Я очнулся, но не смог открыть глаз.
Первой мыслью было «Я не могу дышать!».
Сердце тут же охватил панический страх. Странно, но ритм его не ускорился, как это обычно бывает. Я вообще не был уверен, что мое сердце бьется.
Тогда что, выходит, я мертв?
Но я чувствовал свое тело, хотя и не мог им управлять; я все-таки понимал, что лежу на чем-то мягком, ощущал свои конечности, они все на месте, моя голова гудела от боли. И я чувствовал голод. Если я чувствую, значит – живу.
Голоса. Только сейчас до меня донеслись голоса. Сначала далекие, словно четвертый заход эха, а затем более четкие.
«Эй, - пытался сказать я. – Что происходит? Где я?»
Язык не шевелился, он прирос к небу.
Кто-то наклонился надо мной, я почувствовал обжигающее дыхание, услышал всхлип. Мне на лоб упала капелька воды, которая показалась кипятком. Этот «кто-то» положил мне руку на лоб и провел по волосам, очень сильно, его горячая рука словно пыталась стереть с меня грязь.
И я увидел свет. От прикосновения мои глаза приоткрылись. Всего лишь узенькая щелочка между веками, но сколь много она для меня значила.
Передо мной стояли люди. Все они опустили головы, руки скрещены в низу живота. Лица разглядеть было нереально, по крайней мере, пока. Но я узнавал их по телосложениям, по одежде… я знал этих людей. И с чего это они стоят и пяляться на меня?!
Я болен. Наверняка я болен и лежу сейчас при смерти, а все эти люди пришли меня проведать. Поэтому «кто-то» прослезился, сидя надо мной. Может, это была моя мать?
Все еще пытаясь привести в движение свой язык, я попытался вспомнить, что произошло, как я оказался в таком ничтожном положении. Но память меня оставила. Я помнил, как зовут мою мать, брата, сестру. Я помнил кличку нашего пса, дворняга Лиз (мы не сразу разглядели у щенка «причендалы» и подумали, что это сучка), помнил свой адрес, абонентский ящик… Но в какой-то момент память обрывалась, словно кто-то отрезал последние кадры киноленты.
Резкий взрыв ознаменовал возвращение слуха. Я ощутил это очень болезненно, будто в ушах лопнули огромные пузыри. В тот же миг до меня донеслись громкие рыдания. Рыдали почти все, эта звуковая атака действовала на меня, как шуршание пенопласта или царапанье по стеклу. Голова заболела еще больше, я мысленно умолял их прекратить. Мысленно, потому что все еще не мог говорить.
Глухой стук шагов раздался неподалеку, затем шарканье расступающихся людей.
- Соболезную, Люда, - шаги остановились совсем близко от меня.
За этими словами последовали еще более громкие рыдания. Я узнал этот рев среди остальных – рев моей матери.
Соболезную? Как это понять? Они что, думают, что я умер? Как это так? Ведь я жив. Я их слышу, чувствую свое тело, чувствую, как мой желудок требует пищи, я даже чувствую затхлый воздух комнаты! Я не мертв. Я не мертв!
Надо как-то дать им знать. Сделать что-нибудь, чтобы они обратили на меня внимание.
Напрягшись, я постарался громко выдохнуть. Возможно, у меня даже получилось, но, если и так, рыдания проглотили мою жалкую попытку.
«Я жив!»
В голове мой голос кричал, но наяву я даже не ощутил, что мои губы отлипли друг от друга.
«Успокойся, – твердил я себе. – Чтобы что-то изменить, нужно собрать всю волю в кулак. Нужно сосредоточится».
Я постарался сделать глубокий вдох. Не вышло.
Нужно вспомнить, что со мной произошло. Это будет первым шагом.
