Главной его идеей теперь была “мечта идиота”: хорошо устроить свое пребывание на этой поверхности земли. Хорошо означало более или менее сносно. Он меньше всего был виноват в том, что этому миру не захотелось дать Жукову хоть один реальный шанс на иное развитие событий его жизни. Мятежность не была его коньком, но работать на поверхности Земли, в той ее точке, где Жуков оказался, было незачем, поскольку не было никакой надежды достичь хоть какого-то сносного результата, а воровать он не умел, не имел к тому никаких способностей, угрожать кому-то не хватало здоровья. Вот так жизнь поставила Жукова на “героический”, но неблагодарный путь “нисповергателя идеи”..
В принципе, ему не хотелось сорится с этой организацией, очень уж могущественной она ему казалась. Повсюду были расклеены призывы ее молодежного филиала с лозунгами, от которых неизменно пробирала жуть, до того они что-то упорно напоминали. Вернее не от самих лозунгов, а от перспективы, которую сулило воплощение их в жизнь. Безобидные на вид, они убивали даже видимость свободной воли своих единомышленников. Организация называлась “Согласие”, только какое согласие имелось ввиду от внимания Жукова ускользало. Это-то больше всего и добивало и забавляло Жукова, и, хотя он не был борцом по натуре, от отсутствия тем, он решил занятся сутью этой организации.
Через несколько часов он закончил статейку по организации, о которой решился написать. Жуков не думал, что маленькое мнение человека, который так и не смог ничего достичь по жизни, от которого сбежала даже последняя кошка, может как-то навредить кому-то, или навредить ему самому, или навредить организации. В эпоху свободы слова, в эпоху размытых рамок, об этой организации писали еще и не такое, нисколько не заботясь о ее ценности для общества, о ее приоритетности и нравственной основе дела. Цели у “Согласия” были соответственные — согласие, которого так не хватало времени, в которое угораздило жить Жукову, совместное процветание, равенство, но методы Жукову не нравились. Именно об этом он и написал в своей маленькой статейке.
Его охватило паническое настроение тени, которая заглянула в листки бумаги, вылезшие из жерла принтера. Тень неодобрительно покачала головой, вчитываясь в слепленные друг к другу слова. Он оглянулся, истерично заскрипев стулом. Никакой тени не было. Никакого повода не было для лишних телодвижений, но нюх у Ванькаа основательно обострился. За окном мелькнула птица, прошмыгнув прямо по плоскости взгляда, листок бумаги, положенный криво на стол, спланировал на пол, символизируя поверженный парус. Сердце сжалось предчувствиями.
— Ну да, только паранойи мне для полного букета не хватало! — сплюнул в сердцах сидевший за компьтером и выключил машину.
Когда паническое настроение попыталось вернуться, неожиданно и навсегда, верное средство выручило — ругательства неслись на весеннее обострение, но ужасающую тень, на сидящую за окном, на ветке дерева черную птицу. Ворона склонила головку и каркнула во всю свою глотку, не отрывая внимательного взгляда от страдальца. Она издевательски постучала по ветке, на которой сидела. Может это предсказание? Может предупреждение небес? Мысли роились и разбивались на здоровую часть головы, говорившую о начавшейся мании преследования.
“Не уверен, не обгоняй!” — неоновым светом зажглось в извилинах мозгового вещества, “а уверен — нечего валежника пугаться!” — ответила здоровая часть мозга. Упаковав себя для “дальней дороги”, страдалец крепко выразил свое отношение и к здоровой части своего мозга, и к больной, и к весне, и к обострению.
Через некоторое время Жуков был в редакции, на поездку в которую истратил не лишние деньги, решив проехаться с комфортом. После “комфорта”, то есть такси у него осталось немного наличности. В редакции было время обеда. Его “босс” (если он мог быть у не входящего в штат сотрудника) отсутствовал. Жукову пришлось оставить свое творение у секретарши на столе, которая лишь на секунду оторвалась от экрана компьютера, для того чтобы поднять на представший перед ней персонаж глаза.
