УГОДИТЬ ЕГО ПРЕПОДОБИЮ
Роалд Дал
Roald Dahl
Перевод с английского – Алексей Алгер
Мистер Боггис неспешно вел автомобиль, вальяжно развалившись на сидении и выставив согнутую в локте правую руку через открытое окно. Как чудесно снова увидеть деревенские просторы, особенно в летнюю пору, - подумал он. В особенности примулы с их нежными лепестками желто-лимонного цвета. А боярышник! Боярышник буйно цвел бело-розовым с отдельными вкраплениями красного, кустясь вдоль изгородей, тогда как примулы образовывали маленькие чащи у его корней, и это было прекрасно. Он убрал одну руку с руля и зажег сигарету. Самое лучшее сейчас, размышлял он, - это оказаться на вершине Брилл-Хилла. Оттуда для него открывался бы обзор радиусом в полмили. Эта россыпь коттеджей среди деревьев, должно быть, деревня Брилл. Превосходно. Немногие из его воскресных поездок давали возможность такого чудного восхождения, которое ему пришлось совершить сегодня.
Он въехал на вершину холма и остановил машину совсем близко от одной из групп коттеджей на краю деревни. Затем он вышел и осмотрелся. Внизу под ним сельские просторы расстилались гигантским зеленым ковром. Он мог обозревать пространство на несколько миль вокруг. И то, что он видел, было само совершенство.
Он вынул из кармана блокнот и карандаш, прислонился к багажнику автомобиля и взглядом эксперта стал неторопливо изучать открывшийся его взору ландшафт. Отсюда было видно небольшую ферму, правее и сзади нее - поле, к которому от дороги двигался трактор. За этой фермой располагалась другая - побольше. То был дом, окруженный высоким вязами, выглядевшими так, будто они были посажены еще в правление королевы Анны. Левее были еще три подобные фермы. Всего пять. Это то, что было уже замечено при первоначальном исследовании местности. Мистер Боггис сделал грубый набросок в блокноте, изображавший расположение отмеченных им домов, что облегчало бы ему поиск этих фермерских хозяйств после того, как он спустится с вершины холма. Он сел в машину и двинулся в направлении другой части деревни, располагавшейся по другую сторону холма. Там он выявил еще шесть возможностей. Пять ферм и один большой белый дом в георгианском стиле. Он изучал дом через свой бинокль. Вид дома был сугубо преуспевающим, а сад был идеально ухоженным. Это было досадным обстоятельством. Вариант с «георгианцем» он отверг мгновенно. Не было ни малейшего смысла связываться с людьми преуспевающими. Взывать к преуспевающим – тщетная затея.
Итак, на этой площади, в этом сегменте оставались десять возможностей. Десять – хорошее число, - сказал себе мистер Боггис. Это как раз то, что нужно для неспешной работы. Который теперь час? Двенадцать. Он бы охотно выпил пинту пива в пабе, но по воскресеньям пабы открываются лишь в час. Может статься, оно и к лучшему. Он сделает это попозже. Мистер Боггис взглянул на записи в блокноте и решил первый визит нанести королеве Анне, в дом с вязами. В его бинокле он выглядел миленьким, но неухоженным строением. С жильцами такого дома можно поладить за небольшие деньги. Как бы то ни было, королева Анна всегда приносила ему удачу. Мистер Боггис забрался обратно в машину, снял ее с ручного тормоза и стал медленно съезжать с холма, не включая мотор.
Кроме того, что в настоящий момент он был обряжен священником, ничего особо зловещего во внешнем облике самого мистера Сайнла Боггиса не было. По профессии он был торговцем антикварной мебелью, владея собственным магазином с демонстрационным залом на Кингс-Роуд в Челси. Его стартовый капитал был невелик, он, как правило, не совершал крупных сделок, но поскольку покупал он дешево, очень-очень дешево, а продавал очень-очень дорого, то имел довольно–таки порядочный ежегодный доход. Он был талантливым коммерсантом и настолько мягко проскальзывал в душу клиента продающего, равно как и покупающего, что в результате и тому, и другому казалось, что в этот миг они совершили наилучшую в своей жизни сделку.
Мистер Боггис умело мимикрировал: он был обходительным с людьми пожилыми, подобострастным - с богатыми, праведником - с набожными, неумолимым - со слабыми, озорным - со вдовами, развязным - со старыми девами.
Он ясно осознавал свой дар, без зазрения совести используя его при каждом подходящем случае; нередко в конце особенно удачного представления он не без усилия удерживал себя от того, чтобы подобно актеру раз-другой не поклониться извергающей гром аплодисментов публике, заполнившей театральный зал. Однако же, вопреки несомненным задаткам искусного клоуна, мистер Боггис был далеко не дурак. О нем следовало бы сказать, что вряд ли кто-либо еще в Лондоне знал так много, как он, о мебели французской, английской, итальянской. Вдобавок он обладал удивительно хорошим вкусом и мог за счет врожденного чутья мгновенно распознать и отвергнуть тяжеловесность дизайна. Его самой большой любовью, разумеется, были работы великих английских дизайнеров девятнадцатого столетия.
Инси Мэйхью, Чиппендэйл, Роберт Адам, Мэнуоринг, Айниго Джонс, Хепплуайт, Кент, Джонсон, Джордж Смит, Лок, Шератон и ряд других. Но даже из этой плеяды мастеров он отдавал предпочтения лишь избранным линиям их изделий. Он, к примеру, отвергал саму возможность появления в его демонстрационном зале китайского и готического периодов Чиппендэйла, равно как и некой назойливости дизайна в итальянском стиле Роберта Адама. За последние несколько лет он определенно достиг признания в среде коллег по бизнесу, благодаря тому, что с удивительным постоянством выставлял на рынок раритетные образцы мебели. Несомненно, человек имел практически неистощимый источник поставок, некий частный товарный склад – скатерть-самобранку, и выглядело это так, что ему лишь оставалось раз в неделю съездить куда надо и угоститься. Когда бы его ни спрашивали, откуда все эти штуковины и уж не контрабанда ли это, часом, он в ответ многозначительно ухмылялся, подмигивал и бормотал что-то о своих маленьких секретах.
Предметом его маленькой тайны была простая идея, озарившая его однажды, лет девять назад, во время поездки к деревенским просторам.
