ДЕНЬ ТРЕТИЙ
"Нет у вас друзей кроме собственной тени".
Сокровенное сказание монголов.
НА РАССВЕТЕ
- Селяне!
В юрте висел полумрак, через отдернутый полог сочился слабый свет приходящего дня. Хурхан, натянув кольчугу, обернулся:
- Что?
- Дружины, - пояснил вошедший, сотник Гнор. - Положили их дозорных: десятерых, прямо к лагерю вышли, в потемках нас не заметили, на стрелы и нарвались.
Хурхан почесал за ухом. Ну, псы драные, неужто догнали.
- Разведай где их главные силы, - приказал. - Лагерь поднимай, только тихо, пусть собираются. И почему меня раньше не разбудил, ведь я сказал: затемно!
- Мы трупы прятали, лошадей ловили, а затемно так и получилось, - протараторил Гнор и ужом скользнул из юрты.
Не успел полог опуститься, заявился Советник Адай-Хана - Бабо. Дьявол его раздери!
- Властитель ждет и сердится, - процедил сквозь зубы.
- Иду, иду, - Хурхан был раздражен. Гнор, шакал! Теперь вот отдувайся. Выругался в сердцах и побрел по утреннему холодку к одиноко стоящей юрте Адай-Хана. В озерке справа громко квакали лягушки, радостным хором встречали зарю. Распелись, твари! Сплюнул и, кивнув на входе двум стражникам с пиками и щитами, шагнул внутрь юрты. Не успел произнести приветствие, как услышал недовольный голос.
- Почему так долго спишь? - Властитель, облаченный в латы, сидел на небольшом походном табурете и взирал гневно. - Ведь я приказал тебе: подъем и сборы ночью! Проводники, вон, от Атира прибыли.
Хурхан, опустив глаза, молчал. За занавесью в женской части жилища был слышен шепот - Ахай-Хатун и Улушук собирались в дорогу.
- Что молчишь?
- Я хотел, но стычка случилась с селянским дозором, пока справились, пока разведку послал... А, вот и разведка. - Хурхан кивнул вошедшему Гнору и глянул на Властителя. Ничего, старый верблюд, придет мое время!
- И что разведали? - Властитель повернулся к прибывшему.
- О, Мой Хан, я забрался на самое высокое дерево и в пяти полетах стрелы увидел селянскую дружину, - с волнением в голосе отвечал сотник.
- Кто, сколько и что делают? Не тяни!
- Их до двух тысяч. Всадников, по лошадям считай, меньше половины, остальное - пешие. А делают? Спят, дозорные только разъезжают.
- А почему их вчера не обнаружили? Ночью?
Хурхан качнулся и сказал:
- Подошли, наверно, по темну. Да и костров, как и мы, не разжигали.
- Я тебя не спрашивал. Пусть Гнор отвечает. - Гнев Властителя постепенно проходил, голос становился мягче. - А о нас что-нибудь знают? Что скажешь?
- Не знают, а то бы не спали, - отвечал сотник.
- Ладно, иди... Что, Хурхан, делать будем?
Что делать? Ну, вот то орал, а теперь совета просит.
- Выступать надо, пока селяне спят и своего дозора не хватились, - ответил. - А как хватятся и новый пошлют, мы далеко будем, может, и переправиться успеем.
- Я это и без тебя знаю, но вот, чтобы нас не догнали… - Властитель призадумался: - Я с племенем и с сотнями Сармака и Марсагета первым пойду. А ты с остальными атакуй их лагерь и в степь уходи. Оторвешься! Да, и проводника не забудь взять, а лучше двух, береги их, как себя бережешь. Покрутишь - и к переправе. Все понял?
Понять то, понял! Что сам ты, Властитель, биться не хочешь, на других все перекладываешь. Хурхан сжал кулаки, но ответил покорно:
- Все так сделаю, - и даже заставил себя слегка поклониться. Тьфу - сплюнул, выйдя из шатра, и подумал, что век бы не видеть этого ожиревшего борова и его семейку.
