Словенск встретил нас тепло и празднично, словно героев. Оана снова вышла навстречу и шла рядом, держась за стремя, и смотрела хоть и гордо, но без прежнего полета, быстро привыкая к военной славе. Евфимус казался еще более нервированным, чем обычно и несказанно удивил меня, встретив известие о смерти Хвата с неподдельной, глубокой скорбью. Он словно сгорбился и состарился на двадцать лет, а когда над телом нашего друга, туго завернутым в холстину, взлетели первые языки пламени, он затряс узкими плечами и заплакал навзрыд, не скрываясь, горько вскрикивая и утираясь ладонью.
На следующее утро я угостил его вином, вовремя вспомнив о подарке, полученном недавно от греческого торговца. Мы помянули Хвата, слезы снова выступили на глазах Евфимуса, и мне это даже показалось обидным, в конце концов, кто ему был Хват? Так, в кабак зашли два раза. А кто он был мне? И ничего, не плачу, только словно морозом стянуло меня под ребрами, но ничего ведь, живу и дело делаю. Эту ревность к своему горю я все же подавил и обратился к Евфимусу по возможности сердечно:
"Осиротели мы, Евфимус, но ничего не поделаешь, надо жить. Надо, чтоб его смерть не была напрасной. Мир с Руссой нужен, вот что. Мы взяли пленных, надо отбрать из них с десяток и послать к княю Боре. Напиши ему, в умеренных выражениях, что я сожалею о наших совместных недружелюбных актах и предлагаю обсудить условия мира. Можешь упомянуть о заложниках, которые будут отпущены на свободу по прибытии его, князя Боры, посольства.
Как думаешь, подарки посылать?"
Евфимус с трудом разлепил губы, проговорил безучастно:
"Хорошо бы, княже. Может ту греческую статуэтку, что тебе принесли торговцы пряностями? Помнишь, девицу с луком и с собаками? Диану?"
Диану я помнил и отдавать ее пожалел, полуголая охотница напоминала мне Оану. Я так и имя ее запомнил: Оана – Диана.
"Еще чего. Обойдется. Вот, книгу могу отдать. Подойдет? В платок ее может завернуть или в ларец сложить, не знаю."
Греческая книга пылилась у меня в светлице без надобности.
"Хорошо, княже, я разберусь," - вздохнул Евфимус. Кубок с вином дрожал в его руке. Видно было, что наш разговор ему неприятен и видеть он меня не может сейчас.
"Да, - спохватился я, - Такого чернявого, с гонором, не отпускай ни по чем. Он русичский воевода, должен остаться в заложниках."
Посольство в Руссу отправилось на следующий день, а вместе с ним выехал и наш отряд, проводить русичей до Репея. Я стал ждать ответа с нетерпением, меня самого удивляющим. Набеги на южных границах прекратились и я, наконец-то смог заняться городом, строительством и дружиной, которой у меня осталось сто шестьдесят три человека, не считая гарнизонов по крепостям.
Довоевался, князь.
А потом наступила ранняя и холодная зима, а с нею пришла боль в спине и еще одна новая привычка, а вернее старая. Я разговаривал с Хватом. Каждый вечер, когда Оана уходила в опочивальню, а огонь в зале еще горел, я прoтягивал руки над седеющими углями и говорил со своим другом. Я называл его по-прежнему Любомиром, знал наперед, что он мне скажет, и часто с ним не соглашался, а он спорил со мной, что вполне уместно между близкими людьми. Я рассказывал о том, что Хендар не снимает его кольчуги и носит его меч, да не нарядный, варяжский, а старый, с простой костяной рукоятью, который был с ним в Дубровке, а до того – еще в сотне крепостей и в сотне битв. Что похоже, будто Оана беременна и я не знаю жениться ли мне на ней. Я теперь богат, да силен, на что мне приданое? Как с Любавой все одно ни с кем не будет, так какая разница? Пусть будет Оана. На что Хват мне говорил: "Твоя воля, княже, а только подожди вестей из Руссы. Там княжна есть, вполне для тебя подходящая."
Хват, даже мертвый, ошибался редко. По весне, когда растаял снег, из Руссы приехало богатое да важное посольство.