Однажды поутру он отправился проведать престарелую мать, проживавшую в Севен-Оукс. На обратном пути забарахлил привод, мотор перегрелся, вода в радиаторе закипела. Ему пришлось выбраться из машины и направиться к ближайшему дому, миниатюрной ферме в пятидесяти ярдах от дороги, и спросить женщину, отворившую дверь, не будет ли она столь любезна, чтобы дать ему кувшин воды. В ожидании воды, он через приоткрытую дверь случайно бросил взгляд в направлении гостиной и там, не далее, чем в пяти ярдах от того места, где он стоял, увидел то, от чего пришел в сильнейшее возбуждение, от которого мгновенно взмокла его макушка. То было дубовое кресло стиля, который ему довелось встретить до этого лишь один раз в жизни. Каждый из подлокотников так же, как и панель спинки, были укреплены веретенообразного вида деталями - по восемь в каждом ряду. Панель спинки была украшена инкрустациями в виде изящнейшего цветочного дизайна, а закругление каждого из подлокотников завершалось головой утки. Милосердный Боже, - мысленно возопил он, - это изделие конца пятнадцатого века! Он просунул голову дальше в дверной проем и там, дальше – о, небо! – рядом с камином стояло другое такое же кресло.
Он не мог быть вполне уверенным, но в Лондоне цена этих кресел должна была составить порядка тысячи фунтов стерлингов. И, ах! Как же красивы они были.
Когда женщина вернулась, мистер Боггис представился и напрямую спросил ее, не согласится ли она продать эти кресла.
Боже мой! С чего бы это вдруг ей продавать эти кресла?
Конечно же, не с чего. Разве что, если бы он недурно заплатил.
Эти вещи, безусловно, не для продажи, но любопытства ради, хотелось бы знать, сколько бы он уплатил.
- Тридцать пять фунтов.
- Сколько?
- Тридцать пять.
- Бог мой! Тридцать пять фунтов. Ну да, это очень любопытно. Я всегда знала, что это ценные кресла. Вдобавок они такие удобные. Мне, наверное, и не обойтись без них. Нет, наверное, это невозможно. Нет, они не для продажи, но все равно, спасибо вам.
- Они не такие уж и древние. И продать их было бы вовсе не легко. Ну, разве что одному его клиенту, который проявляет какой-то странный интерес к вещам такого рода. Может быть, он мог бы добавить еще два фунта. Скажем, тридцать семь фунтов. Как вы на это смотрите?
Они торговались с добрых пол часа, и, конечно же, в итоге он заполучил эти два кресла, согласившись заплатить некую сумму, составлявшую едва ли двенадцатую часть их подлинной стоимости.
Тем вечером мистера Боггиса, возвращавшегося в Лондон в его стареньком автофургоне с аккуратно обернутыми, сказочными креслами, озарило. И то была просто замечательная идея!
- Смотри-ка, - говорил он сам себе, если на одной ферме обнаружились такие замечательные вещи, то почему бы им не быть на других фермах? Почему бы не заняться поисками? Почему бы ему не прочесать сельскую местность? Он мог бы заняться этим по воскресеньям. И таким образом, это никак не сказалось бы на его работе. Он никогда не знал, чем заняться по воскресеньям.
Итак, мистер Боггис купил крупномасштабные карты, на которых были нанесены все сельские регионы вокруг Лондона. Изящным карандашиком он расчертил карты на квадраты, сторона которых в действительности соответствовала пяти милям. И это была территория, с которой он мог справиться со всей тщательностью за одно воскресенье.
Ему не нужны были городки и большие деревни. Это должны быть сравнительно обособленные места, большие фермы и обветшавшие сельские особняки, которые ему удалось бы обнаружить, и таким образом, исследуя за один воскресный день территорию, площадью в двадцать пять квадратных миль, он за год мог обработать пятьдесят два таких квадрата, последовательно посещая каждую ферму и каждый сельский дом графства.
Придуманная им схема казалась насколько эффективной, настолько и простой. Но лишь на первый взгляд. Сельский народ достаточно недоверчив. В особенности зажиточные в прошлом, а ныне разорившиеся. Нечего и надеяться, что достаточно позвонить в дверной звонок и ждать, что они покажут вам все, о чем вы попросите. Они просто не желают этого. Таким способом не преодолеть порога входной двери. Как же, в таком случае, получить вожделенный доступ? Видимо, разумнее всего, чтобы они не догадывались, что он дилер. Он может быть водопроводчиком, телефонным техником, инспектором газовой компании. Даже священником…
С таким антуражем вся его схема должна работать. Руководствуясь сугубо практическими ее аспектами, мистер Боггис заказал большое число визитных карточек, на которых была выгравирована нижеследующая легенда:
Преподобный Сирил Виннингтон Боггис
Президент Общества защиты раритетной мебели
В содружестве с Музеем Виктории и Альберта
Отныне каждое воскресенье он намеревался быть милым пожилым пастором, жертвующим своим выходным днем ради трудов праведных на благо Общества, собирающего и инвентаризирующего ценности, скрытые в деревенских домах Англии.
И кто во всем свете смог бы отвергнуть его, услышав такое? Никто.
А затем, когда он окажется внутри, и увидит то, что в действительности может быть предметом его вожделения, он… он знает сотни способов, как все уладить.
К удивлению мистера Боггиса, его схема быстро заработала! Поначалу его поражало то дружелюбие, которое он встречал, переходя из дома в дом.
Кусок холодного пирога, рюмка портвейна, чашка чая, корзина слив, а то и полный воскресный обед в кругу семьи – подобного рода вещами его угощали так истово, что это граничило с навязчивостью.
Разумеется, случались неудачи, было несколько неприятных инцидентов, но ведь в девятилетний срок уместилось более четырех сотен воскресений, еще более – посещений сельских домов. В общем же и целом это был интересный, волнующий и прибыльный бизнес.
А сейчас было очередное воскресенье, и мистер Боггис разворачивал свою деятельность в графстве Бэкингемшир, в одном из самых северных квадратов его карты, примерно в десяти милях от Оксфорда. По мере того, как он съезжал с холма, направляясь к первому из выбранных им домов - обнищавшей королеве Анне, к нему пришло предчувствие того, что это будет один из тех дней, которые сулят удачу.
Он припарковал машину в ста ярдах от дома и проделал оставшийся путь пешком. Он предпочитал, чтобы его машину не видели до тех пор, пока сделка не будет совершена. Кроткий пожилой священнослужитель и большой автофургон мало соответствовали друг другу. Вдобавок, даже короткий путь пешком к дому давал ему время осмотреть этот дом, оценить его и сделать соответствующее умозаключение. Мистер Боггис энергично зашагал к дому. Он был коротышкой с полными ногами и животиком. Его круглое, розовое лицо вполне соответствовало исполняемой им роли, а большие карие, выпученные на этом розовом лице глаза, при взгляде на собеседника производили на того впечатление легкого слабоумия. Одет он был в черный костюм, у него, как и у всех пасторов, вокруг шеи был белый воротничок-ошейник, на голове – мягкая черная шляпа. При нем была старая дубовая трость, которая, по его мнению, добавляла к его облику деревенского простодушия.
