ДЕЛИКАТНАЯ ЭРОТИКА
Продолжение. Начало см.:
Старые времена 1 http://www.proza.ru/2011/08/31/205
Старые времена 2 http://www.proza.ru/2011/10/07/248
Старые времена 3 http://www.proza.ru/2011/10/12/372
Старые времена 4 http://www.proza.ru/2011/06/01/453
Старые времена 5 http://www.proza.ru/2011/04/14/413
Капитан Грэй увез Ассоль под Алыми парусами, но это был не счастливый конец,
а начало другой жизни и неизвестно, как она коротала свои дни и годы за
далекими морями…
Корабль уплывает вдаль.
Поднят печально алый парус.
Что позади?
Что оставляет он?
Куда плывет?
Что ждет?
А что в мечтах?...
Пи Са Те Ль Романов Андрей
Трудится русский человек: пашенки возделывает, добывает в бескрайних лесах мягкое золото пушнины, мастеровит он в гончарном и кузнечном ремесле, одним топором возводит не только избы да терема боярские, но и целые грады. И за той работой не замечает, как летит время, как сменяется зима летом, а лето морозной зимою.
Потекла семейная жизнь у Милы с Куницей. Прежде она как коза прыгала, а теперь на молодой жене домашние заботы о меньших братьях и сестрах мужа – Веселка то одна за сорванцами не поспевает. И постирать надо, и обед сготовить, да и веником сор смахнуть.
А Куницы таким же остался, основательный, молчаливый, из тех, про кого на Руси говорят «тугодум». Мысли его о том, как любимую жену и будущих деток содержать. Однако на тощих лесных пашнях не зажиреешь, надо бы более доходное занятие сыскать. Еще с прошлого года, когда он в дружину просился, не дают Кунице покоя дальние города и народы. Перебирает он в памяти рассказы отца о городах за каменными стенами и мастерах там живущих; о торговых людях, которые на лодьях плывут по рекам в дальние страны; о дружинах, что щитом и мечом берегут украины наших земель.
Все чаще заходит молодой муж к тестюшке Молчану, который один из всего погоста бывал в княжьем граде. Слушает Куница его рассказы о славном городе Пскове, о ценах на шкурки собольи, бобровые меха, шкуры лосей, волков, рысей и рассомах, да на кожи телячьи. Оказывается выделанные кожи бычков, что на сапоги и кафтаны идут, хороших денег стоят. Надо бы запасти их, да сговорить батюшку Молчана: взял бы он молодого зятя в Псков: торговлю посмотреть и себя показать. Но женушке молодой об этом пока что ни-ни, ни слова...
Ах, медовый месяц, время, когда тела молодоженов узнают друг друга, складываются любовные игры. С нетерпением ждут они, когда все улягутся спать. В ночной избе, за занавеской шепчут молодые слова заветные, тайные ласки творят, которые у каждой супружеской пары свои. Гуляют руки муженька по округлостям женского тела. Ах, дурман любовный, неодолимая тяга друг к другу!
Милке мало ночных утех, улучит днем время, обнимет своего ладу и шепчет:
- Побежали в баньку, - а сама его спереди по штанам гладит.
- Что ты, потерпи до вечера, сейчас дел невпроворот, - увещевает ее Куница.
- А мы скоренько.
А уж как прокрадутся в предбанник, Мила мигом гашник на штанах мужа распустит, а сама задирает сарафан до подмышек и валится на спину. Хорошо, роскошно молодое тело женушки! И посмотреть лепо, и приласкать сладко, а когда она ногами обнимет, Куница и вовсе перестает что-либо соображать. Не решается Мила в полный голос любить, только шепчет:
- Глубже, мой ненаглядный, глубже!
От той потехи быстренько Мила забрюхатела и началась у неё совсем особая жизнь. Живет в ней деточка, растет, ножками толкается. Берегут Милу домашние, до тяжелой работы не допускают, соблюдают приличные этому случаю обряды старинные, от пращуров заповеданные. Всем известно, что женщина на сносях богами любима, к дому и родичам удачу приманивает. Но злые духи и христианские чертенята всегда рады ей напакостить, а то и ребенка загубить. Потому за ее здоровьем особо следить надо.
Врачевали наших предков кудесники арбуи, которые все наговорные слова знают. Поклонись ему и даст арбуй для защиты от сглаза вольного и невольного ладанку с зашитыми в ней тайными травами и лягушачьей косточкой. Умеют они не только порчу снимать, но и складывать сломанные кости в лубки и грыжу вправлять. Живет кудесник в стороне оприч поселения, окрестный народ с ним только по нужде встречается. Но и сам славянин немного знахарь. Может он открытые раны настоем добрых трав промыть и залить чистым топленым жиром.
Береженье заговором чародея кудесника само собой. Но предстоит Миле заготовить в лесу и в поле добрые травы от всех недугов. Главное средство у славянина хорошо натопленная баня, в ней простуду лечат, надорванную на лесной работе спину правят, чирия всякие выгоняют. Но травы дело особое. С малолетства каждый славянин лесной знает, что по весне берут крапиву (Urtica dioica), которая от женских кровотечений помогает. Тогда же появляется чистотел, едучий сок которого не только места натертые, но и гноящиеся раны заживляет.
