзулину, чтобы получить разрешение выкатить пушку к оврагу и прикрыть фланг – это значит упустить момент, это значит дать возможность противнику вырваться из оврага.
«Нет, этому не бывать!» - решает Шабалин и выкатывает пушку к оврагу.
- Ваня, смотри, что там делается, - показывая на скопившихся в овраге автоматчиков, сказал Шабалин. – А ну-ка, давни. Дай – беглым!
- Есть! – отозвался наводчик Медведев.
Один, второй, третий снаряд брызнул осколками по оврагу. Поредевшие цепи фашистов откатились. Захлебнулась и следующая атака. У крайних домиков хутора показалась цепочка наших автоматчиков.
- А вот и подкрепление идет! А с ним и комбат! – крикнул Шабалин. Но радость его была преждевременна.
- Слева танки! – раздался звонкий голос Файзулина.
Из-за кургана выползли два танка – тупорылые, с пропыленными черно-белыми крестами на броне. Они, как одноглазые циклопы, харкаясь огнем и металлом, медленно позли к окраине хутора. Вслед за ними показался «фердинанд» - закованная в броню самоходная пушка. Отделившись от танков, «фердинанд» шел на расчет, стреляя с ходу.
- Подкалиберный, подкалиберный дайте! – крикнул Медведев и, не теряя ни секунды, послал навстречу самоходке два снаряда. Было видно, как самоходка вздрогнула, чуть сбавила ход, но двигаться на расчет не прекращала.
- Не берет! – крикнул Медведев. – Ну, погоди, я тебя подкараулю!
Шабалин промолчал. Он и сам думал, как подкараулить самоходку. Но место было открытое, и вряд ли «фердинанд» подставит бок. И совсем неожиданно на пути самоходки оказался овражек, размытый вешней водой. «Фердинанд» стал обходить его, поворачиваясь бортом к пушке.
- Огонь! – довольно спокойно сказал Шабалин.
Медведев послал снаряд, потом еще, еще! Самоходка вздрогнула, подалась вперед и, теряя равновесие, поползла в овражек.
- Молодец! Вот это работенка! – крикнул Шабалин. – А сейчас крой по танкам!
В этот момент из-за Дона раздался раскат артиллерийского грома.
- Живем! Весь артдивизион к Дону подошел! – радостно взволнованный первым мощным залпом, кричал Медведев.
Не выдержав настильного огня пушек, танки нырнули в лощину. Вновь отхлынула пехота врага. Немцы усилили огонь из орудий и минометов. Над пятачком взметнулись огненные смерчи. Под прикрытием огневого вала началась новая атака. На этот раз было не два танка, а целый десяток. За танками укрывалась пехота. Автоматчики шли во весь рост, уверенные в своей победе.
Неистовый рев моторов, скрежет гусениц, разрывы снарядов и мин, автоматная трескотня, грохот и стоны слились в единый гул. На маленьком пятачке земли не было ни одного сантиметра, который бы не поражался огнем противника. Все было объято пламенем, поливалось градом раскаленного металла… Но пятачок жил, сопротивлялся и жестоко разил врага.
Расчет Шабалина вел прицельный огонь. Рядом с «фердинандом» пылали еще два танка. На правом фланге зачадил третий подбитый танк – его пригвоздила к земле пушка, только что переправленная с противоположного берега Дона. Поразив еще один танк, расчет Шабалина перешел на беглый огонь по пехоте.
Было видно, как падали вражеские пехотинцы, как редели цепи, но из балки, как саранча, выползали новые автоматчики и с громким криком бежали к пятачку.
Лейтенант Файзулин внимательно следил за ходом боя, то и дело покрикивал:
- Держись, ребята, держись!
Он знал, что его никто не слышит и кричал просто так, подбадривая себя.
Вдруг шабалинская пушка замолчала. Файзулин видел – у самой станины разорвалась мина, как-то неестественно присел Шабалин, подле него сунулся Семенихин, как, раскинув руки в стороны, бросился заряжающий. Файзулин видел, как, не выпуская из рук снаряда, упал навзничь шофер Дементьев. Не ускользнуло от острого взгляда Файзулина и то, как ускорила шаг вражеская пехота, как стремительно бросился к пятачку танк. На какую-то долю секунды Файзулин представил, как ворвется на пятачок пехота, как будут утюжить каждый метр земли танки. И ему стало больно и за себя и за доверенных ему солдат.
- Сержант! – вскакивая, крикнул Файзулин сержанту Захарову. – К пушке!
Оттащив труп Дементьева, они с Захаровым склонились над Семенихиным, но тот резко поднялся и твердым голосом произнес:
- Снаряды!
Ожила, заговорила замолчавшая пушка. Пылает еще один танк, осколки и картечь косят вражеских автоматчиков. Но они, как черви, выползающие из навозной кучи, появлялись из балки, шли, ползли, напирали как саранча.
- Не пройдешь! – покрикивал Семенихин и каждым новым снарядом разил врага.
Мины и снаряды падали впереди, позади и по бокам пушки. Из разорванной осколком снаряда щеки Семенихина струилась кровь. Безжизненно висела левая рука Захарова, прихрамывал на одну ногу Файзулин, с бледным лицом и посиневшими глазами споро работал у пушки Семенихин.
Полукольцо между тем сжималось и сжималось. Одна за другой умолкали пулеметные ячейки, замолчала соседняя пушка, пустели стрелковые окопы. С тыла раздались победоносные крики немцев. Семенихин уже взмахнул рукой, намереваясь кинуть последнюю гранату в напиравших гитлеровцев. Но в этот момент с фланга прокатилось мощное «ура!». Это комбат повел остатки батальона в атаку, а из-за Дона, потрясая воздух, грянул новый артиллерийский залп.
Враг вздрогнул, попятился. Защитники пятачка рванулись вперед. У Семенихина радостно блеснули глаза.
- Выстояли, победили! – произнес он и бессильно опустился на лафет пушки.
Файзулин только теперь заметил, что на том месте, где стоял Семенихин, алый от крови снег.
- Санитара! Санитара! – крикнул Файзулин и, почувствовав нестерпимую боль в ноге, со стоном опустился рядом с Семенихиным.
Захаров взглянул на побледневшего лейтенанта, потом перевел взгляд на труп Шабалина, медленно стянул с головы шапку и, теряя сознание, как мешок скатился с лафета.


11

1 января 1943 года. Окраина Цимлянской.  (Из дневника И.М. Ваганова.)


Только что отбили пятую атаку. На поле боя дымятся еще два танка, чадит «фердинанд», не один десяток трупов сереет на снегу. А сколько их разбросано по овражкам и промоинам! Но дорого и нам стоило отбить пять яростных атак. От роты лейтенанта Файзулина уцелело не более десятка бойцов, а самого лейтенанта отправили в медсанбат с перебитой ногой. В расчете Шабалина в живых остался один наводчик Медведев, но и его отправили в тыл в тяжелом состоянии. Перестала существовать не только рота Файзулина, но и прославленная батарея Кружкова.
Началась артподготовка к шестой атаке. Теперь противник не бросал на пятачок танки и автоматчиков, а методично обрабатывал наш передний край не только обстрелом из пушек и минометов, но и с воздуха. Бомбардировщики, ныряя один за другим, сбрасывали свой груз. После каждого шлепка бомбы земля вздрагивала, лопалась и разлеталась мерзлыми комьями.
В воздухе еще кружились черные, как тени, бомбардировщики, с желтой свастикой на крыльях. Еще шипели мины, лопались снаряды, а на возвышенности показались танки. С тыла раздалась частая пулеметная стрельба. Стараемся определить место огневой точки, но впустую. И вдруг, из-за угла хатки высунулась казачья фуражка с надвое переломленным козырьком. А вслед за ней показалось загорелое мальчишеское лицо.
- Товарищ командир, подойтить к вам можно? – обратился он к Дроздову.
Дроздов внимательно посмотрел на мальчонку и сказал:
- Подойди!
- Одному или всем? – спросил мальчуган.
- А сколько вас?
- Гришутка, Минька и я.
- Ну что ж, подходите все, - разрешил Федор Николаевич.
В один миг из-за угла избушки выскочило трое шустрых мальчишек. Мальчуган в казачьей фуражке шмыгнул носом и, показывая в сторону берега, сказал:
- Там у Гитлера пулеметы. Они в дотах стоят.
- Это где у них доты? – спросил полковник.
- Да вон тут, по-над Доном. Там такие ямы вырыты. У-у-ух! Бабы рыли. А которые не хотели рыть – их палками били.
- А еще хату бабки Евдохи сломали. Эти самые доты из нее делали, - подсказал второй мальчик.
И колхозную кузню сломали. Ее тоже туда перетаскали, - добавил третий паренек.
- Ребята, а как к ДОТам подойти незаметно? – спросил полковник.
- Запросто. По минькинскому огороду, потом ложбинкой и мимо песочных ям и все, разъяснил мальчик в фуражке.
Мы с комбатом вопрос полковника поняли по-своему: огневую точку надо уничтожить. Таким, нам показалось, был смысл его вопроса. И мы оба, шагнув к полковнику, сказали:
- Разрешите нам уничтожить ДОТы!
Дроздов вскинул на комбата глаза:
- А батальоном командовать кто будет?
Пристыженный комбат опустил глаза, а я повернулся к связному и сказал:
- Идем!
- Дядь, а мы? – обратился ко мне мальчуган в фуражке со сломанным козырьком.
- И вы тоже пойдете!
Степка, так звали мальчика в фуражке, нас не подвел. Пробежав огородом, мы спустились в ложбинку, миновали песочные ямы и отчетливо услышали методическое постукивание «станкача».
- Товарищ командир, - шепнул мне Степка, - у немцев тут не один, а два пулемета. Первый вон под тем бугорочком, а второй…
- Второй я вижу, - сказал связной комбата и, отстегнув от пояса гранату, решительно пополз вперед.
- Ребята, сидите тут, предупредил я мальчишек и метнулся справа к ДОТу.
Хорошо помню, что первым бросил гранату солдат, потом я. Но взрыв произошел одновременно. Пулемет замолча, а из ДОТа выскочили двое немецких солдат с поднятыми руками и перекошенными в страхе лицами.
Вскоре замолчала и вторая точка. Два пулемета и свыше десяти тысяч патронов взвалили мы на плечи пяти Гитлеровцам. Степка, Гришутка и Минька, вооруженные трофейными автоматами, как заправские солдаты, деловито шагали рядом с нами.
Когда мы привели гитлеровцев, атака была отбита. После шести попыток отвоевать хутор Потайной, немцы приумолкли, притаились. Наступило напряженное затишье, какое бывает обычно перед грозой.


