Светлый, как и все, взял глиняное ведерко и зашел в воду. Тяжело было на душе: вот ведь угораздило врасплох попасться, а если б и не врасплох. Что смогли бы? Оборонялись? Номадов вон сколько, всех бы уничтожили, а барку себе забрали. И откуда только взялись? Если они Улук-Хана воины, то могли б и по мосту пройти. Далеко? Или заблудились? Брода не знают - пришлые. Фу-ух, парит! Андрей, присев, с головой окунулся в воду и тут же вынырнул.
- Не делать так! - раздался с берега скрипучий голос.
Обернулся и увидел направленный в лицо наконечник стрелы.
- Не буду.
Ну вот, стерегут. Боятся чего-то - точно пришлые. А главный про Фому выспрашивал: хозяин где. Может напрасно я соврал, вдруг явится? Не дай Господь - такое начнется… Спешат, спешат номады: «Факелы будем жечь, воинов дам, только делай». А после отпустят, иль погубят? Да все одно: никуда пока не деться, а там глянем, пождем. Андрей немного успокоился и продолжил замазывать варом щели в днище барки.
Атир поднял голову, всмотрелся в дальний берег. Разведчики, взяв за узду лошадей, тянули их в реку. Животные отчаянно взбрыкивали, упирались и хрипели. Сзади над ними нависал обрыв. Поверху столетние ветлы: стволы в два обхвата, будто молниями расколоты. Плакучие ивы кинули на воду облепленные сочными листьями ветви. Из земли, напоминая руки с растопыренными пальцами, торчали черные, словно обожженные огнем корни. Что это? Атиру вдруг почудилось, что пальцы эти тянутся к нему и шевелятся. Может ветер их так колышет, да, нет - тишь вокруг, или мерещится? Ну вот: корни безвольно повисли и стали похожи на пеньковые веревки, а лошади, перестав ржать, стремглав влетели в реку, потащили за собой воинов. Атир протер глаза и еще раз глянул на обрыв: деревья как деревья, корни как корни… Закачались разом ветви ив, зачертили круги по воде и волна, волна с того берега, стремительно обогнав плывущих, накатила упруго, пенно, прошелестела, коснувшись его голых ног. И, вроде как, человек в серых одеждах промелькнул между столетних деревьев.
Лошади плыли резво. Грудью рассекая гладкую поверхность реки, отфыркивались, оставляли за собою рябь и водовороты. Разведчики старались - гребли ногами, и вскоре мокрые, держа животных за узду, уже выходили на берег.
- Ну что, что там? - спросил Атир, надевая остывшую в воде кольчугу.
- Мы проскакали вглубь двадцать полетов стрелы, и в сторону не меньше, - отвечал ему пожилой воин, десятник Биагар. - Везде трава лошадям по шею, ни людей, ни следов, ни дорог, ни костров старых, все спокойно. Давно там никто не бывал. Кабаны вот только встречались, птицы много…
- А с лошадьми что стряслось? Почему в воду не заходили?
- Не знаем мы, может, увидели там чего, испугались…
- А на берегу никого не заметили: человека, какого, или еще чего? Может, птица кричала, сучья хрустели?
- Да нет вроде… - ответил Биагар и глянул на обрыв.
- А вы? - Атир повернулся к тройке, стоящих поодаль воинов.
- Нет, - недоуменно повели головами.
- Эй, ты, иди сюда? - позвал маячившего на береговом откосе дозорного. - Может ты, что-то странное на реке видел?
- Нет, не видел.
- Тогда приведи моего коня. А тебе, Биагар, и воинам - как оденетесь, езжайте к Хану. До рассвета надо успеть. Расскажете ему про место и про лодку, сюда приведете: завтра днем переправа. Скачите степью: так надежней, и чтоб живые добрались…
Атир вскочил на Агата и ударил пятками:
- Давай, пошел!
Кинул взгляд на пылающее светило. От солнца все эти видения, от солнца…
Шел второй день. Старик уплыл, оставив на берегу большую суму со съестным и Анисиными вещами. Помахав вслед, Анися смотрела, как, налегая на весло, борется он с речным потоком. Да, непросто грести против течения - за день вряд ли управится. Скрылся за излучиной. Оглядела еще раз пустынный берег - а теперь можно и искупаться. Вода, не такая холодная, как в горной речке, но все ж. Скинула рубаху, оставшись нагишом, и плюхнулась в воду. Да-а! Сделала с десяток гребков и, повернув назад, легла на песчаное дно на отмели. Разогретое солнцем тело остывало под прохладным упругим потоком, голова расслабленно покачивалась на волне, длинные светлые волосы разметало течением. Вокруг никого, вверху безоблачное небо, вода приятно щекочет шею и разведенные, согнутые в коленях ноги. Красота и покой! Обмыла груди, провела кончиками пальцев по набухшим от прохлады соскам, сладко вздохнула: вот вернусь в скит - подумала - попрошу соседку, Эрсах, что б жениха мне хорошего сосватала. Она всех окрестных знает. Вот только кто ж ведунью по своей воле возьмет? А приворожить - счастья не будет.