Летом на ранней заре берут Плакун-траву (дербенник иволистый, Lythrum salicaria). Если носить его на груди, защитит плакун от кикимор и другой нежити. Разрыв-траву (камнеломка, Saxifraga) найти сложно. В Купальскую ночь косят траву и если коса переломится, значит, наткнулся на разрыв-траву. Та разрыв-трава все запоры разрывает, тайные места открывает. Сила ее разрушает крепчайшее железо. Потому защищает она от змеиного укуса и воина в бою от меча недругов.
Летом же сушат стебли малины. Завари ее зимой кипятком и пей в бане, сколько душа примет, Вылечит она от самой злой простуды, когда в груди пищит и хрипит. Лечат раны засыпая их сухой Нечуй-травой (бессмертник, Helichrysum), она же ветер на воде останавливает, спасает челны от потопления.
В конце лета берут Траву Прикрыш (аконит, борец Aconitum). Когда невесту привозят в мужнину избу, знахарь арбуй кладёт Прикрыш-траву под порог. Невеста перепрыгнет через порог, а злые наговоры по ту сторону порога останутся.
По осени на мелководье озер копают корни Одолень-травы (лилия водяная, Nymphaea alba). Одолевает она любую нежить: водяниц, леших и поляниц. Помогает она от зубной боли и для успокоения душевного. Если пастух пожуёт такой корень, то его стадо никогда не потеряется и само найдёт пастуха. Молодые парни, собираясь на свидание, берут с собой Одолень-траву, которая и мужскую силу придает, и обворожить свою любушку помогает.
***
Испокон веку старались на Руси оградить будущих матерей от всевозможных опасностей, в том числе и сверхъестественных. Куница на охоту в лес отлучится, Веселка подпоясывает Милу его поясом, и на ночь укрывает его рубахой. Это чтобы сила мужа её охраняла, оберегала женушку.
Заснула Милка одна на лавке и просыпается ночью от того, что кто то ее живот трогает лапкой теплой да мягкой как пуховая варежка. Шепчет Мила: «Ты, что ли Суседушка Домовой? И не стыдно тебе брюхатую бабу по животу гладить, нешто тебя рубаха мужнина не отпугнула»?
Дабы беду не накликать, Мила и все семейство свято хранили тайну, до той поры, пока соседи сами не заметили ее пополневшего стана. Малые братья и сестры Куницы, сопливые девери и золовки Милы, друг другу напоминают:
- Смотри, не проболтайся соседям, что наша Мила в тягостях.
О предполагаемом дне родов, тем более, никто не спросит, и сами родные никому не обмолвятся.
В последний же месяц перед родами Мила сидела в избе безвылазно, чтобы Домовой и священный Огонь очага ее берегли. Чур нас от злых колдунов, способных похитить дитя прямо из материнского чрева или подменить ведьменышем. Сидит Мила на лавке, толстая как квашня, на рукавах и вороте все тесемки развязаны, ибо узел завязывает ребенку выход в мир. Ворот рубашки распахнулся и налитые груди мало не вываливаются наружу. Нельзя ей ткать, прясть и мотать нитки, чтобы пуповина не задушила ребенка.
Говорить-то, родичи никому не говорили, а сами готовились. Ибо это дело самое важное среди людей. Верили наши предки: рождение, как и смерть, открывает границу между мирами умерших и живых. Такому опасному делу незачем происходить в жилой избе. Рожали жены славянские в хорошо истопленной бане. Тут Миле заботу окажет повитуха, баба бывалая, опытная в подобном деле. Повитухой может быть не каждая женщина: должна она быть пожилой, своих деток иметь. Бабушка Калитиха главная, самая уважаемая повитуха в нашем погосте.
Заявилась к ней Веселка, повела хитрые речи:
- Ты бы, бабушка Калитиха, наведалась к нам, за столом посидела, каши нашей попотчивалась, - прямо о предстоящем не сказала свекровь, но намек подала.
- Благодарствую, матушка Веселка, - не менее хитро отвечает старая Калитиха, чародея и повитуха, - а когда быть скажешь?
Пятидневку жила Калитиха в избе Варяжко, дожидалась события. Сидючи на лавке рядом с Милой, развлекала ее сказами да баснями-бывальщиной. У Милы нос красный, все время плакать хочется. Жалеет себя и уже не вспоминает, как мужа обнимала, как его елдой играла, своими руками направляла её куда следует. «Ему-то одни игры сладкие, а мне теперь каково»!
К выгону скота на первую траву приспело молодухе рожать. Спешно повели ее в баню Клитиха и матушка Веселка. Для такого случая уже который день с утра подтапливали каменку и грели воду. Мается Мила, охает, места себе не находит.
Самое глупое и беспомощное положение при этом у мужа: волнуется за жену Куница, а помочь своей ладе ничем не может. Мужику в критический момент свойственно действовать: лес валить или бить кого-то, а тут только сиди и жди...
