Глава семнадцатая. Куда девался телевизор.
На углу дома номер четыре по улице комкора Петухова, буквально в двух шагах от шоколадно карамельного ларька стояла угрюмая поздняя осень. Неистовый северный ветер гнал многочисленные трупики издохших от бескормицы птиц в теплые страны. Листва все резче осыпалась с деревьев и те, сирые и убогие, стояли вдоль дорог, в чем мать родила. На колхозных полях догнивали последние патиссоны.
Ваня Ванечкин да Марк с Владимиром расположились у окошка, кто воткнув локти в подоконник и, подпирая щеки ладонями, а кто и просто так, расплющив нос и губы о стекло. Они дружно смотрели в заоблачные дали, в самое то место, где, рассекая встречные ландшафты, виднелся грохочущий пустыми бутылками Станислав Станиславович. Он бодро шел к намеченной цели, не замечая ни бордюров, ни парапетов, и вскоре удалился настолько, что превратился из статного высокорослого интеллигентного мужчины в мухоподобную черную точку, едва различимую на фоне горизонта.
— Эк, куда его занесло, — сказал Владимир.
— Видать, не скоро вернется, — подтвердил Марк.
— Видать… — тоже хотел вставить какую-то неслабую мысль Ванечкин, но в это время точка — Станислав Станиславович — исчезла, и ничего уже было не видать.
Прошло некоторое время. От Стаса не было никаких вестей. Ванечкин спал на батарее парового отопления. Марк ушел в ванную помыть спину. Владимир, обещавший ждать товарища как минимум до обеда, окончательно разуверился в перспективности данного дела. Все чаще он стал предаваться унынию, все реже смотреть в окно с надеждой. Словом, близился тот момент, когда ожидание становилось бессмысленным. И тогда Владимир сказал:
— Хватит ждать с моря погоды и милостей от природы, — в минуты наивысшего душевного подъема он нередко обращался к народной мудрости. — Нужно самим ковать свое счастье, а то так и будем сидеть в калошах, пока не придут проклятые пролетарии и не заберут нас в свое проклятое пролетарство.
Тут Владимир хотел было затронуть еще тему безземельного крестьянства, но побоялся Ванечкина, который хоть и выдавал себя за поповского сынка, на самом деле был самым настоящим неистовым землепашцем.
Затем слово взял Марк.
В частности он сказал:
— Владимир редко бывает прав. Еще реже он бывает трезв, — тут он перевел взгляд с оппонента в лице Владимира на аудиторию в лице спящего Ванечкина. — Но в данном отдельно взятом случае…
Марк с детства считал себя красноречивым, поэтому его речь продолжалась тридцать восемь с половиной недель.
В течение всего этого срока, за который вовремя оплодотворенная женщина вполне может родить недоношенного мальчишку или девчонку, Владимир внимательно слушал оратора. Он не выкрикивал с места, старался по возможности не сморкаться в сторону выступающего, и вообще вел себя как настоящая леди. Ответную речь он начал так:
— Марк редко бывает объективен…
В результате конструктивного диалога с применением традиционной лексики и нетрадиционной жестикуляции родилась ненавязчивая идея продать Стасов телевизор во что бы то ни стало, а деньги поделить. Или же на деньги накупить продуктов, а продукты поделить. Или же продукты обменять на товары народного потребления и уже их поделить. Варианты были.
— За такую махину можно неплохие деньжата вы-ы-ру-чи-ы-ть, — простонал Владимир, пытаясь оторвать агрегат от тумбочки.
— Это ж вешчь, — сказал Марк. — Уж я бы ни за что не согласился бы отдавать экоего красавца меньше чем за…— и тут он назвал сумму, от которой даже у мецената Байбакова, кутилы и миллионщика, засосало бы под ложечкой.
Марк же стал в мечтательную позу, вальяжно закурил и начал строить прожекты.
— Перво-наперво, — сказал он, — куплю себе канотье из итальянской соломы и старинную бамбуковую трость. Да-да, обязательно трость, трость придаст мне солидности. Затем куплю шесть или даже семь фунтов бриолина — это для красоты, и грамм семьсот великолепного шотландского виски для храбрости. Еще, конечно же, лаковый экипаж на рессорах и графский титул. Эй, Володька, ты не знаешь, по чем нынче графские титулы?
— Ах-х-хре-ен-его-знает, — кряхтел Владимир, ворочая телевизор и так, и сяк, пытаясь то принять его на грудь, то взвалить на спину.
