Бабушка. Семейные предания

Миттель
               
       Бабушка  Оля была маленькая,  худенькая, с чуть сгорбленной спиной, вечно суетившаяся у плиты или корыта. Маленькие огрубевшие руки с набухшими венами редко бывали без дела  и, кажется,  не было дела, от которого они бы уклонились. Сколько тяжестей подняли эти руки, сколько грязи убрали и смыли! Бабушка косила траву,  доила коров, стирала театральные костюмы, за многие километры ходили в заозёрные деревни, на какой-то жалкий скарб выменивая хлеб и картошку, чтобы в двадцатых годах накормить детей, а в сороковых – внуков.  А когда-то, когда-то эти бабушкины руки, ах, нет – не бабушкины, а нежные руки очаровательной Оленьки Скворцовой завязывали ленты кокетливой шляпки и прикалывали золотую брошь у высокого кружевного воротника.
      В золотые дни юности будущего не угадаешь. Да ещё на пороге нового века, да ещё в России.  Угадать – не угадаешь но в крещенский вечер все девушки, как правило, пытают судьбу:
• Быть богатой   знатной дамой
        или бедной -  бедной самой?
        Выйти замуж за юриста,
        за учителя, артиста,
        за чиновника, купца,
        за ревнивого вдовца?
        Камер-юнкер, камергер,
        молодой ли офицер
        или дьякон, или поп,
        или в девушках остаться? 
  Что говорили Оленьке зеркала и растопленный воск? Что сулили вещие сны? Но вряд ли и в самом страшном из них могла увидеть ту беспросветную нескончаемую борьбу за существование, что выпала ей на долю. А тогда, на пороге нового века, жизнь в отцовском доме на берегу Волги текла беззаботно и счастливо. Отец, бухгалтер завода Понизовкина, изо всех сил старался, чтобы две его девочки, Аня и Оленька, не ощутили горького сиротства после смерти матери. Как добрая фея из сказки украшала жизнь крёстная – владелица волжских пароходов Кашина. Подолгу живала в её семье Оленька, вместе с дочерьми крёстной ездила в Москву. Баловала Кашина красивую крестницу, наряды дарила и приданое готовила. О чём мечтала Оленька, провожая взглядом широко распахнутых глаз белые пароходы, проплывающие вверх и вниз по Волге? «…Или дьякон, или поп?» - замуж вышла за псаломщика. Как познакомились они, кто их сосватал? Этого теперь никто не может сказать, будем считать, что судьба.
   Леонид Фёдорович Смирнов, высокий, красивый, с тёмно-русыми вьющимися волосами, был из большой семьи, где все мужчины – отец, три брата и два зятя - принадлежали  к духовенству и его мать была дочерью дьякона. Молодые уехали в село Высоцкое, там же близ Волги, к месту службы мужа.    Пришло первое горе: умер первенец, но всё было в воле божьей, и вся жизнь была впереди.               
Рождались дочки одна за другой: Елизавета, Фаина, Серафима, Людмила, Лидия, Тамара. Дочки выживали, а сыновей бог прибирал – ещё один умер, не достигнув двух лет. Менялись приходы  - клирик, что солдат: куда пошлют, там и служит во славу Господа. Приходы все были сельские, небогатые. Дом, при нём огород, двор для коровы и пасека – вот и всё хозяйство Оленьки, впрочем, не Оленьки,- Ольги Александровны,  хозяйки всё разрастающейся семьи.  Да, впрочем. и пасека была уделом Леонида Фёдоровича. Любил псаломщик поколдовать над ульями, а когда наступала  пора вынимать  мёд, вся деревенская детвора, кто с мисочкой,  кто с блюдечком, собиралась снять пробу. В те времена часто пели. Красивый тенор Леонида Фёдоровича звучал в церкви и дома, пела его жена и пела его скрипка, потом запели и дочери. Повзрослев немного, старшие дочери  стали петь в церковном хоре, все, кроме Фани. Пришла та однажды в хор вслед за сёстрами, послушал её регент и дал целковый со словами:”Иди, деточка, да больше не приходи.” Очень горда была Фаня – сёстры сколько ходят и ничего им не дают, а ей – сразу целковый.
