В воскресенье, примерно в 11 часов утра на площади Бастилии появился мужчина. Его возраст выдавали седина волос и словно припорошенные снегом небритые щеки. Он несколько дней провел в дороге, не имея возможности привести себя в порядок. Редингот облегал стройную фигуру. Мужчина держался прямо, слегка прихрамывал на левую ногу, но всячески пытался скрыть это.
Поймав карету, он проехал по бульвару Бомарше, затем сошел и зашагал по бульвару дю Тампль. Вдоль улицы тянулись аллеи, засаженные деревьями. Сейчас эти несуразные гиганты лишь дрожали на ветру, умоляя весну вернуться и одеть их в зеленое. Бульвар дю Тампль, где когда-то располагалась резиденция Рыцарей Храма, в конце XVIII века превратился в колыбель искусства. Здесь, на театральных подмостках, разыгрывались величайшие драмы, и не только шекспировские. Парижане дали улице другое название – бульвар дю Крим. Ходили слухи о жестоких убийствах за кулисами, жители шептались, что порой сцена обагрялась отнюдь не бутафорской кровью.
Мужчина держал путь к площади Шато-д’О. Он не заметил, как оказался в одном из самых необычных районов Парижа. Армейские казармы соседствовали здесь с театрами, а бездомные сердито щурились, глядя на мелькающие там и тут цилиндры. Посреди площади стоял фонтан – Водяной замок. Правда, этим январским утром, веселый шум воды заменялся неразборчивым говором.
К северу от Водяного замка, там, где узкой речкой в море площади впадала улица Де-Марэ, возвышалось огромное здание. Оно неуклюже повернулось к прохожим своим массивным боком и смотрело в мир пятью высокими окнами. Под самой крышей висела надпись: “DIORAMA”. «Великолепно, я прибыл по назначению!», - подумал мужчина, вспомнив армейскую лексику.
Когда-то он служил в рядах революционной армии под командованием Наполеона, правда, задолго до его венчания на царство, затем участвовал в знаменитом переходе «по карнизу», громил австрийцев по ту сторону Альп. Дослужившись до полковника, он вышел в отставку. Судьба каждого француза, так или иначе, была связана с именем Корсиканца, Наполеона Бонапарта, и мужчина, искавший Диораму, не был исключением.
Полковник направился к цели. Фасад здания напоминал упавшую на бок букву «Е». Массивные левое и правое крылья Диорамы вероломно врезались в небо двусторонними покатыми крышами. В центре возвышался небольшой стеклянный купол. «Исключительно странная постройка», подумал полковник.
Главным входом служила небольшая дверь с правой стороны. Около неё собирались люди. Каждый, кто желает увидеть чудо диорамы, входит в эту дверь, покупает за два с половиной франка билет и, следуя запутанными коридорами, попадает в зрительный зал. Ради нескольких минут восхищения иные готовы простоять в очереди не один час.
- До начала представления осталось пятнадцать минут! Все желающие могут приобрести билеты в кассах!
Желающих оказалось много. Мужчина присоединился к очереди вместе с остальными. К счастью, полковнику не пришлось ждать так долго. Купив билет, он вошел в дверной проем.
В коридоре тускло горели свечи. Зрители медленно двинулись наверх, затем налево, вновь наверх и вниз. Казалось, этому лабиринту не будет конца. Наконец, зрители очутились в небольшой зале, увенчанной куполом. С одной стороны полукругом развернулось нечто вроде трибуны, куда поспешили сесть первые зрители. Остальным, в том числе и полковнику, пришлось стоять в ожидании представления.
- Вот дела! – недовольно пробормотал господин, стоявший рядом. – Они берут целых пятьдесят су за вход, но при этом вынуждают стоять!
Полковник пожал плечами.
- Что верно, то верно, мсье, - ответил он, а затем взглянул вверх. Попытка создать иллюзию пространства провалилась: слепой купол тяжело нависал над головами зрителей. – Здесь не очень удобно.
- И что же намеревается показать мсье Дагер? В таком-то зале!