По совету отца, по варяжскому обычаю вбил Куница в притолку банной двери крепкий железный нож и повесил на него свой поясной ремень. Все знают, что мужской кожаный пояс очень даже облегчает деторождение. Сидит Куница около бани, слушает стоны Милы и сжимает в руке топор, он, как и нож, должны защитить ее от темных сил, которые больше всего боятся железа. Сидит муж, шепчет заклятия языческие и христианские молитвы, которые помнит…
Разродилась Мила девочкой, в юном возрасте первые роды легко проходят. Калитиха перевязала пупок льняной ниткой, сплетенной с волосами матери и отца. «Привязать» - значит «повить»; вот откуда пошли слова «повитуха», «повивальная бабка». Потом перерезала Калитиха пуповину на веретене, чтобы росла дочь рукодельницей. Запеленали девочку в старую рубаху Милы и положили на вывернутую меховую шубейку, чтобы к богатству было…. Коли родится сын, пеленой послужит рубаха отцовская.
Веселка из бани выглянула, говорит Кунице:
- Дочка у тебя.
Допустили отца взойти в баню на жену и дочку посмотреть. Вздыхает Калитиха:
- Надобно теперь окрестить дитятю, да батюшки православные на малых погостах бывают только наездом. Вот и будет расти ребенок некрещеным лет до пяти, пока не появится заезжий слуга божий.
Отец счастлив: не все ли равно кто первым родился, потом будет еще много сыновей и дочек. Пошел Куница в избу и только сейчас укрепил под балкой потолочной гибкую жердь, достал из ухоронки детскую люльку и привесил к жерди. Загодя такого не делают, чтобы судьбу не испытывать, а сейчас можно зыбку для доченьки приготовить. С умом повесил, рядом с их спальным местом. Проснется доченька ночью, Мила ее может зыбать (качать) не вставая с лавки.
После родов Калитиха по обычаю три дня оставалась в доме роженицы: за малышкой присмотреть, маму молодую неопытную всякой премудрости научить. Втроем с матушкой Веселкой и Калитихой Мила купала дочку в долбленом из липы корытце в отваре коры дубовой. Можно, конечно, ивовую кору использовать, но дубовая все же лучше. Чтобы кожа у малышки не прела, все складочки посыпают трухой древесной. Еще по осени, как Мила затяжелела, малые братья Куницы искали в лесу перегнившие пни, желтую труху древесную перетирали и несли домой в туесах. Запасли много, и на второго ребенка хватит.
Через три дня отпустили Калитиху домой с поклонами и со всякими подарками. А соседи навестили Милу с малышкой только через шесть недель, хлеб с собой принесли из уважения к молодой матери.
***
Катит по небу лето красное, сосет дочка Краса молоко материнское, растет, наливается. Все это время муж никаких утех любовных себе не позволял. Известное дело, жена сама знает, когда после родов будет исправная и в первый раз она сама должна попросить.
А у мужа и отца свои заботы. Прежде Куница каждый свободный день на плетение сетей тратил, а теперь в кадках с золой вымачивает шкуры воловьи, телячьи, да оленьи. Квасит их, а потом скоблит шерсть и остатки мяса с обратной стороны, готовит из шкур кожи дубленые. Это он товаром запасается для зимней поездки на торги в княжий град.
Кожевенную работу от жены не утаить, поделился Куница своими планами с Милой. Она в слух не противилась, но и радости ей это не доставило. Любая женщина за свой очаг, свое гнездо крепко держится и к любым переменам относится, ох как, осторожно! Может в этом месте и замятня у супругов получиться. Оно известно, женщина – домашний очаг, мужчина - огонь в нем. Стремится огонь из очага вырваться наружу, может и бед натворить. Еще хуже, если очаг ведет себя по-дурацки. Потому у жены здравый смысл должен сработать на благо крепкой семьи, а не упираться ради своего главенства. Уступила Мила мужу, смирилась, что половину зимы без него проведет.
Вот и близится осень. Срежут люди острыми серпами хлеб, оставят в поле только один пучок колосьев: богу Велесу на бороду. Свяжут бабы снопы, и повезет их славянин на свой двор, в овин. А 24 – 25 рюена (сентября), будут всем миром праздновать урожай, день полного снопами овина. Спешат люди обмолотить хотя бы несколько снопов, смолоть зерно на ручных жерновах. В каждом доме хозяйка поставит опару на квасной гуще и испечет первую «новину» хлеба. Не для своей утробы даже, а для радости добрым богам, и, в первую очередь, скотскому богу Велесу, который людям является в обличие бородатого пастуха.
Слово скот обозначало в ту пору не просто домашнюю животину, а любое богатство. Клятвы и договоры скрепляются его именем. Когда Перун стал величайшим богом войны, он распознал, что ему нужна хладнокровная голова, чтобы посоветовать. И позвал он Велеса быть его правой рукой и советником. Ставят наши люди на стол хлеб в честь Велеса и зовут соседей «переломить новину».
А уже по крепкому снегу всем миром решили мужики, что пора в княжий град Псков обоз с мехами отправить, ругу князю заплатить, остатнее продать и накупить железного изделия. Поведет обоз Молчан, а в помощь ему пускай будет молодой Куница.