И вновь вспомнилось прошлое. Куда от него уйдешь? Покой вмиг смыло, унесло тугими струями, показалось, что и небо поблекло: из синего, сделавшись серым.
Старик заявился в скит бледный уставший и попросил: «Пойдем со мной - поможешь. Назад вернешься скоро». Он и раньше навещал, сладостями одаривал: то пряниками, то дыней сушеной. Раз, так вообще платок шелковый принес: зеленый с птицами золотыми. А как ушел, забрала платок Унгра и в сундук свой спрятала. Но память о подарке дорогом и благодарность старику остались. И странно что: не гнала его ведьма, лишь зыркала порой исподлобья. Может, в женихи себе прочила? Да только плохой из него жених был: явится раз в год в два, сядет на скамью, голову опустит и молчит. «Иноверец, из монахов изгнанный», - говорила покойная Унгра. А Эрсах секретничала, что заглядывал он к ведьме еще по молодости, а позже даже тайно жил, скрывался от кого-то. Эрсах ночью видела его раз, Унгру спросила, а та не призналась. Ну да, ладно.
Дорога сюда долгой показалась. Хорошо еще, что староста общинный, Рогнед, обстоятельный, добрый мужик, дал им двух кобыл - старых пегих - но все ж легче. Взвалили со стариком-монахом им на круп поклажу, забрались верхом и вперед через Ахчинский перевал. Два дня перебирались, а дальше степью. Оказалось, что кобылы старостовы сонные и упрямые. Скакали, да нет, не скакали - тащились еле-еле, глядя по сторонам черными злыми глазами. Уставали быстро, а на стоянке, зазеваешься чуть, норовили лягнуть исподтишка, укусить. Пять дней до селянского городища, Мохова, пришлось добираться. Хорошо, что еще волков степных, да разбойников по пути не встретили. А в Мохове у хмельного рыбака лодку заняли на время. День по реке - и на месте.
Ух, задумалась, давно уж пора подкрепиться, да по окрестностям побродить - место для житья глянуть, возле часовни оставаться Анися почему-то не хотела. Она вышла из воды на берег, стряхнула волосы. Одевшись, направилась к часовне. Там, на каменных скамьях и потрапезничала: достала из сумы лепешку и луковицу. Лепешка мягкая, вкусная - в Мохове брали, а вот лук горьким оказался. Ну, ничего. Скушала все по-быстрому и двинулась степью вдоль реки.
…Путь назад, как всегда, оказался короче. Атир еще издали увидел, что работа движется. Спрыгнув с коня, сел на прежнее место: старую перевернутую лодку, принялся наблюдать. Лодочники, надеясь на скорую свободу, а, может, побаиваясь суровых стражей, работали быстро и слаженно. Один подкладывал в костер дрова, кидал в висящий над ним котел куски чего-то коричневого и помешивал вонючее варево палкой. Другой крутил из пеньки жгуты и разливал готовую жижу по ведеркам. Остальные запихивали жгуты в щели по днищу и бортам лодки и мазали их тем самым вонючим.
Осмелевшие мальчишки выскользнули из дома и, не слушая гневных окриков матери, спустились на берег. С опаской озираясь по сторонам, готовые в любой момент сорваться и убежать, подошли ближе к работникам и их стражам. А вскоре, освоившись, и вовсе стали помогать костровому: собирали щепки, доски и подкидывали их в голодное пламя. Глядя на них, Атир вспомнил, как совсем еще маленьким помогал отцу таскать из-под снега перемерзший хворост. Да, степные зимы лютые, с ветром и снегом.
Отец... Воспоминания хлынули разом. Высокий, жилистый, чернявый, с крепкими руками... образ размыло время. Атир тогда еще ребенком был, отец только-только начал учить его ездить на коне, стрелять из лука. Первого лука: небольшого, почти игрушечного. Больно била тугая тетива по слабым еще пальцам, а стрелы: почти настоящие, с тяжелыми острыми наконечниками, никак не держались в пальцах, то вбок валились, то вниз. А он, чуть не плача, злился и сопел, но снова и снова поднимал их с земли и натягивал тетиву. «В отца пошел, - говорила мать подругам и родне, - настырный». И улыбка трогала ее обветренные губы - он помнил.