- Быть может, нас ждет что-то интересное… – произнес полковник и бегло взглянул на программку, выданную вместе с билетом.
В ней значилось, что зрители увидят сегодня две диорамы: «Руины, окутанные туманом» и «Пригороды Парижа: Сен-Клу».
- Уж не обманет ли нас Дагер? – не переставал возмущаться сосед полковника.
- Мне отрекомендовали его как человека талантливого…
- Все они талантливы, пока не продадут последнюю толику трудолюбия!
Слова негодования были заглушены аплодисментами. Публика приветствовала Луи Дагера. Он поднялся в зал вслед за зрителями. Тусклое освещение позволило полковнику разглядеть его широкое округлое лицо, обрамленное вьющимися кудрями темных волос, массивный нос, пышные усы, нависающие над полными губами. Дагер был невысок, крепко сложен – словом, светился жизнью. Его приятный бас согревал неторопливыми звуками:
- Добрый день, добрый день, уважаемые дамы и господа! Рад приветствовать вас в самом сердце Диорамы. Я прошу вас расслабиться, забыть о том, где вы, зачем сюда пришли. Сейчас начнется удивительное путешествие. Вам не придется спешить, ехать куда-то, куда-то бежать. Оставайтесь на месте, мы перенесем вас в другой мир одним движением.
Полковник почувствовал, как пол медленно уходит из-под ног. Неужели Дагер заворожил зрителей, опьянил медлительными речами, затуманил сознание, погрузив в тусклый свет зала? Стены медленно закружились, с тихим скрипом двигалась трибуна. Недоумение отразилось на лице полковника. А зрители… зрители с нетерпением ждали чуда.
Наконец, кружение остановилось, и триста человек нетерпеливо устремили взоры на появившийся ниоткуда занавес, обуреваемые желанием распахнуть его, проникнуть за эту последнюю преграду.
Внезапно ворвавшийся свет показался ослепительным. Но в мгновение ока он отступил и позволил разглядеть невероятное: огромная арка приглашала зрителей вступить в древний портал. Слева в тайну увлекала лестница, а от входа и насколько хватало глаз тянулась колоннада, связанная арками, сквозь которые проливался солнечный свет. Лишь в дальнем конце виднелся вход в другой зал. Зрители наблюдали, как солнечные лучи касаются разбитых плит, устилающих пол, как они освещают изъеденные веками колонны, стоптанные за долгие столетия лестничные пролеты. Но время работало напрасно, ведь даже сейчас этот архитектурный ансамбль сохранял непреходящее величие, умаляющее всякого, кто взглянет на него. Как же ничтожен человек на фоне собственных творений!
Завороженные зрители ощутили это и лишь молча наблюдали монументальную картину, объемную, бесконечно-глубокую. Колоннада увлекала вдаль, прочь от тесного зала. Казалось, что только одним шагом можно преодолеть неизмеримое расстояние между реальностью и иллюзией.
Вдруг хмурый, серый сумрак проник в гигантские окна-арки. Наверно, не видимое зрителями небо затянуло тучами. Свет потускнел – и величие вдруг обратилось в бесполезность. Нет, это просто руины тщеславного людского сердца, среди которых гуляет безжалостный ветер времен. Он не щадит ничего.
И вновь перемена! Солнце вернулось в эту обитель пустоты. Вновь заиграли блики на шершавой поверхности каменных плит, пронеслись они по древним ступеням.
И всё же власть света оказалась недолгой, свергнут он не сумраком, но настоящей тьмой, которая медленно пробралась в каждую расселину, обвила колонны и, наконец, заполнила всё пространство. Какой волшебник играет с солнцем, затмевая его то тучами, то загадочной тенью? Или, быть может, он бездумно переводит стрелки часов, смешивая день и ночь?
Занавес смыкает веки, пряча волшебство за непроницаемой тканью.
Пол вновь пришел в движение. Полковник отчетливо различал навязчивый скрип шестерен, массивных, неповоротливых: кто-то приводил в движение весь зал. «Вот в чем секрет!». Сделав полукруг, тесный мир замер.