12

2 января 1943 года. Восточная окраина Цимлянской. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Утро. Сегодня окончились третьи сутки, как я выехал из политотдела, и за все это время ни на одну минуту не сомкнул глаз. Первая ночь незаметно пролетела в мелких стычках с разрозненными группами противника. Ночь на первое января прошла в подготовке к переправе через Дон, затем сама, довольно рискованная переправа, а о дне первого января говорить не приходится. Отбить шесть атак противника – не чашку чая выпить. Ночь на второе января мы намеревались провести по-праздничному. Старшина Савкин разжился виноградным вином, привез с тыла продовольствия и подготовился по-новогоднему угостить личный состав батальона.
Кому не хочется после тяжелых деньков выпить кружку шипучего вина, плотно поесть и завалиться спать. Узнав о намерениях Савкина, я заранее предчувствовал, как вдоволь высплюсь. Но желание и предчувствие – одно, а реальная возможность – другое. Не успели после шестой атаки откатиться танки – передо мной появился мотоциклист штаба.
Приказ из штаба был короток: обеспечить переправу бригады через Дон. Беру трех автоматчиков, садимся в машину и едем к переправе. Вскоре стали прибывать роты первого батальона.
После первого батальона протолкнули на правый берег Дона обоз 98-й стрелковой дивизии, нашего соседа справа, и вдруг получился затор. Второй батальон нашей бригады запоздал, а танковый полк и истребительный дивизион прибыли на полчаса раньше. А тут еще ниоткуда взялся резерв 24-й гвардейской дивизии. Как он появился на нашем направлении – трудно было представить. Но в результате на переправе получился затор. Ночь оказалась лунная, ясная. В степи ни кустика. Автомашины, повозки, колонны солдат черной лентой растянулись по дороге. И совсем неожиданно в воздухе появился немецкий самолет. Он сделал перед переправой круг, проплыл над колонной растянувшихся автомашин, танков, повозок и неторопливо полетел в сторону станицы Морозовской. Пришлось поторапливаться. Перед рассветом переправил тылы бригады, штаб и на этом наши функции закончились. Ждем, кому передать переправу.
Занятый проталкиванием частей, я не имел времени изучить обстановку, которая сложилась к утру второго января.
И вот сейчас, в ожидании регулировщиков, сижу над картой. Обстановочка для гитлеровцев в Цимлянской не блестящая. Наша бригада совместно с 98-й дивизией блокировала станицу. Первый стрелковый и минометный батальоны заняли дорогу на станицу Романовскую, второй стрелковый батальон, танковый полк и истребительный дивизион закрыли все пути на север, третий стрелковый батальон и артдивизион закрепились на западной окраине станицы. Таким образов, приказ командующего армией, подписанный генерал-майором Варенниковым, блокировать станицу Цимлянскую – выполнен.
Закончились мои полномочия. Переправу мы сдали трем миловидным девушками и сейчас спешим в свой штаб… В батальон мы вернулись, когда солнце выкатилось из-за холмов и по-весеннему бросило яркие лучи на степные курганы и на крыши домов. А вскоре закапало с крыш. По улицам зажурчали веселые ручейки. Для нас, сибиряков и уральцев, было в диковинку в январе увидеть ручьи. Многие солдаты и офицеры, забыв об усталости и, посматривая на звенящие ручейки, как дети, весело смеялись. Еще бы не радоваться, ведь журчащий ручеек – это признак вступления в свои права весны, которая стряхивает сон со спящей зимой природы и дает новую жизнь…
- Танки! Гитлеровские танки! – вдруг понеслось по улице.
Танки противника, прикрывая густую цепь пехоты, подошли почти к окраине хутора, намереваясь протаранить нашу оборону и ворваться в станицу. Но как только наши наблюдатели обнаружили их, тут же запищали зуммеры полевых телефонов. С холмов стеганули пулеметы, захлопали пэтээровские ружья, ухнули пушки. Лязгая гусеницами, навстречу вражеским танкам вышли наши «тридцать четверки».
Пехота противника залегла и открыла неприцельный огонь. Отрезанные от нее танки выскочили на возвышенность, выплюнули слитки раскаленного металла и, натолкнувшись на сплошную полосу нашего огня, откатились.
К станице, между тем, со всех сторон стягивались батальоны, вырывались на улицы и завязывали бой.
Противник отстреливался вяло. Перебегая от дома к дому, немцы отступали к консервному заводу и исчезали в его цехах. Наши солдаты осторожно обтекали территорию завода, подготавливаясь к последнему броску. Но броска не последовало – над воротами завода взвился белый флаг.
К вечеру вся бригада втянулась в станицу. На улицах появились девушки, подчищенные и побритые солдаты. Запел баян, застонала гитара. Странно как устроен человек и вся жизнь. Только что окончился жаркий бой, который вырвал из наших рядов не один десяток верных друзей. И вот те, кто остался жив, поют, веселятся и радуются. Видимо так построена человеческая жизнь, что живой думает о жизни, а мертвому ничего не надо.
Я стараюсь держаться бодро, но бессонные ночи дают знать. Веки глаз с каждой минутой становятся тяжелее и тяжелее. Я уже не в силах открыть глаза. Голова клонится на грудь. Нет сил бороться со сном. Не помню, как дотащился до домика, где поместился комбат-3 и сразу же завалился спать.


А вот как вспоминал те события комбат Фалюта.
Немецкие танки подошли с запада к окруженной станице и попытались взломать нашу оборону. Но навстречу немецким танкам сразу же выскочили наши Т-34, начался огонь артиллерии и противотанковых ружей. Танковая атака была отбита. Начались бои на улицах станицы.
В одном месте к броневику комбата подбежал местный паренек лет шест¬надцати, с немецкой  винтов¬кой в руках (его звали Алексей Солод). Он сообщил, что взял в плен немецкого солдата. Тот пленный оказался бесценным кладом. Он был сапером, который  минировал улицы станицы и указал про¬ходы.
К станице со всех сторон подтягивались наши батальоны, бойцы врывались на улицы, завязывали бои, постепенно очищая от немцев жилые и хозяйственные постройки.
Наконец, перебегая от дома к дому, пехота противника заняла оборону на территории консервного завода, который вскоре был полностью окружен, и немцы были вынуждены сдаться. Итак, к вечеру 2 января 1943 года станица Цимлянская была освобождена.


13

В начале января 1943 года позиции Юго-Западного фронта (командующий Н.Ф. Ватутин) проходили по линии Калитва-Коизское-Чертково-Волошин0 – Миллерово – Морозовск.

4 января1943 года. Станица Цимлянская.(Из дневника И.М. Ваганова.)

Я только что проснулся и слушаю рассказ комбата. Оказывается, пока я спал, к нам приезжал командующий армией генерал Малиновский. По реплике Савкина, ему приглянулись солдаты и офицеры, отбившие семь танковых атак.
Жаль, что я не слышал разговор командующего, но мне все равно приятно. Ведь для солдата нет выше награды, как похвала начальника. А тут сам командующий приехал посмотреть на тех, кто штурмовал студеные воды Дона, кто перемалывал технику и живую силу врага.
Я вдвойне рад, рад за батальон, за каждого солдата и за то, что отоспался. Как хорошо выспаться вдоволь!
После завтрака я поспешил в политотдел.
В политотделе шумно и оживленно. Вместительная комната до отказа забита политсоставом. Идет оживленный разговор. Каждый старается рассказать что-то свое.
Вот, грузно шагая, в комнату зашел полковник Дроздов. Все замолчали, а он прошел вперед и как всегда энергично заговорил.
Из его рассказа мы узнали приятную новость. Оказывается, нашему корпусу присвоили гвардейское звание, переименовав его из 6-го механизированного в 5-й гвардейский моторизованный корпус. А бригада отныне будет именоваться не 54-й, а 11-й гвардейской. Федор Николаевич Дроздов посоветовал нам провести работу в ротах и батальонах, подготовив личный состав для получения бригадой гвардейского знамени и личных значков. Но самой приятной новостью было сообщение о том, что наши войска по всему Дону успешно наступают. 5-я ударная армия, под командованием Крейзера, опередила нас, освободив Нижнее-Парамоново, Паршиково и Лозное. Далеко оторвалась от нас и 98-я стрелковая дивизия. Спускаясь по Дону, она на плечах противника ворвалась в Каргальское, овладела им и нацелилась на Никольскую. Больших успехов добилась наша 2-я гвардейская армия и на левом берегу Дона. Пока мы целых четыре дня топтались у станицы Цимлянской, войска армии освободили станицу Семикарикорскую и завязали бои за Константиновскую. Но в тылу осталась заноза, как и предсказывал капитан Минин: наши соседи слева 87-я и 302-я стрелковые дивизии застряли у Зимовников. (Точнее наткнулись на сильное сопротивление противника, которое могло перейти в наступление, т.к. на стороне немцев было численное превосходство в живой силе и технике. По сведениям разведки на станциях Орловская и Куберле концентрируются довольно крупные силы противника. Часть их выступила на Зимовники и Кутейниково, этим самым создав дл 87-й и 302-й дивизий крайне затруднительное положение.)
И вот мы снова в пути – идем на помощь 87-й и 302-й дивизиям. К полуночи нам надо втянуться в хутор Сухосоленый. Корпусные колонны автомашин и танков растянулись в степи. До чего же грустная картина открывается всюду. До тех пор, покуда охватывает глаз, виднеются сожженные хутора, вздыбленная бомбами и снарядами земля, вывороченные с корнями и без того редкие деревца донской степи. По обочинам дороги валяются трупы людей, животных. Сотни подбитых автомашин, танков, исковерканных повозок. Там и сям виднеются обломки домашнего скарба: детские тележки, горшки, чашки, ложки, обувь и одежда.
Смотришь, а сердце обливается кровью. И с новой силой закипает ненависть к тем, кто пришел покорить нашу землю. Я согласен с лозунгом «Кровь за кровь!» За зверские преступления, за разрушенные села и города, за угон в рабство наших людей, за миллионы смертей, за страдания и слезы народные следует выполнить этот лозунг священный, как лозунг мести за поруганную честь нашей Родины. «Проклятие и смерть палачам!» - шепчу я. Мы отомстим вам. Мы ничего не забудем. Мы за все взыщем сполна!


14

С целью прекращения бессмысленного кровопролития нашим командованием был подготовлен ультиматум о сдаче, который предполагалось вручить Паулюсу или его заместителю. Согласно этому ультиматуму всем сдавшимся в плен офицерам, унтер-офицерам и солдатам гарантировалась жизнь, нормальное питание, военная форма со знаками различия и орденами (высшему офицерскому составу – холодное оружие), медицинская помощь раненым и больным, а после окончания войны – возвращение домой. 8 января была проведена попытка передать текст ультиматума противнику (о данном событии было заранее объявлено на позициях по громкоговорителям и по радио лично Паулюсу и его штабу): в назначенное время наши парламентеры направились к немецким позициям и… по ним был открыт огонь.
На следующий день Ставка решила еще раз попытаться послать парламентеров (примерно с участка армии Толбухина). День и ночь по радио передавались условия капитуляции. Над территорией, занятой противником, разбрасывались самолетами листовки. Утром 9 января нашим парламентерам удалось благополучно добраться до позиций противника, откуда они были доставлены на командный пункт. Один из немецких офицеров сообщил командованию о прибытии парламентеров для вручения текста ультиматума лично Паулюсу или его заместителю. Но немецкое командование отказалось принять ультиматум, и наши парламентеры возвратились на свои позиции.
Итак, время уговоров прошло! Наступила пора применить силу!
И в 8 часов 5 минут 10 января 1943 года началось наступление: началось с мощной артиллерийской подготовки, продолжавшейся 55 минут. А затем на позиции противника валом пошла пехота с танками, поднялась в воздух наша авиация… Наступление началось на всем фронте окружения, продолжаясь и днем и ночью.

10 января 1943 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Последнее время меня все чаще стало тянуть к записной книжке. Кому будут нужны мои записки, я не имею понятия. Может быть, закончится война, пройдут годы и по корявым строчкам и недописанным словам, за чашкой чая или кружкой пива с друзьями, вспомним самые суровые дни нашей Родины. А может быть, все это выбросится. Не знаю…
В Сухосоленый мы, согласно приказу, прибыли точно в полночь. И не задерживаясь двинулись дальше: видимо, положение под Зимовниками не из блестящих. Путь нашей бригады сейчас лежит через населенные пункты: Троицкий, Власовская, Ильичово, с последующим выходом на линию железной дороги Зимовники-Куберле. Наше задача: перерезать дорогу, оседлать ее, освободить станцию и поселок Куберле и развивать наступление на Орловку.
Двигаясь по намеченному маршруту, мы надеялись во Власовской заправиться за счет 13-го мехкорпуса.
В 13-м корпусе, выслушав нашу просьбу, интендант развел руками:
- И рад бы помочь, да у самих дело – дрянь. Попытайтесь в 3-й корпус проскочить. Не помогут ли они.
Отказ интенданта 13-го корпуса заставил нас оглянуться назад и присмотреться, что делается с бригадой. Оказывается, батальоны, танковые роты, отдельные экипажи и другие подразделения бригад растянулись от Мокросоленого до Ильичовки, полукольцом охватив Зимовники. В общем, корпус очутился в очень плохом положении. Если в 13-м корпусе горючего имелось не на полную заправку, то в нашем его совсем не было. Встали танки, автомашины, остановилось движение. А гитлеровцы подтягивали к Зимовникам новые силы.
7 января узнаем любопытную новость: не раз битая нами 23-я танковая дивизия немцев вновь появилась на нашем пути, будто бы она двигается от станицы Пролетарской, не то – Буденовской.
Интересна и другая новость. Сегодня нас забросали листовками, в которых сообщается, что наша 54-я механизированная бригада полностью уничтожена и ни где-нибудь, а под Цимлой. Видно, здорово мы насолили гитлеровцам, коль вспоминают о нас. Ну что ж, тем лучше, если они считают, что наша бригада уничтожена. Воскреснуть из мертвых больше эффекта.
Пока суть да дело, роты и батальоны нашей бригады подтягиваются в пешем порядке. Солдаты идут ходко, но всех беспокоит горючее. О чем бы солдаты не говорили, обязательно разговор сведут к горючему.
Одно время нам пришлось находиться вместе с казаками 4-го Донского корпуса. Нагляделись мы на них, как они, бедняжки, живут. Сам не ест, а коня кормит. Мы тогда невольно вспоминали сказку, в которой говорится о трех дорогах. Сказка повествовала так! Если поедешь по этой дороге, то конь будет сыт, а сам голоден. Так и конники: сам голоден – конь сыт. Моторизованные части явились как бы преемниками конницы, поэтому кое-какие традиции от конницы перешли и к нам. Вот почему солдаты заботятся об автомашине, танке, броневичке. Автомашина для солдата не только средство передвижения, но и его фронтовой дом. Вот почему он больше заботится о машине, чем о себе.
Трудно сказать – у кого возникла идея проникнуть в тыл врага и заправиться горючим, но эту идею вынашивали все солдаты и офицер. Особенно она стала будоражить солдат и офицеров, когда оседлали дорогу Зимовники-Орловка. Вскоре было установлено, что 23-я танковая дивизия немцев двигается не из станицы Пролетарской, а из Буденовской. Она прошла Атамановский, Стояновский и направилась в зимовники. Наша разведка при помощи местного населения установила, что близ хутора Стояновского заскладировано много горючего и смазочного.
У командира третьего батальона возник дерзкий план – проникнуть в хутор и забрать, если и не все, то большую часть горючего.
Чтобы точно установить место нахождения склада – вновь образуется разведка. Местный житель станции Грушевка вызвался пойти с разведчиками и показать им такие пути-дорожки, о которых гитлеровцы думать не смели.
От расположения бригады до хутора Стояновский оказалось не более 20 км, и разведчики живые и невредимые к полуночи следующей ночи вернулись в батальон. А вечером этого же дня из хутора вышли четыре трофейные автомашины. В кабине одной из них сидел старшина Васильев (преподаватель немецкого языка), одеты в форму немецкого офицера-интенданта. Во второй машине с десятью солдатами ехал Савкин. К полуночи они подъехали к хутору. Часовой, стоявший на окраине, принял их за своих и на вопрос Васильева – где начальник склада, любезно проводил до домика, в которм он помещался. У домика тоже оказался часовой, но его окликнул шедший с Васильевым гитлеровец и тот, сделав шаг в сторону, пропустил вперед Васильева и Савкина. Как только за ними захлопнулась дверь, часовые были бесшумно разоружены, связаны и брошены в кузов  машины. Скоро вышли из домика Савкин и немецкий офицер, которого осторожно поддерживал под руку Васильев… Горючее оказалось не в цистернах, а в двухсоткилограммовых бочках, и загрузить четыре машины труда не составило. Когда погрузка была закончена, Савкин решил использовать и немецкие автомашины, которых в хуторе оказалось две.
- Старшина, скажи-ка господину капитану, чтобы он дал распоряжение подогнать машины. А то вон сколько горючего – не пропадать же ему.
Васильев вежливо обратился к капитану. А через пять минут к складу подкатили немецкие автомашины.
С трофейным горючим и пленными немцами отряд смельчаков к рассвету вернулся в распоряжение бригады. А наутро следующего дня, «воскреснув» из мертвых, бывшая 54-я механизированная, а ныне – 11-я гвардейская, ринулась на фланг 23-й танковой дивизии гитлеровцев.