Отец…, однако, не стал великим воином, славился другим: был мастером-оружейником. Его сабли дорогого стоили в окрестных землях: легко перерубали они клинки врагов, щиты и латы, а лукам по силе боя равных не имели. Мастер Равос - называли его, уважали и относились с почтением. Много лет минуло, как отец умер, но осталась память - клинки продолжали служить все так же исправно.
Мать рассказывала, что из-за этих самых клинков отец и попал в племя, что жил он сначала на берегу моря, в далеком южном городе, имел там знатную оружейную мастерскую, а старший брат Адай-Хана, Иль-Хан, обманом заманил его к себе и взял в плен. А позже они с матерью поженились. Отец принял свою судьбу: сделался кочевником, обрел близких, друзей, веру. В походной кузне все так же правил клинки, делал луки. Матери казалось, что он счастлив.
Умирал отец мучительно, в тяжелом бреду: тогда, сырой и холодной осенью, духи забрали половину племени. Атир помнил... А весной их семья пополнилась: братишка Лик и сестренка Айра появились на свет.
…Солнце не успело сесть, а лодку уже починили. Ночи летом теплые, до рассвета замазка должна обсохнуть и затвердеть, а утром в путь.
- Ну, а говорили: «Два дня, два дня». - Собрав лодочников, высказал им Атир. - Обмануть хотели или ленились? Вот и завтра приказы мои точно и скоро исполняйте, тогда и слово сдержу. А ты, Светлый, за переправу головой мне отвечаешь! - Но сердитость его была лишь видимой - он остался доволен лодочниками: и работали быстро, и бежать не пытались. Но предупредить все одно надо.
По его приказу воины накормили лодочников, после, для надежности связав им руки и ноги ремнями, отвели спать под обрыв. Сюда же доставили и селянку с детьми. Женщина держалась уверенно, да и дети уже не смотрели пугливо - привыкли.
Атир , сняв доспехи, улегся на теплых мягкий песок. Стрекот цикад последнее, что ухватило сознание, прежде, чем он окунулся в сон. День выдался трудным, а предстоял еще труднее…
Что-то теплое и влажное коснулось щеки, еще, еще раз. Да что ж такое? Атир разлепил веки - солнце слепило во всю и вдруг поблекло, а вместо него появилась серая с темной челкой морда Агата. О, Духи, неужто день?! Он вскочил на ноги. Вокруг вповалку спали воины, под обрывом похрапывали наперебой лодочники, двое дозорных, сидя на корточках, клевали носом. Что это со всеми случилось? Сам тоже хорош: проспал, никогда такого не случалось - солнце, вон, уже на две ладони от горизонта.
- Подъем, всем подъем! - крикнул громко. - Стройся!
Удивленно озираясь на взошедшее светило, повскакивали воины и принялись поднимать и строить в ряд полусонных потягивающихся лодочников.
- Умывайтесь, ешьте, селян накормите, будьте с ними начеку: а то сбегут еще. - Приказал он виновато склонившему голову Марсагету. - И дозорных своих, как переправимся, плетьми отстегай.
Сотник кивнул и пошел исполнять приказы. Зашевелились вокруг, забегали: вспыхнул потухший костер, костровой с котлом помчался к реке, воины умылись и, созвав лошадей, принялись их седлать.
В котле бурлило. Воины подходили и деревянными ложками, по очереди, черпали жидкое варево. Ели скоро, обжигаясь, закусывали черствыми лепешками и вяленой кониной. Сами виноваты: не надо столько спать. Остатки отдали лодочникам.
Атир оседлал коня, похлопал по преданной морде: Агат, мой Агат. Подозвал Марсагета и Светлого.
- Осмотри барку, - обратился к селянину, - и, если исправна, спускайте на воду. Парусом не светить - пойдете на веслах рядом с берегом. Где пристать - покажу. Дальше как уговор был: поможете - отпущу, отблагодарю, нет - повторять не стану… А ты, Марсагет, тоже с ними: возьмешь в лодку десяток воинов, смотреть будешь за этими. Все! Выполняйте!
Светлый и еще один, бородатый, зайдя в воду, двинулись вдоль висящего на канатах судна: тихо переговариваясь, осматривали борта и днище. Наконец Светлый кивнул:
- Все хорошо!
- Лодочники вперед! - скомандовал Атир.
Селяне, встав вдоль бортов, начали ослаблять канаты. Вначале опустилась корма, а вслед и нос посудины плюхнул в воду, погнал волну.
