Это был кажется в 1954 ( быстрее 55) году, в зале академии, встреча с гремевшем в те времена великим писателем, полный зал. На сцене крутятся замполиты всех академических мастей. ОНО задерживается и в зале напряженное ожидание. Честно сознаюсь, что живых писателей я ещё не видал и трепетно сам относился к этому событию, поскольку последние школьные годы из читального зала дома культуры автозавода им. Сталина не вылазил, приходя в маленькую дедовскую комнатку (18 кв. м., 6 человек). только ночевать.
Даже слово писатель для меня было что-то не бытовое, стоящее выше обыденной жизни, тогда как всё вокруг, включая невидимых «газетных» личностей, было просто естеством, над которым и задумываться не было никакого смысла. Надо пояснить, что множество поэтов я не относил к писателям, несмотря на то, что многие стихи их нравились и запоминались. В том отчасти был виноват Л.Н.Толстой со своим высказыванием о поэтах, что зачастую-то важную мысль и прозой-то выразить трудно, а тут ещё изощряться сделать это в рифму (это не цитата, а то, что от неё у меня осталось). Стихи – это больше форма сказок, эпиграфов, эпитафий, в конце концов.
Вернемся к встрече с Шолоховым. С левой стороны сцены стоял небольшой стол, а к нему приставлены стулья с готовым секретариат-президиумом. Появляется узнаваемый тщедушный человечек, который хватает стул и под гром аплодисментов вскочившего зала усаживается посредине сцены: наступает гробовая тишина, но длится она не более минуты, человечек вскакивает и со словами: «Раз нет вопросов – я пошёл!» и скрывается за боковым занавесом.
Секретариат-президиум срывается с мест и, с несолидной для них, ещё большей скоростью, скрывается за тем же занавесом. Ошарашенный зал загудел: вроде на этой сцене бывали и другие, может менее выдающиеся личности, а вот такое - впервые… Его буквально силой вытягивают на сцену: оказывается не были подготовлены вопросы (а время у него, видимо, было - прямые деньги). Народ мгновенно засыпал записками секретариат, где проходила их «естественная» отсортировка, после чего часть из них попадали в руки нашего героя, уже расположившегося на трибуне.
Первые тривиальные вопросы ответчик обыграл в самой грубой форме, не щадя аудитории, что не могло меня не насторожить, и, видимо, не только меня. Последовали вопросы, которые по мнения авторов били в цель, хотя для меня, на первый взгляд не представляли большого интереса. Заинтересовали сами ответы на них, а затем и насторожили, по залу пошел легкий гул возмущения. А вопросы: перелёт – недолёт – в цель! Приведу парочку. Вопрос: «Что Вы можете сказать об Илье Эренбурге». Ответ: «Такого писателя я не знаю!!». Не могу вспомнить фамилию поэта, довольно известного в те времена, бывшего на слуху: « Мрачно, скучно, глупо…». Давая короткие, отрывистые характеристики упоминаемых людей, он ни об одном из них не сказал ничего положительного. Зал уже громко гудел: на глазах любимый писатель превращался в изгоя аудитории. И когда прозвучал вопрос «как Вы относитесь к культу личности?», ответ был предельно краток: «Не я его создавал – не мне его развенчивать!».
К этому моменту в академию был прекращен приём рядовых школьников-десятиклассников, но продолжался набор лишь тех, кто в какой-то мере имел отношение к власть имущим: со звучными фамилиями и не со звучными, а только скрытыми связями. С места вскакивает какой-то курсант, видимо из этого сословия: а повторите, что Вы говорили на такой-то встрече там-то (упоминались интимные подробности времени и места). Президиум зашипел уже где-то в середине вопроса курсанта, а первый ряд развернулся во весь рост и потребовал, чтоб курсант сел. Курсант не сел: был уже не в меру нагл. Шолохов вопрос проигнорировал.
Мнение и о современных писателях я изменил. Ранее в школе, при менее острых обстоятельствах, имел честь послушать скульптора – Меркурьева, памятник которому впоследствии некоторое время стоял на Главной аллее в Измайловском парке, рядом с его домом (или дачей?), и невостребованной огромной многометровой головой Ленина. Так, выступая в доме культуры автозавода им. Сталина, он гордо заявил, что является творцом социалистического реализма в Советском Союзе! От него-то он и распространился на другие сферы культуры. В школьной программе его имя в связи с соцреализмом даже и не упоминалось, зато о скандальных семейных историях с ним я уже был наслышан. От встречи с этим представителем нашей культуры остался тогда неизгладимый осадок.
И вот теперь, вторым представителем нашей культуры, увиденным в живую, оказался Шолохов. Разочарованию моему не было конца. При этом у меня появилось даже некое оправдание когда-то прочитанным непонятным ленинским словам: «интеллигенция – это г…о».