Они проследовали по Словенску чинной колонной, будто вражье войско вошло в город, по-весеннему неуютный, несытый и грязный. Кони в богатых расшитых попонах, всадники в пушистых мехах, увешенные драгоценным оружием, надушенные чем-то, от чего у словенских дворовых псов случилось в своем роде помрачение ума. Столько наехало, что мне их даже расселить негде было. Пришлось послать людей в наилучший трактир с приказом: всех постояльцев взашей и ждите послов из братской Руссы.
Возглавлял посольство племянник князя Боры, по имени тоже Бора, от которого глубокое волнение, подобное собачьему, поразило женскую часть городского населения. Даже Оана вперила в него свои кошачьи глаза, будто он былинный зверь единорог. Молодой Бора отличался внешностью несколько картинной, в которой все было словно через край: слишком черные вьющиеся локоны, слишком томные очи, чуть навыкате, слишком алые, будто накрашеные свеклой губы, такой же румянец на щеках. Какой бывает у людей молодых и сильно пьющих. Одним словом, лубок с такого витязя малевать – в самый раз, но по мне Хендарова сухая варяжья морда в сто раз симпатичнее.
Славный витязь привез подарков, среди которых в лаковой коробке нашлось шелковое полотно с вышивкой, всадник на черном коне. Подарок мне от Русичской княжны Переяславы, собственноручно ею вышитый. Я не очень понял, я ли изображен на полотне, но спрашивать не стал, и так все ясно.
Привели русичских заложников, по такому поводу помытых в бане и приодетых. Бора обнялся и трекратно поцеловался с черноволосым пленником, сходство обоих не вызывало сомнений. Он представил пленника своим двоюродным братом Мечиславом и я, конечно, сказал, что все пленники, как и обещано, получают свободу и вольны присоединиться к русичскому посольству.
Потом был пир, на котором княжич Бора сидел по мою правую руку и надоел мне ужасно своей бесконечной болтовней и бахвальством. Подумать только, Ратобор был бы его ровесником сейчас... Выпито было немало, и мне пришлось пить с ним наравне. Я с удовольствием заметил, что пьянеет он быстро. В какой-то момент он стал тыкать пальцем и трясти кудрявой головой, и я подумал, что пора вывести его на природу, но оказалось, что он заметил Хендара, сидевшего как всегда в конце стола. Мечислав нажаловался брату и тот обратился ко мне с просьбой:
"Вельможный князь... Мой брат Мечислав, раненый в кровавой сече... вызвал на поединок твоего десятника... который. Вопреки всем признанным правилам благородного поединка..."
"Взял да побил твоего брата, я и моргнуть не успел," - не выдержал я столь длительной речи. Бора замахал руками, роняя что-то со стола.
"Нет, не верно. Не в счет. Не обессудь. Желаю смыть бесчестие кровью. Не откажи."
"Таа-аак, - протянул я. Становилось забавно. - Ты будешь с Хендаром драться или все же Мечислав? А может вы вдвоем? Соглашайся, княжич, так еще веселей!"
"Брат мой Мечислав замучен тяжкой неволей, - гробовым голосом объявил Бора. Измученный смотрел на него со здоровой долей крепко замешенного презрения, за которое я бывшего моего пленника зауважал. - Желаю биться с ним завтра, на рассвете, до первой крови."
Жалость-то какая. Отчего же не до смерти? Я даже знаю до чьей.
"Бора, - ответил я ему с сочувствием. - Завтра на рассвете замученным будешь ты. Возможно и недвижимым. Поединок с таковым соперником был бы для моего десятника бесчестием. Поэтому предлагаю вам биться послезавтра, в полдень. Идет?"
Бора кивнул, потому что говорить уже не мог, и выход на природу произошел с некоторым запозданием. Мечислава передернуло. Я наклонился к нему, через освобожденное от Боры место:
"Расскажи мне о Боре."
Тот покосился неприязненно, но все же процедил:
"Князя Боры племянник. Наследник."
"...князь," - терпеливо подсказал я и Мечислав повторил:
"Князь."
"Значит, у князя Боры одна дочка?"
"Да, князь."