15

В один из дней первой декады января 1943 года – примерно 9 или 10 января (точная дата не сохранилась) во главе небольшой группы бойцов батальона, капитан И.М. Ваганов остановился на ночлег в небольшом хуторе западнее станицы Цимлянской. Невероятно уставшие бойцы (человек двадцать) набились в уютный пятистенный дом, который им предоставили хозяева, сами предпочитавшие спать в погребе – они опасались бомбежек. После скудного ужина все улеглись спать – на лавках, на койках, на печи, просто на полу.
Неизвестно сколько продолжался сон, но вдруг И.М. Ваганова разбудил один боец. Это было непростой задачей – за последние несколько суток капитан Ваганов ни на минуту не смыкал глаз – но все же боец с ней справился. Иван Максимович Ваганов с трудом открыл глаза, надел сапоги, встал, осторожно нащупывая свободное место между спавших на полу солдат. Как выяснилось из краткого объяснения солдата – приехал какой-то генерал.
В лицо капитана Ваганова ударил луч карманного фонарика, который держал в руках незнакомый майор. Рядом с ним стоял генерал, мужчина среднего роста и крепкого телосложения, лицо которого показалось Ваганову знакомым. Со сна только никак не мог вспомнить.
Внезапно майор убрал луч света с лица Ивана Ваганова.
- Товарищ генерал, это мой учитель.
- Твой учитель? – удивленно спросил генерал.
- Да, - спокойно ответил майор.
Скорее всего, он не ошибся, потому что до войны Иван Максимович Ваганов работал учителем в Свердловской области, а потом стал директором одной из средних школ города Свердловска. Но вспомнить своего ученика в эту минуту он не смог. Память у бывшего ученика оказалась лучше.
- Ну, что же, идемте в следующий домик. Может там попросторнее. А лучше проскочим в соседний хуторок. Приятного вам сна, товарищи, - устало сказал генерал и, осторожно ступая, чтобы не задеть солдат, направился к выходу.
Но солдаты все уже давно проснулись. Как только за генералом и его спутником закрылась дверь, все взгляды направились в сторону И.М. Ваганова.
- Видать, долго вас ученики помнят, - с уважением сказал кто-то.
- Учителя вовек не забудешь, - послышался окающий голосок. – У нас учительница была как родная мать. Мало того, что в школе за нами как курица за цыплятами ходила, так еще домой ко многим каждый день приходила.
- Да и генерал понимает солдатскую житуху, - раздался чей-то голос. – Другой бы приказал очистить домишко и крышка. А он говорит, что пусть солдаты поспят. А мы в соседний хутор проскочим. Вот это генерал. Наш, солдатский!
- А ты думал, чей же это генерал? Не наш? Да ведь это был наш командующий Малиновский. А он не один год солдатскую лямку тянул. Так что знает, почем фунт солдатского лиха, - уверенно заявил старшина Савкин.
Некоторое время в домике стояла тишина. И вдруг ее вновь нарушил чей-то спокойный голос:
- У генерала тоже, наверное, учитель был. Вот он и вспомнил своего учителя.

В начале февраля 1943 года Р.Я. Малиновский стал командующим войсками Южного фронта с присвоением ему звания генерал-полковника. В апреле 1943 года Малиновскому было присвоено звание генерала армии. А 13 сентября 1944 года в Москве Р.Я. Малиновский (в возрасте сорока шести лет!) стал маршалом.
Об этой встрече с будущим маршалом Малиновским И.М. Ваганов записал в своих фронтовых дневниках. Впоследствии, в 60-е годы разрозненные дневниковые записи были собраны в отдельную папку (которая так и не была опубликована).


16

Вечером 12 января войска 65-й и 21-й армии завершили ликвидацию мариновского выступа. 3-я моторизованная, а также 44-я и 376-я пехотные дивизии противника были разгромлены. Центр наступления был перемещен в сторону 21-й армии.

12 января 1943 года. Хутор Атамановский.(Из дневника И.М. Ваганова.)

Прошлой ночью мои записки могли оборваться самым нелепым образом: я и водитель броневичка тоболяк Журавлев чуть не погибли.
Ехали мы из танкового полка в штаб бригады в хутор Атамановский. Ночь была тихая, пасмурная. Дороги ни я, ни водитель хорошенько не знали и искали вслепую – куда кривая выведет. Часам к 12 ночи кривая подвела нас к окраине хутора. Выключив мотор, водитель вылез из тесной кабинки и, похрустывая снегом, обошел вокруг броневичка, разминая отекшие ноги. Я высунул голову из люка и стал всматриваться в темноту. Впереди из ночного сумрака выступали контуры крайних хат хутора. Прислушиваюсь – никаких признаков жизни. Тихо, темно.
- Ну и глухота, язви ее! – вдруг прошептал Журавлев, - что я больше всего боюсь – так вот такой тишины. В такую пору кажется, что все вымерло на белом свете и ты остался один.
- Да, неприятная тишина, - согласился я.
- Не шибко приятно, да что поделаешь, ехать надо. Не век же тут стоять, - чуть слышно прошептал он и направился к люку, чтобы втиснуться на свое сидение и нажать на педали.
Инстинкт самосохранения или какое-то другое чувство подсказали мне не трогаться с места, а выяснить обстановку. Выскакиваю из броневичка и шепчу Журавлеву:
- Идем узнаем, что это за хутор.
Вот и первая хата. Нащупываем в темноте дверь. Легкий рывок за скобку – и дверь распахнулась. Перешагиваем через порог и тихо-тихо спрашиваем:
- Есть кто-нибудь или нет?
- Ой! Никак наши! – раздается радостный женский голос, тут же обрывается и уж тревожно-предупредительно слышится в темноте шепоток. – Как вы в хутор попали? У нас фашистов полным-полно.
Не повышая голоса, разъясняем, как мы оказались в хуторе.
- Вам в Атамановский надо. До него километров пятнадцать, - суетясь, говорила женщина. – Я сейчас одену кожух и выведу вас на дорогу.
- Ты их до Крутого яра проводи, к шляху, - раздался спокойный старческий голос.
- Хорошо, мамо, выведу, - ответила женщина и обратилась к нам. – Пошли!
Минут через тридцать Журавлев затормозил. Броневичок остановился на развилке дорог. Туман рассеялся и стало видно, как вправо и влево убегали дороги. Одна широкая, укатанная, другая – узкая, пробитая гусеницами танков.
- Этот шлях ведет в Атамановский, - показывая на широкую дорогу, сказала женщина. – Поезжайте с Богом, а я пиду. До свиту надо до дому добраться. А то увидят фрицы – тодди добра не жди.
Женщина торопливо зашагала в противоположную сторону и через минуту будто растворилась в ночном сумраке.
Плавно катится броневичок по укатанной дороге. Высунув голову из люка, смотрю вперед, но туман вновь опустился – вокруг стало как в бочке с дегтем. Только где-то влево прочерчивали тьму длинные лучи прожекторов, да доносился постепенно затухающий рокот моторов…
Я погрузился в воспоминания и не услышал, как вздрогнул и остановился броневичок, а водитель, выскользнув из сиденья, обошел вокруг броневичка и завозился у мотора. И только когда где то вправо ухнула пушка, я оставил приятные воспоминания.
- Что случилось? – спросил я водителя.
- А шут его знает, не пойму. Всегда исправно работал, - склонившись над мотором, отвечал Журавлев. – Посмотрим, пощупаем, а тогда решим, что делать. Отставку вроде бы рановато. Нам с тобой надо до Берлина дотянуть!
Вскоре послышались прерывистые звуки мотора. Вначале они то увеличивались, то затихали.
- Перестань капризничать, перестань! Пошутил и хватит, - продолжал разговаривать с мотором Журавлев. Мотор как бы в ответ чихнул несколько раз и умолк.
- Обиделся. Прошу прощения. Только и ты зла не помни, - ласково говорил с моторм Журавлев. А мотор уже набирал скорость, все ритмичнее и ритмичнее были его звуки.
Мы двинулись вперед.
Но через несколько минут мотор вновь застонал. Машина замедлила ход, рванулась вперед раз, второй, третий и встала.
- Не везет нам сегодня, - разочарованно сказал Журавлев. – Пешком придется добираться.
- Пешком так пешком. Пошли, - вылезая из броневичка, сказал я.
Журавлев промолчал, не ответил.
- Ну что стоишь, пойдем! – настойчиво сказал я.
- А как машину? Нет, ее бросать я не имею права, - сказал водитель. – Мне кажется, что мы подъехали к хутора. Он вот тут, под горкой.
В это время туман окончательно рассеялся, на небе показалась полная луна, и в степи стало светло. Оглядевшись по сторонам, я тоже признал местность. Мы находились в двух-трех километрах от Атамановского на гребне возвышенности.
- Журавлев, а что если мы скатим твой броневичок?
Вдвоем мы легко сдвинули броневичок с места, и он медленно пополз под горку…
В политотдел мы прибыли перед рассветом.