Он позвонил в дверной звонок, услышал шаги в прихожей, дверь отворилась и внезапно перед ним, а вернее - над ним возникла гигантских размеров женщина в бриджах для конного спорта. Даже через дым ее сигареты он ощутил могучий аромат конюшни и лошадиного навоза, которыми была пропитана эта дама.
-Да, - спросила она, - с подозрением глядя на него. – Что вам нужно?
Мистер Боггис замер в нерешительности, словно ожидая услышать ее тихое ржание, приподнял шляпу, поклонился и вручил ей свою визитную карточку.
- Примите мои извинения за причиненное беспокойство, - произнес он, наблюдая за ее лицом, пока она читала текст на визитной карточке.
- Я не понимаю, чего, собственно, вы хотите, - сказала она, возвращая карточку.
Мистер Боггис дал разъяснения насчет Общества защиты раритетной мебели.
- Надеюсь, это не имеет отношения к Социалистической партии? – спросила она, пристально глядя на него из-под белесых кустистых бровей.
С этого момента ситуация стала разряжаться. Тори в бриджах для верховой езды, будь то мужчина или женщина, всегда были для него подсадной политической уткой. В течение двух минут он произносил страстный панегирик крайне правому крылу Консервативной партии, затем столь же энергично денонсировал социалистов. В качестве решающего довода он сослался на билль, представленный социалистами, относительно запрета на спорт, связанный с насилием. Тогда как он – только ради всего святого, не говорите об этом епископу, моя дорогая – сторонник того, чтобы можно было охотиться на лис, оленей и зайцев с огромными сворами охотничьих собак без всяких поводков с утра до ночи, во все дни недели, включая воскресные.
Наблюдая за ней во время своего спича, он заметил, что его магия начала действовать, и женщина теперь усмехалась, продемонстрировав ему свои громадные желтоватые зубы.
- Мадам, - вскричал он, - умоляю вас, не обзывайте меня социалистом!
В этот момент она рассмеялась, вскинула огромную красную руку и так шлепнула его по плечу, что он едва устоял на ногах.
- Входите, - воскликнула она – не знаю, какого черта вам нужно, однако входите!
К несчастью, и это было довольно неожиданно, ничего ценного во всем доме не оказалось, а мистер Боггис никогда не задерживался на бесплодных землях, поэтому он поспешил распрощаться. Весь визит отнял у него не более четверти часа. Этим он и утешил себя, садясь в свою машину.
Дальше его ждали фермерские дома, и до ближайшего из них по дороге было не менее полумили. Это был большой дом, выстроенный из дерева и кирпича и, судя по его виду, имел почтенный возраст. Там было изумительное грушевое дерево, все в цвету и цветение почти полностью закрывало южную стену дома.
Мистер Боггис постучал в дверь, но никто не отозвался. Он постучал еще раз, и опять безрезультатно. Тогда он решил поискать хозяев во дворе, и направился туда, осторожно ступая между коровьими лепешками. Не было никого. Должно быть, они еще не возвращались из церкви, - предположил он.
Он стал вглядываться через окна в надежде увидеть что-нибудь интересное.
Ничего интересного не было в обеденной комнате, равно как и в библиотеке. Он перешел к следующему окну, и в небольшом алькове прямо перед своим носом он увидел прекрасную вещь, полукруглый ломберный столик красного дерева, роскошно полированный, сделанный в стиле Хепплуайта примерно в 1780 году.
- Ага! – воскликнул он в полный голос, едва не вдавив лицо в оконное стекло. - Не дурно, Боггис.
Но это было еще не все. Там было еще кресло, и оно было еще более изящной работы, чем столик. – Неужели, еще один Хепплуайт? И какой прекрасный!
В решетку спинки изящно врезались веточки жимолости, наружный слой сидения с патерами и тростником был оригинален, ножки были грациозно изогнуты, пара задних ножек тоже выглядела необычно за счет изгиба наружу. Кресло было эксклюзивным! - Еще до исхода этого дня я буду иметь удовольствие посидеть в нем - он никогда не покупал кресел без этого испытания.
Было интригующим зрелищем, видеть насколько трепетно он погружался в кресельное сидение и держал паузу, скрупулезно изучая, как годы повлияли на осадочную деформацию, на состояние пазов и подгонку стыкующихся деталей, прежде чем озвучить свою экспертную оценку.
- Однако, никакой спешки, - сказал он себе. Он еще вернется сюда. У него впереди вся вторая половина дня.
Следующая ферма находилась за полями, и для того, чтобы не было видно, что он приехал на машине, ему пришлось покинуть ее ярдов за шестьсот до дома фермера, и он проделал свой путь, идя параллельно линии движения трактора, двигавшегося в направлении заднего двора этого хозяйства
Эта ферма, как он мог заметить по мере приближения, была существенно меньше предыдущей, что внушало меньше надежд на успех. Застройка была беспорядочной, всюду грязь, некоторые из сараев выглядели кое-как отремонтированными.
В углу двора тесной группой стояли трое мужчин. Один из них держал на привязи двух крупных гончих собак черной масти. Когда мужчины увидели мистера Боггиса в его черном костюме и пасторском воротничке, идущего в их направлении, они тотчас прервали разговор, застыли, словно фигуры изо льда, три лица повернулись в его сторону, с напряженной подозрительностью вглядываясь в него, наблюдая за его приближением.
Старший из них был коренаст, рот его был растянут как у лягушки, глаза были двумя маленькими кусочками дерьма. Мистер Боггис еще не мог знать, что звали его Румминс, и что он был владельцем этой фермы.
Долговязый юнец позади него приходился ему сыном по имени Берт, заметно было, что у него не в порядке один глаз.
Самый малорослый из них был плосколиц, его узкие брови изгибались, и он был неестественно широкоплеч. Его звали Клод. Он заскочил к Румминсу в надежде, что ему перепадет кусок свинины, не исключено, даже окорок от свиньи, которая была зарезана накануне – визг ее разносился по всей округе – и он знал, что для этого действа нужно иметь соответствующую лицензию от властей, а Румминс получением таковой себя не озаботил.
- Добрый день, - сказал мистер Боггинс. - Чудесный денек, не так ли?
Все трое не шелохнулись. В этот момент каждый из них думал, что этот церковник подослан к ним, чтобы засунуть свой нос в их дела, а затем доложить властям о том, что он вынюхал.
- Отличные собаки, - продолжал мистер Боггис. – Сам я никогда не бывал на собачьих бегах, но мне говорили, что этот спорт - завораживающее зрелище.