"Ясно. Что ж, такой наследник – это большая беда для княжества. Да и добрым соседям беспокойство," - ответил я и понял, что Руссу придется воевать, как только умрет князь Бора, и от души пожелал старому пьянице отменного долголетия.
Поединок русичского наследника с Хендаром все же состоялся и принес всем собравшимся глубокое разочарование. Юмор происшедшего понял один я: десятник побил княжича в точности повторив прием, использованный мною при первой нашей встрече. Хват был бы доволен. Он оценил бы глубину намеренного оскорбления. Я тоже радовался, принимая поступок Хендара, как продуманный и личный, со вниманием выбранный подарок.
"Не по правилам..." - скулил Бора, утирая разбитый нос.
"До первой крови, друг любезный," - утешал я поверженного витязя.
На случай, если тонкий намек на шелковом полотне не дойдет до тупых словен, князь Бора в своем послании прямо заявил о своем желании, а его словами - сокровенной мечте, породниться с благородным домом Словенских Ратоборов. Я не видел к тому преград, но отчего-то медлил с решением, может из-за беременной Оаны.
"Князю можно иметь нескольких жен," - в который уж раз говорил осторожный Евфимус.
"Как считаешь, могут ли мои с Переяславой дети, если таковые образуются, претендовать на русичское княжество?" - находил я новую формулировку уже обсуждаемому прежде вопросу.
"Претендовать могут. Реально княжить в Руссе – другой вопрос."
Мы рассматривали предполагаемый подарок невесте, височные кольца, ожерелье и браслеты, золото с самоцветами в нарядном ларце с эмалью и до блеска отшлифованной серебряной пластиной во внутренней стороне крышки, чтобы видеть свое отражение. Мне такое понравилось. Надо заказать нашему кузнецу, чтоб сделал такую же, только побольше, размером с легкий щит, да к ее приезду повесить на стенку в ее горнице... Вот и все, оказывается решение уже принято, и нечего ломаться.
"Поезжай с ними, Евфимус. Очень не хочется тебя отпускать, но больше послать некого. Один ты у меня. Дам тебе отряд, десятка в два, из тех, что не были в Дубровке."
"Хорошо, князь. Сколько пути до Руссы? Дней шесть?"
"Да с такими молодцами и все семь, если не дольше, -Удивительно, что они вообще доехали. - Скажи им там, что сватаю за себя Переяславу. Я даже не знаю как это принято, Евфимус. Я ведь никогда ни к кому не сватался!" - я приходил в отчаяние от этих неприятных осложнений.
"Да, я тоже не знаю, - Евфимус почесал намечающуюся на макушке плешь. - Поговорить с волхвами?"
"Нет, у них там какие-то греческие соблазны. Совсем другая вера."
"А, точно. Может тогда совсем по-простому, княже? Князь Волоша, кланяется подарками, да просит руки?"
Совсем измучались мы этими разговорами, но посольство все же снарядили, не слишком пышное в сравнении с русичами, но зато с простым, ясным и весьма желанным для Руссы заданием.
Неудивительно, что вернулось мое посольство с решительным и сердечным согласием князя Боры. Предложенное за Переяславой приданное Евфимус счел недостаточным и вознамерился продолжить переговоры, от чего я отказался наотрез. С приданым мне не везло. За Любаву я, например, получил нагайкой по морде, так что в сравнении с первым моим браком второй выходил предприятием солидным и выгодным, даже и вовсе без приданого.
"Что, невесту видел?" - мы стояли на пристани и смотрели как грузят купленное мною зерно. Дурное это дело, покупать зерно весной, но пришлось, что поделаешь. Разорят меня вконец эти русичские бандиты.
"Видел, княже. Милая девочка, небольшого роста, кругленькая, княгине Оане полная противоположенность."
Что-то больно неучтиво говоришь ты о будущей словенской княгине, грек.
"Молода?"
"Пятнадцать лет скоро будет."
Хороший возраст. И то, что на Оану непохожа мне тоже понравилось, к чему мне две одинаковые?
"В Руссу ехать за нею не хочу, много чести. Пусть везут ее сюда. Могу выслать за нею свой отряд, это даже желательно. Ни к чему мне эта русичская банда здесь."