17

13 января 1943 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)
Степь. Пологий берег реки Сал. Второй батальон. Мы с парторгом батальона сидим на дне стрелковой ячейки. Напротив нас в узком ходу сообщения жмется ефрейтор Савельев. Ему тесно, сидеть неудобно, но он как-будто не замечает всех неудобств. На его задубелом от солнца, ветра и мороза лице сияет радостная улыбка.
А что было дней двадцать тому назад! Савельев ходил хмурый, неразговорчивый, раздражался по каждому пустяку. На вопросы командира взвода что сним, не отвечал, а отмалчивался, грубил товарищам, дерзил отделенному, а политрука за глаза называл болтуном. При разговоре с ротным молчал или отнекивался и отдакивался.
Шли дни, а причина, которая заставила солдата потерять покой, выяснена не была. И вот совсем неожиданно является ко мне письмоносец батальона Иванов.
- Товарищ парторг, у нас в батальоне ефрейтор Савельев хандрит. Я думаю – дома у него что-то не того.
- Это ты предполагаешь или слушок какой есть?- спросил я Иванова.
- Он мужик скрытный, не больно-то разболтается. Так что слушка нет. А вот на заметку я его давно взял. От писем он скучный делается. Как только прочитает письмо и захандрит. Вот я и думаю, что дома у него нелады. Я так прикидываю, - Иванов растопыренными пальцами покрутил у своей головы, - может жена… или что-нибудь другое.
Я посоветовал Иванову внимательно присматриваться к Савельеву, особенно к переписке с родными. Иванов мой совет понял по-своему и дня через три пришел ко мне с двумя треугольниками – письмами на имя Савельева.
Нарушая закон о тайне переписки, вскрываем одно. Но ничего особенного, кроме поклонов от белого лица и до сырой земли не находим. Чем-то старым и затхлым повеяло на нас от этого письма. Вскрываем второе. И детский размашистый почерк, с нажимом и крючками сообщает нам горькую истину: «Папочка, миленький, когда ты приедешь домой? Мама и я писали тебе, что наша изба сгорела и живем мы в бане. И у нас холодно, просто до ужаса. А когда топим, то весь дым не на улицу идет, а так в бане и остается. Хлеб мы дома не печем, а ходим к тете Даше. А еще у нас сгорела буренка, и молока теперь нет. Ладно, что тетя Даша дает, а то мамка говорит – с голоду бы умерли. Мамка ходила к председателю колхоза, но он нас в новую избу не переселяет, говорит, что нет. Только он все это врет. Изба Васильчиковых стоит пустая, вставь окна и живи сколько надо». Далее мальчик сообщал, что у них нет дров, и что им обязательно надо корову, и что он в школу ходит, но у него нет валенок.
В тот же день в Мордовию пошло два письма: одно на имя райвоенкома, а второе – председателю районного исполкома. Копия письма сына Савельева была вложена в оба письма.
Прошло очень немного времени. И вот мы сидим в тесном окопчике. В руках у Савельева письмо.
- От сына, - улыбаясь, сообщает он, - в третьем классе учится. Пионер и такой смышленый мальчонка.
- А что он пишет, если не секрет? – спросил парторг батальона.
- Тут, товарищ парторг, - замялся Савельев, - неувязка одна вышла… А сейчас все исправилось. А секретов никаких нет. Вот. Читайте, - он протянул нам письмо.
- А вы сами прочтите или просто скажите, что дома делается, - попросил я.
- Можно и самому прочитать, - согласился Савельев и стал читать. – Милый папочка! К нам приезжал сам председатель РИКа. И сейчас мы живем в новом доме. Помнишь, рядом с дедом Прокопием строился? А еще нам из колхоза корову дали. Молока сейчас у нас, мамка говорит, хоть залейся. И дров нам привезли целую машину, и мне на именины директор школы подарил валенки. Так что теперича у меня ноги совсем не мерзнут. Папочка, ты о нас не беспокойся. Нам хорошо!
В конце письма детские ручонки нарисовали танк с огромной красной звездой. Из ствола ушки вылетает пламя, совсем рядом рвутся снаряды. Вокруг валяются трупы фашистов. Под рисунком печатными буквами написано: «Папочка, вот так же бей фашистов!»
- Вот какой у меня сын, - показывая нам письмо, сказал Савельев, - бей, говорит, фашистов и никаких гвоздей! Попробуй после такого наказа плохо воевать.
Радуется ефрейтор Савельев хорошей весточке из дома, а кто ему помог ее получить? Об этом вряд ли он задумается. Разве может он подумать, что скромный батальонный письмоносец помог его горю.
Письмоносец – это вдвойне солдат. Он не только занимает в обороне окоп и с винтовкой наперевес идет в атаку. Нет, он еще в любую погоду – мороз, дождь, слякоть – даже и тогда, когда отдыхают солдаты пробирается на пункт доставки корреспонденций. Получив почту, он не ждет, когда окончится проливной дождь, утихнет метель или на смену трескучему морозу придет оттепель. Он спешит в свой батальон, в свою роту. Его там с нетерпением ждут фронтовые друзья. В роте письмоносца ждут с книгами и газетами парторг, политрук, агитаторы, солдаты и офицеры.
Его ждут все, ждут как вестника из родного края. Письмо от родных и знакомых, от коллектива завода, колхоза – радость, которую может ощутить только тот, кто испытал ее, находясь на фронте в дни Отечественной войны. Это была радость не только того, кому адресовано письмо, но и всех: радость роты, батальона. И эту радость приносили на передний край незаметный письмоносцы.
Как правило мы старались на работу письмоносца подбирать более смышленых, отзывчивых и хорошо грамотных солдат. Ведь письмоносец не только приносит письма, но солдатам старого возраста читает и пишет ответ на них. А сводки информбюро кто приносил в роту? Тоже письмоносец.
Мне хочется остановиться еще на одном случае, который произошел тоже с письмоносцем Ивановым. Вручая письма солдатам и получая от них ответные треугольники, Иванов обратил внимание на то, что старшина Дзюба и солдат Мокроусенко сами писем не получали и никому не пишут. А в те дни, когда он приносил письма, они старались уединяться. В чем дело, почему им нет писем? Подумал Иванов и стал выяснять, кто такие Дзюба и Мокроусенко и откуда они. Потихоньку, помаленьку выяснил. Оказалось, что ждать-то им писем и не от кого. Оба они с Полтавщины. Там у них остались родные, знакомые, там их друзья и товарищи.
И вдруг, совсем неожиданно для Дзюбы и Мокроусенко приносит Иванов им по письму, а вскоре и по посылке. Чего только там не было: и теплые носки, и фланелевые портянки, и носовые платки, и по кисету и самая настоящая маршанская махорка.
Как потом выяснилось, написал Иванов письмо в свой цех, рассказал в нем о постигшем своих однополчан горе и откликнулись на него нежные девичьи сердца. Так завязалась переписка двух солдат с далеким уральским заводом. Так одинокие, убитые горем солдаты ощутили радость от переписки, связались с внешним миром и забылись в своем тяжелом горе.

15 января советские войска, уничтожавшие окруженную немецкую группировку, заняли средний оборонительный обвод. Боевые действия шли в сильные морозы – температура воздуха понизилась до 22 градусов, мороз сопровождался сильными метелями. Численность окруженного противника все еще насчитывала около 200 тысяч человек. Несмотря на упорное сопротивление противника и жестокие морозы войска 21-й и 65-армии медленно продвигались с запада на восток, а навстречу также неуклонно двигались войска 62-й армии.

15 января 1943 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Кто бы мог подумать, что этот хуторок с безобидным названием Арбузов, приютившийся на берегу степной речушки Сал, может приковать к себе массу войск и техники. Третий день не стихают бои за Арбузов, третий день мы стремимся столкнуть немцев к населенному пункту Немецко-Потаповскому. Три дня окружают нас гитлеровцы. У них большое желание зажать нас в кольцо и уничтожить. Но как наши, так и их попытки к успехам не приводят.
Сегодня денек выдался солнечный, ясный. Ослепительно серебрится покрытая тонким слоем снега степь. Глухо шумит прошлогодняя лебеда, сухие стебли полыни. По степи торопливо бежит поземка. Холодно. Крепкий морозец нахально пробирается под шинелку, проникает сквозь брюки и гимнастерку, щиплет щеки, хватается за нос, сковывает руки, примораживает язык.
Вот уже третий день мы со старшим лейтенантом Шешунковым лежим в глубокой воронке. Вправо и влево от нас тянутся ячейки окопов. Впереди два пулемета, взвод истребителей танков. А чуть в стороне, в реденькой посадке деревьев, замаскированы наши пушки.
Шешунков посиневшими руками трет щеки, вздрагивает. Порядком продрог и я, но вида не подаю – неудобно от солдат. Чего доброго еще скажут: «Эх, ты, а еще уралец!» Времени уже около девяти утра, а мы все еще завтрак не получали. Да что завтрак. Обеда и ужина вчера не было – опять, говорят, тылы отстали. А мне кажется, интенданты свою неразворотливость словом «отстали» прикрывают. Вынимаю блокнот и окоченевшими руками записываю: «вызвать начальника пищевого довольствия и натянуть ему нос за плохое снабжение». Закрываю блокнот и прячу в сумку. В это время к нам подползает старшина Савкин.
- Товарищ старший лейтенант, - обращается он к Шешункову, - тылы отстали, провианта нет и не обещают. Как быть?
Как быть? Этот вопрос волнует всех офицеров. И ответ напрашивается один. Вытряхнуть гитлеровцев из Арбузова, с ходу освободить станицы Московскую и Батлаевскую: вот тебе тепло и пища. Но что это: Со стороны батлаевской показались танки противника: один, два… около десятка танков ринулись на наш правый фланг.
Навстречу им выдвинулись пушки истребительного дивизиона. Не приняв боя, танки удалились. Как только смолк рокот танковых моторов, в воздухе показались самолеты. Сделали один заход, потом второй… после пятого захода на том месте, где была лесозащитная полоса, чернела земля, торчали коренья деревьев, да вверх колесами валялась разбитая пушка.
Часов до пяти гитлеровцы не давали нам покоя. То бомбили с воздуха, то обрушивали на наши головы смертоносный металл из пушек и минометов, то вперед лезли танки, и ползла пехота. Строчили по нам из пулеметов и автоматов. Но как только гитлеровцы поднимались в атаку, сплошной завесой огня встречали мы непрошенных гостей.
Атака захлебывалась, откатывались танки, отползала пехота, оставляя в степи трупы. Большие потери были и у нас. К концу третьего дня немцы потеснили наш второй батальон и захватили высотку неподалеку от нашей воронки. От этой высоты зависела судьба нашего батальона: ведь мы теперь у гитлеровцев как на ладони. Они принялись нас обстреливать с фланга, и кто знает, что могло бы произойти, если бы не подоспели к нам на выручку установки нашего старого фронтового друга – полка гвардейских минометов.
Как весело бывает на душе у каждого пехотинца, когда послышится мелодичный рокот «катюш». Заулыбаются тогда солдаты, и обязательно найдется какой-нибудь остряк и скажет: «Катюша разродилась – пошли на крестины!» Так получилось и на этот раз. Как только огненные нити прочертили морозный воздух, двинулись наши танки, встала пехота. Сопротивление врага сломлено. И вот мы уже сидим в теплой хате станицы Московской. Артиллерийская канонада давно стихла. Не слышно рокота моторов, скрежета гусениц, свиста пуль, не рвутся снаряды, не шипят мины. Тишина. Только старшина Савкин громко сопит носом, да молоденькая смуглолицая казачка, весело посмеиваясь, хлопочет у артельного котла, куда поместилась целая туша барана. По избушке распространяется приятный запах баранины. Хозяин-старик рассказывает, как он ходил в бытность в лихую атаку на своем боевом коне.


18

16 января 1943 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)