Легкие дороги в глубь нашей земли по рекам идут. Люди русские волоком перетаскивают лодьи из одной реки в другую. Зимой по речному льду опять торная дорога установится, идут обозы саней с данью княжеской, с товарами купеческими.
Полнятся леса бескрайние и луга широкие водой чистой: ключи, ручьи, речки, реки. Озера проточные или закрытые для выхода воды - будто глаза земли. Много болот. Одни из них сухим летом прячутся, другие сохраняют коварные бучила. В болотах у воды дурной вкус, но и она поит человека, растение, зверя.
Реки указывают, где верх земле, где низ. На верховье родничок живой, слабый как новорожденный ребенок. Из глуби земли бьется ключик-живчик, трепещет струйка в чашке песка, воды едва в горсть наберешь. Мелкие песчинки кружатся в легкой струе, те, что крупнее, лежат.
Любо русскому человеку потрудиться у малого ключика. Кто-то свалил дерево, разметил бревно, рассек на коротыши по размеру, зарубил концы в лапу, чтобы держались, и врыл в землю малый сруб, верхний венец подняв над землею; другой прохожий повесил на ближний куст берестяной ковшик. Реки, озера сотворены ключами. Иссякнут они, не станет ни рек, ни озер, земляная вода уйдет стороною. Потому-то и берегут ключи: в них сила, в них начало вод русской земли.
О, русские леса, часовые земли нашей, в которых не единожды вражье войско заплуталось! Где посуше, там стоит сосновое краснолесье. В борах почва тонкая, меньше штыка лопаты, под ней пески. Ель любит жить по глинам. Лиственное дерево, предпочитая жирные почвы, но приживается всюду. Леса заступают русскую землю, леса заставляют ее стенами, реки текут в лесах, и ключи поднимаются по древесным корням. Они не только леса водой поят, по замерзшим рекам пролегают главные дороги русской земли.
***
Бредут за обозами из города в город люди мастеровые: каменных дел мастера, изографы иконописцы, кузнецы и бронники. С ними идет народ праздно шатучий: скоморохи веселые, гусляры степенные и все те, кому на месте не сидится.
Едет по льду речному обоз саней, везут Молчан с Куницей в град стольный мягкую рухлядь мехов, да выделанные кожи. Куница с любопытством на попутный народ таращится, всему удивляется, а Молчан в уме прикидывает, каковы барыши будут.
Русская земля не похожа на другие. Непостижимы ее размеры, просторен купол небес, который солнце обходит за долгий день. Русь раздается на север, на восток, в малолюдные, пустые леса, в поисках простора и воли, которой никогда не бывает много. Сталкивались российские ходоки с инородцами, дрались, мирились, торговали. Слабы и разрозненны инородцы, многие из них не знают железа и хлеба. Но в реках полно рыбы, будто в садке, а дикая птица и зверь не пуганы.
Все же не речные пути-дороги скрепили нашу землю, а общее слово-глагол единого славянского языка. Пусть различно звучали слова: один Акал, а другие Окали, кто Чокал, кто Цокал. Русская речь вольная - как хочу, так и расставлю слова, а слова-то легче пуха. В русских словах - общая кровь истории.
В вольном городе Пскове люд русский не брезгует чужаками, охотно учится иноречью. В отличие от чванливых поляков и германцев, придя в новое место, русский не старался назвать его по-своему, переиначивая на свой лад. Без стесненья берет наш человек удачное слово, а там оно, глядишь, уже и обрусело. Одинок в душе своей человек, оттого и держатся люди своего языка, берегут дружбу и любовь семейную. А кто не сумел к родному прикипеть, тот уходит в монастырь, служить христианскому богу.
Выехали наши поезжане обозные из леса, и открылся перед ними красавец город Псков. Куница широко раскрытыми глазами смотрит, удивляется до замирания сердца. Вокруг городского тына рассыпаны слободы с малыми избами людей податных. Вал и тын на нем опоясывают сам град, он так зовется потому, что стеновую городьбу имеет.
В центре града каменная крепость – Кромник. Перед ним площадь торговая, вся застеленная деревянными плахами, в любую непогодь сухой ногой пройдешь. От нее разбегаются узкие кривые улочки со складами товаров, лабазами, малыми мастерскими. На площади собор белокаменный, кажется, плывет он в голубом небе над городом, а деревянных церквей и часовен видимо-невидимо… Густо бухает главный соборный колокол Сысой Великий, православные крестятся, а Куница и другие пришлые лесовики только глаза таращат на такое чудо.
Чудо чудное, диво дивное! А народу-то, народу! Толкаются, спешат и никто с тобой не поздоровается, про родителей не расспросит. Нет, нехорошо ведет себя людство псковское…
Каждой земле свой обычай и законы, от рожденья дадены. В землях немцев и франков даже у беднейшего крестьянина халупа сложена из камня, а на Руси долгое время не строили из камня: зимой и летом держится в каменном строении промозглая сырость. То ли дело легкий по духу смолистый сруб! Лесов-то в нашей земле много, но и горят жарким пожаром русские грады и веси. Для долговечности, для защиты от ворога лютого стали наши предки возводить каменные стены кромников и соборов, а там и бояре важные для чести, для почета обзавелись каменными хоромами.