Между Руссой и Словенском впору было вымостить дорогу, потому что наши посольства ездили туда-сюда все лето, на одни только подарки сколько головной боли ушло. Началось все красиво: ни один словен не вступит на русичскую землю. Вот тебе и братская любовь. От моего предложения перевезти княжну на по реке, на ладье, русичи отказались наотрез, из боязни княжну утопить, странно и глупо. В конце концов договорились о передаче княжны из рук в руки в некоторой русичской крепости Серебница. А раз так, то мой отряд возглавит человек, не слишком жалующий русичей. Таковой как раз имелся.
Я позвал к обеду Хендара, да Сороку с Евфимусом. Велел подавать простую еду, без излишеств. Хендар явился в Хватовой кольчуге, и я про себя удивился- неужели он ее и вправду не снимает? Сидели, ели чинно, разговор шел вяло, говорили мы с Евфимусом в основном, десятники помалкивали. Наконец, убрали со стола и я изложил им цель предстоящего похода. Что старшим послом назначается Евфимус, воеводою – Хендар. Постарался, чтобы Сорока этот факт понял, тот кивал с готовностью. Евфимус развернул на столе карту, описал маршрут, вроде все понятно и осложнений никаких быть не должно.
"Когда выезжаем, князь?" - спросил Хендар, и на этот вопрос никто ответить не мог. Ждали человека из Руссы, который должен был служить нашему отряду проводником, будто без него никто дороги не найдет. Странно все выходило, будто хотят выдать за меня княжну, но в то же время находят тому все новые препятствия.
Обед закончился, все разошлись, лишь Хендар помедлил у порога, глядя куда-то под ноги. Я вспомнил еще одно к нему дело, подошел к нему, положил руку на плечо и глянул в его длинное загорелое лицо. Посмотри на меня, что за манера не глядеть в глаза? Такого приказа не отдашь. Я заметил, что он почти моего роста. Сколько ему лет нынче? Восемнадцать или уж девятнадцать?
"Хендар, я не забыл о нашем поединке. Но я принял твердое решение больше с тобой не драться. Иначе мы с тобой друг друга поубиваем или покалечим, наверняка. Такая уж у нас с тобой натура бешеная."
Он, похоже, понял и сказал без сожаления: "Твоя воля, князь."
Я продолжил: "Как вернешься из похода, решай сам. Буду рад если останешься у меня, но если захочешь уйти, то тоже пойму. Идет?"
"Да, князь, спасибо," - отозвался он тепло, а в глаза все равно но смотрел, звереныш.
Почему-то любить его за глаза мне было намного проще, а при каждой встрече его отчуждение, холодная замкнутость, односложность его ответов отталкивали меня и обижали. Да, такого по шее не потреплешь, шутку ему не расскажешь и не поболтаешь с таким о пустяках. Я помнил, что сказал таракан пьяной моей ночью: он к таким кренделям непривычен. Волчья кровь. А что, если решит он уйти от меня? Может запросто, серебро у него теперь есть, оружие хорошее. Пусть валит к лешему, плакать не стану. Да, может слез и не пролью, но буду его уговаривать. Все ему предложу, денег, место сотника, жену какую угодно... боги, стыд какой! Наваждение прямо. Уж лучше Карна стану приваживать, пусть он приезжает ко мне на свадьбу неприменно.
Со свадьбой тоже образовались осложнения, вполне, впрочем, предвиденные. Свою обиду Оана показывала просто, избегая меня всеми возможными способами. О моей предстоящей женитьбе я рассказал ей сам, на что она ответила просьбой отпустить ее на Белую Реку, глупости какие. Я попросил: "Останься," и она осталась, но из светлицы своей выходила редко, спала там же, окружив себя какими-то старухами с травами и куриными лапами, да мусором, горящим в жестяных блюдцах, прямо как деревенская баба какая-то. Беда в том, что беременная пополневшая Оана жутко мне нравилась и, видимо, это понимала и пользовалась этим, шельма, ведьма Тимеровская.