Ответом ему было полное безмолвие. Он стал переводить взгляд с Румминса на Берта, с Берта - на Клода, опять на Руммниса и отметил, что выражение лиц у этой троицы было одинаковым: смесь страха и вызова, а носогубная складка при этом кривилась от насмешливо-презрительной усмешки.
- Могу я полюбопытствовать, не вы ли владелец? – отважно адресовал он свой вопрос Румминсу.
- Чего вам надо?
- Примите мои извинения за беспокойство, тем более, в воскресенье. – С этими словами он вручил Румминсу свою карточку.
Тот взял ее и стал изучать, близко поднеся к своему лицу. Двое других оставались неподвижными, но скосили глаза в одном направлении, силясь увидеть…
- Так что же все-таки вам нужно? – спросил Румминс.
Во второй раз этим утром мистер Боггис столь же пространно разъяснил цели и идеалы Общества защиты мебельных редкостей.
- У нас нет ничего этакого, - сказал Румминс. – Вы зря теряете время.
- Минутку, сэр, - мистер Боггис поднял свой указательный палец. – Последний, кто говорил такое, был старый фермер в Суссексе. Но когда он позволил мне войти в его дом, знаете, что удалось мне обнаружить? Замызганное кресло в углу его кухни, стоимость которого, как оказалось, была четыре сотни фунтов. Я рассказал ему, как продать это кресло, и ему хватило денег на покупку новенького трактора.
- Что это такое вы тут рассказываете? Во всем свете нет такого кресла, которое бы стоило четыре сотни фунтов.
- Прошу меня извинить, - покровительственным тоном сказал мистер Боггис, но в Англии есть кресла, стоимость которых двукратно превосходит только что названную. Они рассованы по фермам и коттеджам всей страны. А их собственники, пользуются ими как ступеньками лестницы, громоздясь на них сапожищами, чтобы достать со шкафа горшочек с джемом или повесить картину. То, что я рассказываю вам, друзья мои, - святая истина.
Румминс стал неловко переминаться с ноги на ногу.
- Так вы хотите сказать, все, что вам нужно – это войти в дом, стать посреди комнаты и оглядеться вокруг?
- Именно, - отвечал мистер Боггис, чувствуя, что проблема далеко не разрешена. – Мне не интересно, что находится внутри вашего комода и в ваших чуланах. Я всего лишь хочу посмотреть на вашу мебель - может быть, найдется нечто ценное. И тогда, я сообщу об этом в Бюллетене нашего Общества.
- Знаете, что я думаю, - сказал Румминс, впившись в него взглядом своих маленьких злобных глаз. – В итоге Вы сами купите этот хлам. Иначе, к чему вам все эти хлопоты.
- Ах, боже мой, если бы только у меня водились деньги. Разумеется, если бы я увидел нечто особенно необычное, не превосходящее пределы моей компетентности, я бы попытался сделать предложение, но, увы, это случается так редко.
- Ладно, - сказал Румминс – я не вижу вреда в том, что вы посмотрите, если это все, чего вы хотите.
Он пошел наискосок через двор фермы к задней двери дома, мистер Боггис засеменил за ним, сын Румминса, Берт и Клод с его двумя собаками двинулись вслед за ними. Они миновали кухню, единственным предметом мебели в которой был дешевого вида стол, на котором лежал ощипанный цыпленок, и вошли в чудовищно огромную и чрезвычайно запущенную гостиную.
И там было оно. Он увидел это тотчас же, остановился полумертвый, издавая слабый визгливый хрип потрясения. Он стоял пять, десять, пятнадцать секунд с видом недоумка, вытаращив глаза, не будучи в состоянии поверить, не смея поверить в то, что он видел перед собой. Это не могло быть правдой, это невозможно! Однако чем дольше он всматривался, тем больше это становилось похожим на действительность. Но ведь, в конце концов, это стоит у стены прямо перед ним настолько же реальное, сколь и добротное, как сам этот дом. И как можно сомневаться по поводу этой вещи. Пусть даже это выкрашено белой краской. Белый цвет лишь незначительно видоизменил эту вещь. Тот, кто сделал это, был полным идиотом. Впрочем, слой краски легко можно снять. Но, Боже милостивый, видеть это изделие в таком месте!
В этот момент мистер Боггис осознал, что трое мужчин - Румминс, Берт и Клод стоят плотной группой и пристально наблюдают за ним. Они могли заметить, как он внезапно остановился, захрипев и вытаращив глаза, как его лицо сначала побагровело, затем побелело. Так или иначе, они увидели достаточно для того, чтобы уничтожить весь его бизнес, если только он срочно чего-то не придумает. В мгновение ока он положил руку на сердце и нетвердой походкой, боком заковылял к ближайшему креслу и сполз в него, тяжело дыша.
- Что с вами? - спросил Клод.
- Ничего особенного. Через минуту я буду в порядке, - дайте мне стакан воды, - сипел он. - Это мое сердце.
Берт подал ему воды, оставшись стоять вплотную к мистеру Боггису, и уставился на него с плотоядностью дегенерата.
- А я уж было, подумал, что вы увидели что-нибудь, - произнес Румминс. Широкий лягушачий рот его растянулся в кривой ухмылке, обнажившей корни сломанных зубов.
- Нет-нет, мои дорогие. Конечно же, нет. Это мое сердце. Подобное происходит со мной время от времени. Через пару минут я полностью приду в себя.
Необходимо время, чтобы подумать, - говорил он себе. Еще важнее – успокоиться. Необходимо все тщательно взвесить, прежде чем снова начать говорить. Будь осторожен, Боггис. Сохраняй хладнокровие. Пусть эти люди и невежественны, но они не так уж глупы. Они подозрительны, насторожены и коварны. И если это действительно правда… Не может быть, не может это быть правдой…
Жестом страдальца он положил руку на глаза, и теперь очень осторожно, скрытно сквозь щель между двумя пальцами стал всматриваться.
Он удостоверился, что вещь спокойно стояла на прежнем месте, он мог достаточно долго ее разглядывать. Да! Он не ошибся, глядя на нее в первый раз. Нет ни малейших сомнений. Это действительно невероятно!
То, что он сейчас рассматривал, было предметом мебели, ряди приобретения которой опытный человек дал бы совсем немного, дилетант тоже едва ли
был бы особо впечатлен, особенно из-за этой грязно-белой краски, но для мистера Боггиса это было мечтой негоцианта. Как и всякий мебельный дилер Европы и Америки, он знал, что среди наиболее прославленных и вожделенных образцов английской мебели девятнадцатого столетия были изделия, именуемые как «Три комода Чиппендэйла». Он знал всю историческую ретроспективу, что первый из них был представлен в 1920 году в торговом доме Мортон-ин-Марш, и был продан на Сотби в том же году. И, конечно же, он знал, что два других были выставлены в комнатах того же аукциона годом позже. Оба поступили из Рэйнхэм- Холла, что в графстве Норфолк. Ему было известно, что за каждого из трех были уплачены гигантские суммы. Он не помнил точных цифр относительно первого и даже второго, но зато со всей определенность он знал, что третий был куплен за тридцать девять сотен золотых гиней. И то был год 1921-й!
