Глава 2
Мать старалась верить обещаниям сына исправиться, а тот просил выручить его из очередной «петли», заплатив деньги очередному хитрому вымогателю, сообразившему, что Валерка недостаточный, неполноценный. Ловили его на геройстве, или оказанию помощи. Друг попросил принести газовую плитку, Валерка помог, захватив ещё одного своего друга. А плитка оказалась краденая. Так Валерка превратился в преступившего закон, хотя и был ещё несовершеннолетним. На первый раз ему простили, хотя заплатить Матери пришлось.
Приятель Рома привёл Валерку к своей знакомой девочке на именины. Мать девочки работала в торговле, дом оказался полной чашей, Рома предложил Валерке вломиться в дом, когда хозяева на выходные уедут на дачу. Сняв стёкла с окна застеклённого балкона, ночью попали в квартиру, Рома брал старые тряпки для отвода глаз, Валерка украл стодолларовую бумажку, колечко и вдобавок джинсы. На обратном пути Рома «пометил» дорогу взятыми тряпками, по которым Валерку через два дня легко нашёл частный детектив. Он потребовал денег от имени хозяйки, угрожая привлечением милиции. Валеркины родители пошли на условия вымогателей, и отдали почти все сбережения за 10 лет жизни, всё, что собирали на квартиру старшей дочери.
У Матери, почувствовавшей безнадежность всех её усилий по сохранению семьи, в душе появился призрак краха своей семейной жизни. Дочь Лана, вначале хорошо учившаяся в элитной школе, в 14 лет запустила учёбу, стала получать низкие оценки. И её в конце концов тоже забрали из престижной школы. В школе по месту жительства она училась удовлетворительно, но отличных отметок уже не было. Надежды на высшую школу таяли даже для дочери. Все эти неудачи детей, и нарочитое небрежение заслугами самой Матери на работе не прибавляли ей оптимизма. Качество жизни её семьи, составлявшей теперь её главную надежду и оправдание самой её жизни, ухудшалось с каждым днём.
В 1989 году Мать с мужем взяли участок земли под огород в садоводческом кооперативе. И недалеко от города, да транспорт туда не довозил, приходилось идти пешком. По осени появились собственные помидоры, картофель, зелень, заложили сад, клубничные грядки, насадили кусты малины, смородины. На участках по соседству вырастали дома, крепкие хозяева обрабатывали глинистые участки, перекапывали дважды в году, машинами привозили навоз. И в три-пять лет по соседству с их участком расположились почти дворянские усадьбы с двухэтажными домами, пышной зеленью по весне, ухоженными грядками с сортовой клубникой, малиной, виноградными лозами. Яблони да груши стали усердно плодоносить на всех участках, благо воду для полива пустили по трубам, проходящим через все участки. И только участок Матери оставался лишь загородным огородом без дома, даже без навеса от дождя и солнца.
Муж... Мать думала о нём, лёжа на диване долгими летними днями перед операцией. Иногда она вставала, ходила по квартире, замечала плоды своей работы по дому: наклеенные обои возле батареи стали отставать от стены, пианино снова расстроилось, надо настроить. Линолеум на полу кое-где бугрился, самодельная стенка-перегородка в большой комнате шаталась. Но муж не обращал на это внимания. Мать никогда не «нажимала» на него, чтобы он стал, наконец, замечать и сравнивать, как живут другие, и как живёт их семья. Сама всюду подкладывала свои руки: муж в командировке, а она полночи клеила обои, стирала гардины, меняла занавески, переставляла мебель, когда дети уже были уложены. И пианино сама передвигала на новое место, убирая с прежнего места накопившиеся там сор и пыль. Немудрящая была мебель, только вот книги...
Книги Мать собирала всю сознательную жизнь, подписки Горького, Диккенса, Чехова, Тургенева, Пушкина, Лермонтова, классическую литературу разных стран в русском переводе. Поэзия и проза. Позже, когда подписки вошли в моду, они с мужем приобрели ещё порядком книг с нагрузкой.
-Как они останутся без меня, если...-
думала Мать о детях и муже. Мысли опять вернулись к сыну, который отсиживал срок в колонии, или Зоне, как её там называли.