   В 1912 году за собственные его заслуги, в память ли заслуг отца его или по ходатайству более высокопоставленных родственников дали Леониду Фёдоровичу место псаломщика и регента в Успенском соборе уездного города с приставкой Великий. Получили квартиру в двухэтажных каменных палатах в одном из уютных двориков древнего Кремля.
   Жизнь в городе, хоть и уездном, более разнообразна и более суетна, чем в деревне: больше развлечений и больше соблазнов. Кругом друзья и родственники, и то вы в гости, то к вам пожаловали. По вечерам часто собирались в уютной и гостеприимной квартире сослуживцы Леонида Фёдоровича, среди которых друзья ещё по Дмитриевскому духовному училищу и родственники – Савинские, Розовы, Покровские и батюшка Восторгов.  Еле успевала Ольга Александровна самовары ставить и закуски готовить. Хотя была и прислуга, и дочки помогали, работа не кончалась, особенно, когда гости засиживались допоздна. Денег лишних тоже не было, содержания псаломщик в год получал 300 рублей. Порой, чтобы получить деньги на новые платья дочкам, посылала мать ходатаем дочку Люсю. Девочка была мала ростом, ласковая, отец любил её.
        - Куда тебе, пигалице, столько денег-то на платье?
        - А это нам с Симушкой!
Пройдёт совсем немного лет и все прошедшие трудности и огорчения покажутся такими незначительными, а прошлая жизнь будет казаться прекрасной и счастливой.
                ***
   Новая жизнь ворвётся с криком:"Царя скинули!"-, красными флагами над толпой под окнами и скорым переселением из просторной квартиры в кремле в маленькую комнату для нищих странников в Девичьем монастыре.               
   Новые власти духовенство не жаловали, но у всех была надежда (или мечта),  что не может долго продолжаться это нечеловеческое существование. Однако прошёл восемнадцатый год, шёл девятнадцатый, а просвета не было. От старшей золовки Веры пришло письмо с предложением перебраться в Тамбовскую губернию, где на железнодорожной станции Калаис муж Веры Фёдоровны служил начальником, и где жизнь казалась более обеспеченной.  Решили попытать счастья и, оставив Лизу и Фаню на попечении родственников, чтобы не отрывать от учёбы в гимназии, с младшими детьми семья отправилась на новое место. Недалеко от Калаиса в селе Иловай-Дмитриевском нашлось для Леонида Фёдоровича место псаломщика. На квартиру устроились в просторном доме бобыля Ивана, не сочувствовавшего переменам. Спокойной жизни не получалось:   То в село входили белые, то снова красные.  Пришло известие, что обе старшие дочки заболели тифом. Мать бросилась на помощь, оставив  младших с отцом. Беда не приходит одна.  Послал однажды Иван маленькую Люсю высыпать во дворе торф из печки, да не проверил, хорошо ли он затушен. Был ветер, а навесы во дворе перекрывали новой соломой, и случился пожар. Видимо, не зря подозревали Ивана в связях с белыми – на дворе начали взрываться боеприпасы, и огненные вихри разносили пожар по всей деревне. Сгорело дотла девятнадцать дворов. Хотели мужички Ивана в огонь бросить, да не дал Леонид Фёдорович, семья которого осталась разутой и раздетой: вытащить из огня удалось только скрипку, пять подушек, перину, да самовар. Забрал детей псаломщик и отправился вновь на родину. Теперь места были свои, да вот беда – для семьи –то их там места не было. Начались скитания по городу и окрестностям в поисках работы, в поисках жилья. Недолго  пожили в Гаврилов-Яме, возле Семибратова и опять в городе. Стало казаться, что для спасения семьи лучше отойти от службы в церкви, стать незаметным конторским служащим, и Леонид Фёдорович устроился счетоводом в бухгалтерию при Горуездисполкоме. Новая служба не приносила ни денег, ни морального удовлетворения, ни душевного равновесия.  Не мог Леонид Фёдорович смириться с тем, что всё, чему он учился, к чему был приобщён с детства и для чего считал себя  предназначенным,  стало ненужным, почти запретным. В конце концов, при первой же возможности он снова вернулся на службу в церковь.