Родила она в начале сентября. Пока это все случалось мы с Евфимусом и с Халибом выбирали коней из табуна, пригнанного кривичами не продажу. Я нарочно увязался за Халибом, совершенно не нуждавшимся в моих советах, лишь бы не стоять во дворе и не прислушиваться к доносившимся из бани звукам. Лично для себя, не в дружину я выбрал двух кобыл: абсолютно черную, высокую, нервную, и серую в яблоках, с длинной белой гривой, со спокойным мягким шагом. Понятно для кого которая. Себе взял рыжего жеребца, по виду ничего особенного, но Халиб сказал хороший, а он редко такое говорил. После моего вишневого очень мне не везло с конями.
Подъехали мы к палатам уже к вечеру, пыльные и голодные, и прямо на крыльце подскочили ко мне тетки в платках и загалдели хором: "Княже, дочка у тебя!" Я взлетел по лестнице в Оанину светлицу, оттолкнул кого-то прочь, и увидел ее лежавшей на постели, с глазами, будто налитыми кровью, стал перед ней на колени и крепко ее обнял. И она обняла меня за шею и расплакалась, а я стал гладить ее волосы, плечи, спину, говорить ей что-то нежное и удивляться, как я, оказывается, люблю ее, мою степную красавицу, как я измучился без нее.
А потом мне принесли дочку, завернутую во что-то белое. Я взял этот легкий, мягкий и теплый сверток и увидел глядевшие на меня глаза, серьезные, темно-синие, строгие, какие-то взыскательные. Я понес ее на крыльцо, где собралось уже достаточно людей, и все заорали и захлопали, а моя дочь испуганно вздрогнула, но не заплакала, вот она, кровь, словенская да тимеровская!
Мы крепко пили в тот вечер, а потом я пошел к Оане, ни для какой, конечно, надобности, а просто посмотреть, как она пытается кормить, да как дремлет, опустив длинные ресницы и приоткрыв потрескавшиеся губы. И еще. Я радовался, что она родила мне девочку, а не сына. Который причинил бы мне серьезные затруднения с русичскими князьями. Я стыдился своей радости, жалел обо всей этой русичской свистопляске и думал о том, как бы отказаться от своей невесты, и понимал, что это невозможно.
А наутро приехал человек из Руссы.
Человек назвался Дядькой и сказал, что княжна нынче выехала из Руссы, а значит через три дня будет в Серебнице. Как некстати.
На сборы хватило и дня.
Я выехал провожать отряд. Велел оседлать моего нового жеребца, проехался с ними немного. Хороший отряд, двадцать три человека, мои люди, моя дружина. Я ехал рядом с Хендаром и ему от того было неловко. Он то и дело оборачивался, поглядеть как далеко мы отъехали от города, и я, наконец, его спросил: "Что смотришь?" Он помедлил, но все же ответил: "Как ты один станешь возвращаться, князь. Может проводить тебя? Я догоню их потом," и очень удивился, когда я сказал: "Хорошо, проводи." Мы повернули обратно к городу.
Глупо получилось, и ему неловко, и мне, но все же я радовался нашей короткой близости. Я говорил ему:
"Без нужды не рискуй. С русичами зря не ссорься, мир у нас теперь. Ты ведь мой человек, мой отряд ведешь, а значит по тебе и обо мне судить станут. Имей в виду."
"Да, князь, я понимаю."
"И я тоже понимаю как трудно бывает сдержаться. Но приходится, ничего не сделаешь. Не пристало нам со всякой дрянью по кабакам драться."
"Да я и не собираюсь, князь, право," - изумился Хендар. Как будто кто-то когда-то собирается. Идет себе по Руссе и думает, а не подраться ли мне? Вот и кабак подходящий.
"Ну и хорошо. Места там неспокойные, так что гляди в оба. Не всем в Руссе наш брак желателен, так что могут быть и препятствия. Но наверняка ничего не знаю, иначе послал бы сотню. Пугать их, однако, не хочу целым войском."
"Отобъемся если что, князь."
Мы подъехали к воротам. Я отчего-то медлил.
"Ладно, Хендар, давай, догоняй отряд. Счастливой тебе дороги, друже."
"Спасибо, князь. Бывай. Увидимся вскоре."