Солнце поднялось уже высоко, большая лодка покачивалась с боку на бок. Атир улыбнулся. Пусть проспали, зато барка на плаву - опять удача с нами! Вскочив на коня, двинул к постройке. Сзади послышался тихий голос Марсагета:
- С хозяйкой, что будешь делать?
- С хозяйкой? - Атир развернул коня, нахмурился. - А что с ней?
- А если хутор вблизи, какой? Дорогу и дружинников видел? Или по реке кто проплывет? Так ведь сдать нас может. Уйдем, доберется до своих и сдаст.
- Хм!.. – Атир хмыкнул, посмотрел на строение - возле дверей его стояла женщина и дети. - Что ж, гоните их внутрь! - повысил голос. - Берите доски, заприте окна, двери. И этих с собой забирайте, - кивнул воинам на двух старых, осоловело жующих траву, хозяйских меринов.
Женщина, видимо поняв направленные на нее взгляды, истошно запричитала:
- За что, за что, изверги?! - заметалась по двору.
- Взять ее! - крикнул Атир. - Чего ждете?
Воины рванулись к селянке, настигли скоро. Растопырившись, как наседка, упиралась - подняли ее на руки и закинули внутрь постройки. Покружив по двору, прихватили за рубашки пищащих малышей и отправили к мамке. Тем временем девочки, мелькая голыми лодыжками, кинулись было в степь. Но куда от конников уйдешь - быстро в кольцо взяли. Стегнув беглянок по задницам плетьми, завернули к дому, затолкали раскрасневшихся плачущих внутрь, воин с бревнами и досками наготове резво привалил дверь, захлопнул и прижал ставни. Вот и все!
- Пожалейте, пожалейте, Бога ради! Не жгите. Детей не жгите! - слышались изнутри рыдания женщины, детский плач.
- Отпустите их! В чем дети виноваты? - Задвигались, загомонили лодочники, грудью поперли на выставленные пики.
- Куда? Не сметь! - Атир выхватил саблю.
Войны с пиками отступили на шаг назад, Марсагет ждал приказа.
Трое конных рванули от дома, засвистели, завыли по-звериному, раскручивая на ходу витые кожаные кнуты. Подлетев, защелкали по спинам и плечам лодочников. Сгибались, вскрикивали селяне под хлесткими ударами, краснели от гнева их лица.
- Что ж ты творишь? Остановись пока не поздно!.. - раздался крик из толпы.
Атир скосил глаза.
- …Что делаешь? - Светлый, прямой и высокий, смотрел в упор. - Не было такого уговора, не было, - добавил селянин уже тише.
Атир помедлил и поднял руку:
- Хватит с них!
И все: и всадники с кнутами, и селяне в порванных рубахах разом замерли, притихли. Лишь от дома все еще доносились слабые удары в дверь, приглушенные стенания женщины и детские всхлипы.
- Вы о чем? О чем, подумали, спрашиваю? - Атир окинул взглядом рассерженных лодочников. - Мы их просто закроем. На время. А как работу сделаете, так вернетесь и выпустите. Это вам, селяне, зарок будет, чтобы не противились. А не вернетесь - кто спасет? Объясни им, Светлый. Да, и селянке своей скажи: не нужны нам ее полудохлые кони.
Атир понимал: бойня сейчас ни к чему, а вот выгода от положения - да. Плач и стенания за дверью постепенно стихли, успокоились и лодочники.
- Возвращайтесь скорее, Светлый. Бог вам в помощь! - поняв, что беда миновала, выкрикнула сквозь дверь селянка.
Гребцы подняли на борт длинные стройные весла и приготовились к отплытию, лучники Марсагета расположились на корме и на носу барки, Светлый взялся за рулевой брус. Атир продолжал наблюдать за лодочниками, пытался углядеть напряженность в лицах, в жестах, следы недавнего недовольства, но не обнаруживал. Все одно глаз да глаз за ними нужен - подумал.
Селяне тем временем осенили себя крестом и, прошептав молитву, взялись за весла.
- Раз! Раз! - разнеслось над рекой.
Это Светлый задавал гребцам ход, задавал, а сам думал: «Фу-ух, пронесло! А мои все как один молодцы: без оружия за Марью и детей вступились, жизнь готовы были положить. А номад этот и, вправду, жечь хотел? Или так, припугнуть? Знать бы».
Весла опускались в воду и поднимались, опускались и поднимались. Барка дальше и дальше отходила от берега.
- Да поможет нам Тенгри! - сказал Атир и пришпорил Агата.
Оставшиеся на берегу воины, вскочив на своих лошадей и взяв в повод свободных, по двое двинулись вслед.