Когда выезжали, солнце уже на ладонь поднялось от горизонта. Впереди племени двигался дозор во главе с Сармаком, дальше, в окружении десятка всадников, Адай-Хан, рядом - в легких кожаных доспехах и шлеме - Улушук. За ними, запряженные лошадьми, ползли кибитки - около сотни. С тыла и от степи караван прикрывала цепочка всадников в кольчугах. Несмотря на ранний час, солнце жарило вовсю, воины частенько прикладывались к бурдюкам с водой, мочили волосы, омывали лица. Появившийся на рассвете ветерок, куда-то исчез, не колыхались листья на прибрежных деревьях и степная трава. Повисший в воздухе сладкий запах луговых цветов и трав дурманил, пыльца сбитая лошадьми с конопляных кустов щекотала нос, кружила головы. Стучали копыта, тряслись, скрипели повозки, позвякивала упряжь и оружие, напряжены были лица - караван двигался вперед, все ближе и ближе подбирался к месту переправы.
Хурхан с четырьмя сотнями всадников, пробившись сквозь зеленые заросли, выдвинулся к стану селян. По цепочке отдал приказ: выстроиться в две линии, спрыгнул с коня и пошагал к дубовой роще неподалеку. Взобравшись высоко, сел на толстый сук и начал изучать окрестности. Взору открылась большая круглая поляна. По ее краям виднелись дозорные, посреди вповалку спали люди, много людей, без доспехов и кольчуг, в нижних рубахах. Ну и пусть отдыхают! На дальнем конце - около сотни открытых повозок, большой табун расседланных лошадей мирно пасся под присмотром табунщиков. По-всему, опасности селяне не ждали. Хурхан ехидно ухмыльнулся - подождем, пусть племя подальше отъедет.
От взошедшего светила становилось жарко, селяне постепенно просыпались. Прибыл конный дозор. Старший, сверкнув латами, спрыгнул с лошади и прошел в одинокую палатку посреди стана, видимо к воеводе. Почти сразу, еще дозор, еще один дружинник скрылся в палатке. Время текло, но оттуда никто не выходил - ждут чего-то. Пробудилась примерно половина селян. Вставшие лениво потягивались, умывались, костровые разводили огонь, в больших медных котлах начали готовить пищу. Хурхан прикинул: дружинников, и правда, немного, все больше ополченцы. Хорошо! Ждут чего? Да, третьего дозора. Три их было: в степь, в сторону Атира этого, будь он неладен, и на берег. И как он сразу не догадался? Сейчас хватятся.
Хурхан скользнул по стволу и кинулся сквозь зеленую чащу к своим шеренгам. Запыхался. Погрузил тучное тело на коня и дал команду: «Вперед!» Всадники медленно тронулись. Сквозь редеющую растительность, все отчетливее проступала поляна. Из палатки выскочил дружинник, что-то прокричал, и движение пошло: спящие проснулись, из высокой травы потревоженными куропатками выпорхнули дозорные, побежали к стану. Дружинники кинулись ловить и седлать лошадей, а ополченцы - надевать кольчуги и строиться. Медлить нельзя! Хурхан, вытащил саблю.
- В атаку! Ур-ма!
И две волны его воинов, клешнями охватывая селянский лагерь, ринулись в бой. Впереди мчались легкие лучники. Они, привстав в стременах, с ходу посылали стрелу за стрелой в пеших, не надевших еще латы и кольчуги селян. Расплывались кровяные пятна на светлых рубахах, пораженные хватались за древки, клонили головы, опускались на колени, падали ниц. Справа, слева. Ур-ма! Но Хурхан не стрелял из лука. Он сек саблей. Нравилось ему, как свистит ветер под стальным клинком. Сек. Сверху вниз. Раз! И отскочила у дружинника рука сжимающая меч, и завалился он на бок, засучил ногами. Раз! И полоса наискось прочертила светлую спину убегающего, и плоть с треском раскрылась, лопнула как переспелый арбуз, оголив позвоночник. Нравилось. «Ур-ма!» - кричали его воины, тянулись к пустеющим колчанам, снова и снова сгибали быстрые луки. А за ними - вторая волна - тяжелые конники. С налету насаживали они на копья и пики дружинников, свистели, смеялись вслед бородатым неуклюже мечущимся ополченцам - веселились. И он веселился. Раз! И голова со светлыми кудрями, отскочив глухим стуком, ударилась о колесо повозки. Весело и задорно! Ржание лошадей, звон оружия, вскрики, стоны радовали слух. А взор - радовала кровь.