Когда он вышел из дверей редакции, Жукова ослепило солнце, ударив своими лучами прямо в его зрачки. Несколько секунд вышедший из двери пытался проморгаться, но у него это получилось не сразу. “Да красота ослепляет и выруливает сначало на сердце, а потом на кошелек — вечная проблема подлунного мира!” — подумалось почему-то страдальцу, пока он не свернул в сторону ближайшего ларька.
“Достало! Все достало!” — подумалось страдальцу, едва он посмотрел на экран компьютера, появившемуся вслед за манипуляциями его руки. От движений его пальцев на экране появлялись огромные буквы “ДОСТАЛО”. Он не помнил шрифта, он не помнил размера этого шрифта, он уже не помнил ничего. Его символом, его формулой было единственное слово: “Достало”. Вообщем-то, плохая формула, потому что она была только его, расчитанная только на одного, на единственного представителя человеческой расы. Он не думал в тот момент о том, что именно с этой формулы начинаются большие поиски, которые могут иногда привести к важным результатам и изменениям в личной, сугубо часной жизни. Встряхнувшись он загремел ключами и направился к выходу...
Ванька даже дошел до ларька, из которого высунула голову продавщица и недовольно фыркнула, едва он немного завозился в своих карманах в поисках мелочи:
— Так вы берете, или так стоите? — это была другая форма выражения “Достали!”, но стоящий перед “советского” дизайна ларьком сразу понял: в чем она — эта самая соль жизни.
— И меня тоже достали, всех достали! — пояснил Жуков продавщице, хорошей девушке, которая была очень здоровая и волшебная, воздушная. Пышечки иногда бывают волшебными, воздушными и ничего с этим не поделаешь!
Продавщица не поняла его, но отнеслась к нему как-то по-другому:
— Что вы хотели? — насколько могла вежливо произнесла она.
— Газету...
— Эту? — показала она на свежий номер газеты, которую хотел приобрести Жуков.
— Да, — протянул деньги он, узрев в анонсах заголовок своей статьи.
Продавщица перехватила его взгляд и брезгливо поморщилась:
— С вас четыре рубля сорок копеек! — памятая купюра исчезла в недрах ее кассы.
В соседнем киоске его встретили почти по домашнему, он был частым гостем пространства возле его прилавка. Почему-то сегодня ему захотелось пива, но потом передумалось и захотелось водки, потом вновь передумалось и появилось желание коньяка и дорогих (по цене, но не по качеству) сигарет. Поскольку передумалось и купилась только банка пива, пришлось тащиться в ближайший магазин за коньяком, что было проделанно с блеском и усердием. Такие шаги для удовлетворения своих желаний Жукову были знакомы и понятны, непонятна была лишь цель подобных телодвижений, поскольку именно эта цель не отражала великих планов Всемирной торговой палаты относительно державы России. Единственное что было понятно, так это то, что муть спадает незаметно и неизменно, поэтому иногда, для просветления головы, требуется небольшая допинговая доза. Мысль, посетившая великую голову, поразила своей простотой: может поэтому необходимо столько допинга нашим светлым мозгам — для преодоления, так сказать, мути, которая наровит охватить наш возмущенный разум, поглотив его великим дурманом синего цвета. Размышляя о дурманах и их последствиях он добрался до своего жилища.
Он открыл дверь и первым делом прошел на свою кухню, где поставил чайник на плиту (больше на кухне не было ничего интересного, поскольку ничего интересного туда не завезли). Когда носик чайника издал противный свист, Ванька заварил чай и прошел вместе со стаканом в комнату. Аромат, исходивший от напитка, был восхитителен. ему по случаю удалось купить нормального чая, чему он теперь радовался каждый раз, когда заваривал себе кружечку напмика.