Это он мне улыбнулся или мне только так показалось? Я смотрел ему вслед и думал, что хуже нет приметы, чем вернуться назад в начале пути. Тьфу, прямо как баба.
Вот тогда я уж точно остался один. Оана и дочка, названная Аделой, как-будто оставались связанными невидимой нитью, и места мне в их союзе не находилось. Я навещал их по несколько раз в день и поражался силе, с которой неправдоподобно маленькая рукa Аделы цеплялась за мой палец, густой темной шерсти, стоящей дыбом на ее макушке и чувству полного, абсолютного, исступленного счастья, освещавшему лицо Оаны. Еще я ходил к бараку, где Хват когда-то натаскивал дружину на мече. Его место занял Сорока, не без определенного успеха. Не будучи таким уж выдающимся мастером, до Хендара ему далеко, он показал себя наблюдательным учителем, а главное – терпеливым. Я старался его заменить и тоже замечал недостатки моих меченосцев и знал как их исправить, но когда какая-нибудь бестолочь, повторив одно движение десять раз, на одиннадцатый совершала все ту же ошибку я готов был просто на стенку лезть. Как я там никого не покалечил – это чудо, уму непостижимое. Переводил дыхание, закрывал глаза, повторял снова, в сотый раз: "Так далеко не замахивайся. Для этого удара отводи меч вот так, до уха." Становился рядом, брал чьи-то потные руки, поднимал до нужного положения: "Вот так, не дальше. Иначе не успеешь. А теперь резко вниз и влево! Вот здесь должен почувствовать, - и нажимал пальцем на правую руку повыше локтя. - Понял? Давай!" Хендару этого ничего объяснять не требовалось, достаточно было один раз показать, и все. Как приедет, думал я, буду сам с ним заниматься, каждый день, один на один. Он должен уж выехать из Серебницы, вчера или нынче утром.
В небольшой светлице, на стороне палат, противоположенной Оаниной, я велел обустроить русичскую княжну. Вспомнив пропавшее Альдейгино великолепие, приказал постелить цветастых персидских ковров, наставить ларей по стенкам, накрыть их парчой, серебряной посуды натащить, да свечей, это уж неприменно. Кузнец сделал по моему заказу зеркало, но не из серебра, а из стали, получилось что-то вроде круглого плоского щита, отполированного до блеска. С него на меня глядело немолодое хмурое неприветливое лицо с седеющей бородой. Может и неплохо иметь молодую жену, чтобы смотрела на тебя ласково и думала, что ты не всем свете самый первый богатырь и наиважнейший вельможа. Окно в светлице залепили цветной слюдой, тоже как в Альдейге. Слюду привезли персы. Отчего-то персы всегда возят вещи никчемные и дорогие, вроде пряностей или ковров, и всегда находятся дураки, эту ерунду покупающие.
А за окном, за цветной слюдой, собиралась гроза. Такая поздняя в этом году, необычно это, не к добру. Белые клинки вспарывали чернобрюхие тучи, но грома не доносилось, гроза проходила далеко на юге. Там, где Хендар сейчас везет мою невесту. Где мой Хендар везет княжну.
Я спустился в покой, где горел огонь, и стал говорить с Хватом, но разговор не клеился. Что-то душное висело в воздухе, как комариный звон, как взмах невидимых крыльев в ночи. Будто снова стою я в темной русичской степи у крутой гряды, ожидая сигнала к атаке, и нет уже больше сил ждать. Завтра же, на рассвете, пойду на капище, принесу жертвы, какие угодно, лишь бы откупиться от того, что надвигается на нас с юга.
А утром прискакали наши всадники. Одного из них, долговязого парня из отряда Хендара, я узнал. Его рука висела на перевязи. Второй был из гарнизона Репея.
"Здравствуй, князь," - вежливо поклонился долговязый.
"Здорово. Что скажешь?"
"Мой десятник Хендар послал нас предупредить тебя, княже, едут они, близко уже. В Репее были. На день мы их, видимо обогнали, может чуть больше."