Вихрем пройдя сквозь, порубив на куски испуганных табунщиков, разогнав ихних лошадей и подпалив напоследок два-три десятка повозок, унеслись всадники прочь в бескрайнюю степь. Вдаль от берега, вдаль от уходящего племени.
Ну вот, можно уже и не торопиться. Хурхан слегка осадил разгоряченного коня: теперь селяне долго не оправятся. А кто их разбил? Он выпрямился в седле и поднял голову.
Но селяне опомнились быстро.
- Соцкие, старший лучник ко мне! - как только рассеялась пыль, прокричал княжий воевода Иван Ратный.
Он стоял посреди лагеря в доспехах, без шлема, с окрашенным кровью мечом. Крепкий, рослый, лет средних. Широко открытые глаза от гнева казались почти бесцветными, тонкие губы шептали ругательства и проклятия. Как же так его обставили? Ратный был зол, и зол, прежде всего, на себя. Он принял под команду объединенные отряды селян, ему и отвечать. Отряды… А что от них осталось? Глянул на поле боя: тут и там могильными холмиками лежали бездвижные тела. Тут, там, кто-то еще шевелился, пытался подняться, привстать на колено. Озираясь по сторонам, обходя трупы, бродили бесхозные лошади, щипали траву. Дальше, под деревьями, горели повозки, дым и запах пеленой завис над разгромленным лагерем. И стоны, стоны доносились отовсюду. Он водил глазами, отмечая каждый хрип, причитание, слово молитвы. «Господи спаси и сохрани. Господи… - Справа на земле сидел не молодой уже дружинник, придерживал уцелевшей левой рукой окровавленную культю, раскачивался и как завороженный твердил: - Спаси и сохрани. Спаси и сохрани!..» Твердил без надежды когда-нибудь осенить себя крестом.
- Помоги ему! - крикнул Иван застывшему неподалеку юному худому ополченцу. - Найди знахаря, знахаря найди!
Тем временем уцелевшие дружинники с мечами наголо, копьями наперевес, ополченцы с топорами, опустив головы, молча, как-то виновато потянулись со всех сторон. Собирались вокруг Ивана, больше, больше, цепкими взглядами ощупывали окрестный кустарник, деревья, недалекую степь. Ждали новой атаки. Ждали приказов, его приказов.
Подошли соцкие. Иван обернулся и тихо молвил:
- Стройте оборону. Лучников в округ. Исполнять!
Лучники рассыпались, опустились на колено. Дружинники уже в доспехах, прикрывшись щитами, встали им за спину. Ополченцы, надев кольчуги, кто с кистенем, кто с топором, построились в центре лагеря. Бряцание оружия, ржание и стоны - все вдруг замерло, и повисла тишина. Время шло. Над головами пронеслась стайка серых птиц и опустилась на деревья шелковицы, росшие по краю поляны. Птахи, довольно вереща, запрыгали с ветки на ветку, обклевывая черные перезревшие ягоды, и воины его задвигались тоже, поняли, наверное: напасть миновала. Облако пыли, поднятой степными скакунами, уплывало все дальше и дальше на восток, а вскоре, осев на траву серо-желтым ковром, и вовсе растаяло, вернув горизонту былую утреннюю синеву. Умчались, гады!
Он видел: люди приходили в себя. - Сосчитать павших, помочь раненым, - приказал подручнику по прозвищу Копье, худому, жилистому со шрамом в виде копья на щеке, наклонившись, вырвал пук травы, обтер меч и кинул в ножны.
- Сотни полторы погибших и столь же раненых, - доложил подручник вскоре.