   Наступили времена, когда глава семьи уже не мог быть её единственным кормильцем, женщинам пришлось взять дополнительную нагрузку – работу вне дома.  Что могла делать Ольга Александровна? Да всё те же домашние дела: помыть, постирать, приготовить. Гроши получала за стирку театральных костюмов, гроши за уборку квартиры директора театра, но эти гроши были так необходимы семье. Золотые украшения, что когда-то дарила крёстная и покупал муж, давно снесли в торгсин, да и не подошли бы уже кольца к распухшим пальцам, а золотые броши к жалкому тряпью. Старшая дочь Лизанька выучилась шить тряпочные туфли на верёвочной подошве, все сёстры щеголяли в них и на продажу выносили вместе с кузинами Розовыми. Молодёжи всё было в смех, да в забаву. Снова шумно и людно было в доме, гости были юные: друзья дочерей и многочисленные племянницы Леонида Фёдоровича. Никакие трудности не могут отнять у молодых способности радоваться жизни, стремления к веселью, желания петь и танцевать. Заботы остаются взрослым. Впрочем, не только взрослым.  После второго класса отправили Люсю нянчить сына двоюродной сестры Маруси Покровской, жившей вблизи тех мест, где прошла юность Ольги Александровны. Пообещала Маруся девочку в школу отдать, да почему-то не сдержала обещание, отстала Люся в учёбе от подруг на год. А через год снова отправили девочку в няньки на лето в крестьянскую семью. Сама Ольга Александровна отправлялась в сенокосную пору работать в то село, где лет пятнадцать назад жила счастливая семья молодого псаломщика, где была она всеми уважаемой красавицей-хозяйкой большого дома. Может, из уважения к той давней поре, может, из сострадания, а скорее всего по чисто экономическим соображениям, крестьяне давали ей работу на сенокосе.  Должно быть, не слишком удобно было в первый раз наниматься на работу к тем, перед кем когда-то была почти «барыней», но голод и не таких заставлял смиряться, да, к тому времени она в городе давно уже занималась подённой работой. Крестьяне жалели её, но поблажек не давали.  Усталая, с обветренным лицом возвращалась она домой, где так необходимо было всё, что она заработала. От слёз украдкой, от боли душевной потускнела яркость глаз. От невзгод  и нередких унижений, от постоянного  ожидания несчастий  исчезла открытость ясного взгляда. Глаза теперь всегда были опущены то ли от нежелания смотреть на этот мир, то ли от постоянной погружённости вглубь себя, в прошлое. Кажется, она вся замкнулась и как-то съёжилась. Ласковой была только с Симушкой, а потом с её дочкой, т.к. считала, должно быть, их особенно несчастными и обездоленными. Серафиме и вправду не повезло: послали однажды девочку за керосином, та разбила бутыль и, испугавшись, не вернулась домой, бродила по городу, пока её не нашли встревоженные родители. На следующий день, собираясь в школу, она не смогла сама одеться – не слушались руки. В середине дня учительница вызвала отца – Симушка не могла писать, руки дёргались, её била нервная дрожь. Девочку лечили, но через несколько лет припадок повторился с ещё большей силой. Учиться она не могла, работа была всё тяжёлая и грязная. Замужество длилось недолго, муж умер, оставив Симу с маленькой дочкой. Судьба её не баловала. Не слишком баловала она и других дочерей Ольги Александровны. Дочерей «служителя культа» неохотно принимали на учёбу и работу, даже из школы пытались отчислить под предлогом недостатка мест для детей рабочих.  Родителям пришлось  развестись, только этим и мог помочь отец своим дочерям. Уехал он священником в дальний приход, а затем и вовсе был выслан в Среднюю Азию, и больше семья о нём не слышала.