От сердца отлегло немного и я позвал дружинников в покой. Раненый продолжил рассказ, из которого я узнал много интересного. Что Хендар, заподозрив неладное, изменил маршрут и повел отряд вдоль озера. По-видимому, он оказался прав в своих подозрениях, потому что подлый Дядька покинул отряд и, несомненно, выдал новый маршрут врагу. В результате отряд попал в засаду, из которой вышел с небольшими потерями: трое убитых и двое раненых, один из которых, повидимому, смертельно.
Все выходило не так уж плохо, отряд вступил в словенские пределы, через день-два будет в Словенске. Но отчего-то раненый не глядел мне в лицо. Отчего-то выглядел он немного растерянным, виноватым, что ли, будто ему передо мною неловко.
"Хочешь мне что-то еще рассказать, служивый?"
Тот вскинул брови удивленно: "Нет, княже, это все," но в лицо все одно не смотрел. Ладно. Не допрашивать же раненых.
Я снова увидел его ближе к вечеру, около барака, и он попытался от меня улизнуть.
"Эй, служивый! Ты, с рукой! Подойди."
Он подчинился, еще боле неловко, чем прежде.
"Костоправа видел?"
"Да, княже. Сказал, что ничего, хороший перелом, без осколков, чистый. Сказал, заживет."
"Это хорошо. Ты поберегись пока, в караул не ходи."
"Спасибо, княже," - пробормотал он, глядя мне в грудь.
"Говори, что там у тебя."
Он снова удивился: "Ничего, княже. Не знаю, может забыл что... Да, в русичской деревне был случай..."
Он рассказал мне о детях, попытавшихся поджечь моих воинов и отпущенных Евфимусом с миром. О доброй пирушке, поcледовавшей вслед за этим. Хороший рассказ, приятный, но молчишь ты о другом, служивый.
До самой ночи я занимался примерно тем, что так любят сидящие на завалинках кумушки. Я думал о том, что же случилось с отрядом Хендара. Думал, отправляя отряд к Карну, с приглашением приехать на свадьбу, да чтоб неприменно с матерью и сестрой. Думал, выслушивая жалобы задолжавшего мне данника, одетого нарочно бедно и для пущей скорби небритого. Думал, принимая варяжских купцов, привезших из Франкии оружие с обещанием привезти еще, дешевле и лучше.
О том же говорил вечером с Хватом, протянув руки над гаснущим огнем.
"Может невеста нехороша собой?" - малодушно предлагал я самое пустяковое.
"Так Евфимус сказал хорошенькая."
Как-то само по себе он перестал звать меня князем, и мне это даже нравилось. Надо было давно ему сказать, еще при жизни.
"Это кому как. Может у Евфимуса вкус такой невзыскательный. А может она только грекам хорошенькая, а словенскому человеку – жуткая образина. Или, скажем, у нее один глаз."
"Или три," - язвил Хват.
"А может она беременна?"
После Оаны беременные мне виделись за каждым углом, причем не только женщины.
"Это проще всего, - отвечал Хват. - Отправить ее назад к отцу, да и все дела."
Я соглашался и знал уже, что беда случилась не с княжной. Пусть она хоть самая распрекрасная, да десять раз мне невеста, что бы с нею не стряслось, не замирало бы так мое сердце, не стучало бы в висках, не душил бы меня гадкий тошнотный ком в горле. Беда произошла с Хендаром. Я так Хвату и сказал. Тот остался спокоен:
"Так что же? Выручим. Ранен – поправится. Что еще может быть? Проигрался? Заплатим, деньги есть. Пал духом? Пожаловать его, поставить сотником, третьим пока что."
"Сроду в дружине не было таких сопливых сотников. Матерые волки над ним смеяться будут," - пытался спорить я, но Хват не соглашался:
"Нет, над Хендаром никто и никогда смеяться не будет. Себе дороже."
"А может он заболел дурной болезнью?" - ахнул я, умудренный немалым жизненным опытом.
"Да, это было бы нежелательно, - согласился Хват. - Тогда так: подавальщицу, суку старую, плетьми надо бить, а Хендара лечить. Лечат же как-то?"
Лечат, это я знал, но как именно не помнил.
Ладно, завтра на рассвете пошлю отряд им навстречу, думал я, укладываясь спать.
А вскоре после полуночи меня разбудил Малый.
Часть 11 заключительная
http://www.proza.ru/2012/01/10/485