Сегодня же это должно стоить порядка десяти тысяч фунтов.
Один специалист (мистер Боггис запамятовал его имя) относительно недавно провел соответствующее исследование и установил, что все три комода были созданы в одной мастерской, при их изготовлении был использован шпон из одних и тех же сортов древесины, а сконструированы они были по одним и тем же лекалам.
Несмотря на то, что товарных ярлыков ни для одного из комодов не сохранились, все эксперты единодушно признавали, что все три были изготовлены Томасом Чиппедэйлом, его собственными руками и в наиболее вдохновенный период его карьеры.
- А здесь, - продолжал свой внутренний монолог мистер Боггис, внимательно глядя сквозь щель между пальцами, - а здесь был четвертый комод Чиппендэйла. И он нашел его! Он станет богатым! И вдобавок знаменитым!
Каждый из трех комодов был известен под своим собственным именем. Первый назывался Честлтонский комод, два других – первый Рэйнхэмский и второй Рэйнхэмский.
Представить только физиономии наших парней там, в Лондоне, когда им доведется увидеть это завтра утром! И соблазнительные предложения от больших парней с Вест-Энда – Фрэнка Партриджа, Маллетта, Джетли и прочих! В «Таймс» будет фотография с подписью: великолепный комод работы Чиппендейла только что найденный Сирилом Боггисом, дилером из Лондона…Господи Боже, какой переполох поднимется!
Здешний в точности похож на второй Рэйнхэмский комод (все три – Честлтонский и два Рэйнхемских имели весьма незначительные различия).
Это было нечто из наиболее впечатляющего и прекрасного, созданного Чиппендэйлом в стиле французского рококо периода Директории из разряда больших комодов с выдвижными ящиками, установленное на четыре рифленые, гнутые ножки, возвышавшие его почти на фут от пола. Шесть выдвижных ящиков - два больших в центре и по два меньших с каждой стороны. Серпантин орнамента с замысловатыми завитками, пучками и гроздьями своим великолепием украшал лицевую часть комода от верха до днища по периметру, и его же элементы были использованы на пространстве между ящиками по вертикали. Бронзовые ручки, даже частично покрытые белой краской, были роскошны. Комод, конечно, был массивным, но орнамент был исполнен с такой элегантностью и грацией, что тяжеловесность самого комода, таким образом, не бросалась в глаза.
- Как вы сейчас себя чувствуете? – услышал мистер Боггис чей-то вопрос.
- Спасибо, спасибо, теперь уже значительно лучше. Это быстро проходит, мой доктор говорит, что нет ничего опасного, просто, когда это случается, мне требуются несколько минут отдыха. О, да, - сказал он, медленно вставая, - я в порядке.
Слегка неустойчивой походкой он стал кружить по комнате, оглядывая мебель, одновременно давая краткие комментарии.
Ему было ясно, что кроме комода, все остальное было полным убожеством.
- Прекрасный дубовый стол, - говорил он, - но боюсь, он недостаточно стар, чтобы представлять интерес. Хорошие, удобные кресла, но вполне современные, да вполне современные.
Теперь этот комод, ну, он довольно симпатичный, но опять же, малоценный. Это выдвижные ящики, - он ронял слова небрежно, минуя Чиппендэйла, презрительно щелкнул пальцами, - но цена ему пять фунтов, да, смею сказать, не более того. Боюсь, это довольно топорная репродукция. Полагаю, викторианская эпоха. Это вы сами покрасили его в белый цвет?
- Да, - сказал Румминс, - это сделал Берт.
- Это мудро. Белый цвет придает мебели более привлекательный вид.
- Это самое лучшее из моей мебели, - сказал Румминс. - Прекрасная резьба по дереву.
- Машинная резьба, - покровительственным тоном отрезал мистер Боггинс, наклоняясь, чтобы убедиться в изысканности искусства мастера. – Уверяю вас.
Но он по-своему хорош, определенно хорош.
Его фланирование ускорилось, однако он тут же спохватился и опять замедлил темп. Он приложил кончик пальца к подбородку, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону и нахмурив брови, как бы, в глубокой задумчивости.
- Знаете что, - сказал он, глядя на комод и говоря настолько небрежным тоном, что голос его стал неузнаваемым, - я только что вспомнил, я уже давно хочу комплект ножек подобного типа. У меня в моем домике есть один довольно неординарный столик, такой, знаете, невысокий, их обычно ставят у дивана. И вот на последний День св. Михаила я поменял жилье, а растяпа перевозчик мебели, повредил столик самым ужасающим образом. Я так любил мой столик, я обычно клал на него свою библию и тезисы предстоящей проповеди.
Он сделал паузу, по-прежнему упираясь пальцем в подбородок. – Я вот о чем сейчас думаю. Ножки от вашего комода могут подойти к моему столику. Да, безусловно, подойдут. Их нетрудно отпилить и приделать к моему столику.
Он огляделся вокруг себя. Трое мужчин стояли абсолютно неподвижно, подозрительно глядя на него, три пары глаз, все разные, но с одинаковым выражением недоверия. Маленькие поросячьи глазки Румминса, большие, с поволокой - Клода и странные разновеликие глаза Берта, мутновато-блеклые с черными точками в центре, как у рыбьего ока на тарелке.
Мистер Боггис улыбнулся и покачал головой. – Стой, погоди, что это такое я говорю, как будто я хозяин, прошу покорно меня извинить.
- Что вы имели в виду, говоря, что вы бы купили? - сказал Румминс.
- Ну, - мистер Боггинс скользнул взглядом по комоду и насупился - я не уверен…, хотя с другой стороны… быть может, я… слишком хлопотно, нет, не стоит беспокоиться, оно того не стоит, лучше не связываться.
- Сколько же вы думали предложить?- спросил Румминс.
- Боюсь, что немного. Видите ли, это не настоящий антиквариат, а всего лишь репродукция.
- Я так не думаю. Он здесь уже больше двадцати лет, а до этого порядочное время стоял в Мэйнор-Хаус. Я купил его на аукционе, когда умер старый эсквайр. Вы не можете говорить мне, что он новый.
- Разумеется, он не новый, но ему никак не более шестидесяти лет.
- То-то и оно, что больше. Берт, где этот клочок бумаги с задней стенки одного из ящиков комода, этот старый чек?