Вновь занавес взмахнул крылами, впуская свет. На секунду показалось, что в зал вольется полноводная Сена. Вдоль её берегов расположился небольшой городок Сен-Клу, почти ровесник древнего Парижа.
Ещё в далекие времена, когда Римская империя сохраняла мощь, здесь возникло поселение. Свое нынешнее название городок получил в эпоху правления франкских королей. Сен-Клу пережил три вторжения норманнов и безжалостную резню, устроенную англичанами во время Столетней войны.
И вот сейчас, спустя несколько веков, ничто в облике города не напоминает о далеких темных днях. Дома, расположенные на спине холма, умиротворенно глядят окнами на воды Сены. Яркий дневной свет заполняет всё вокруг. Даже чудится, будто водная гладь трепещет от легких прикосновений ветра. Нет ничего удивительного в простом городском пейзаже. Но настолько реальным кажется этот уютный мир: вот-вот проснется колокол, созывая к обедне, или река принесет мечтательного рыбака.
Время течет, медленно отнимая у дня его силу. Небо затягивается вечерней пеленой: где-то на западе садится солнце. Стоит только обернуться – и можно увидеть остывающую золотую корону. Да, да, светило незаметно проскользнуло за спины зрителей, оставляя небо сумеркам. Ни одного огонька ещё не зажглось: жители берегут свечи до наступления полной темноты. Кажется, лето ещё держит дневной свет, поэтому спешить некуда.
Но гигантский черный ворон пролетает над землей. Он разворачивает свои сильные крылья и окутывает пространство прохладной темнотой, в которой скрывает этот уютный, тихий, обывательский мирок.
Занавес.
Напряженная тишина проникла в сердце Диорамы. Но вот её безмолвные оковы разрываются громом. Овация пробуждает полковника, возвращает его в реальность. Руки не слушаются, он пытается хлопать сильнее. Увидев сияющее лицо Луи Дагера, полковник оживает и, наконец, рассекает воздух торжеством аплодисментов.
- Благодарю Вас! Благодарю! – раскланивался владелец Диорамы. – Прошу Вас, одарите аплодисментами и моего коллегу. Мсье Шарль-Мари Бутон.
Новая волна оваций захлестнула зал. Полковник пытался разглядеть мсье Бутона, но оживленная толпа закрывала от взора фигуру художника. Он исчез, так и не заглянув в память полковника.
Аплодисменты не затихали ещё несколько минут. Сам восторг дирижировал этим оркестром, состоявшим исключительно из ударных. Захваченный порывом, полковник чуть не позабыл о цели своего прихода. Но вот Луи Дагер поднимает руки, ещё раз кланяется и исчезает в лестничном проеме.
Зрители гудят, обсуждая невиданное зрелище. Неторопливо, один за другим, они покидают зал под куполом. Полковник не знает, к кому обратиться: кроме билетера, он не видел ни одного работника Диорамы. «Возможно, он сможет помочь».
- Я хотел бы поговорить с мсье Дагером.
- Я Вам не секретарь, - пробурчало из кассового окна.
- Но Вы должны знать, где можно найти мсье Дагера.
Нос билетера показался из табачного облака.
- Ничего я не должен знать, - отмахнулся он. – Я не секретарь, я билеты продаю.
- Позвольте, но Вы здесь работаете… - как можно вежливее произнес полковник.
- Но болтать с Вами в мои обязанности не входит, мсье.
- Я не уйду, пока Вы не ответите на мой вопрос.
Послышался сдавленный кашель. Билетер вновь высунулся из окошка, махнул рукой куда-то за спину полковника и буркнул:
- Обойдите здание с той стороны – и найдете служебный вход.
- Премного благодарен.
Билетер захлопнул окно.