- Много, очень много! - произнес тихо Иван. - Хорошо еще, что косолапые назад не вернулись - побили бы всех.
- Ополчение полегло, - будто оправдывался подручник. - Подзабыли, как биться, войны сколь уж не было. Да-а…
- А ты их не защищай. У номадов потери есть?
- С полсотни убитыми, а раненых вовсе нет - погорячились наши, сразу их и порешили.
- Напрасно это: пригодились бы. - Ратный нахмурился. - С кого теперь допрос держать?
Копье виновато опустил голову.
- Молчишь.
Вокруг стали собираться соцкие.
- Ну что, пробздели, прошлепали! - негодовал Иван.
- Не думали мы, что нападут. Нас вон сколь, а их… - невнятно послышалось в ответ. – Да и дозор не доложил.
- Не доложил… Надо было вслед слать! - Надо, да вот сам тоже как-то не додумал.
- Так собирались, да не поспели.
- Не поспели, всех в землю зарою! - отругав соцких, повернулся к Мытнику: - Егор, бери конных и езжай к реке, ищи ихнее стойбище - там должно быть. Найдешь, глянь куда направились: следы от колес, от копыт конских, определишь и сразу сюда. И засад остерегайся. Давай, пошел!
Ратный понимал: время, время уходит, но и суетиться не хотелось - продумать все надо. Враг вон не дурак оказался. Продолжил уже спокойнее, размереннее:
- Сколь номадов было? Кто скажет?
- Сотни три, может четыре, - сделав шаг вперед, ответил молодой соцкий по прозвищу Резвый.
- А у нас конников сколь осталось?
- Семь сотен, - отвечал Копье.
- Тогда, Резвый, приказ тебе будет. Возьмешь свою сотню и еще три: Авдея, вон, Бодуна, еще, кого захочешь, и отправляйся вдогонку. Остальные - со мной. Собирайтесь, стройтесь, выступаем скоро...
Иван обернулся к круглолицему старшине ополченцев и продолжил:
- Теперь тебе, Толстун. Мы уходим, ты за главного остаешься, в подмогу - полтораста мужиков, сам выберешь кого. На тебе раненые, припасы, скарб. Займешь оборону, расставишь посты, пошлешь дозоры. Ночь не спать, костры не жечь. Нужда будет - пришлю гонца. Раненых лечите, ставьте на ноги, павших похороните по-людски. А сейчас прикажи своим, пусть запрягают лошадей и ждут знака. Давай пошел! - Иван почувствовал кураж, приток сил и четкость мыслей.
Вернулся Мытник, галопом промчавшись по лагерю, чуть не налетел на Ивана:
- Тпру, зараза! - резко натянул повод.
- А вот и ты, детина, ну что разведал? - неуклюжая выходка наместника показать себя отменным ездоком повеселила Ивана.
- Берегом они ушли, в низовье. Ночью или на рассвете. Повозки у них, как ты говорил. И дозор они положили, псы. Тела в темноте пытались прятать, но плохо.
- Ну-ну… - Иван призадумался, потрогал рукой подбородок. - Мы с тобой, Егор, за племенем вдогон отправимся. Я со всадниками впереди, а ты с ополчением за мной: сколь можно, на повозки посадишь, остальных - бегом. Устанут, пусть меняются, и поторапливай, поторапливай их.
Вскорости все войско собралось. Копье, подвел Ратному его любимого белого коня по кличке Парус: высокого, стройного арабского иноходца с длинным хвостом и гривой. Иван вскочил в седло, огляделся и дал соцким последнее напутствие:
- Все собрались - хорошо. Повторюсь: дозоры, дозоры вперед высылайте, эти твари любят засады устраивать и нападать исподтишка. Гонцов мне шлите, на рожон не лезьте. Это Резвый к тебе первому относится: иди по следу, но не нападай, коней загони, но выведи их на меня. Если удастся, зажмем их в капкан и прихлопнем как мух.
Иван закончил речь, взял за древко протянутый Копьем княжий желто-красный с двумя перекрещенными трезубцами флаг и, уверенно махнув им, открыл охоту:
- Вперед!