Разрастается Псков, вылезает за стены посада, как тесто из квашни. На торгу избы продают готовые: ладный сруб накрыт кровлей из толстых плах, полы настелены и двери навешены. Продавец готов раскатать избу и мигом сложить сруб уже на мху между бревнами, где покупатель укажет. Остается печь-матушку построить и, с Богом, заходи жить.
Не стоят у торга эти избы втуне, строится Псков новыми концами ремесленными. Земля внутри стен дорожает. Старые владельцы обширных городских усадеб с просторными дворами, садами и огородами уступают пришлому люду часть земли за хорошую мзду. А через год клянут себя за поспешность - выждав, взяли бы вдвое.
Есть в городе приглашенный князь, но правит не он, а вече и избранный народом посадник. Многие из пришлого люда думают, что нужен князь торговому городу для военной защиты. На деле боронит жителей городское ополчение во главе с тысяцким. А князь, он сторонний судия во всех спорах больших и малых. Нет у князя во псковской округе своей землицы, бобровых ловов и иного обзаведения. Живет князь с дружиной окладом, который платят ему горожане.
Князь может действовать очертя голову, торговый человек обязан предвидеть. В торговле такое умение неразрывно связано с пополнением калиты. Размышляет купец о том, что может сделать такой-то мой сосед, если я не сделаю то-то или сделаю то-то. Прибавляет к этому донесения послухов, ибо вызнать - значит предвидеть. Правит городом крикливое вече, решает споры кулаками. Но в годину бед держится народ дружно. От старых времен повелось, что один за всех обязан стоять всей своей силой и достоянием, и за него так же стоят.
Нет и не будет на вече различия будь ты русский, кривич, мерянин или чудин. Но все же наибольшую власть на вечевом сборе имеют бояре богатые, за каждым из которых дружно в одно кричат многие приказчики, их захребетники и подсуседники.
***
Заехали наши поезжане на постоялый двор, который город держит специально для гостей, что еще в купечество не выбились. Дает дворник место для сна в теплой избе, амбарушку – кладь сложить и сено лошадям. Харчи у каждого свои. Кунице не терпится: схватил шапку и отправился в город, смотреть кузни ремесленные и гончарные, любопытствовать лавками купеческими.
Славен ремеслами всякими город Псков. Здешние брони и замки амбарные покупают даже в Чехии и во французском королевстве. На гончарном круге сделанная посуда изузорена цветами яркими, птицами небывалыми. Иконы письма псковских изографов по всем русским землям расходятся. О деревянных ложках, ковшах, мисках и говорить не приходится, уж больно лепо сделаны.
Но главное, Псков город купеческий. Торговые ряды завалены льняным полотном, которое люди заморские покупают на паруса своих кораблей. Деготь, поташ, парусину и кожи с руками рвут гости из вольного города Любека. Привезенное из южных княжеств зерно дальше идет народам моря Волчьего (Балтийского), от них же поступает соленая рыба и твердая слеза моря – янтарь. Говорят, что далеко за венграми, на теплых морях стоит янтарь дороже золота – врут, поди… Через южные степи текут на Русь серебряные арабские дирхемы, у нас же называемые кунами. Продают и покупают на них псковичи, не забывают на черный день и ухоронку изладить. Для того прячут под углом избы серебряные монеты в глиняном горшочке.
Кроме главной базарной площади, есть в каждом конце Пскова малые площади, где собираются слобожане на вече своего конца. Забрел Куница на квасной конец, жители которого пиво, квасы и браги с медами варят на потребу всего Пскова. Площадь вся-то полтора десятка шагов поперек, а сейчас собрались на ней люди степенные, любители кулачной потехи. Седой квасник порядок держит, как судья рефери в наше время.
- Люди вольные! Свинчатку или деньгу медную в кулаке не держать, ногами не бить, павшему дать время встать и отдышаться. Выходи, кто пожелает, против дьякона Мисаила.
Здоровенный как медведь, дьякон перекрестился на маковки собора, а потом на все четыре стороны поклонился людству псковскому, снял нагрудный крест и, поцеловав его, передал старосте квасников. Засучив рукава рясы, ходит дьякон по кругу, густым басом рыкает, подзадоривает мужиков:
- Что православные, али силы нет в микитках, не хотите людство потешить?
Кунице на то смотреть дивно. Бывало и у них на погосте молодые парни кулаками тешились. Даже девушки, которые посильнее, на круг выходили. А тут мужиков степенных, женатых «черная ряса» вызывает. И так ему захотелось сильного, но неповоротливого дьякона проучить… Шагнул Куница в круг, поклонился в пояс на все четыре стороны. Староста квасников на него с сомнением посмотрел:
- Откуда ты мужичек, не много тебе супротив Мисаила встать?
А дьякон еще и посмеивается:
- Говорят у нас: «не за свой ты кус хватаешься, этим кусом ты подавишься».
Рассчитывал Куница на свою увертливость, которая и в поединке с волком его выручала. Мнилось, что габаритный Мисаил не поворотлив, можно будет увернуться от его кулаков.
Вначале вроде так и получалось: увернулся Куница, нырнул под руку супротивника и от души впечатал кулак в его нос.