Полковник отыскал служебный вход. К счастью, дверь оказалась открытой. За ней не скрывалось темных коридоров и бесконечных лестниц – мужчина оказался в небольшом кабинете. Справа, у стены, одиноко стоял массивный шкаф, печально поскрипывал он неплотно закрытой дверцей. Свет из единственного окна освещал заваленный бумагами стол. Подле расположились два стула, обитые темно-зеленым бархатом. Несколько стальных перьев лежали на самом краю столешницы, из-под смятого листа выглядывала открытая чернильница. Вопреки ожиданиям полковник оказался в кабинете управляющего, а не в мастерской художника. Он кашлянул чуть громче, чем обычно требовалось, извещая о своем появлении. В проёме появился сам Дагер:
- Мсье, Вы ко мне?
- Да. Господин Дагер, меня зовут Лоран Ньепс, полковник в отставке. Я прибыл сюда по поручению господина Шевалье. Вам знакомо это имя?
- Да, конечно. Проходите, мсье…
- Лоран Ньепс. Лоран Ньепс из Шалона.
- Скажите, Вы имели в виду Венсана Шевалье или юного Шарля? – спросил Дагер.
- Я разговаривал с Шарлем Шевалье. Но почему для Вас так важно, кто именно отдал поручение?
- Это долгая история, полковник. Лучше сразу перейдем к делу.
- Хорошо, - кивнул Лоран Ньепс. Он не любил встревать в чужие дела, поэтому без промедления перешел к главному.
- Вы занимаетесь химическими опытами, не так ли? Проводите эксперименты в «темной камере»?
Дагер удивленно поднял глаза.
- Верно. Вы узнали об этом от Шарля?
- Да, да. Я приехал в Париж по просьбе двоюродного брата. Он – изобретатель, и вот уже несколько лет проводит эксперименты со светом, подобно Вам. Я не знаток химии и оптики, поэтому не смогу разъяснить всё в подробностях. Но мсье Шевалье очень просил меня… Я расскажу всё, что знаю.
- Я слушаю Вас… - в нетерпении отвечал Дагер.
Человек, полный невероятных желаний, может заскучать в деревенском однообразии, и тогда его идеи забродят подобно простокваше. Нисефору Ньепсу не было ещё и тридцати, когда пустяковые, но частые недуги заставили его бросить военную службу и запереться в крохотный пыльный кабинет. Получив должность в административном округе Ниццы, он видел море лишь из окна, почти не имея возможности подойти ближе. Когда в городе расквартировались войска Наполеона, началась лихорадка в предвкушении итальянского похода. Ньепсу было поручено следить за подготовкой, обеспечивать войска провиантом, одеждой, обувью. Будущая непобедимая армия Бонапарта в те времена маршировала на босу ногу. Войска покинули город – и стены в кабинете Ньепса вновь закашляли и закряхтели, проклиная скуку, однообразие и запах чернил. Грязь и сутолока портового города лишь вредили его здоровью.
В начале нового столетия Нисефор Ньепс решительно захлопнул дверь в тесную каморку и вернулся на родину, в Шалон. «Покуда есть желания и силы, нужно посвятить себя чему-то стоящему», думал Ньепс. Здесь, на берегах Соны, он смог проявить свои способности. Ньепс никогда не считал себя ученым или исследователем. Его образование не могло сравниться с университетским, и его голову украшал не профессорский бонет, а скромная шляпа. И всё же звание «изобретатель», подаренное провинциальной молвой, он принял с радостью. В глазах жителей его творения разрастались в неведомые диковины. Никогда не изучавший физики, Ньепс с помощью младшего брата создал собственный паровой двигатель и установил его на рыбацкую лодку. Не умеющий рисовать, неуклюже выводящий линии на чистом листе, он всё же решился усовершенствовать процесс литографии. Сын Исидор выступал в роли художника.
В 1815 году стареющий Ньепс остался в одиночестве в огромном фамильном поместье. Младший брат уехал в Лондон, а сын поступил на военную службу. Некому было подхватить азарт новых идей. Деревенская скука подступала со всех сторон. Просторные залы казались не больше рабочего кабинета, мелькающего в запыленных воспоминаниях. Нисефор Ньепс не стал слушать эхо одиноких шагов, а продолжил работу. Не научившись рисовать, он заставил солнце писать картины.