— Да-с, — продолжал Марк, — сделаюсь графом — со всякой богемой тусоваться перестану. Жизнь начну вести светскую, а не бродячую. Утром шоколад, вечером мармелад. Ночные прогулки на лимузине… Шерше ля фам… Бля манже…— неожиданно для себя Марк перешел на французский.
— Ну во-от, — сказал Владимир. — Стоит человеку разбогатеть, как он сразу же начинает важничать и задаваться. При старом режиме за такие дела морды били.
Владимир тут же решил набить чем-нибудь Марку фэйс, но не нашел под рукой подходящего предмета.
— Стоит ли так расстраиваться из-за фигни, — резонерствовал Марк, прикрывая наиболее уязвимые места журнальным столиком. — Ну, хочешь, тоже будешь графом. Или даже маркграфом, как я, — он по-отечески обнял Владимира за плечо и уж совсем примирительным тоном сказал, — и будем мы с тобой два ясновельможных пана.
— Угу, — согласился Владимир. — Только сдается мне, что будет нас три ясновежм… левжм… Ну, в общем, тех самых, про которых ты сейчас говорил.
— ??? — удивился Марк.
— Сдается мне, что без Ванечкина мы эту махину не сдвинем с места. Так что придется и его принимать в сэры, пэры и лендлорды.
Марк, конечно же, долго не соглашался, размахивал руками и плевался, пытаясь доказать, что из Ванечкина такой же сеньор, как из Мануильского реваншист, что даже при самом благоприятном для него раскладе он и на сельского старосту не тянет… Но… под прессом обстоятельств быстро размяк, раскис, пустил сок и сдался.
На этом друзья расцеловались и пошли будить Ванечкина.
***
Ванечкин крепко спал, прижавшись коленями к подбородку. Ему снился сон. Конкретно, ему снился зоотехник из Краснопавловки. Жутко похожий на маленькую рабочую пчелку, в желто-черной полосатой тельняшке, он легко и грациозно порхал над местным коровьим стадом и опылял буренок по своему усмотрению. Краснопавловская скотоводческая коммуна выплатила зоотехнику все деньги авансом, и теперь он трудился, не покладая опылительного хоботка. Огромные капли пота змейками стекали по его корявым мохнатым лапкам, срывались и шумно падали в высокие луговые травы.
Следующая картина была такова: молодой Ваня Ванечкин в спортивных трусах и в пионерском галстуке бежит по бескрайнему полю. В руке у него огромный сачок. Он как будто юный натуралист, и ему как будто задали задание собрать «гербарий из насекомых». Ванечкин видит зоотехника-мутанта и накрывает его сачком.
— А-а-а! — закричал мутант-зоотехник. — Это ты, Ваня Ванечкин, технологический процесс нарушил! Теперь ты мне заплатишь неустойку! Сто миллионов фунтов и двести миллионов стерлингов!
— Оба-на, — сказал Ванечкин, сел на пенек и заплакал.
И то, если вдуматься: откуда у простого юнната такие деньги?
Тут мимо идут Марк с Владимиром и громко смеются — вот дураки. Увидали Ванечкина и говорят:
— Не тужи, братишка, продадим телевизор — расплатишься по всем долговым обязательствам, да еще на пропой души мал-мало останется.
А теперь сами подумайте — мог ли кристальной души человек Ваня Ванечкин не пойти на поводу у аферистов.
***
Когда процесс образования триумвирата был завершен и подробнейше запротоколирован на куске старого холста, Владимир сказал речь.
— Друзья! — сказал он. — Да, будет славен наш союз… Ныне, присно и во веки веков, аминь, — и перекрестился левой рукой, потому что правую на всякий случай держал в кармане. Затем он чувственно поцеловал Ванечкина в сахарные уста, троекратно сплюнул через левое плечо и для надежности добавил, — Христос воскрес.
Из этого всего Ванечкин сделал вывод, что дело затевается нешуточное, и решил побриться заранее, а также надеть все чистое.
Марк тоже хотел сказать речь, но не смог. Длинные музыкальные пальцы Владимира крепко сдавили ему горло. Марк побледнел от ужаса, стал некрасиво хрипеть и хватать ртом воздух. В скоротечном, но беспощадном единоборстве Владимир ловко выторговал у него всякие привилегии и льготы для себя, в том плане, что тяжести понесут Марк с Ванечкиным, а он сам назначается главнокомандующим на всех жизненно важных направлениях.
Забегая несколько вперед, необходимо отметить, что командарм из Владимира был никудышный, потому что он не имел организаторского таланта.