-Он же был хороший, добрый мальчик. Даже когда-то рассказ написал о том, что будет помогать бедным, станет кем-то вроде Робин Гуда. Как же его друзья-пацаны использовали эту его глупую доброту вообще, направив её против него и его семьи,-
думала в который раз Мать, горько укоряя себя за ... А за что, собственно, должна она себя укорять? За самоотверженность? За то, что обрывала руки сумками с провизией, что водила детей в спецшколу на другом конце города, а потом спешила к себе на работу в центре? А транспорт был перегружен, метро тогда ещё не было...
Мать всегда ставила себе сверхзадачи. Если заниматься физикой, так только теоретической, пытающейся найти ключи от мироздания. Астрономии учиться у Барабашова, теорфизике – у Ильи Михайловича Лифшица, или Ильмеха, как его называли соратники. А жизнь в Харькове оказалась мельницей, жерновами перемалывающей иногородних, в особенности девушек. Сколько их отсеялось в первые же семестры учёбы, уехало разочарованных, сломленных и обозлённых этим большим равнодушным серым Городом с его трамваями, троллейбусами, раздражёнными пассажирами! Но Мать оказалась с твёрдым ядром, и жернова Города разочарованно отступились от неё. Правда, к пятому курсу сил у неё почти не оставалось, она часто стала болеть, но не сдалась.
В конце четвёртого курса Мать вышла замуж за харьковчанина, но счастье оказалось недолгим. Её муж попал в армию офицером-двухгодичником, родителей у него считай, что и не было. Мать, по-прежнему снимая угол, из последних сил окончила университет, защитила диплом. Муж помогал советами на расстоянии. Вот всегда так: вспомнив о муже, она почувствовала снова ту сложную смесь чувств, появлявшихся на поверхности сознания при мысли о нём. Даже о детях она не думала так много, как о нём. Ясно, он был столпом, краеугольным камнем её существования, её соломинкой в этом мире. В её лихорадочно-огромной любви к мужу таилась и огромная опасность – то, что он был как бы пробкой в дне озера её надежд, и выдерни эту пробку, исчезни её муж – и надежд, да и самой её жизни не останется. А что будет с детьми, с ней самой...
Давно уже на работе ей все уши прожужжали, что ей надо быть бдительной, ведь мужья изменяют, а иногда и уходят к другой. К другим. В большом городе, где, казалось, никто никого не знает, в больших учреждениях все знали всё, и обо всех. Машина молвы перетирала все сведения об интересных мужчинах, о жёнах, которые, естественно, ни о чём не догадывались. Строились планы, создавались новые связи по интересам. А интересы, вернее, интерес, был один: ещё лучше устроиться в жизни, поменять мужа-неудачника на преуспевающего начальника отдела, ведущего программиста. Конечно, в женском кругу ещё одна тема живо трепетала, не затухая: это дети. Ребёнок, дети – божки любой матери. И Мать с удивлением вспоминала, что она почти ничего никому по этому поводу не рассказывала; у её детей явных успехов после начальных классов не было. Чувства Матери были глубже, чтобы их вываливать для всеобщего обгладывания этому Молоху молвы.
Все учреждения города в смысле молвы были как сообщающиеся сосуды. Стоило чьему-то мужу «поскользнуться» на связи с женщиной на работе, выбрав себе «рабочую жену», шалашовку, проще говоря, любовницу, как эта интересная новость в течение нескольких дней доходила до всех ушей, кроме ушей жены, естественно. Мать вспоминала, как её сотрудницы одна за другой теряли своих мужей, уходившим к другим. Этим женщинам дальше выживать помогали их родные, чаще всего родители.
-А что есть у меня?-
задавала себе вопрос Мать, перечисляя на пальцах своих родичей, давно забывших о ней.
Родственники мужа, его отец с мачехой, не приняли Мать с объятиями, а просто повернулись к её новой семье спинами. Несмотря на радушие к ним Матери, подарки на дни рождения, они оставались черствы и враждебны. И Мать вспоминала теперь с печалью, что её дети остались недоласканными и недолюбленными по сравнению с детьми других. У чужих детей были любящие бабушки, дедушки, тёти и дяди, кузены и кузины, а её детей свёкор ни разу в жизни даже не пригласил к себе в дом, уж не говоря о том, чтобы приласкать, накормить, побаловать.
...А посылки всё так же подпрыгивали в проходе между сиденьями автобуса, из пассажиров набрались только она, да ещё одна женщина, державшая путь туда же, в Зону. Проехав через небольшое село, автобус остановился возле небольшого домика с вывеской «Сельпо», которое сегодня было закрыто.