Последнее воспоминание: мы с братом и еще несколькими парнями жарим шашлык в лесу. Это наше любимое место, в трех километрах от города: небольшая полянка, окруженная высокими соснами. Над углями склонился брат, переворачивая шампура. Мы с парнями стоим в стороне, пьем пиво, смеемся. Мне захотелось отлить, я отдаю пиво Грише, со словами: «подержи», он берет бутылку и спрашивает: «может тебе еще что подержать!», я отвечаю: «в следующий раз». Мы смеемся. Я ухожу дальше в лес. Стеснение не дает мне сделать дела прямо там, как поступил бы любой из моих друзей.
Я выбрал подходящее дерево и расстегнул ширинку.
Что-то зашелестело в низких кустах между сосен. Я слышу хруст ломающихся сухих веточек и пожелтевших иголок. Он приближается.
Я улыбаюсь. Говорю, что «имею право поссать в одиночестве». Но улыбка моя гаснет, когда из кустов выходит человек…
Мысли мои перебил голод. Я услышал, как заурчало в животе. Очень, как мне показалось, громко.
Это дало мне еще одну надежду.
«Если урчание повторится, мать может его услышать. Она непременно должна его услышать. Тогда я избавлюсь от участи быть погребенным заживо».
Желудок вновь издал требующий пищи звук, но мать ничего не услышала за своими ревами. И мной вдруг овладела жуткая злость на нее.
Она хоронит живого сына! Неужели материнское чувство ничего ей не подсказывает?! Неужели она не чувствует, что во мне еще трепыхается душа, которую я обхватил обеими руками и не желал отпускать?!
«Ну же! Прислушайся! Прислушайся же ко мне!!!»
Без толку.
Я постарался успокоиться, забыть про назойливый голод, и возвратить упущенное воспоминание.
…Человек этот более не походил на создание Божье. Его глаза скрывает белая пелена, кожа уже даже не бледная – синяя. Рот его, словно высох, и уже никогда не скроет желтые зубы, которые то сжимаются, то разжимаются, будто он что-то жует.
Я делаю шаг назад, забыв про расстегнутую ширинку, забыв про все на свете. Мной теперь руководствует страх, он сжимает мое тело тесками паники, вырывает сердце из груди.
Я спотыкаюсь о торчащий корень и падаю на сухой ковер из сосновых иголок и шишек. Мертвец… а это именно мертвец… приближается ко мне в том же темпе, хладнокровно. Он словно знает, что глаза его – глаза кобры – гипнотизируют, обездвиживают. Сопротивление невозможно, задубели даже голосовые связки…
Он меня укусил. Теперь я все вспомнил. Он укусил меня и начал грызть мою руку. Предплечье.
Вот тут я вырубился.
А теперь я лежу на своих похоронах. Лежу в собственном гробу!
Но ведь я жив. Я жив… и я хочу есть. Господи, как же я голоден. Пускай меня похоронят. Пускай живого закидают мокрой землей. Только сначала я хочу кусок мяса. Кусок не прожаренного – черт, да хоть сырого! – мяса.
Голод заполз мне в мозг, словно червь, он скитался там, поедая все мысли, все чувства. Мне уже было все равно, что есть, что будет, я просто хотел поесть.
Я услышал, как участилось мое дыханье. Нос засопел, словно я только с пробежки. Сердце заколотилось быстрее, быстрее, быстрее… Я чувствовал, как мое тело подкидывает от его бешеных ударов. Конечности проняла дрожь, я ощутил, что снова могу ими двигать.
Для начала я сжал пальцы в кулак. Раздался громкий хруст суставов.
Есть есть есть.
Я схватился руками за стенки деревянной коробки, в которой лежал (как она называется? Гроб? Я уже не помнил), и подтянулся. Сел.
Вокруг стояли они. Их очень много. Большинство – старые и с плохим запахом. Но среди них нашлись и помоложе, ароматнее. Не возможно устоять перед запахом свежего мяса. Особенно когда голод такой сильный.
Я вылезаю из ящика. В голове только голод.
Сердце уже не бьется. Взорвалось внутри меня, я ощутил потоки крови с той стороны грудной клетки.
Последняя человеческая мысль потухает.
Только голод.