- Он называет это гелиографией, - подытожил полковник Ньепс.
- Видимо, Ваш кузен замечает в этих экспериментах что-то от живописи. Столь интересное название – «написанные солнцем», - задумчиво отвечал Дагер.
- О, ручаюсь, что кузен ничего не смыслит в живописи, как, впрочем, и я. Но Ваша Диорама, мсье Дагер, великолепна! Вы заставили меня поверить в то, что я смогу пройти между теми арками так же легко, как шагаю сейчас! Это невозможно передать. Это волшебство, мсье Дагер. Браво!
- Что Вы, что Вы… Всего лишь некоторые технические приспособления. Они ничтожны по сравнению с истинным искусством. Душа Диорамы не в сложных механизмах, не в зеркалах, отражающих свет. Если я раскрою Вам все секреты этого гигантского сооружения, невесомость иллюзии будет утеряна. Душа Диорамы - в тех пейзажах, что Вы наблюдали. Не техника создала это чудо, а рука простого художника.
Дагер встал с места и, взволнованно двигая руками, продолжал:
- Но моя рука не всесильна, а мой глаз не настолько зорок, чтобы схватывать мельчайшие детали, едва уловимые подробности, капризы горизонта. Я не отображаю наш мир, я лишь подражаю реальности.
Вот почему мне нужно узнать как можно больше об экспериментах Вашего кузена, полковник. Быть может, вместе мы добьемся успехов, и его изыскания послужат искусству. Вы меня понимаете?
Полковник лишь завороженно наблюдал за каждый движением Дагера. Он расплывался в непонятных терминах: перспектива, горизонт, реалистичность. Всё это было несущественно, ведь иллюзия, даже создаваемая человеком, прекрасна до тех пор, пока её прозрачную легкость не придавит каменная поступь разоблачения.
- Да, да… - неуверенно произнес Лоран Ньепс. – Думаю, что кузен сможет Вам помочь. Запишите его адрес.
- Благодарю. К сожалению, я не смогу отлучиться из Парижа и посетить его. Но думаю, что переписка будет не бессмысленной.
- Что ж, - полковник потянулся за рединготом, - мне пора, мсье Дагер. Рад был Вам помочь.
- О, Вы не представляете, как много Вы сделали, просто посетив меня! – отвечал обрадованный Дагер. – Это было очень любезно с Вашей стороны.
Когда полковник ушел, Дагер ещё раз перечитал адрес Нисефора Ньепса, спешно записанный на клочке бумаги. Ещё один самоучка, изобретатель, который прошел лишь одну школу под названием Опыт. Дагер понимал, что он так же необходим, как и Знание. Как Теория без Практики, Знание без Опыта – всего лишь карета без колес: внушительно, но неподвижно. Дагер порой жалел, что его знания не столь обширны, и упреки Шевалье-старшего, переданные Шарлем, порой задевали его. Но разве нельзя получить Знания через Опыт? Нисефор Ньепс дал положительный ответ! Значит, и Дагер сможет, наконец, приручить свет.
«Шарль… Шарль…» - мелькало в мыслях Луи Дагера. Каким бы ни был последний шаг – успешным или провальным, - Шарль совершил первый. Именно он выхватил Ньепса из бесчисленности людей. Владелец Диорамы слишком рано пробудил гордость в своем сердце, ведь по праву это чувство должно переполнять юношу, пытливого, талантливого и … безвольного.
Полковник, лишь машинально ухватившись за слова Дагера, вновь обратил его мысли к Шарлю. Оптик в третьем поколении! Его судьба была решена в момент зачатия: сын Шевалье, как и внук Шевалье, попадет в зазеркалье линз и окуляров. Что ждет Шарля? Каждодневный труд, рутина… Вот что убивает творчество – однообразие жизни, изо дня в день кружащееся перед глазами! Дагер сумел разгадать этот круг и выбрался.
Но Шарль ещё молод и до конца не осознает опасности; стены мастерской ещё не давят безвыходностью. Но наступит день, когда они сомкнутся клеткой, заперев самые смелые мечты.