В полдень мы выехали из станицы Московской. К вечеру миновали ряд хуторов, из которых немцы вышли задолго до нашего появления. По данным разведки и упорным слухам, немцы стягивают силы в районе Маныческой. Наше командование, видимо, верит этому – иначе зачем было бы ставить цель перед корпусом продвигаться к Маныческой миную гитлеровские гарнизоны в хуторах. Но как бы мы не старались проскочить мимо и не встречаться с врагом, гитлеровцы попадались. Правда, сейчас они не такие как прежде – спесь с них уже сбита. Сейчас они скользкие как налим и трусливые как зайцы.
Первая встреча с гитлеровцами произошла в этот день в хуторе Сухом, неподалеку от станицы Московской. Немецкий мотобатальон с приданной ему артиллерией выскочил на хутора в тот момент, когда в него ворвались два наших танка. Преследовать противника танкисты не стали, а только зафиксировали, что в сторону хутора Лиманский ушло до батальона гитлеровцев. Танковые экипажи поступили правильно, потому что перед нами поставлена задача – не ввязываться в бой с противником, а резать коммуникации и сеять панику.
Проходим мимо хуторов Лимановский, Александровский и двигаемся по левому берегу реки Сал. Пройти незамеченными мимо хуторов нам помогла разразившаяся метель. Но она же заставила нас сделать вынужденную ночевку. Дело в том, что днем водители маневрировали, и машины медленно, но уверенно продвигались вперед. Но как только стемнело, машины тут же забуксовали, а вскоре и совсем встали. Хорошо что это произошло на окраине хутора Золотарев.
Подкатив автомашины к крайним домикам, продрогшие солдаты и офицеры тут же разошлись по домам. Мы со старшим лейтенантом Горбуновым, с Шешунковым и десятью солдатами расположились в довольно просторном домике. Хозяйка, стройная миловидная казачка, любезно предложила нам койки в теплой горенке, но мы, поблагодарив ее за любезность и внимание, попросили свежей соломы. На вопрос, не хотим ли мы поесть, Шешунков ответил, что хотим, но сон дороже еды, и мы предпочтем поспать. А, если хозяюшка будет любезной и пожелает угостить нас, то утром мы с удовольствием воспользуемся ее гостеприимством.
Солдаты принесли соломы и стали укладываться спать. Вскоре в домике раздался богатырский храп. Трудно установить, сколько прошло времени – час или два. Во всяком случае, когда меня разбудили, то мне показалось, будто я только что коснулся головой соломы и сомкнул глаза.
Растолкав меня, солдат торопливо зашептал:
- Товарищ парторг.
Такое обращение ко мне осталось от полка, в котором я был секретарем партийной организации. Полка давно уже нет – он переименован в бригаду. Я остался на партийной работе: теперь я секретарь партийной комиссии. Однако обращение ко мне со словом «парторг» так и осталось. Солдаты и офицеры, обращаясь ко мне, никогда не упоминали моего звания, а всегда говорили «товарищ парторг». И, надо сказать, я этим немного гордился.
- Товарищ парторг! – вновь повторил солдат. – В хуторе фрицы.
Сон у меня как рукой сняло. Чтобы не разбудить спавших и не создать паники, выходим в сенцы.
Оказывается, как только мы уснули, солдат услышал подозрительный шум, и ему даже показалось, что кто-то крикнул. После этого, сколько он не лежал, сон не брал. Поворочавшись с боку на бок несколько минут, он взял автомат и вышел на крыльцо. Здесь по-прежнему завывал ветер, кружилась метель, бросаясь в лицо хлопьями снега.
Потоптавшись у крыльца, солдат неторопливо вышел из ограды, пересек улицу и огородами направился на вторую. Шел он тихо, чутко вслушиваясь в ночную темноту. Но кроме посвиста шального ветра и шуршания снега, его слух не поймал ни единого звука. Он совсем было решил, что никакого шума и скрипа не было, а просто все это ему показалось. Или может, кто из солдат мог выйти на улицу! Подумав так, он совсем было решил вернуться обратно. Но его внимание неожиданно привлек бледный луч света, пробивающийся из окна одного домика. Стараясь не стучать сапогами, солдат поднялся на крыльцо, толкнул дверь и оказался в комнате.
На столе горел сальник, бледно освещая внутренность избы. На полу вповалку лежали солдаты. У стола, положив голову на руки, сладко спал совсем еще молоденький немецкий ефрейтор. Хозяйка дома сидела на печи. Солдат молча обменялся с ней взглядом и без слов понял ее молчание.
Прижимая автомат к груди и не спуская глаз со спящих гитлеровцев, солдат попятился назад. Из сенцев он вышел не сразу, а прислушался, огляделся и когда убедился, что в ограде нет никого, вышел.
- А ты не ошибся? – спросил я солдата.
- Что вы, как можно, - горячо зашептал солдат.
- Ну что ж, пойди к комбату. Третья изба направо. Только будь осторожен, не подними паники. Комбата попроси к нам…
Через две-три минуты Шешунков, Горбунов солдаты и хозяйка бодрствовали. Н а мой вопрос, не было ли в хуторе немцев, хозяйка ответила, что ни днем ни вечером ни одного ворога в хуторе не было. Оставалось предположить, что немцы вошли в хутор позднее нас.
Когда пришел комбат, у нас уже были кое-какие сведения. Хозяйка уверенно заявила, что немцы занимают всего три хаты. Автомашин было пять. Часовых у хат, где разместились гитлеровцы, нет.
Доложив эти данные комбату, решаем немедленно взять гитлеровцев. Десять солдат и нас четверо оказалось достаточно, чтобы пленить двадцать пять немцев, шесть автомашин, груженых продовольствием, и десять бочек горючего.
Пленные солдаты, и особенно тщедушный офицер из «тотальных» немцев, дали очень подробные сведения о том, что немецкое командование намерено из района Койсуга и Батайска перейти в наступление. Ну что ж, пусть переходит – встретим!


19

17 января 1943 года. Состязание. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Трудно сказать, на что рассчитывал «тотальный» фриц. Или он говорил правду, или просто хотел запугать нас. Ясно одно: второй день мы не встречаем противника. Может быть это потому, что мы продвигаемся по стыку 23-й и 17-й танковых дивизий противника, а на стыках бывает и так: где густо, а где и пусто. 23-я танковая нам давно знакома. А вот что представляет собой 17-я – не знаем. Говорят, дивизия оснащена крепко, но личный состав после разгрома немцев под Котельниковым и Тормосино стал очень нервным.
Чтобы не отрываться от пехоты (на это мы не имеем права) идем мы медленно, осторожно, прощупываем каждый хутор, балку, просматриваем возвышенность. Слева от нас тяжелые бои ведут 87-я и 302-я стрелковые дивизии, они теснят немцев к Манычу. А справа 98-й и 3-й танковый корпус, чувствуя локоть 5-й ударной армии, очищают от врага левый берег Дона.
Целый день то затихает артиллерийская стрельба, то с новой, еще более мощной силой гремят пушки. Слышны раскаты «катюши», стон шестиствольного миномета, даже доносится мелодичная трель «максима». Но все это далеко от нас. Мы идем по холмам между Манычем и Доном. Идем как по заколдованному месту. И справа и слева от нас недолет. Не война, а рай.
Сзади нас движется казачья часть: кажется, 4-ый Донской корпус. Передовые конники то и дел появлялись на курганчиках. Они зорко всматривались вперед, оглядывались по сторонам и стремительно исчезали.
У нас все идет тихо и мирно. Сидя в машинах, солдаты вспоминают минувшие бои, перечитывают письма из дома. Многие мечтают о том, как они после войны приедут домой, будут работать…
Внезапно над колонной автомашин и танков пролетел фашистский самолет-разведчик («рама»). Он сделал один разворот, потом второй т на бреющем полете пошел к Ростову.
По колонне прошел приказ: приготовиться к отражению самолетов. Установки противовоздушных пулеметов выдвинулись вперед, слетели чехлы с зениток. К тому же дорога круто нырнула в лесистую балку. Густой лес скрыл автомашины, танки и пушки.
Замаскировав политотдельский, мы вышли из балки и спустились в траншею, которая пересекала гряду холмов: видимо еще в июльские дни 1942 года здесь проходили жестокие бои. Большинство солдат рассыпалось по траншеям. В десяти-пятнадцати метрах от нас обосновался расчет зенитного пулемета, а сзади поднялся ствол пушки.
Эти меры не были напрасными – вскоре налетели вражеские бомбардировщики, которые не обнаружив замаскированной техники, улетели на восток.
В это время на ближайшем от дороги холме появился одинокий всадник – казак 4-го Донского корпуса, который, вероятно, был послан командованием с каким-нибудь срочным поручением. Он на несколько минут замер на вершине холма, обозревая окрестности, а потом стал не спеша спускаться вниз. Казалось, что все его внимание сосредоточено на маленьком отрезке дороги, заключенной между курганом и балкой. И это чуть не стоило жизни и коню и всаднику. Казак не видел, как из облаков штопором пошел самолет, как он, снизившись, выровнялся, сделал разворот над всадником и, строча из пулемета, погнался за ним.
Как только сзади и спереди всадника запульсировали снежные фонтанчики (от вражеских пуль), казак вместе с конем немедленно упал на мерзлую землю. Самолет пронесся над ним и ушел вверх, набирая высоту. Конь и казак поднялись и поскакали по степи. Такая дерзость не могла не взбесить гитлеровского аса. Истребитель развернулся и вновь погнался за всадником, надеясь уничтожить легкую, как казалось вражескому летчику, мишень. (От пулеметов и зениток механизированной бригады он предпочитал держаться подальше.) Но казак моментально укрылся в ближайшей воронке, и фашист опять остался ни с чем, пролетел мимо, и казак уже вновь скакал по степи.
В это время появился второй немецкий истребитель, но казак не паниковал, стрелой проносился по открытому участку степи и вновь исчезал в каком-нибудь укрытии.
В конце-концов немецкие самолеты прекратили свое преследование (чему способствовал и огонь наших зениток) и улетели на запад, а казак ускакал выполнять поручение.


20

23 января 1943 года. Хутор Красный. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Я только что вернулся с передовой. Устал невероятно. А к тому же голоден, как волк. Первым моим словом, когда я переступил порог, было: «Есть!» Вскоре передо мной стоял котелок с овсяной кашей. Каша была холодная, попахивала дымом, но она мне показалась очень вкусной.
Наслаждаясь «гвардии овсянкой» - так называли солдаты овсяную кашу, я мечтал только о сне. Поем, думаю, и завалюсь спать. Я стал уже присматривать себе местечко, куда бы прилечь. И только теперь заметил, что хата битком набита солдатами и офицерами. Одни дремлют, другие перематывают обмотки, третьи примостились на корточки и пишут письма. Старшина Савкин рассказывает какую-то бывальщину, но слушателей у него сегодня мало. Большинство группируется около водителя штабного броневичка Васильева.
- Приехали мы с начальником штаба в первый батальон, а там что делается! Накрыли славян фашистские шестистволки, молотят почем зря, головы не поднимешь. Мы едва до КП добрались. Я в ровик юркнул, а подполковник – в блиндаж и к телефону. Огонька приказал подбросить и патрон подвезти. Минут через двадцать слышим «катюши» запели, дивизионка ухнула. У славян настроение поднялось, а фрицы приумолкли. Но… - Васильев поднял палец вверх, сделал паузу, - не это главное. Это пока присказка, а сказка вся впереди.
Солдаты насторожились, ожидая услышать от штабного водителя что-нибудь новое об открытии второго фронта… Но ничего похожего они от Васильева не услышали. Угостив своих слушателей трофейными сигаретами, он, не повышая голоса, продолжал:
На чем мы остановились? Ах, да, вспомнил. Фрицы замолчали и пули перестали тенькать. Взглянул я из ровика и глазам не поверил: тянется наш «кукурузник», а над ним кружится фашистский стервятник и поливает его огнем. А «кукурузник» идет себе и хоть бы хны. Фашист, видимо, здорово озлился. Сделал заход, снизился и давай пристраиваться к хвосту. Но на «кукурузнике» летчик, видимо, с головой парень: увидел он стог бурьяна и-и раз – за него. Перелетел и сел. А фриц, видать, не рассчитал, врезался в стог и вместе с соломой вспыхнул.
Оглянулся наш летун, дал газ и… поплыл восвояси.
- В общем, Иван перехитрил Фрица, - простуженным голосом дополнил кто-то из солдат.
- Тут дело не в одной хитрости. Если струсишь, то на хитрости далеко не уедешь. А этот не струсил, - уточнил второй солдат.
- Я тоже так думаю. У парня, видать, не заячья душонка, - заключил Васильев и ни словом не обмолвился о себе. А следовало бы рассказать!
С 19 по 21 января в районе хуторов Тузлуково, Федулов, Самодуровка и станица Маныческая завязались жестокие бои. Многие хутора не раз переходили из рук в руки. Сплошного фронта не было, а были отдельные упорные пункты. Положение было крайне не ясно. Трудно было установить, где наши, где противник. Не фронт, а какая-то карусель. Связь между подразделениями прерывалась ежеминутно. Начальник штаба бригады подполковник Маремьянов решил выехать в батальоны и на месте разобраться во всех делах. Оставив в штабе одного из заместителей, они с Васильевым выехали на передний край. Миновали хутор Кудинов, влево еще промаячил какой-то хуторок, потом в спускавшихся на степь сумерках показался хутор Федулов. К нему-то и покатился торопливо броневичок.
Вот и широкая улица. По пояс высунувшись из люка, подполковник присматривался к домикам, где бы остановиться. ОН был уверен, что хутор занят нашими войсками. Час тому назад комбат-один докладывал о том, что навязал противник бой на окраине хутора Федулов. А вон и солдаты. Подполковник заметил толпу солдат у одного домика и коротко приказал:
- Остановись!
Как только встал броневичок, его со всех сторон окружили солдаты. Васильев услышал чужую речь, а подполковник тут же оказался в руках врага. О водителе никто не вспомнил, и Васильев, выскользнув из броневичка, затерялся в гуще немецких солдат. Разговаривая с ними о том, как русский подполковник заехал к ним, подошли к ограде. Остановились. Васильев вытащил пачку румынских сигарет и предложил закурить рядом стоящему солдату. К пачке тут же потянулись десятки рук.
Угостив солдат сигаретами и поболтав с ними о том, о сем, Васильев смело шагнул в хату. Перешагнув порог, он выбросил вверх руку и крикнул: «Хайль Гитлер!» Два офицера, допрашивавшие подполковника, быстро поднялись. Не давим опомниться, Васильев тут же сказал, что русского полковника будет допрашивать капитан Кригер. Слова «капитан Кригер» магически подействовали на офицеров, и они тут же передали пленного Васильеву. Васильев пристально посмотрел на подполковника, ткнул его прикладом трофейного автомата в бок и сказал:
- Шнель! Пошевелься.
Часа через два подполковник и Васильев сидели в штабе комбата-два. Любовно посматривая на Васильева, начальник штаба рассказывал, как они оставили немцев с носом. Рассказывая, он то и дело называл Васильева героем. Отчего тот краснел и обливался потом. А когда подполковник окончил рассказ, Васильев, заикаясь, заговорил:
- Напрасно вы, товарищ подполковник, в герои меня производите. Я совершенно ничего не сделал, кроме того, что был обязан сделать. А что немецкий язык знаю, так тут ничего нет особенного. Десять лет его зубрил. А потом пять лет ребятишкам в головы вдалбливал.
Посмотрите-ка вы на него. А! Я, говорит, ничего не сделал. А капитана Кригера откуда выкопал?
- Слышу: все говорят «капитан Кригер, капитан Кригер». Вот я и решил испытать счастья, - просто ответил тогда Васильев.
И для меня это неудивительно, что Васильев умолчал о себе. Наши солдаты и офицеры, как правило, не любили рассказывать о своих подвигах. Несколько дней тому назад мне довелось быть свидетелем интересного разговора между начальником политотдела и командиром противовоздушной батареи лейтенантом Шарафутдиновым.
Майор Дмитрик, начальник политотдела, крепко пожимая руку лейтенанту Шарафутдинову, сказал:
- Поздравляю с удачным определением вражеской воздушной атаки и искренне рад за вас, за ваше мастерство – сбившего два самолета.
- Товарищ начальник, - удивленно сказал лейтенант, - это вас неправильно информировали. Я ни одного самолета не сбил. А то, что наша батарея сбила три бомбардировщика – это верно. Я все расчеты представил к награде, - ответил Шарафутдинов и тут же стал горячо рассказывать о том, какие слаженные в его батарее расчеты и какие храбрые в них люди. А он, так себе, самый что ни на есть обыкновенный человек и, пожалуй, на подвиги не способен.
А дело было так: вражеский воздушный разведчик обнаружил скопление наших войск, транспорта и вызвал бомбардировщиков. При первом же заходе немецких бомбардировщиков наводчик одной противовоздушной установки был тяжело ранен. Шарафутдинов выскочил из щели и сам встал к пушке. Выстрел, второй, третий… десятый, и вдруг от стаи хищников, охваченный черным дымом, отвалил самолет, потом кувыркнулся второй. А вскоре на окраине хутора врезался в мерзлую землю третий. Остальные аэропланы, сбросив свой смертоносный груз в степь, отправились восвояси.
Для всех было ясно, что первый и третий самолеты сбил Шарафутдинов, так как в это время остальные расчеты вели огонь в противоположном направлении. Но лейтенант был неумолим: он доказывал, что фашистские бомбардировщики были сбиты не им. Первый ранен наводчиком, а два последующих – соседними расчетами, за что он и представил их к награде.
Слушая, как горячо возражает лейтенант Шарафутдинов майору, что успех в отражении вражеского налета принадлежит не ему одному, а слаженности и стойкости расчетов, я невольно вспомнил аналогичный случай. Дело было в конце декабря 1942 года. В районе населенного пункта Пимен Черни один из наших батальонов оказался окружен врагом. Несмотря на хорошо организованную круговую оборону и героическое сопротивление наших солдат, кольцо стало с каждым часом сужаться.
Вот уже батальон простреливается со всех сторон. А немцы не переставая кричат: «Русь, сдавайсь! Сдавайсь!» В ответ раздается частая автоматная стрельба, длинные пулеметные очереди, но крики, предлагающие сдаться, все нарастают и нарастают. И вот уже не раздается в ответ пулеметная трель, не слышится коротких очередей автомата. Уже не поднимаются султаны от разрыва наших мин во вражеских боевых порядках. А кольцо все сжимается и сжимается. Растет число раненых и убитых.
Командир батальона Нельзин подсчитывает наличие боеприпасов: по диску на автомат, двадцать мин, по ленте на «Максима» и по три гранаты на солдата – все, что осталось в батальоне. Положение оказалось незавидным. Батальон мог продержаться до утра. А что будет утром? Неизвестно. Рация вышла из строя. Связаться со штабом бригады или какой-либо соседней частью нет возможности. И в этот критический момент лейтенанта Звонарева озарила дерзкая мысль.
- Товарищ комбат, а что если нам напасть на эти самые Пимен Черни. Поднимем панику, а потом выйдем из окружения или перейдем в наступление. Словом, обстановка покажет, как действовать.
- Поднять панику в стане врага – занятное дело. Но как проникнуть в Пимен Черни?
- Если позволите, я берусь проникнуть в село, - ответил Звонарев.
Вскоре десять смелых и выносливых солдат просочились сквозь вражескую цепь. Лейтенант Звонарев умело провел их в село. Остановившись в огороде одного из домиков, посоветовались и решили разделиться на две группы. Одна – во главе с лейтенантом – направилась к центру села одной стороной улицы, вторая – под руководством сержанта Сафиулина – другой.
- Группа Звонарева без выстрела сняла часового у штаба полка и в выбитые окна домика одна за другой полетели гранаты. В это же время раздался оглушительной силы взрыв. Это группа Сафиулина взорвала две автомашины с боеприпасами. Над спящим селом выбросилось пламя. Во всех его концах затрещали автоматы, заухали гранаты. Началась паника. Лишенные управления, немецкие солдаты метались по селу. Но куда бы они не бросились, всюду попадали под меткий огонь автоматов.
Крики, стоны раненых, беспорядочная стрельба, затеянная самими же немцами, усилили панику. Началось бегство. Свыше ста пленных фашистов, пять пушек, четыре танка и несколько машин с продовольствием – таков был итог этого боя. А когда группу лейтенанта Звонарева представили к награде, то сам он, и сержант Сафиулин, да и солдаты говорили, что награждать-то их и не за что, потому что каждый на их месте поступил бы также , как и они.
Итак, почти каждый солдат и офицер молчали о своих подвигах и без тени зависти рассказывали о боевых делах своего товарища. Рассказывали просто, как о самом обычном, повседневном. Для нас, фронтовиков, это было понятно. Ведь война – это обычная трудовая жизнь, это – работа, только более сложная и опасная.