Парень безучастно смотрел на отца.
Мистер Боггис открыл рот, но тут же закрыл его, не произнеся ни звука. Он в буквальном смысле стал дрожать от возбуждения и чтобы успокоить себя стал прохаживаться вдоль окон и смотреть на откормленную коричневую курицу, клюющую разбросанное по двору зерно.
- Эта бумажка была на задней части ящика, лежащего под клетками для кроликов, - сказал Румминс – сходи за ней и покажи пастору.
Когда же Берт направился к комоду, мистер Боггис тоже повернулся в его сторону. Он был не в силах не наблюдать за ним. Он увидел, как Берт выдвинул один из больших ящиков, отметив при этом, насколько мягко он скользил. Он видел, как рука Берта погрузилась в ящик и зашарила среди множества проволок и шнуров.
- Ты это имел в виду? – спросил он, подавая отцу кусочек сложенной пожелтевшей бумаги.
Румминс взял ее, развернул и поднес близко к своему лицу.
- Вы не сможете отрицать, что эта писанина чертовски старая, он протянул бумагу мистеру Боггису, взявшего ее трясущимися руками. Она была ветхой и слегка хрустела между его пальцами. Надпись была сделана каллиграфической прописью, с наклоном букв:
Томас Чиппендэйл доктору Эдварду Монтегю, эсквайру.
Большой, красного дерева стол-комод из исключительно благородных пород дерева, с богатой резьбой, установлен на четыре гнутые ножки, два искусно выполненных ящика в центральной части, по два – по бокам, с богатейшими бронзовыми ручками, орнаментом
весь полностью закончен в особо изысканном стиле.
87 фунтов стерлингов.
Мистер Боггис весь сжался, подавляя в себе пружину возбуждения, раскручивающуюся внутри его естества, и борясь с головокружением. О Боже, это просто чудо!
При наличии ярлыка ценность становилась еще выше.
Сколько же это может теперь стоить? Двенадцать тысяч?
Может быть, пятнадцать? Или все двадцать? Кто знает? Держись, парень!
Он с презрением швырнул ярлык на стол со словами, что это лишь в точности подтверждает высказанное им мнение относительно викторианской репродукции. Это всего лишь счет-фактура клиенту от продавца – человека, сделавшего эту вещь и придавшего ей облик антикварного изделия.
- Я видел множество вещей вроде этой, - продолжал мистер Боггис. - Вы же видите, он не пишет о том, что собственноручно изготовил эту вещь. Я не попадаюсь на подобные уловки.
- Говорите, что хотите, - отозвался Румминс, - но это старая бумага.
- Конечно, старая, мой дорогой друг. Это викторианская эпоха, конец эпохи. Возраст приблизительно восемьдесят-девяносто или шестьдесят-семьдесят лет. Это было время, когда множество мастеров кабинетной мебели не занимались ничем иным, кроме изготовления мебели по образцам предыдущего столетия.
- Слушайте, пастор, - сказал Руминс, тыча в него толстым грязным пальцам, - я ведь не сказал, что вы не разбираетесь в мебельном бизнесе и все такое, но я хочу сказать, что вы не можете быть так уверены, не увидев, как это выглядит под слоем краски.
- Идите-ка сюда, - сказал мистер Боггис. Я покажу вам.
Став возле комода, он оглядел сгрудившихся вокруг него мужчин.
- Есть у кого-нибудь нож? – спросил он.
Клод протянул ему перочинный нож с роговой рукояткой, мистер Боггис взял его и открыл самое маленькое из лезвий. Затем, как бы небрежно, но в действительности с величайшей осторожностью, он стал соскабливать краску на небольшом участке верха комода. Краска отслаивалась со старой, твердой лакированной поверхности подобно чешуе при очистке рыбы. Очистив примерно три квадратных дюйма, он сказал:
- А теперь подойдите и посмотрите!
Это было прекрасно – маленький теплый очажок красного дерева, сияющего как топаз, роскошный цвет которого потемнел за два столетия
- Что-то не так? - сказал Румминс
- Древесина обработана. Любой может это увидеть
- Как вы это видите, мистер? Скажите нам.
- Хорошо. Должен сказать, что это не так уж сложно. Это дело опыта и мой опыт говорит мне, что, вне всякого сомнения, это дерево было обработано лимонной кислотой.
Вот, что использовалось для обработки красного дерева, чтобы придать ему темный колорит. Для дуба применялся поташ, для ореха – азотная кислота, а для красного дерева – всегда лимон.
Трое мужчин еще немного приблизились, впившись взглядами в дерево. На их лицах появились легкие признаки
заинтересованности. Всегда занимательно и полезно узнать о приемах жульничества и обмана.
- Вглядитесь в текстуру. Видите вкрапления оранжевого в темные тона коричнево-красного? Это явный признак воздействия лимоном.
Они склонились вперед, едва не касаясь носами деревянной поверхности. Сначала Румминс, затем Клод и Берт.
- А вот это патина.
- Чего?
Он объяснил им значение этого слова применительно к мебели.
- Мои дорогие друзья, вы даже представить себе не можете, на какие уловки не пускались эти плуты и мошенники, чтобы «благородно состарить» бронзу. Это ужасно, поистине ужасно и меня весьма удручает то, что я вынужден рассказывать об этом.
Он говорил четко, отрывисто, слова, словно нанизанные одно на другое слетали с кончика его языка; изо рта, как из жерла вулкана вытекала лава его крайнего негодования.
Мужчины ждали, молчаливо надеясь узнать еще какие-то секреты.
- Время и труды некоторых из смертных затрачивались на то, чтобы обманывать наивных и ни в чем не виновных, - мистер Боггис зашелся в крике – это совершенно омерзительно!
Вы знаете, что они здесь применили, друзья мои? Я могу распознать это со всей ясностью. Я почти вижу, как они это делали – долгий сложный ритуал шлифовки древесины с льняным маслом, покрытие французским лаком, придававшим обманчивый цвет, далее в ход шла пемза, опять масло, пчелиный воск, содержавший пыль и грязь, создававшими иллюзию потрескавшегося лака. Все это, в конечном счете, и придавало мебели античный лоск от, якобы, прожитых ею двух столетий. И меня по-настоящему огорчает, что я вынужден созерцать это мошенничество.
Трое мужчин продолжали глядеть на пятнышко темного дерева.
- Пощупайте это, приложите свои пальцы, - потребовал мистер Боггис, - ну, как вы это ощущаете – теплое или холодное?
- Холодное, - сказал Руммминс.
- Верно, мой друг, и это подтверждает, тот факт, что фальшивая патина всегда холодна на ощупь, тогда как истинная патина всегда удивительно теплая.
- Да она нормальная, - сказал Румминс, готовый к спору.