                ***
 В маленькой полуподвальной квартире, что снимала тогда Ольга Александровна появилась сначала Тамара, трёхлетняя внучка её.  Перед самой  войной танковую часть, в которой политруком был Василий Павлович, отец Тамары, перевели из Таллина на Западную Украину в город Кременец. 19 июня 1941 года приехал Василий Павлович за оставшимися в Таллине семьями комсостава, в том числе и за своей женой Людмилой и дочкой. Война застала их в дороге. По приезде в Кременец семьи отправили в тыл, а мужья ушли на передовую. На стоянке а в городе Нежине сняли Людмилу Леонидовну с поезда, и там же на вокзале родила она сына, а дочку её повезла дальше жена офицера той же части. К счастью, была та женщина землячкой и вместе со своими двумя детьми привезла девочку к бабушке. Тревожное ожидание вновь поселилось в доме Ольги Александровны. С фронта приходили письма от Василия Павловича с вопросом, где жена, а о ней ничего не было слышно.  Наконец, где-то через месяц появилась Людмила с грудным ребёнком на руках, чудом сумевшая добраться до родного дома и не знавшая,  ни что с мужем, ни где её дочь. Затем приехала Елизавета с тремя сыновьями, старшему из которых было 10 лет, младшему четыре. Успели вырваться из Ленинграда до того, как замкнулось блокадное кольцо.
   Как объяснить голодным детям, что в семье нет денег, что в маленьком городке для учителей нет работы, вообще, трудно устроиться на какую бы то ни было работу.  И опять пошла Ольга Александровна, бабушка многочисленных внуков, в заозёрные деревни, чтобы тот немногий скарб, что удалось вывезти дочерям в эвакуацию, выменять на муку и картошку.  Около 10 километров туда и столько же обратно. Зимой дорога короче – по озёрному льду. Возвращалась однажды бабушка совсем  уже затемно. Дорогу перемело, городских скудных огней не видно. На дороге ни души, а если и встретится кто-то, тоже страшно, - вдруг недобрый человек. Да и так страшно и не понять, то ли заблудилась, то ли сил уже нет, и дорога не кончается. Обрадовалась Ольга Александровна, когда нагнал её какой-то мужичок и даже предложил понести её поклажу, такую сейчас для неё тяжёлую. От радости, что не одна, от благодарности и смущения, а может, от необходимости излить кому-то душу, плелась бабушка за мужичком и всё рассказывала, рассказывала про свою сиротскую семью, про всю жизнь свою горемычную, про внуков своих эвакуированных. Добралась, наконец, до города. Мужичок спросил:
                - А правду ли, бабка, ты мне рассказывала?
                - Да как же не правду, батюшка? Что же мне врать-то доброму человеку.
                - А я ведь ограбить тебя хотел.
Отдал  ей мешок и скрылся в темноте, а бабушка долго не могла опомниться.
     Кончилась война. Встретили победу. С фронта встречать было некого – все дочери остались вдовами, все внуки сиротами.  Бабушка совсем съёжилась и как-то усохла. Подолгу сидела на тёплой лежанке, то ли дремала, то ли  просто пыталась  отогреться от накопившейся за все годы стужи. Может,  думала о внуках, вновь разлетевшихся по стране, а может,  вспоминала всю жизнь свою и не могла уже поверить, что всё вынесла, всё выдержала, и что та девушка на портрете, с широко распахнутыми серыми глазами и золотой брошкой у высокого кружевного воротника, - это она, Оленька, Ольга Александровна, бабушка Оля.




http://www.proza.ru/2012/01/25/509