Комар обожал человеческое общество. Нет, не только лишь с точки зрения пропитания. Иногда он многого не понимал в отношениях людей. Да и не хотелось понимать все до конца. Подчас ему надоедало сосать исподтишка, и он начинал настойчиво звенеть над ухом у одного из заснувших любовников. Его победная сытая песнь прерывалась звонкой пощечиной, а он – довольный – взмывал под самый потолок, продолжая звенеть пуще прежнего. А потом успокаивался уткнувшись носом в стену, словно бы, медитируя. Иногда он залетал через окно в комнату старухи чтобы послушать ее пронзительный храп, прерывающийся бормотаниями во сне.
Потом надоедало и это и он летел восвояси.
Однажды он прилетел на болото и оказался среди несметного количества сородичей, плясавших в воздухе. Их многоголосье очаровывало слух лягушек, квакавших в забытьи, закативши глаза. От комаров он многое узнал за ночь, в общем, еще более усилившее его давнишний испуг перед жизнью. …Оказывается лягушки обожали глотать комаров. Раньше он никогда не вспоминал о лягушках, хотя сам вышел из воды. Но это было в глубоком детстве…, пожалуй, недели полторы тому назад. Его стало угнетать всеобщее стадное чувство страха, охватывавшее до паралича всех комаров на болоте. Он, уткнувшись в кору дерева, свесившего ветви в болото, думал о лягушках.
Заснул. Тотчас же его сознание заполнило громадное существо как бог смерти, отверстою пастью захватывавший тучи комаров.
Прокинулся и больше не отваживался уснуть.
Явь казалась ему гораздо менее грозною и он даже не очень испугался, пролетая над застывшей лягушкой, которая очень глупо прикинулась камнем. Та неподвижно сидела на берегу.
— Может быть, она умерла – подумал он и всегдашнее любопытство заставило повернуть обратно. Хитроумно решил залететь со спины бородавчатой старой и, казалось, глухой лягушки. Загудел, зазвенел отчаянно у нее над головой. Та не оборачивалась и по-прежнему казалась неподвижною, мертвой.
Комар вдруг увидел своего давнишнего (они были знакомы уже около недели) знакомого, тоже комара. Тот его заприметил и пустился навстречу. Наш комар отчаянно зазвенел загудел, предупреждая об естественной опасности, но добрый знакомый ничего не понимая все летел навстречу как то развязно восторженно и вот…, поравнявшись с головою лягушки, вдруг словно арканом был срезан стремительно вылетевшим языком лягушки, при этом не моргнувшей оком. Это взбесило нашего комара.
— Эх, я так и не узнал какую-то любопытную новость!
И он с размаху врезался своим носом в толстый сплошной лягушечий затылок и принялся самозабвенно сосать холодную кровь
Та по-прежнему не двигалась, правда, один раз передвинула вбок свое грузное нелепое туловище. Комар все продолжал сосать, разбухая кровью. Он хотел было уже вытащить свой хоботок…, но вскоре убедился что его нос слишком далеко ушел вглубь.
— Это ж надо – такая напасть – подумал комар. Попытался покрутить своим носом туда-сюда… И тут, лягушка почувствовала некий дискомфорт, оттолкнулась лапами от берега и… ушла под воду. Она иногда двигала громадными лапами, меняя направление; мимо комара проносились в смутных очертаниях невероятно любопытные существа. Краем ока комар замечал почему-то до боли знакомые сцены подводного мира, наплывавшие из бессознательного детства. Наконец, лягушка остановилась и опустилась на дно чтобы передохнуть.
Комар уже отчаялся вытаскивать застрявший было свой хоботок.
Лягушка спала какое-то время и – проснувшись – вынырнула наверх. Комар напрягся изо всех сил и вдруг его хоботок треснул, сломался. Он тотчас же оторвался от бородавчатой спины прочь.
Сломя голову влетел в комариный рой. Запыхавшись, хотел было поведать случившуюся с ним историю, но его встретил дружный смех.
— Какой же ты после этого комар? Хорош кровосос без носа!
Зажав лапами уши, он вылетел как пуля из общества пьяных от крови собратьев. Теперь он был не похож на других…
— О, ужас! Куда податься?
Его подташнивало. Снова прокинулось чувство голода.
— Как сосать таким вот обрубком?
Сотрясая обрубком, отчаявшийся комар из всех оставшихся сил влетел в ту самую комнату, посреди которой, раскидав простыни распростерлось единое тело двух глубоко любящих друг друга людей. Особенно же влекли светлые рассеявшиеся вокруг волосы девушки.
Он стал созерцать четырехрукого четырехногого,
казалось – Бога.
Он не мог даже пискнуть.
Он начинал постигать совершенство
этого космически громадного тела.
Ему стало вдруг противно за себя.
— О, как жаждаю я не крови, но образа человечьего, воистину Божьего…
1992
omingalev@rambler.ru