21

24 января 1943 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Утро. Стог бурьяна. Неподалеку развалина какого-то обширного саманного строения. Над развалиной струится дымок – это кухня пулеметной роты. Скоро к ней потянутся солдаты. Мои батарейцы тоже завтракали. Удивительно, в последнее время мы стали жить, как и немцы, по расписанию. Завтрак между семи и восьми часами утра, ужин – от восьми до девяти часов вечера. С обедами еще не вошли в норму, иной раз забываем пообедать. Но, видимо, и с ними дело наладится. А вот об отдыхе по-прежнему только мечтаем и говорим: «Ничего, после войны отдохнем!»
Вот и вчера отдохнуть так мне и не удалось. Только отставил котелок в сторону, вдоволь насладившись овсянкой, и взялся было за кружку горячего кипятка, как запищал зуммер полевого телефона. Дежурный связист тут же ответил:
- Роза слушает. Ясно! – и прикрыв трубку ладошкой – к Васильеву: - вас срочно требует двадцатый. – Откинув ладонь от трубки, спокойно и четко сказал: - Слушаюсь. Будет выполнено.
Трубка медленно опустилась на аппарат. Васильев не спеша переобувается и что-то недовольно ворчит себе под нос. Взгляд телефониста останавливается на мне.
- Товарищ парторг, - подчеркнуто вежливо говорит он, - вас просит начальник штаба. – И вновь к Васильеву, - товарища парторга подбросишь к начальнику штаба.
- Ладно, - натягивая сапоги, ответил Васильев.
Мои сборы были коротки. Отодвинуть кружку и подтянуть на шинелке ремень – ничего не стоило, и через минуту я был готов. Но Васильев все еще возится со своими сапогами. Наконец и он обулся. Неторопливо оделся, и мы покинули переполненную солдатами хатку.
Приземистая саманная избушка, в которой помещается начальник штаба, оказалась невдалеке. Перешагиваем порог и оказываемся в тесной комнатке. Подполковник торопливо ходит взад и вперед. Три шага в одну сторону, три – в другую. Он явно не в духе. Нервничает, но старается виду не подавать. Не глядя на нас, чтобы не выдать свое волнение, нарочито спокойно спросил у Васильева:
- Как машина?
- В полном порядке, товарищ подполковник, - молодцевато ответил Васильев.
- Хорошо. Иди и жди меня.
- Есть! – козырнул Васильев и удалился.
Начальник штаба прошелся по комнате, потом резко повернулся ко мне и заговорил:
- Мы посоветовались с начальником политотдела и решили поручить вам командование сводным артдивизионом. Вы – артиллерист, народ там знаете, так, что вам, как говорят, и карты в руки.
В армии не принято возражать начальству, а тем более отнекиваться. И я сказал:
- Есть.
- Кстати, я сейчас еду в штаб армии, если не возражаете, то подброшу до КП дивизиона.
Я знал, что никакого сводного дивизиона не существует, а, следовательно, нет и его КП, так как в последних боях весь офицерский состав артиллеристов был потерян. Оставшиеся восемь артиллерийских расчетов примкнули к ротам и все время держатся поблизости их. И только чудом уцелевшие три расчета из дивизиона капитана Скиба, держались вместе, сохраняя вид дивизиона. Их-то я и решил взять за основу.
Зная, что все эти расчеты находятся на хуторе Поташки, откуда я только что прибыл, а это совсем в противоположном направлении тому, куда лежит путь начальника штаба. Поэтому, поблагодарив за любезность подполковника, я сказал, что нам с ним не по пути.
- Счастливо добраться до своих батарейцев, - сказал он мне на прощание.
Прежде чем ехать в хутор Поташки, решаю зайти к начальнику политотдела. Начальника политотдела майора Дмитрика, заместителя командира бригады полковника Дроздова и капитана Шевченко нашел я в крайнем домике. Они сидели за столом и внимательно слушали опрятно одетого, с нежным дебелым лицом майора, работника политотдела фронта.
Представив меня высокому начальству, Дроздов предложил мне сесть и послушать как ведется партийно-массовая работа кое в каких частях. При этом он лукаво прищурился и скосил глаза в сторону холеного майора. И я понял, что он недоволен разговором, но терпит до поры до времени.
Как только я сел, майор продолжил прерванный моим приходом разговор.
- В ПАХе, например, в этом месяце прочитано свыше двух десятков лекций. В каждом взводе выходят боевые листки. Агитаторы каждый день проводят громкие читки газет. Размножают на машинке или просто от руки сообщения информбюро и доводят его до каждого солдата. А в банно-прачечном комбинате трофейную радиоустановку приспособили для трансляции последних известий и других важных сообщений.
Слушая его, я представил, как должен вести себя политработник или агитатор. Им придется бегать по окопам и читать сообщения информбюро, созывать на лекцию или на громкую читку газеты. Да и с Боевым листком пришлось бы бегать по окопам и предлагать каждому солдату прочитать, что в нем написано. Незавидно выглядел бы такой политработник. О чем я тут же сказал холеному майору, напомнив, что суть партийной работы состоит в том, чтобы обеспечит выполнение приказа командира, а не митинговщиной заниматься.
Он возразил мне и стал доказывать, что еще в гражданскую войну митинг на фронте считался очень эффективным воздействием на солдат. Мне надоело его слушать, и я обратился к Дроздову:
- Товарищ полковник, приказом командира бригады я назначен на должность командира артдивизиона. Разрешите отбыть к месту службы.
- Идите, - разрешил мне полковник. И я вышел с досадой на то, что и в органах политуправления до сих пор есть формалисты.
И вот сейчас я сижу у стога бурьяна в кругу своих батарейцев, хлебаю из солдатского котелка перловый суп, а досада на холеного майора не проходит. Вот бы сюда его, к этим пропахшим порохом, покрытым походной пылью и огрубевших от ветра, мороза, солнца солдатам, к этому стогу бурьяна, пахнущего полынью или вон туда – к саманным развалинам, над которыми стелется дымок и посвистывают вражеские пули. Наверное, забыл бы он о митинге и лекции, да и вряд ли стал писать Боевой листок. Ведь у нас все это заменяет живое слово, задушевная беседа солдата.


22

Утром 26 января 1943 года в районе поселка Красный Октябрь и на скатах Мамаева кургана 51-я и 52-я гвардейские стрелковые дивизии и 121-я танковая бригада 21-й армии соединились с 13-й гвардейской и 284-й стрелковой дивизиями 62-й армии. Почти одновременно с этим в районе поселка Красный Октябрь 233-й стрелковой дивизии 65-й армии удалось установить связь с командованием 13-й и 39-й гвардейскими дивизиями 62-й армии. План расчленения окруженной группировки противника на две части был успешно завершен. Оставалось добивать оккупантов (а их количество к этому времени сократилось до 110–120 тысяч человек) по частям!


