Дед Иван ждал дальнего родственника – заново переложил поленницу дров, прибрал двор, всё по местам расставил, а мусор в кучу сложил.
«Куда девать его? - прикидывал Иван. - Во дворе закопать? И вправду, раньше так делали: в яму, и песком сверху! Однако в то время химии не было… А теперь… Этилен, полипропилен, лампы да батарейки разные… В кусты свезти, да сжечь что ли? Э-э, беды не оберёшься, если инспекция нагрянет… Соседа так вот за штаны взяли: «Плати штраф!» - И решил Иван: - Повезу-ка в мусороприёмник».
Мусороприёмник представлял собой небольшой котлован, вырытый бульдозером на краю деревни, правда, не на самом краю, а в полутора километрах от хаты Ивана. Туда ещё добраться надо было…
Пошёл Иван к соседу за телегой. Тот, когда штраф выплатил «за нарушение природы», смастерил «колёски»: посадил на ось старую мотоциклетную пару да сверху короб из досок приладил – вполне приличная двуколка. Тяжеловатая, конечно, но всё ж не на горбу своём таскать…
…Наполнил Иван телегу, вытащил на улицу. «Дотяну ли… - забеспокоился дед, напрягая все свои мускулы. – Ой, неблизко…»
Покатил Иван. Мимо хат деревенских, вдоль заборов да палисадничков. Вдруг Манька, его подруга давняя, выскакивает наперерез:
- Ой, Ваня, а меня не обидишь, мой мешочек с хламом не прихватишь заодно? Сверху кинь, у меня там, кроме жестянок, консервных, ничего другого.
- Лучше б кур выращивала да свои консервы делала, - не преминул Иван подначить подругу.
- Как будто ты, Ванюша, не знаешь… Они ж нестись перестали, я их и продала…
- Ладно, тащи свой мешок. «Разве ей откажешь?» - думал Иван, а Маня уже гремела пустыми банками.
Упаковали. И потащил Иван дальше.
А на углу, на завалинке, дед Егор сидит, пыхтит вовсю самокруткой, так за всю жизнь к сигаретам городским и не привык.
- Слышь, брат, - говорит, - не торопись. Скоро контейнеры в деревню завезут, поставят как в городе, цветные будут, чтоб не перепутать, куда что ссыпать.
- Э-э, Егор… - махнул Иван рукой. - Ты мне уже пятый год про контейнеры уши мозолишь. Сам знаешь - одни разговоры…
Потащил Иван тачку, надрываясь, дальше. Улица закончилась, на мост въехал – внизу вода журчит – это канал, ещё в екатерининские времена строили. Вот теперь надо повернуть налево, и вдоль канала почти к началу его, где он из речки, из стародавней Берещи, вытекает. Там, у истока, этот «чёртов мусородальник», от берега метров двести. Тяжело Ивану, устал. Да и сердце чего-то сильно застучало… «Кабы чего не вышло…»
Только Иван так подумал, как из кустов, из-под самого берега, выскакивает Катька – тоже деревенская баба, но трещотка ещё та – за разговоры без умолку её Катькой-пулемётчицей прозвали. Выскакивает прямо на Ивана, юбку отряхивает и косо так на него смотрит, как будто вопрошает: «не заплатишь – не проедешь». И дорогу Ивану перегораживает. Встала посреди, подбоченилась, и со смешком:
- Брось, парень, надрываться. Кому польза от твоего усердия? Я вот только что в канал всё вытряхнула, вода снесёт. Вспомни другой конец канала, где он заканчивается. Помнишь?
Ну, как его не помнить!
- Конечно, помню, - говорит Иван.
- Ну, и что ты надрываешься? Посмотри на Пашу-коммерсанта. Плевал он на природу, да и на нас с тобой. Да и на законы тоже. Деньги делает! А они важнее всех красот земных…
…И видит Иван второй конец канала – Эссенский кут называется. Там канал впадает в речку Эссу, образуя небывалой красоты уголок. Высокие берега, а вдоль -разлапистые тихие ели и, словно весёлые девчонки, молодые березки почти «под руки» с кленами да с осинками. А внизу, у самой воды, плакучие ивы.
Что-то комок к горлу Ивана подступил. А Катька трезвонит:
- Паша – деловой, посмотри как взялся. И плевал на законы. И что с того, что порушил загляденье. Зато сколько народу у него останавливается: шоферам голова не болит, где передохнуть, а наши, деревенские, на работу к нему ходют.
Катькино «ходют» резануло и вернуло Ивана к действительности. Мелькнула картинка того Пашиного места. Ох, и развернулся он там! Ему в аренду отдали самый красивый кусок районной земли. В бытность прежней, советской, власти там народные гуляния каждый год устраивали – летние фестивали в день молодёжи да разные туристические слёты.
А Паша гостиничный двор отгрохал. Ладно бы придорожное кафе да спальные места – ему бы все благодарны были. А он ещё и стоянку для машин засыпал, да не для легковых малолитражек, а по самой широкой колее – для дальних большегрузных фур. Земля почернела от их колёс. И вся грязь нефтяная теперь – в речку.
– И что там сейчас? – ехидно спрашивает Катька. – Правильно! Раздолбайство! Плевал он на охранные службы.
Иван снова мысленно перенёсся на берег Эссы. Перед глазами всплыл деревянный щит, вкопанный природоохранной службой у обочины съезда к речке: «Запрещается… на расстоянии 50 метров от береговой линии…запрещается…»
Запрещается не то что строить – даже палатки разбивать нельзя.
А Паша, словно издеваясь над беззубостью власти, разрыл берег и на самом краешке деревянный навес поставил да целый ряд крытых павильонов открыл, где можно пиво распивать, а бутылки прямо в воду и швырять.
- Иван, - донесся до Ивана Катькин голос, - чем ты хуже Паши-коммерсанта? Ему можно, а тебе нельзя? Тут пока что твой берег – сотни лет предки его топтали. Чего ты боишься? Ссыпай мусор в канаву! Вода всё смоет!
«А и вправду, - думал Иван, - для кого ж эти законы издаются? Выходит, простому смертному – нельзя, а кто деньги делает – можно?»
Что-то слёзы у Ивана навернулись. Он отвернулся от Катьки и тихо промолвил: «Подержи тачку».
А сам неторопливо пошёл к откосу канала. И начал спускаться к самой воде. Она плескалась, безучастная к происходящему, как и тысячу лет. Только потемнела чуть-чуть. А может, это от навернувшихся невольно слёз…
Иван коснулся обессиленной рукой мягкой прохлады воды и поднёс к глазам ладонь. Капли сверкали на солнце, и серебряным бисером скатывались по пальцам, будто торопились к себе домой – они не хотели задерживаться на грешной земле. Иван смахнул остатки воды, как свои слёзы со щеки, поднялся наверх, и, ничего не говоря, взял тачку и потащил дальше, к мусороприёмнику…
10.01/12