Комнатушка сияла своей чистотой, как и кухня стала похожа на платье девственницы перед алтарем. Жуков вспомнил, что начал свою борьбу за чистоту жизни, за ее простоту со своего жилища. Теперь, не находя даже намека на пыль, он все меньше находил поводов разыскивать вековую пыль в своей внутренней сути, которая еще зовется душа.
Как раз в этом пространстве, в котором вековая пыль запряталась от желания чистоты и первозданности, сияло теперь солнышко, которое выглянуло из-за туч депрессивного обострения. Статейка напечатана, жизнь продолжается, весна вступает в свои права, очень скоро накапает немного денег — что еще надо для больного депрессиями существа. Провидение непременно позаботится об оплате его усилий по преодолению пространства и времени.
Он нажал на кнопку включения своего друга и неизменного спутника в его ночных измышлениях. На окне экране, который появился вслед за обычными строчками технических характеристик, повис маленький конвертик. Ему пришло сообщение. Это было более чем странное обстоятельство, поскольку ни с кем эпистолярным образом, пусть даже компьютерно-эпистолярным образом он не общался. Надежда на приличное послание из издательства промелькнула и угасла, едва он взглянул на часы. Да, в три часа ночи издательский бизнес не делается — это было совершенно точно!
Жуков посидел несколько минут, глядя на повисший конвертик, и продумал варианты. Зачем он это делал, он не смог бы объяснить даже если бы его пытали горячим утюгом. Это был любимый приемчик начала дикого капитализма в России, во всяком случае творческой братии это именно так и представлялось.
Но переживания переживаниями, необходимо было что-то делать в этом пространстве любви вселенной к маленькому существу, которое имело честь называться Жуков Ванька. Он нажал на кнопку и взглянул на довольную рожицу, которая вылезла вслед за этим. Рожицу пересекал текст, набранный разными шрифтами, разного цвета. Казалось, что все цвета радуги были использованны для подготовки этого послания.
Жуков вчитался в текст:
“Тебе плохо? Ты одинок? Жизнь говно? Отключили воду? Пустой холодильник? Закончились деньги? Ты одинок? Не знаешь, что делать? Жизнь дала трещину? Любимый человек предал тебя? Нет выхода? Тебе плохо? Твоя женщина спит с другим? Жизнь потеряла смысл? Уволили с работы? Не расстраивайся! Просто ты неудачник!”
Вокруг рожицы орнаментом бежали разноцветные буковки, которые складывались в слова:
“Это случается каждый день с каждым человеком в автобусах, троллейбусах, на улице, в грязных подъездах, квартирах. Вся наша жизнь сплошной кавардак, неразбериха, нелепица. Я тебе подскажу выход, я тебе его принесу на блюдечке с каемочкой. ты найдешь его в конце этого послания”
Жуков выругался и пролистал страницу до конца. Выплыла белая фраза на черном фоне:
“Убей себя!”
Надписи тонули в разноцветной, обнаженной “мадам” с яркими причинными местами, которые пульсировали с определенной интенсивностью. Ванька уставился на эту пульсацию постепенно уходя в причинное месте “мадам”, расширяя его, раздвигая и погружая свои конечности в море цветов и красок... Мадам была довольно сексопильна, с мушкой возле губы и толстым слоем жемчужной помады на ней.
Ванька, обнаружив простой выход из жизненых трудностей расхохотался лошадиным ржанием. Все оказывается очень просто! И нет терзаний, нет Монтейня с его опытами, нет эпилептика Достоевского, нравственного до блевотины, нет Манна с его проблемными опусами, нет моралистов — французов: Экзюпери, Камю, нет всей этой депрессивной истории человечества, отраженной в многочисленных его опытах. Если твоя жизнь сплошной кавардак: убей себя, не приноси лишних проблем ни себе ни окружающим. Жуков снова расхохотался над простотой выхода: воздух станет чище, кому-то достанется еще больше, что-то еще больше изменится.
Жуков не был способен даже на возмущение, он только подумал о бренности этого мира. Пришло осознание простой мысли, избитой до невозможности и затертой до неприличия истины: “Все что не убивает, делает только сильнее и лучше!”.