Сначала он скомандовал: “Лево руля!”
Потом он скомандовал: “Право руля!”
Марк и Ванечкин, которые по трагическому стечению обстоятельств несли многопудовую тяжесть так, что находились лицом друг к другу, постоянно теряли ориентир, спотыкались и падали в грязь. Они тихо сквернословили. Потом они громко сквернословили. Потом их отвратительная базарная ругань приобрела конкретного адресата. В конце концов, когда носильщики оказались в самых неудобных позах, и ценный груз повис на кончиках пальцев, Владимир скомандовал: “Так держать!”
Тогда разгневанные массы в лице Марка сказали:
— Хватит идти на поводу у популистов и фармазонов. Мы не рабы, рабы не мы. Такой Владимир нам не нужен.
Также Марк легким движением руки поправил растрепавшиеся на виске волосы и как бы между прочим добавил:
— Народ его не хочет.
— Каждый народ имеет такого Владимира, которого он заслуживает, — пытался протестовать низложенный вождь, но его уже никто не слушал. Все слушали Марка, из выступления которого Ванечкин понял, что катастрофа неизбежна, но Марк всех спасет, а Владимир по возвращении будет пить воду из унитаза.
Все закричали “Ура!” и стали бросать в воздух шапки. Шапки в воздухе перемешались, и уже совсем ничего невозможно было понять. У кого была каракулевая папаха, поймал кепку из кожзаменителя, а кто был в бескозырке из газеты, оказался с лисьим треухом.
Стоит ли удивляться, что в этих, с позволения сказать, форс-мажорных обстоятельствах Марк тоже не оправдал оказанного доверия? Нет, конечно же, не стоит.
Хотя он и принялся сперва за дело жестко и основательно, что называется, взял быка за рога, завязал слону хобот морским узлом и все такое прочее, далее предприятие вновь шло через пень-колоду. Вот-вот, вроде бы уже и цель близка — ан нет: то в непроходимую стену уткнутся, то об водосточную трубу все трое головами ударятся, да так, что звон по всей округе — дзень-дзелень!
Тогда Ванечкин возьми да заори:
— Баста! Аста ла виста!
При этом Ванечкин так шендарахнул кулаком по мосторой, что в доме номер четыре по улице комкора Петухова со стены свалился портрет маршала Буденного и пришиб пенсионера Кукина. Пенсионер упал на бок и дышать перестал. Тут к нему в гости зашел Кондратий — кофеварку позычить.
Увидали Марк с Владимиром, что Ванечкин злой, и стали его просить:
— Возглавь нас, Ванечкин! Ты, о достойнейший их достойнейших, неугасаемый светильник разума и огнедышащий паяльник здравомыслия…
Далее они стали превозносить Ванечкина до небес, восхвалять сяк и так в стихах и в презренной прозе. А в завершение Владимир назвал Ванечкина гением спортивного ориентирования.
От таких хороших слов Ванечкин возомнил о себе много. Он залез на бордюр и стал принимать горделивые позы, будто он и не Ванечкин вовсе, а чемпион штата Оклахома по бодибилдингу. Со всех сторон к его ногам полетели букеты роз и традесканций. Крики “браво” заглушали шквал аплодисментов, под аккомпанемент которых самые высокооплачиваемые фотомодели журнала “Друг Отечества” перевязали его красной ленточкой с надписью “Вай, маладэс!”
— За мной, друзья мои! Я поведу вас к невиданным доселе высотам, — закричал Ванечкин. — Где здесь скупка краденого?…
— Минуточку, — запротестовал Марк, чуждый какому бы то ни было криминалу, — мы ничего не украли! Возможно, кое-что мы взяли без спроса, однако…
Какими еще резонами Марк собирался крыть предыдущего оратора, должно быть, мы не узнаем уже никогда. Ванечкин снова отвлек внимание общественности от всего постороннего и, приняв образ ходячей учтивости, сказал:
— Как вам будет угодно, сэр. Где здесь у вас скупка взятого без спроса?
***
Скупка взятого без спроса находилась в подвале дома номер четыре по улице комкора Петухова, в том самом злачном подвальчике, где некогда располагался клуб юных моряков.
Заведовал скупкой бывший прапорщик Пампуха. Впрочем, он был подставным лицом. По-настоящему заведовал конторой матерый деляга Шишал по кличке Мышал. Это был человек трудной, подчас даже трагической судьбы, потому что на самом деле он был не деляга, а индус.