Как гром грянул над его головой… Попятился Куница, споткнулся и сел задом на мостовые плахи. Это стукнул его Мисаил кулаком в лоб. Звенит в голове Куницы, а дьякон ему руку протягивает:
- Вставай, пойдем, бражки выпьем ради доброго поединка.
В ближнем кружале заказал Мисаил крепкой медовой браги и привязался с вопросами: что да как, да откуда ты такой смелый, и почто тебя ране не видно было. Куница обстоятельно отвечает, как то положено если старший спрашивает. Левый глаз у него заплывает синяком, но и у Мисаила нос на бок свернут и на нем здоровая гугля образовалась.
- Стало быть ты поганус, - заключил Мисаил.
Кунице незнакомое слово обидным показалось. Отодвинул ендову с брагой и уставился сердито:
- Почто лаешь меня словом нехорошим?
Мисаил расплылся улыбкой до ушей, рокочет его бас на все кружало.
- То слово греческое, означает мужа, который землю пашет и тем живет. Ты не обижайся, я в семинарии больше по-элински, сиречь по-гречески говорил, от нашего то речения отвык.
- Мы больше не от пашни, а от леса живем, - успокоился Куница, хотя ему и непонятно, зачем свой язык чужими словами грязнить. – Вот и сейчас привезли мы на продажу меха знатные, до кожи разные. Нужно нашему погосту железа доброго закупить и еще соли.
Дьякон быстренько проглотил остатки браги и засуетился.
- Однако пошли, покажи мне меха. Торговые люди непременно тебя обманут, правильную цену не дадут. Коли меха добрые сведу тебя к отцу эконому, он цену справедливую даст. Наш благочинный родом эллин, из теплых стран прибыл, а потому зябок. Говорил отец эконом, что нужно благочинному на добром меху шубу построить, а еще сладить ягу (шубу мехом наружу).
Идут новые друзья приятели на постоялый двор. Народ встречный дьякону кланяется, а он в ответ «Спаси Христос» гудит, как медведь сердитый. Подмечает Куница, что горожане свой своего знают и лаковым словом на ходу не приметут перекинуться.
На постоялом дворе Мисаил с Молчаном раскланялся, «Спаси Христос» сказал и сразу за меха взялся. Видно, что толк в них понимает не хуже торгового гостя: помнет шкурку, подует на нее против меха, чтобы по ворсу волна искристая покатилась. Потом решил кожи посмотреть, взял в руки тонкую-претонкую телячью кожу, которую Куница особо выскоблил, и забыл про меха. Бормочет Мисаил:
- Пергамен, истинный пергамен! Не хуже велума цареградского будет! – обратился к Кунице, - сказывай где купил!
Не дождавшись ответа лесовиков, дьякон в волнении продолжал:
- Да если эту кожу известью протереть, а потом мукой с молоком, то не грешно на нем изготовить в скриптории и Священное Писание.
Наши лесовики никак не могли понять, чего ради впал дьякон в такую ажитацию. О писаных текстах они слыхали краем уха, а о пергамене (или пергаменте, как говорим мы сейчас), как материале наиболее достойном для божественных текстов, они и не догадывались. Молчану даже помстилось, что ругает дьякон ту кожу телячью последними словами.
Дьякон бегло обсказал лесовикам о мастерах каллиграфах, что при благочинстве обитают, пишут книги священные: псалмовники, молитвенники, а особо Новый завет. Для всего этого пергамен требуется, сиречь – тонко приготовленная кожа. Мастер, который жил при благочинном и мог пергамены изготовить, годами стал ветхий, и замены ему нет. По этому казусу благочинный в великой скорби пребывает. По сему, нужно не теряя времени показать Куницу и его работу отцу эконому, а по его благословению предстать и перед благочинным.
Не буду отвлекать внимания благосклонного читателя моего на описание мелочей этой истории. Скажу, отец эконом был знатоком природы человеческой, сразу понял, что, если прикормить, приютить этого лесовика, может из него добрый пергаментный мастер получиться. С его благословения и отправился Куница в сопровождении Мисаила в келью благочинного. Стукнул дьякон костяшками пальцев в дверь:
- Во имя Отца и Сына и Святаго духа…
- Аминь, - Раздалось из-за двери. С тем и взошли в малую келью.
Там свеча горит восковая, на аналое раскрытая книга лежит – видать читал ее благочинный. Сам то он в черной монашеской рясе, еще не старый, телом сухой, лицом темный, брови черные и нос не по-нашему крючком. Поклонились ему земно, коснувшись пальцами пола. Монах руку для целования протянул. Мисаил поцеловал, а Куница не стал.
- С чем пожаловали?
Протянул ему Мисаил кожу телячью тонко выскобленную и только сказал:
- Оный агрикола сильвус, сиречь житель лесной, изготовил.
Грек Афанасий из Афона был послан для укрепления православия к далеким славянам не просто так, а как монах, обладающий большим умом и отнюдь не фанатическим мышлением. Складывалось государство русичей из многих языческих народов: славян, карелы, кривичей, чуди, мери, ижоры, вепси и других двунадесяти язЫков.