- Нет, сэр, она холодная. Но для верного суждения требуются опыт и чувствительность кончиков пальцев. Вы и не могли правильно судить об этом, так же как я не могу оценить качество ваших ячменных зерен. Все в нашей жизни постигается опытом.
Трое мужчин, вытаращив глаза, глядели на этого лже-священника с лунообразным лицом, глядели уже с меньшей подозрительностью, ведь он дал понять, сколь много он знает о предмете разговора. Но они были все еще далеки от того, чтобы доверять ему.
Мистер Боггис нагнулся, указывая на одну из металлических ручек ящика комода:
- Старая бронза, обычно, имеет присущий ей цвет и свойства. Вы знали об этом?
Они смотрели на него молча, в надежде узнать еще одну тайну.
- Беда в том, что они были чрезвычайно искусны в изготовлении копий. И в самом деле, очень трудно описать словами, в чем внешние различия между истинно старым и искусственно состаренным. Я далек от того, чтобы пускаться в рассуждения об этом. Поэтому не будет никакого толку от соскабливания краски с ручек. Это не сделает нас мудрее.
- Как бы вы смогли сделать новые ручки старыми? – сказал Клод. – Ведь бронза не ржавеет, знаете ли.
- Вы совершенно правы, мой друг. Но эти негодяи имели свои собственные секретные методы.
- Какие это? - спросил Клод. Любая информация о подобных вещах, по его мнению, была полезной, ведь никогда заранее не знаешь, что попадется в руки.
- Все, что им нужно было сделать, это положить на одну ночь ручки в ящик с опилками от красного дерева, пропитанными раствором соли аммония. От солей аммония бронза зеленела, но если бы вы потерли ручку, из-под зелени выступал прекрасный, теплый серебристый блеск, присущий настоящей старой меди. Чего только не вытворяли эти бестии. Для железа у них был другой трюк.
- Что же они делали? - зачарованно спросил Клод.
- С железом проще. Железные замки, пластинки и шарниры погружают в обычную соль, и они очень быстро покрываются ржавчиной.
- Ну, хорошо, вы полагаете, что не можете говорить о ручках. Потому как вы знаете, что им сотни и сотни лет. Верно?
- Ах, - прошептал мистер Боггис, впиваясь в него своими навыкате, карими глазами. - Вот тут вы неправы. Смотрите.
С этими словами он вынул из кармана маленькую отвертку и одновременно, так, что никто не увидел, маленький медный шуруп, крепко зажав его в этой же руке. Затем он выбрал один из болтиков - каждая из ручек крепилась четырьмя шурупами - и осторожно соскоблив с его головки белую краску, и стал выкручивать своей отверткой.
- Если это настоящий старый медный шуруп девятнадцатого века, - говорил он, то вы легко заметите, что его резьба будет слегка стертой и обрез будет сделан вручную, напильником. Если все детали из бронзы сделаны не так давно, викторианскую эпоху или позднее, то совершенно очевидно, что и шуруп сделан тогда же. Это будет продукт массового производства машинного изготовления. Любой может распознать шуруп машинного производства. Ну-с, посмотрим.
Для мистера Боггиса не составляло труда, накрыв кистью своей руки головку старого шурупа, заменить его новым, спрятанным в его руке. Это был еще один из его трюков, проверенный годами. Карман его церковного костюма всегда был наполнен некоторым числом шурупов разных размеров, сделанных из дешевой меди.
- Видите, резьба четкая, конечно же, видите. Это дешевый шуруп, который вы можете сами сегодня купить в любой скобяной лавке страны.
Шуруп был пущен по кругу, каждый внимательно оглядел его. На сей раз, даже Румминс был впечатлен.
Мистер Боггис положил отвертку в карман, туда же последовал изящный болтик ручной работы, вывинченный из комода. И затем медленной походкой, мимо группы из трех мужчин он направился к двери.
- Мои дорогие друзья, было очень любезно с вашей стороны разрешить мне к вам войти, - сказал он, останавливаясь у входа в кухню. – Очень надеюсь, я не показался вам старым занудой.
Румминс оторвал наконец взгляд от шурупа:
- Вы не сказали, что вы собирались предложить.
- О, совершенно верно. Я ничего не предложил. Сказать по правде, это все хлопотно, думаю, мне лучше оставить его.
- Сколько бы вы дали?
- Вы имеете виду, что вы согласны расстаться с ним?
- Я не сказал, расстаться с ним, я спросил, сколько?
Мистер Боггис взглянул на комод, наклонил голову сначала в одну, затем в другую сторону, выпятил губы, нахмурился, пожал плечами и сделал короткий взмах рукой, означающий, сложность оценить вещь, мало что в действительности стоящую.
- Скажем, десять фунтов, я думаю, это было бы справедливо.
- Десять фунтов! – проревел Румминс. - Не смешите, пастор, пожалуйста.
- Это стоит больше, чем дрова для камина, - сказал Клод с возмущением.
- Взгляните сюда, на ярлык, - продолжал Румминс, с такой яростью тыча в ценный документ своим грязным указательным пальцем, что мистер Боггис встревожился. - Он говорит точно, сколько он стоит – 78 фунтов. И это, когда он был новым! А теперь, когда он стал антикварной вещью, это в два раза больше!
- Покорнейше прошу прощения, сэр, но это не так. Это репродукция. Но вот что я вам скажу, мой друг. Я, наверное, довольно безрассуден и не могу себе этого позволить, но я соглашусь на пятнадцать фунтов.
- Сделаем пятьдесят, - сказал Румминс.
Восхитительная мелкая дрожь иголочками побежала по спине, ногам мистера Боггиса, до самых ступней.
Сейчас он уже владел этим. Это принадлежит ему. Вне всяких сомнений. Но многолетняя привычка покупать дешево, настолько дешево, насколько это в человеческих силах, с годами ставшая необходимым атрибутом его деятельности, настолько укоренилась в нем, что он не мог позволить себе так легко согласиться.
- Дорогой мой, - произнес он мягким шепотом. Я говорил, что мне нужны только ножки. Может быть, я бы нашел какое-то применение ящикам, но сам каркас, как совершенно верно заметил ваш друг, это дрова.
- Ну, дайте хотя–бы тридцать пять.
- Я не могу, сэр, не могу. Он не стоит этого. И, наконец, мне просто не подобает торговаться подобным образом.
Это никуда не годится. Я делаю последнее предложение, и ухожу. Двадцать фунтов.
-Принимаю, - отрывисто сказал Румминс, - он ваш.
- Ну и славно, - мистер Боггис всплеснул руками. Я все же пойду, я никогда не ограничиваюсь посещением лишь одной фермы.
