Питер встретил Валерия традиционно – промозглой слякотью улиц и холодным бризом
Невы. На фоне бледного вида горожан он выглядел индусом со своим загаром бронзового
цвета.
Валерий поднял воротник куртки и в меру бодро зашагал по Невскому от Московского
вокзала в сторону Литейного. В принципе, он мог проскочить и на метро, но ему
захотелось посмотреть на улицы и так редко видимого им родного города. И он шагал,
рассматривая улицы и подворотни. Отмечая мелкие изменения, случившиеся за его отсутствие.
Город жил своей автономной жизнью, блестя лоском проспектов и запущенной грязью
подворотен в метре от лоска, за углом. Как стареющая проститутка, превращаясь из краса-
вицы в бомжа. В темноте загадочный и манящий - огнями и кутерьмой каналов, мостов,
старины. Но это на виду, в центре. И не дай бог увидеть его подворотни не ночью, когда
не видишь, куда вляпался, а днем – когда они обнажены и выставлены напоказ в своей
запущенности, грязи. Как небритый старый хромой бомж с грязью волос и мусорками
карманов. И царящим запахом тления, гниения и чего-то еще кисло-заброшенного, психо-
логически ощутимого над головой. Запах вечной блокады, оставшийся еще с тех великих
времен, а может и раньше – оторванности и отрешенности революций… Город, внушающий всем
без исключения влюбленность в него и одновременно непонимание ощущения разрухи. Как
будто он выпал из времени и течения жизни России, став призраком прошлых смут и
безысходностей начала XX века. Как император, что был здесь низложен и сохранил свое
величие в истории, не попав в современность.
Валерий знал это, чувствовал и любил этот противоречивый город всей душой. Он шел
мимо сверкающих витрин магазинов и казино, мимо скрытых в глубине каретных проездов,
запущенных древних парадных и почти невидимых на фоне грязных стен бывших черных ходов.
Замечал все перемены в названиях заведений, как смену карт в раскладе - лишь бы кто-то
клюнул… Замечал на фоне ярких реклам бледные тени сиротливо стоящих храмов и
исторических домов, чей замшело-запущенный вид терялся на фоне «современной жизни».
Он знал этот город не только улицами и проспектами, но и маленькими двориками,
тупичками, извилистыми подворотнями и трещинами в стенах и заборах. Расхристанными
крышами старых особняков и вкривую заколоченными проемами дверей и окон бревенчатых
сараев, умудрившихся кое-где сохраниться даже на «Ваське» - Васильевском острове.
Он знал этот город по лицам прохожих. Которых всегда узнаешь и везде по впитавшейся
в кожу бледности, которой нипочем любой отдых на Юге. По бледности, иногда переходившую
даже в степень какой-то рыже-конопатой блеклости. Как метка, данная коренному питерскому
люду. Куда бы ни поехал, как бы ни говорил…
Потому что и разговор питерца за глаза выдаст его с головой. У него «с» - это «с», а
«о» - это чистое и лаконичное «о». Питерец не глотает буквы, как южанин, и не растягивает
согласные, как житель средней полосы России. Но нет и игристого тепла произношения,как у
сибиряка. Нет. Чистый и лаконичный, какой-то «староимперский» стиль.
Внятный, четкий, «классический», что-ли…
Больше всего Валерию нравилось общаться почему-то со стариками-блокадниками. Он
находил в них те черты человечности, понимания и спокойного добра, которые присущи
только людям, прошедшим через нечеловеческие испытания. Порой он в бывшей блокаднице-
санитарке находил такое философское отношение к жизни, что даже терялся. Полуграмотный
человек, не прочитавший ни одной книги по философии, в своем отношении к жизни выдавал
такой глубокий взгляд, что в первых встречах Валерий с подозрением подумывал – а тот ли
это человек, кого он видит. И лишь значительно позже он понял – такая светлая спокойная
мудрость в глазах, такое бережное отношение к чужой жизни - как к чему-то
невесомохрупкому и бесценному – это не навык, не игра для них. Это – реальность того,
кто день за днем терял самое дорогое - родных, близких, знакомых. Кто научился ценить
сам момент нахождения рядом. До последней крупицы. И беречь его. И нести потом в себе
всю жизнь. Навсегда. Всегда… И перенести это отношение на все в своей жизни. На всех,
кто окружает – без исключения. Без сожаления.
Валерий любил этот город, куда он приехал когда-то учиться. По юношеской наивности
полагая, что его обучение закончится в университете. Учеба была на самом деле лишь
пропуском учиться истории, археологии и много чему еще у самого города. И когда он это
понял, до него дошло, что этот город его не отпустит. Потому что в душе он сам не хотел
быть отпущенным на все четыре стороны из этого противоречия, имя которому – Питер…
И он шагал по Невскому до Литейного, и дальше до Дворцовой площади. Лишь на Большой
Морской немного задержавшись, чтобы убедиться, что на месте бывшего кафе «Корсар»
появилась очередная замена. И он не ошибся. В полуподвале, где когда-то вживую играли
рок-н-ролл и блюзы под недорогое, но приличное пиво, появилось новое «чудо» с очередными
запросами на престиж и лоск.
- Ненадолго.- убежденно прошептал Валерий, окинув «это» взглядом и повернувшись,
уверенно зашагал дальше.
Оставалось в принципе идти немного.
Главное, чтобы Жора был дома.
Жора был его другом со студенческой скамьи. И как настоящий питерец, плевать хотел
на всякие условности типа телефона и прочее, когда ему это было нужно. Он умудрялся
всю зиму ходить в распахнутом пальто с огромной копной волос над чудовищных размеров
шарфом. При его росте и фигуре «матроса Железняка» он производил неизгладимое
впечатление на прохожих. Кстати, его ботинки, которые он носил, наверное, круглый год и
похоже, тоже когда-то имели отношение к тому самому персонажу, добавляли колорита
характерным поскрипыванием, пошаркиванием, треском. Плюс к этому их непонятный
изначальный цвет (как и у пальто) – и вид Жоры немного понятен.
В ступор ставило только одно – его речь. Ему бы громогласно говорить – «нести слово»,
а он говорил негромко и буднично, без мата и пафоса. Как некролог читал. Спокойно вы-
дыхая бас всей глубиной своей мощной грудной клетки…
Жора жил на Одиннадцатой Линии в самом что ни есть Санкт-Петербурге. Как его пла-
нировал основатель города, неуспевший превратить эти улицы в каналы будущей «северной
Венеции». Будущие каналы так и остались лишь размеченными Линиями, взявшими с чертежей
свои номера названий. Что не мешало высшему дворянству с успехом селиться в этих домах.
Здесь жили потомки «главных корней» тех коренных горожан, что наполняли сейчас сам
город… В Жоре возможно было признать потомка знатного рода только по прописке, да и то
при условии попадания в квартиру – чтобы не появилась, мысль, что она куплена в наши
благополучно-смутные дни. Только шагнув в квартиру, можешь сравнить фамильное сходство
Жоры с портретами и скульптурой, в обилии собранными всем его семейством за годы
проживания здесь.
Поэтому Валерий и не стал предварительно звонить ему – знал его характер: реакции не
будет. Валерий просто соблюдал установившуюся случайно традицию – после экспедиции
сначала к Жоре, потом домой. Иногда это «сначала» случалось и на сутки и на двое. Смотря
насколько была интересна обсуждаемая поездка. Валерий никогда не загадывал, тем более,
что ему нравилось видеть невозмутимую лукавую физиономию друга после длительного
отсутствия в городе. Жора для него был одним из лиц самого Питера – одним из лучших.