Разноплеменность камнем тяжким лежит на устроении пограничного с католиками псковского княжества, многобожие нарушает покой, непокорные волхвы тревожат. Одни выше всего ставят солнечного Сварога, другие племена Хорста, третьи покровителя воинов и кузнецов Перуна, а в некоторых племенах бабы и девки не желают никого признавать кроме светлой богини Макоши. И в каждом погосте, веси, селении особо чтят своих собственных пращуров. Советоваться о делах живых ходят к покойным на буевище.
Не ведают покоя князья и православное духовенство пока на этой земле живут Ярило, Перун и другие языческие боги. Невозможно при них склонить разноплеменные народы к согласной жизни и единому действию в годину беды. Старое многобожие как большой костер: огонь его мирно горит в тихую погоду, но подует мятежный ветер, раздует искры, заревет пламя, обратившись диким зверем, и поглотит Княжество Псковское. Для нормальной жизни должен быть в городе один князь, на небе один бог, душами людей должна править одна церковь.
Над обустройством монастырей и церковного притча, акромя монашеской братии, хлопочут трудники из смердов: они землю пашут, за скотиной ходят, ловят рыбу, которая во множестве расходуется в постные дни. Каменных дел мастера возводят храмы. Плотники строят избы для белого духовенства, сараи, бани, погреба в монастырях. О всем этом людстве заботится благочинный и игумены монастырей: они черным людям и защитники перед лицом князя, и податели пропитания, по их слову новая изба и двор будут поставлены в случае пожара.
Главное: для выполнения обетов христианских потребно грамотное духовенство, книги священные для отправления церковной службы и для душеспасительного чтения. Нужны каллиграфы для копирования текстов, украшающие его рисунками изографы, переплетного дела мастера.
И, конечно же, изготовители пергамена. Не на бересте же писать те книги, потребен для них наилучший пергамен в количестве немереном. По этой причине ласково принял благочинный Афанасий молодого лесовика. Расспросил его о житье-бытье, о мастерстве-рукоделии таежных жителей, поинтересовался здоровьем жены и дочери. Поморщился только, когда на вопрос об имени, тот ответствовал:
- Куница, сын Варяжко и матушки Веселки.
- Крещен ли ты, сын мой? – поинтересовался благочинный, который поостерегся назвать собеседника «раб Божий».
- Батюшка говорил, что Василием меня нарекали, - ответил ему Куница.
- Тогда, божий человек Василий, прилепился бы ты к моему благочинству во граде Пскове, перенял бы у нашего мастера рукоделие изготовления пергаменов для божественных книг. Судя по образцу кожи телячьей, знатный из тебя получится мастер. В свободное время будешь на себя усмарем подрабатывать – шкуры воловьи и овечьи на продажу выделывать. Это не возбраняется. И будут тебе по числу едоков корма от монастыря: муки ржаной, толокна, репы, рыбы на постные дни. Окромя того обзаведение щепное и гончарное для ради твоего переселения.
Колеблется Куница, крещеным именем Василий, всегда мечтал о новой жизни, но тут забоялся: легко ли с места сорваться. А кто ему подсобит в Пскове избу поставить, всякой хозяйской мелочью обзавестись.
- Я то не один во Псков пришел, а с тестюшкой. Посоветоваться с ним надобно, - отложил Куница окончательное решение.
- Благословляю тот совет держать, - перекрестил его благочинный Афанасий. – А ты, раб Божий Мисаил, – обратился он к дьякону, - прими послушание. Пойдешь с ним на постоялый двор, разумно и кротко изложишь его тестю приглашение наше. И скажи, когда он семью привезет, будет в монастырской слободе ждать его двор, кожевня да изба.
Полюбовался благочинный на выражение лица у Куницы-Василия, соблазненного этим обещанием. Нахмурил брови на Мисаила:
- А если ты еще будешь на кулачную потеху ходить, вводить в соблазн прихожан наших … - и вдруг показал кроткий монах дьякону крепко сжатый кулак.
Думали и гадали Молчан с Куницей, слушали резоны краснобая Мисаила и опять прикидывали и так, и эдак. Наконец они смекнули, что Куница вертается домой и готовит семью к переезду, а тестюшка Молчан здесь останется, дабы надзирать за возведением в монастырской слободе новой усадьбы. Как бы ни старались монастырские плотники, а хозяйский догляд за ихней работой требуется…
С этого часа и почувствовал себя Куница-Василий горожанином. Ходил по улицам, площадям торговым, присматривался, как и что, прикидывал, как свой двор обустроит, в каком углу его баньку поставит, а где сараюшку для кож.
И еще никак не верится ему, что зовут его на важное дело. Что на той выделанной коже или на простой бересте можно разные знаки начертить и любой грамотей прочтет ранее сказанное. Для проверки просил он Мисаила начертать на полосе бересты: «АЗ ЕСМЬ КУНИЦА ВО КРЕЩЕНИИ ВАСИЛИЙ». Потом ходил по торгу, лавкам и улицам, показывал ту бересту. Все, кто назвался грамотным, одинаково прочитали. А грамотных мужиков и баб в городе оказалось, считай что половина.