- Но вы не можете отказываться. Сделка есть сделка.
- Я знаю, знаю.
- Как вы собираетесь забрать его?
- Надеюсь, после того, как я подгоню автомобиль к вам во двор, ваши друзья не откажут мне в помощи погрузить его.
- В автомобиль? Эта штука не полезет ни в какой автомобиль, вам нужен трактор.
- Я так не думаю. Так или иначе, нужно попробовать. Моя машина стоит у дороги, я вскоре вернусь и мы тем или иным способом это сделаем, я уверен.
Мистер Боггис вышел во двор, миновав ворота, двинулся по проселочной дороге через поля к шоссе.
Он почувствовал, что хихикает, и испытал от этого чувство неловкости. Внутри него зрело ощущение, как будто из желудка к голове поднимаются множество пузырьков и весело взрываются, подобно тому, что происходит в бутылке газированной воды тотчас, как ее откупорили. Полевые лютики вдруг превратились в золотые соверены, сияя в солнечном свете. Земля была усеяна ими. Он сошел с тропинки на траву, чтобы идти между ним, наступать на них, слышать легкий металлический звон, когда они касались его туфель. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не пуститься вприпрыжку.
Но священнослужители никогда не бегают. Они ходят степенно. Никакой спешки, Боггис. Будь спокоен, Боггис. Комод твой. Он твой за двадцать фунтов стерлингов. Хотя в дальнейшем будет продан за пятнадцать или двадцать тысяч. Комод Боггиса!
Через десять минут он будет погружен в автомобиль и это будет нетрудно сделать. И мистер Боггис повезет его в своем авто в Лондон, всю дорогу распевая! Мистер Боггис в автомобиле Боггиса везет комод Боггиса. Историческое событие. Почему бы газетчикам не сделать фоторепортаж?
Организовать это самому? Он, пожалуй, смог бы. Что за дивный летний день! О, это день славы! Какое упоительное чувство!
В это же время на ферме Румминс говорил:
- Это чудо, что этот старый сквалыга согласился уплатить двадцатку за кучу этого хлама.
- Вы ловкач, мистер Румминс, - льстиво произнес Клод. – Вы думаете, он заплатит?
- Мы не станем грузить, пока он не рассчитается.
- А что, если он не полезет в автомобиль? – Спросил Клод.
- Хотите знать мое мнение от всей души, мистер Румминс? - не унимался он. - Я думаю, эта хреновина слишком большая для автомобиля. Что, если он скажет, дескать, пусть он здесь и остается, а сам смоется, и вы его больше не увидите. Как и денег. Он, знаете ли, судя по всему, не так уж и завелся его заполучить.
Румминс держал паузу, осмысливая новую и довольно тревожную перспективу.
- Как вещь, подобная этой, может пролезть в автомобиль? -- Клод был непреклонно настойчив. – У пасторов никогда не бывает больших автомобилей. Вы, мистер Румминс, когда-нибудь видели пастора в большом легковом автомобиле?
- Не приходилось, - отвечал Румминс.
- То-то и оно. А теперь послушайте меня. У меня есть одна идея. Он ведь говорил, что его интересуют только ножки. Ведь так? Все, что нам нужно сделать, так это быстро отпилить ножки до того момента, пока он вернется, чтобы комод наверняка поместился в машине. И мы избавим его преподобие от хлопот, когда он вернется домой. Ну, как, мистер Румминс? – бычье лицо Клода сияло гордостью гамадрила, ловко умыкнувшего банан у стареющего собрата по стае.
- Это неплохая мысль, - отвечал Румминс, глядя на комод, - это действительно чертовски хорошая мысль. Давайте же, нам нужно поторопиться. Вы с Бертом вытащите его во двор, я пойду за пилой. Сначала выносите ящики.
В считанные минуты Берт и Клод вынесли комод, и положили его лицевой стороной наверх в центре двора посреди куриных шариков, коровьего навоза и слякотной грязи.
В отдалении они видели маленькую черную фигурку на проселочной дороге в поле, преодолевшую половину пути к шоссе. Они замерли на некоторое время, наблюдая. Было что-то комичное в том, как двигалась эта фигурка. Время от времени она пускалась рысью, или, как это делают дети, переходила на бег вприпрыжку. Слабая звуковая волна донесла до них через луг жизнерадостное пение.
- Он – придурок, - убежденно сказал Клод.
Берт глумливо усмехнулся, его дефектный глаз медленно закатился под свод орбиты.
Румминс враскачку шел по коровьим лепешкам, припадая к земле, словно лягушка, и нес длинную пилу. Клод взял ее и принялся за работу.
- Пили ближе к днищу, не забывай, что он хотел приделать ножки к своему столику, - распорядился Румминс.
Красное дерево было твердым и очень сухим, розовые опилки мягко ниспадали на землю из-под зубьев пилы.
Одна за другой ножки были отпилены, и когда Клод закончил, он аккуратно уложил их рядом.
Клод отступил назад, любуясь результатом своих трудов.
Наступила долгая пауза.
- Позвольте мне задать один вопрос, мистер Румминс, задумчиво заговорил Клод. – Вы уверены, что эта хреновина, даже без ножек, поместится в автомобиле?
- Нет, если только это не автофургон.
- Верно, – воскликнул Клод. – А у пасторов, как мы знаем, не бывает автофургонов. Обычно они ездят на маленьких приземистых Моррисах восьмой модели или на «семерках» Остин.
- Он хотел ножки, остальное, если оно ему не нужно, он может оставить здесь. Ему не на что будет пожаловаться. Он получит свои ножки.
- Вам лучше знать, - кротко заговорил Клод. Но не станет ли он сбивать цену, если вдруг все части комода не полезут в машину. Пасторы – это такие прохиндеи, когда речь идет о деньгах. Не заблуждайтесь насчет них, не совершите ошибку, держите ухо востро. Особенно с этим парнем. Почему бы нам не отдать ему его дрова и покончить со всем этим. Где у вас топор?
- Я полагаю, это вполне справедливо, - сказал Румминс. – Берт, принеси топор.
Берт прогулялся по итогам коровьего пищеварения, и принес топор дровосека. Он протянул его Клоду. Клод поплевал на ладони и потер одну о другую. Затем длинными замахами он атаковал каркас комода с ампутированными конечностями.
Это была нелегкая работа, и прошло несколько минут, прежде чем комод не оказался изрубленным на более или менее мелкие куски.
- Я вам скажу одну вещь, - сказал Клод, выпрямляясь и вытирая пот со лба. Это был чертовски хороший столяр, и это была хорошая работа – такую вещь соорудить. Но мне наплевать, что скажет пастор.
- Мы вовремя управились, - провозгласил Румминс. – Он уже идет!