На миг посетило видение, что эту инструкцию все выполнили как должную! Пустынные улицы стояли перед глазами, в пустых окнах неразличимы были признаки жизни, горы нераскупленных товаров везли на свалку... Пришлось расхохотаться еще больше...
Шутка заставила взглянуть на себя с другой стороны. Он прошел на кухню и залпом выпил полбутылки водки. Отдышавшись, он принял на грудь остатки жидкости и прошелся по кухне. В расслабленном мозгу загорелась надпись:”Виктория, Ника, Победа!”.
Ванька подумал и согласился: он уже победил, теперь предстояло убить того кто упорно не хотел верить в эту победу, то есть убить себя. Просто взять и придушить свое существование на собственном ремне. Победа требовала платы за свой приход, плата была по самому высокому тарифу, капризная дама требовала расплаты жизнью за свое беспокойство.
Чистота всегда ослепительна — природа просто не может терпеть чистоты своего безумия, а общество — чистоты своего моралите. Общество такую чистоту моралите сразу объявляет серостью, большинством, быдлом, и оно право скорее всего, потому что инертная масса всегда только тормозит. Обществу нужны ориентиры, ему хочется куда-то развиваться, уже мало просто жить и потреблять, возникает желание создавать формы жизни и потребления. Общество не может назвать большинство золотой серединой, потому что тогда меняются ориентиры и оно невольно потеряет края, тех кто может предложить что-то новое, отличное от общепринятого, расширяющее границы познаного. Поэтому победа всегда требует расплаты, иначе кто же поверит, что такое возможно!
Это было пародоксальное развитие сюжета. Победа всегда предполагает вкушения славы и благ за свои действия по достижению ее. Но развите сюжета может повернуться и обратной стороной медали: победа предполагает и окончание жизни. Полная и безоговорочная победа над пространством, не оставляет самого пространства для маневра.
Жуков вкусив эйфорию победы, которая растекалась в его жилах вместе с водкой влитой в организм, понял, что платой безоговорочного выигрыша станет целая жизнь, которую придется положить на алтарь капризной дамы. Иначе дама не сможет назвать себя королевой среди остальных таких же достижений. Иначе дама будет называться по другому.
Проем окна расплывался от нахлынувших слез, от нелепости предположения, от невозможности продолжения. Он обратился к себе самому, к своему внутреннему голосу, прося, умоляя, пресмыкаясь, он молил внутренний голос пощадить его относительно, молодую жизнь, но время неумолимо продвигалось вперед, навстречу расплате и ничего невозможно было с этим поделать.
Болезный прошел на кухню. Там он уже давно видел огромный крюк, который служил теперь деталью интерьрера. Для чего он был вбит сначала оставалось непостижимой загадкой, но уже давно на нем висели нелепые горшки с еще более нелепыми вьющимися растениями. Пришлось снять горшки с их “насиженных” мест.
Он увлекся завязыванием узлов на неподатливом ремне, не так быстро, как хотелось бы, но у него это получилось. Ванька накинул ремень на шею и вспомнил всю свою жизнь, которую отвергала пришедшая к нему победа, пришедшая к нему дама, подарившая эйфорию.
Жизнь складывалась очень странно. Он уже давно осознал в себе некий заводной механизм, который раскручиваясь, не давал ему возможности пойти по наезженным, как ему иногда казалось, тропкам. Его организм требовал немедленного и длительного поворота в оригинальности, какими он их понимал. Просто так ему виделось. Иногда это было уместно, но чаще всего не уместно. Право на оригинальность тоже надо зарабатывать. Оно, это право, приходит уже с течением времени, когда и душа и все существование привыкло, поглотило, вписало себя в пройденые схемы, на которые имело право до крутого поворота жизни. Оказавшись наверху и получив право на оригинальность человек прошедший все ступени пути наверх может сломаться или облениться и пользоваться готовыми, не оригинальными схемами, так проще, так понятней. Для обычного человека это похоже на жизнь, для творческой единицы, к которым причислял себя и Жуков, это смерть.