-Ну, всё, граждане, машина дальше не пойдёт, вам надо идти пешком, здесь недалеко, с полчаса идти,-
сообщил пожилой шофёр, поглядев на женщин с лёгким состраданием. И он махнул рукой, показывая дальнейший путь, Матери показалось, что этот подъём в гору нескончаем. Женщина в чёрном платке с двумя сумками вышла, и пошла, не оглядываясь, вверх по дороге, придерживаясь обочины. Дождей давно не было, и пыль сразу поднялась за её шагами. Мать с трудом вытащила из автобуса свою тележку, нагруженную передачей для сына, и тяжело поплелась следом за попутчицей. Тут же автобус развернулся, и поехал обратно.
Свидание дали на сегодня, с 14 до 16 часов. Хорошо, что у неё в запасе оставалось ещё время, идти приходилось с частыми остановками, было жарко, да и ноги бастовали, не хотели служить, как прежде. Сын написал письмо, которое начиналось так:
Дорогая Мама! Я вспоминаю твои руки, родная Мама...
Слово «мама» он писал именно так, с большой буквы, даже с очень большой буквы, это для Матери было внове, обычно он не пользовался таким торжественным «штилем», дома всё больше обращался к ней «мам», что звучало никак не торжественно, а буднично, обыкновенно. И тут вдруг такая честь! Матери польстило то, что сын обращался к ней так вежливо, кто знает, может он изменился здесь в эти долгие два года. Сын написал, что он отсидел половину срока, и их перевели сюда, на поселение в колонии, которую все там называют Зона. Здесь режим менее строгий, чем в тюрьме, они работают на птицеферме, могут подкормиться там же яйцами, иногда дают молоко. Но сигареты и чай, сахар и сухари оставались наиболее желаемыми в передаче, которая не должна была превышать вес в 4 кг. Сгущёнка и тушенка, и всё остальное и содержалось в передаче, что везла Мать.
А ещё сын Валерик написал Маме, что его могут отпустить из Зоны на пару дней домой, если Мать привезёт с собой справку, что ей предстоит операция. И сын просил Маму похлопотать о его побывке дома с тем, чтобы он смог пообщаться с ней, быть может, в последний раз. Это письмо сына было составлено на удивление грамотно, оказалось немногословным и деловитым. Требуемую справку Мать везла с собой тоже, муж ездил в онкологический диспансер к врачу, которая и написала на бланке выписку из истории болезни.
Мать дотащилась до посадки, и повернула налево по дороге вдоль посадки, куда, как она увидала, свернула женщина в чёрном платке. И вскоре упёрлась в ворота, рядом была калитка для посетителей, проход был свободным, и она потащила дальше свою тележку по дорожке, вымощенной красным кирпичом. Дорожка привела её к административным домикам, и Мать увидала на одном из домов табличку «Передачи», зашла внутрь и стала ждать, когда откроется окошечко для передач. Все прежние её мысли ушли, осталась только одна: скорее бы настали эти 14 часов. Она уселась на стул, выложила на столик передачу, проверила, чтобы все нужные бумаги были под рукой. И застыла, проверяя, где сидит её боль. Та не ушла совсем, но оттеснённая волнением перед встречей с сыном, затёрлась, свернулась в клубочек, и затаилась где-то в дальнем уголке сознания.
Вдруг в комнате оказалось сразу много народа, все выстроились в очередь перед окошечком, и Мать среди них, не первой, но и не последней. После недолгого стояния, полушёпота соседей «Когда они, наконец, откроют? Почему они опаздывают? и тому подобное» в окошечке что-то щёлкнуло, и оно распахнулось. Очередь стала двигаться, и через полчаса, не более, Мать уже стояла перед охранницей в форме, которая выслушала, с кем у Матери свидание сейчас, взяла справку и заявление об «отпуске» для сына, и сказала Матери, чтобы она подождала в зале. Мать снова села у столика, и стала ожидать. Посетители с передачами, в основном женщины, сдали свои кульки, пакеты и сумки в окошечко и разошлись. И только две-три немолодые женщины ждали своих арестантов. Вот открылись двери, и в них показались осуждённые, которые сразу нашли своих матерей. А Мать продолжала покорно ждать своего непутёвого.
9 января 2012 г.