И так ему это дивно показалось, что и сказать не можно.
***
Вернулся домой муженек долгожданный и в первый же день сказал свое решение перебираться на жительство во град Псков. Будто небо разверзлось над головой Милы. Мужчина то на подъем куда как легок, ему только подпоясаться и готов в путь-дорогу. А женщине, что клушкой выводок свой опекает, дом-гнездо в справности держит, ей куда как тяжко с места срываться, рушить годами нажитый уклад. И ударилась по этому случаю Мила в слезы, как и всякая другая дщерь Евы.
- Миленький, ты наш, родненький, на погибель везешь нас в город чужой, постылый. Нету там души нам родной кровиночки, а все люди там чужие бессердечные. Матушка с батюшкой, братцы с сестрицами, соседушки добрые здесь без нас останутся. Дедушки наших прадедов, что на буевище под могильным курганом лежат, на зимний Карачун без угощения нашего останутся. И не будет нам пути на буевище сходить, совета доброго спросить у пращуров. Летним солнцеворотом мы Ярилу с Купалой не порадуем песнями, плясками, через костер скаканием. Как нам жить на чужбинушке, богов оставя на забвение.
И тут же переменила тему:
- Свекровушка-матушка, хоть ты вразуми его заполошного. А ты свекор-батюшка, по миру летал, к нашему погосту пристал без рода, без племени. И сынок весь в тебя пошел: то ему в лесу лепо всю зиму просидеть, то в незнамо какую дружину нацелился, а теперь, зрите люди добрые, он семью с дитем малым во Псков тащит.
Так расходилась женушка, что вечером Куницу к себе на лавку не пустила, не порадовала его изголодавшегося лаской. Притихли все, и старые, и малые; ссорой запахло в избе. На другой день Варяжко изрек слово главы дома:
- Хватит, мать, полошиться. Не бобылями остаемся, будут с нами Соболек и Медведко, а старшие пускай едут, на новом месте гнездо нашей крови совьют.
И начали Мила с Кунцей пожитки к переезду готовить. Сердце щемит от заботы. Надобно с собой взять и то, и это. А ткацкий стан за неподъемностью покинуть в родительском доме придется. Ах ты, беда какая! И как же не взять квашню, в которой ещё прабабушка тесто ставила, и макитру большую да макитру маленькую. А кадушечку? Неужто, кадушечку не заберём? Хотела Мила даже банные шайки с собой прихватить – никак не уразумеет, что всем таким они на месте обзаведутся.
Трудно жене и хозяйке с родного места срываться, но испокон веков снимаются они с детями и малым скарбом и следуют за своими непоседливыми мужьями реку Печору осваивать, Сибирь у Кучума воевать, в Нерчинск за декабристами поспешать или целину осваивать в Казахстане. На новом месте долго будут жены вздыхать о покинутой родине и строить новое гнездо ладно и на веки веков, чтобы не только детям, но и внукам отеческие стены служили. А там, глядишь, у новых мужиков засвербит, как чирий на заднице, и потянут они за собой семьи обживать новые Палестины и Беловодья.
В начале месяца сухыя (говоря по православному, марта) тронулись в путь на четырех санях. Батюшка Варяжко с ними отправился: в пути сыну помочь, на месте оглядеть, как попы о молодых позаботятся. Обратно он вернется вместе с Молчаном ещё до вскрытия рек.
А матушка Весёлка проводила их до околицы и долго махала им вслед платком. Такова уж судьба материнская провожать детей в широкий мир.
***
Вот, дорогой читатель, и расстаемся с моими героями. Из детства шагнули они во взросление, радовались рекам чистым и лесам густым, пахали да сеяли, сено косили для скотинушки, свадьбу сыграли, доченьку породили. А теперь подняла их нелегкая и понесла в городскую христианскую жизнь. И не их одних. Полнились города наши притоком самого энергичного, беспокойного люда из ближних и дальних весей и погостов. Прибывшие ремеслами овладевали, дворы-усадьбы заводили, деток родили. В пору беды великой восставали против злого вОрога на стенах городских и в широком поле. А потом опять мастерили, торговали, учили детей грамоте не только на берёсте, но и по книгам, что писали каллиграфы на своем, местном пергаменте *.
Мы с вами их потомки, живы в нашей культурной традиции дальние языческие предки, которые приняли душой своей христианство ради общего единения против напора жадного немецкого рыцаря и чванливого поляка.
Будем же помнить о тех малых селениях лесных, откуда есть пошла Земля Русская.
* Правильное историческое нвазвание этого писчего материала ПЕРГАМЕН (от названия города ПЕРГАМ). Конечное Т появилось позднее в соответствии с нормами произношения в русском языке. В моем рассказе в речи священнослужителей звучит ПЕРГАМЕН, а там, где речь идет от моего имени ПЕРГАМЕНТ - т. е. в современном звучании. Еще дьякон Мисаил упоминает ВЕЛУМ цареградский:
"- Пергамен, истинный пергамен! Не хуже велума цареградского будет! "
велум - это высший сорт того же пергамена.
В этом рассказе автор не соблюдал историческую достоверность в названиях племен, их расселении и обычаях.
К О Н Е Ц