Когда-то, оказавшись в маленькой редакции, не имея еще права на оригинальность, Ванька пытался ее проявлять. Его быстро поставили на место маленького репортиришки, которым он собственно и был. Со временем он, сам того не осознавая, приобрел имя и определенную известность. К его мнению стали относится более серьезно, только мнения достаточно оригинального уже не было. Все было стерто и затерто его маленькой игрой в маленького репортеришку. Тогда он решил просто умереть для профессии. Он нашел маленькое местечко экспедитора, не пыльное, но не слишком доходное. Это позволило ему стереть пыль со своего видения мира. Но и это уже не помогало. Репортеришко превратился в репортера, а это не слишком большой шаг в преодолении пространства и творческого его осмысления. Лишь победа была на его стороне. Это он понял. Пришлось понять и продолжение сказки. Она была не слишком утешительна для его существования. Ему вновь предстояло умереть, как он делал уже много, много раз в своей жизни. Говорят, это называется начать с нуля. Что ж, Жуков осознал, что он готов, в который уже раз, начать с рождения, то есть с нуля, но для этого необходимо было убить себя старого и отжившего, оставшегося там, на перекрестках пройденного времени.
Он умирал много раз, понимая нежданно и неожиданно, что попал не совсем туда, куда хотелось бы попасть. Единственное, чего он не понимал, почему он никак не мог попасть туда, куда очень хотелось бы попасть. Если разобраться, то это было даже к лучшему, иначе ряской покрылось бы пространство души, и ни одна кувшинка не расцвела бы на поверхности затянувшегося бурой тиной озера жизни.
В голове болезного мелькали избитые истины, типа: “Все что ни делается, все к лучшему!”, “Могло быть гораздо лучше, но в другой жизни!”, “Бесполезны подвиги, если валишь дуб только для того, чтобы набрать горсть тюфтелей!”. С некоторых пор тот, кто называл себя раньше Жуковым, и составлял единое целое, раздвоился, и уже не было понятно, где он настоящий, а где его двойник. С какой-то мелочной наблюдательностью подмечались все движения двойников самими двойниками. Это был самый лучший наздор! Никто не смог бы придумать ничего лучшего никогда, ни при каких условиях! Только ощущая все движения души и мысли друг друга, можно наблюдать, не упуская ни одной детали, ни одного обрывка мысли...
Разумеется, один из Ванькаов не нашел ничего лучшего, кроме как влезть в петлю и подпрыгнуть. Адреналин подпрыгнул у него в крови. Он словно почувствовал разливающуюся энергию победителя в своей жикости жизни. Она проникала в самые отдаленные его уголки, энергия бежала уже по его капилярам, набухшим от воздействия спирта. Грань резко обозначилась и уже неразличимы стали переспективы. Он сам перечеркнул их собственной рукой. Понимание желания добровольности окончания существования, продиктованного страхом за собственную жизнь, появилось так же внезапно, как и ощущение победы, волной эйфории накрывшее клетки его мозга, как покрывает фота кудри молоденькой невесты. Это не радовало, это не трогало, и более того, понимание такой нелепости лишь болью катилось по пространству, которое мог различить глаз, по перспективе дальнейшей судьбы.
Тело дернулось пару раз и обмякло. Жукова больше не было, он больше не существовал, он стал звездой на ночном небосклоне, превратившись в яркую и волнующу комету, у которой виделся длинный звездный шлейф, плывущий яркой волной за маленьким ядром, взятой в кулак воли простого человечика. Жукова больше не было, но если это было правдой, кто же тогда отмечал окончание жизненого пути субчика? Кто испытывал нечто, которое было сродни душевным терзаниям, когда болит, но непонятно что болит... Тело вновь дернулось, принеся новую порцию странной боли и все отпустило. Тело вместе с его ощущением осталось одно, раздвоение исчезло...