26 января 1943 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)

26 января 1943 года, смяв противника в районе хутора Красный, наш корпус перешел в наступление на Ростов. Собственно, корпуса тогда уже не было, а существовала только наша 54-я бригада и та далеко неполного состава. Правда, формально существовали и другие бригады и батальоны. Но все это были небоеспособные подразделения.
Накануне начальник продовольственного снабжения майор Федоров показал мне строевую записку, в которой значится около 2030 активных штыков, десять танковых экипажей, семь артиллерийских расчетов и ни одной противовоздушной установки. Исключительно тяжелое положение было и с офицерским составом. Из трех командиров бригад в строю находился только наш комбриг – полковник Студеникин и часть работников его штаба. Штабов других бригад не существовало, так же как перестали существовать штабы батальонов и дивизионов. Ротами и взводами командовали сержанты, старшины и рядовые. Но война – есть война, ее ход не остановишь.
Итак, обратив противника в бегство, одной общей колонной корпус выступил из хуторов Красный и Поташки на Ростов, через Батайск. Жаль, что не дожил до этих дней капитан Минин, а то обязательно сказал бы: «Даешь Ростов!» А мы пока движемся на Батайск. Батайск – это по существу пригород Ростова. Ростов – столица земли Донской. Каков-то он? Многие солдаты и офицеры не бывали в Ростове и каждому хочется посмотреть его. По данным разведки Ростов и Новореченск не разрушены. Точно не установлено, но говорят, что сын белогвардейского генерала Краснова, тоже генерал, в первые дни оккупации Новочеркасска прибыл в свое имение в станицу Яновскую и заигрывал с казаками. Но на его удочку мало кто попадался. Все население Дона способное носить в руках оружие встало на защиту родной земли…
Поток наших машин катится к Батайску. Все ближе и ближе становится Ростов. За один день я сумел собрать все артиллерийские расчеты и теперь артдивизион, влившись в боевые порядки пехоты корпуса, катит свои пушки к Ростову.
Степь плывет справа и слева. Ее курганы и буераки тянутся на юг и уходят к станице Кущевка, на север, скрываюся у Кривянки. Воздух чист и прозрачен. Пахнет по-весеннему. Вон холмик голой земли. Пройдет еще несколько недель и весна вступит в свои права. Вздохнет тогда земля, зазеленеет степь.
Оглядываюсь назад. Сидящие в машинах солдаты тоже смотрят на степь. А длинная колонна машин все катится и катится. Но спокойное движение колонны было недолго.
- Воздух! – кто-то громко крикнул
Этот тревожный крик был подхвачен другими и быстро прокатился по колонне.
Машины заторопились в балку, а некоторые попятились к посадке деревьев. Послышался гул моторов и тяжелые немецкие бомбардировщики навалились на дорогу. Столбы снега и мерзлой земли, обломки машин, облака черного дыма поплыли по степи.  Кто-то сильно, будто ударом пудовой гири толкнул меня в грудь… Колонна машин, солдаты, пушки, танки и вся степь повернулась перед моими глазами, и я вылетел из кузова машины…

В итоге Иван Ваганов получил контузию и проходил лечение в госпитале. После госпиталя ему предоставили краткосрочный отпуск, во время которого он навестил свою семью в Свердловске. По воспоминаниям моего отца, Владимира Ивановича Ваганова (которому в то время было шесть лет), Иван Ваганов приехал в военной форме, при нем также было личное оружие – пистолет. И однажды, когда вся семья села ужинать (или обедать) мой отец умудрился его вытащить из кобуры и балуясь нечаянно снял с предохранителя и нажал на курок: раздался выстрел, пуля пролетела недалеко от моего дяди, Юрия Ваганова, что его очень напугало. Пистолет отобрали, моего малолетнего отца наказали…
В дальнейшем Иван Ваганов вновь вернулся в свою бригаду для продолжения службы.


23

31 января 1943 года была окончательно разбита южная группа противника.
Утром 2 февраля уцелевшие оккупанты из окруженной северной группировки в массовом порядке стали сдаваться в плен против воли фашистского командования. Сталинградская битва была закончена! В плен было взято более 91 тысячи солдат и офицеров, в том числе 24 генерала во главе с фельдмаршалом Паулюсом.


24

5 апреля 1943 года. (Из дневника И.М. Ваганова.)

Левый берег реки Меусс. Два месяца и десять дней прошло с тех пор, как я (после ранения) расстался со своей бригадой и фронтовыми друзьями, с которыми бок о бок стояли в самые тяжелые дни для Родины на берегу Волги.
Два месяца и десять дней прошло с тех пор, и я вновь в строю. Наш полк занимает оборону по правому берегу мелководной речушки Меусс. Меня уже не называют парторгом, а, обращаясь ко мне, говорят: товарищ начальник штаба. И мне почему-то от этого скучно. Ведь прежде ближе и роднее относились ко мне солдаты. Мне еще скучно и потому, что нет со мной Гриши Шевченко, хмурого и неразговорчивого, влюбленного в свою Кулунду Горбунова, несколько заносчивого, но верного товарища Загорского, медлительного и скупого на слова командира орудия Жильцова. Где вы мои верные друзья, однополчане?!

ЭПИЛОГ

Сталинградская битва, в которой принимал участие Иван Ваганов, только надломила силы немецких оккупантов. Война продолжалась. После Сталинграда была долгая эпопея освобождения многих донских станиц и хуторов. Были ожесточенные бои, было окружение, из которого И.М. Ваганов во главе небольшого отряда бойцов вышел с оружием в руках. И снова фронт, передовая, бои и потери друзей…
День Победы И.М. Ваганов встретил в Кенигсберге.

Вернувшись на Урал И.М. Ваганов вернулся к своей мирной профессии учителя. Он работал директором  средней школы в Свердловске, директором  средней школы в пос. Талицы Свердловской области, затем семья Ивана Ваганова переехала в Челябинск (в  Челябинской области с 1735 года проживали все предки Ивана Ваганова по отцовской линии, в Челябинской области прошли детство и юность Ивана Ваганова). В Челябинске Иван Максимович Ваганов также работал директором средней школы. Одновременно с работой в школе Иван Максимович занимался литературным творчеством. Им были изданы 7 книг для юношества, военные мемуары, прежде всего о ветеранах-уральцах.

Спустя 25 лет полковник в отставке А.В. Фалюта и пенсионер И.М. Ваганов вновь встретились на местах боевой славы в станице Цимлянской (городе Цимлянске), навестили своих боевых товарищей, нашедших вечный покой в братской могиле недалеко от Цимлянского водохранилища. Потом была неожиданная встреча с Алексеем Солодом, который теперь работал бригадиром судосборщиков в Цимлянских реммастерских.
Благодарные жители высоко оценили подвиг своих освободителей: А.В. Фалюта и И.М. Ваганов были удостоены звания Почетных граждан города Цимлянска.
Умер Иван Максимович Ваганов в Челябинске 6 сентября 1970 года.



ЛИТЕРАТУРА

1. Рокоссовский К.К. Солдатский долг. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002.
2. Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. – М.: Издательство Агентства печати Новости, 1979.
3. Фронтовой дневник И.М. Ваганов.


ИЗБРАННЫЕ ДОКУМЕНТЫ

      
6-й мех.корпус, 54-я мех.бригада.
Справка:
14-й танковый корпус сформирован в мае 1942 года. В ноябре 1942 г. преобразован в 6-й механизированный корпус (2-го формирования).
Корпусом командовали:
1. - генерал-майор танковых войск Радкевич Николай Николаевич (19.05.1942-30.09.1942);
2. - генерал-майор танковых войск Богданов Семен Ильич (26.09.1942–25.02.1943).
Военный комиссар, замполит – бригадный комиссар,
1. - полковник Семенов Сергей Петрович (до 01.1943);
2. - полковник А.А. Шибаев (до 04.1944).
Состав 6-го мех. корпуса:
1. - 51 мех. бригада, командир - полковник И.Б. Михайлов (11 -12.1942):
а) - 76 танковый полк, командир – полковник Д.Я Клинфельд (до 09.1943).
2. -  54 мех. бригада, командир - полковник И.В. Студеникин (11.1942-01.1943):
Замполит – подполковник Дроздов (11.1942-05.1945).
Начальник штаба – подполковник Г.И. Маремьянов (11.1942-01.1943):
а) – 79 танковый полк, командир – майор В.П. Рязанцев (до 10.1943).
3. 55 мех. бригада, командир – подполковник А.Ф. Пашков (11.1942-01.1943):
а) – 80 танковый полк, командир – подполковник Гольдберг (до 07.1943).
4. 24 гв. танковая бригада (бывший 52-й гв. танковый полк), командир – подполковник В.П. Карпов    (03-09.1943).
5. - 77 танковый полк, командир – подполковник В.П. Карпов    (до 03.1943).
6. - 78 танковый полк, командир – подполковник М.Г. Фещенко (до 03.1943).
7. - 417 истребительно-противотанковый артиллерийский полк, командир – майор А.Г. Спасский (до 01.1943).
8. - 1447 самоходный артиллерийский полк, командир – майор Ф.В. Гайдаш (03-12.1943).
9. - 379 тяжелый самоходный артиллерий полк, командир – майор П.Ф. Сидоренко (06.1944-04.1945).
10. - 285 минометный полк, командир – подполковник С.С. Беленький (до 05.1945).
11. - 763 зенитный артиллерийский полк, командир – подполковник Н.П. Голев (до 05.1945).
12. – 409 отдельный гвардейский минометный дивизион, командир – капитан Н.А. Колупаев (11.1942-11.1943).
13. - 11 отдельный гвардейский минометный дивизион, командир – майор И.Г. Мороз (05.1944-05.1945).
14. - 63 отдельный мотоциклетный батальон, командир – капитан А.С. Антосов (до 02.1943).
15. - 41 отдельный броне автобатальон, командир – капитан Н.А. Штыкой (до 12.1942).
16. - 86 отдельный ремонтно-восстановительный батальон.
17. - 80 отдельный саперный батальон, командир – капитан А.В. Турецков (до 12.1943).
18. - 388 отдельный батальон связи, командир – майор А.А. Матинев (01-04.1943).
19. - 46 отдельный медико-санитарный батальон:
1. командир – военврач 3 ранга Г.Н. Мишихин (11-12.1942);
2. командир – военврач 3 ранга Н.К. Огородников (12.1942-09.1943).
20. - 56 отдельная инженерно-минная рота.
21. - 29 рота подвоза.
22. - 14 полевой хлебозавод.
Директивой Генерального Штаба от 17.01.1943 г. и приказом НКО СССР № 14 от 19.01..1943 г. преобразован в 5-й гвардейский механизированный корпус.
Приказом НКО СССР № 42 от 27.01.1943 г. присвоено почетное наименование Зимовниковский. Указом ПВС СССР от 04.06.1945 г. награжден орденом Кутузова II степени за ликвидацию окруженной группировки противника юго-восточнее Берлина.
***
6-й мех. корпус принимал участие в освобождении Цимлянского района,  переправ через реку Дон у станицы: Цымлянской и у хутора Красный Яр и других. В 27 официальных захоронениях Цымлянского района (в границах 1941-1945 гг.) проходят по спискам примерно 1 500 чел., имена которых еще надо восстановить. Бои, в районе сегодняшнего нахождения Волгодонской АЭС (июль 1942 - январь 1943 гг.), были жестокими. По журналам безвозвратных потерь (г.Подольск,  Центральный архив Минобороы), «списки погибших» возрастут многократно. Это тема отдельного расследования. Местным органам власти, к сожалению, это все не интересно. Ни на одном захоронении (из 27 по району) нет «Паспорта  воинского захоронения», где подробно, в доступной форме и бесплатно (!)  любой гражданин  мог получить информацию о погибших в поисках своих родственников.

История освобождения станицы Цымлянской.
    Рассказ подан в авторском изложении командира 2-го мотострелкового батальона 54 мех. бригады 6-го мех. корпуса, майора Фалюта Артем Васильевич, письмо которого было прислано в Цимлянский райвоенкомат в 1967году (даты,  которые указаны в процессе его повествования и различаются с архивными, и где истина – это тема отдельного расследования) :
     «Уважаемые товарищи, Ваше письмо получил. Спасибо за то, что вспомнили. Отвечаю на Вашу просьбу и шлю Вам мои воспоминания. Да, действительно, станицу Цымлянскую освобождала наша 54 механизированная бригада 6-го механизированного корпуса, который входил в состав войск Южного фронта. Командующий Еременко, член военного совета Хрущев. После освобождения г.Зимовники, корпус был переименован в 5-й гвардейский Зимовниковский мех. корпус, а бригада в 11 гвардейскую механизированную бригаду. Корпусом командовал генерал-майор Богданов Семен Ильич, начальником штаба был полковник Шабаров. 54 мех. бригадой командовал полковник Студеникин Иван Васильевич, начальником штаба был подполковник Маримьянов. Комиссаром бригады был полковник Дроздов Ф.Н. Состав бригады: три мотострелковых батальона, танковый полк, артиллерийский дивизион, инженерная рота, минометный дивизион и тылы. Действительно и то, что батальон, которым я командовал, наступал непосредственно на ст.Цымлянскую и освободил ее. Командный состав батальона:
Командир батальона - майор Фалюта Артем Васильевич, начальник штаба – капитан Петров, командир противотанковой батареи – ст. лейтенант Ивус Иван Филиппович (сейчас проживает в г.Ашхабаде), командир минометной батареи – ст. лейтенант Соболь Иван (сейчас проживает: Кировоградская область, г.Глинск). Фамилии остальных офицеров сейчас не помню. Короткая пред. история: 54 механизированная  бригада была сформирована на Урале в Верхнем Уфалов в сентябре м-це 1942 года.  Личный состав бригады в основном состоял из состава береговой обороны Тихоокеанского флота. Прибывшие из Дальнего Востока носили морскую форму, когда их переобмундировывали в армейскую форму, они этому сильно сопротивлялись. Было решено оставить им только тельняшки. В октябре месяце, бригада прибыла в Костеровские танковые лагеря под Москвой, где и прошла короткую боевую подготовку. В ноябре месяце, бригада в составе корпуса, отбыла на фронт под Сталинград. Корпус начал свои боевые действия от станции Абгонерово 24-го декабря 1942 года. Задачей корпуса было разбить группу Манштейна, не допустить противника к окруженной группировке в Сталинграде. Как известно, группа Манштейна, имела задачу деблокировать войска в Сталинграде, и, она представляла из себя грозную силу. В ее составе было три танковые дивизии и остатки шести других пехотных дивизий. Поэтому задачу на ее разгром имел не только наш корпус, а войска всего Южного фронта. Первый свой удар по противнику корпус, частью сил, нанес под деревней Джутово Второе. Утром, на рассвете, танки с десантом на них, с ходу нанесли удар по румынской дивизии и в коротком, но стремительном бою разгромили ее. Далее, войска корпуса, преследуя отходящего противника, устремились в направлении г. Котельниковский и, южнее его, на Дубовское.. Во взаимодействии  с 7 танковым корпусом под командованием генерала П.А. Ротмистрова, к вечеру третьего дня, г. Котельниковский был взят. 54 мех. бригада сосредоточилась на его южной окраине. В канун Нового года, бригада получила задачу преследовать отходящего противника в направлении ст. Цымлянская. Главные силы корпуса в это время наносили удар в направлении Дубовское. В течение 2-х дней бригада успешно преследовала отходящего противника, вела ожесточенные бои на отдельных рубежах, и, к концу  дня 3-го января (1943г.) заняла село (кажется) Красный Яр на левом берегу реки  Дон (тот Красный Яр, который сейчас находится под водой, напротив Волгодонской АЭС – прим. ред.).

Бой за станицу Цимлянскую

Наша попытка с ходу овладеть станицей успеха не имела. Противник подтянул резервы и создал прочную оборону в плавнях перед мостом через р. Дон и остановил наше наступление. В течение 2-х дней, неоднократные наши атаки в направлении Цымлянской успеха не имели, и, только на 3-й день утром, противник начал отходить за Дон в Цымлянскую. Преодолевая завалы в плавнях, батальон устремился к переправе, подойдя к которой, мы, вначале услышали сильные два взрыва, а потом увидели две большие черные воронки в середине моста. Мост был взорван. Переправа через реку могла быть только по льду. Насколько лед был прочен, мы не знали, но когда попробовали, то оказалось, что около берега лед крепкий, а какой в середине реки неизвестно. Скорость течения Дона в то время была значительная. Противник в это время открыл сильный пулеметный огонь с противоположного берега и со стороны Цымлянской. Перед нами была открытая, широкая площадь льда р. Дон, пули пулеметных очередей ударялись об лед, рикошетируя, свистели над нашими головами.
 
Подъехал командир бригады, полковник Студеникин, что делать? Раздумывать некогда, было принято решение: рассредоточиться на 5-6 шагов друг от друга, цепью,  вперед на Цымлянскую. Когда дошли до середины реки, убитых было только двое, мы пошли быстрее и перешли реку. Сильный бой был на берегу реки у почты, но противник начал от берега отходить. Для пробы крепости льда, я послал одну автомашину, приказал шоферу открыть дверцы кабины, в случае провала выскакивать из машины. Машина прошла и не провалилась, вслед за ней проехал я на броневике в готовности тонуть, но на мое счастье, броневик тоже прошел, только связной, находившийся на запасном колесе броневика, был ранен в ногу. После боя, командир нашей бригады, мне рассказал, что он наблюдал с берега за нашей переправой и, когда пошла по льду автомашина, а в особенности броневик, то ему казалось, что он слышит стук своего сердца, и так продолжалось до тех пор, пока  броневик не прошел до противоположного берега. Наш благополучный проход предрешил то, что он послал после нас легкие танки, тем же путем, и, с тем же риском. Во время нашей переправы противник все время вел огонь с высокого берега и колокольни церкви, угол наклона был большим, поэтому его огонь был малоэффективным. С выходом на берег, я сдал раненного связного местным жителям для оказания ему помощи, а сам поспешил к боевым порядкам батальона. Противник отошел от берега и занял оборону в центре станицы, используя разрушенные дома и недостроенный фундамент крупного предприятия (видимо это был фундамент консервного завода).
 
 
Начались уличные бои, мы несли потери в людях, продвигаясь медленно вперед, отвоевывая дом за домом. После отдачи соответствующих приказов и организации взаимодействия, я вынужден был включиться в бой, используя единственную боевую машину – броневик. На броневике я спустился на нижнюю улицу, заехал во фланг немцев, откуда открыл сильный пулеметный огонь. Немцы начали отходить, но на моем пути оказалась целая полоса противотанковых мин, разбросанных в шахматном порядке. Маневрируя между ними, мы проехали их и устремились вперед. В это время подошли два наших легких танка, которые помогли сломить сопротивление немцев. Немцы не ожидали, что могут появиться танки, поэтому они начали поспешно отходить. Благодаря стремительному нашему продвижению вперед по нижней улице, немцы не успели воспользоваться  автомашиной с прицепом, на котором были десантные лодки. Мы автомашину  захватили, а немецкие солдаты, отстреливаясь, убегали в гору. В это время, из крайнего дома, ко мне подошел молодой парень, лет 15-ти. с немецкой винтовкой и заявил: «Я захватил  немца, вот его винтовка». «А где он сам?» - спросил я. «Там, в сарае». Я забрал немца на броневик, а парню отдал винтовку и сказал: «Продолжай бить немцев»! Когда я вернулся к боевым порядкам батальона, то фундамент завода был уже очищен от противника, и шло преследование его по улице, поднимающейся в гору. Пленный немец, который был у меня на броневике, сослужил мне хорошую службу: он разминировал улицу и дорогу, где попадались противотанковые мины. Одна из наших автомашин все-таки подорвалась на них. К вечеру, с наступлением темноты, ст. Цымлянская была полностью очищена от противника и, уже в темноте, я имел возможность расставить боевое охранение за станицей. К этому времени, 3-й наш батальон, не менее успешно перешел через Дон, разгромил противника на правом берегу и овладел хутором Потайной. Первый мотострелковый батальон овладел юго-восточной окраиной станицы. Как потом мне говорили в штабе бригады, один наш танк провалился на Дону и затонул. Надо особо отметить, то положение, что во время боя за Цимлянскую и после него, нам оказывали большую помощь, местные жители станицы. Например, надо отдать должное этому молодому парню, который не побоялся вступить в единоборство с вооруженным врагом, разоружил его и сдал нам. В момент ожесточенного боя за его родную станицу, не спрятался в яму, в подвал, хату,  а вышел в открытую помогать нашей Советской Армии, и, с честью, с этим справился. Его, если он живой, вот сейчас надо было бы найти. Я сдал раненого связного местным жителям для оказания ему помощи, так как с нами еще не было санчасти, они охотно его приняли, обогрели, накормили и оказали помощь. Вечером, после утомительного боя, местные жители охотно приняли бойцов и командиров на квартиры, обогрели, накормили и даже угостили знаменитым цимлянским вином. Спасибо жителям Цымлянской: за заботу и теплое отношение к воинам Советской Армии! Освобождение ст. Цымлянской обошлось нам не без крови, на улицах станицы только с нашего (2-го) батальона, погибло 11 человек, это были бойцы, беззаветно преданные нашей Родине, они не жалея своей жизни, разили врага и, погибли смертью храбрых на улицах Вашего города. Вечная им Слава! В нашем батальоне было много отважных бойцов и командиров, они отличились в боях  не только при бое за Цымлянскую, но во многих боях за другие станицы и хутора  Дона почти до самого Ростова. Особо необходимо отметить вторую стрелковую роту и ее командира. Рота наступала на центр станицы, ее бойцы, несмотря на сильный огонь противника, цеплялись за отдельный дом, забор, укрытие, продвигались вперед. Она же первая прошла по льду через Дон. Надо также отдать должное командиру минометной батареи ст. лейтенанту Соболь Ивану, он вопреки всем правилам, установил минометы прямо на мостовой улицы и начал обстрел консервного завода, чем значительно помог выбить  немцев из укрытий, кроме этого его минометы вели обстрел возвышенностей за станицей по путям отхода противника. Так закончились бои за ст. Цымлянскую. 54 бригада в станице находилась три дня, после чего получила приказ и отбыла в Дубовское. Далее ее путь лежал по станицам Дона в направлении Ростова. После освобождения ст. Манычская, бригада и корпус были выведены в резерв фронта».
Бывший командир 2-го мотострелкового батальона,
майор Фалюта Артем Васильевич.
1967 год.
 
 
 
***
В освобождении «правого берега» Дона и Цымлянского района принимала активное  участие 33 гв. стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Утвенко Александра Ивановича.
В освобождении «левого берега» Дона: хуторов Соленовский, Мокро-Соленый, Сухо-Соленый (Шостый), Просторный, Добровольский (где сейчас находится Волгодонское поселение Красный Яр), ст.Романовская и других принимала участие 24 гв. стрелковая дивизия генерал-майора Кошевого Петра Кирилловича и другие воинские части 2-й гвардейской армии генерал-лейтенанта Малиновского Родиона Яковлевича из состава Сталинградского фронта.
По датам: 24 гв. стр. дивизия освободила 30 декабря 1942 года ст. Кумшацкую (сейчас это г.Цимлянск) и ст. Романовскую, в этот день  между станицей  Кумшацкой и х.Соленым дивизия переправилась  по ледовой переправе на правый берег Дона (по ней проходил главный путь бегства вначале румын, а потом и немцев из-под Сталинграда).
31 декабря  части дивизии освободили х.Морозов,  ст. Камышевскую и ворвались в ст.Николаевскую. Здесь же встретили и Новый 1943 год. 01 января 1943 года Сталинградский фронт был переименован в Южный. Развивая успех, гвардейские части дивизии в упорных боях освободили Мариинскую (06.01.1943 г.), Богоявленскую (08.01.43 г.), Костырочный, после чего дивизия была выведена в резерв и сосредоточилась в станице Николаевской.

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МУЗЕЙ ОБОРОНЫ ЦАРИЦЫНА-СТАЛИНГРАДА

№№136/01                «22» февраля 1963 г.

г. Челябинск ул. Мира, д. 32, кВ. 35.
Ваганову И.М.

Уважаемый Иван Максимович!

Благодарим Вас за воспоминания, присланные в дар нашему музею.
Они будут использованы нами в научно-исследовательской и экспозиционной работе.
Посылаем Вам карточку участника Сталинградской битвы, просим заполнить ее и выслаь в адрес музея.
Приложение: Карточка.

С уважением.
Директор музея:            Денисов.

  Уважаемые работники редакции «Челябинский рабочий».
Прочитал газету за 2 февраля текушего года, в статье «Не померкнет в веках» я заинтересовался одной фамилией. В этой статье пишется так: был уралец Шабалин, погибший в этом бою. Моя фамилия тоже Шабалин, и у меня погиб брат Шабалин Игорь Константинович с 1924 года рождения. Если это подтвердится, то прошу сообщить по указанному адресу: Челябинская область, г. Кыштым, ул. 1-я Дачная, д. 28, Шабалину Владимиру Константиновичу.

(Письмо редакции Ивану Максимовичу Ваганову):
  Уважаемый иван Максимович!
2 27 января с/г выступая с воспоминаниями, Вы упоминали Шабалина. Анна Ивановна Фомиченко написала репортаж и так же упомянула шабалина.
Я прошу Вас сообщить в г. Кыштым по указанному адресу подробности гибели и может быть запомнившиеся приметы погибшего Шабалина.
С уважением Акимицин.

9.03.63.

Уважаемый Владимир Константинович!
Я очень тронут вашим письмом по поводу статьи в «Челябинском рабочем». «Не померкнет в веках» - так отмечалось мое выступление. Я говорил о сержанте Шабалине. Имя его я забыл, хотя с ним мы воевали месяцев десять. Он был из-под Свердловска. Ревдинского или Первоуральского района. Возраст его старше вашего брата. Сержант Шабалин был солдат кадровой службы. В сорок третьем году, то есть первого января 43 года, когда он пал смертью героя, ему было видимо где-то около 25 лет.
Роста он был среднего, коренаст. По-уральски медлителен, грубоват. Волосы у него были русые, даже больше, чем русые – рыжеватые. Круглолиц. Щеки полные с ярким румянцем и вечным загаром.
Шабалин был большой шутник. Дорожил товариществом, дружбой и не терпел трусов. К тому же он был очень, даже очень вынослив.
С уважением к Вам
И. Ваганов