Слетая вниз, он успел подумать о нелепости самого проишествия, после всего, что переменилось в его жизни в розовую сторону. Молодой человек погрузился в темноту из которой выползал с трудом и с неохотой, оказавшись, в конце концов, в съемной комнатушке.
Все были в сборе. Алевтина Петровна обвела изящным жестом аппартаменты. Жест предназначался довольному своим здоровьем молодому человеку, на котором из одежды были только черные шорты и майка. Учитывая летнюю духоту, это было нормально. Молодой человек был точной копией Жуков в тот период, когда тот приехал в этот город. Понемногу до него дошло, что это он сам только почему-то перепутавший времена. Приглядевшись можно было обнаружить, что молодой человек не так уж молод, как могло показаться на первый взгляд, может быть просто очень ухоженный и моложавый. Чувствовалась забота о себе и своем здоровье.
— А кто здесь жил до меня? — спросил вежливым скучающим голосом юноша.
— Эту комнату снимал молодой человек, который решил уехать в другой город! — без запинки соврала хозяйка. Ванька вспомнил о девице, которую зарезали прямо в той кровати, где он вынужден был потом спать, — А зачем вам понадобилось жилье, если не секрет?
— Ну какой же секрет... Просто мы с женой поссорились немного, поэтому мне хотелось бы пожить одному. Эта квартирка мне может подойти...
“Все правильно! — подумал Жуков, — я уехал в другой город, я уже приехал в другой город! И я же снимаю себе квартиру, в которой жил до этого! Жизнь продолжается без меня и это самое классное, что можно было придумать. У меня точно белая горячка.”.
Комната юноше не понравилась, поэтому он хотел быстро уйти, сославшись на неотложное дело, но хозяйка задержала его, предложив выпить холодного морса. Что-то холодное в таком пекле, которое было на улице, явно не помешало бы, поэтому молодой человек решил задержаться ровно на несколько минут, позволяя себя обслужить. Он излучал вальяжность, что молодой человек никогда не обнаруживал в своем поведении.
Почему-то она не вспоминала, что он уже снимал однажды эту квартиру... В глазах женщины промелькнула насмешка, но она промолчала. После нескольких неловких мгновений Алевтина Петровна вздохнула и, шаркая тапочками, ушла на кухню.
Ванька присел в кресло, разглядывая себя же самого. Тот другой расточал здоровый дух, как расточает аромат дорогих французких духов модница. Казалось он не замечал ничьего присутствия, ведя себя так, словно находился один в комнате. Это было похоже на съемки скрытой камеры. Напускная вальяжность слетела с молодого человека, но это не помешало ему все так же оставлять впечатление уверенного, знающего себе цену человека, который особенно не станет церемониться с миром, если церемонии будут мешать ему в достижении поставленных целей.
“Я есть или меня уже нет?” — спросил он пространство, потому как интуитивно понял, что молодой человек, стоявший посреди комнаты, не способен услышать его. “Тебя уже нет, но тебя не может не быть!” — прошелестело пространство, имея ввиду двойника. Молодой человек, который задавал глупые вопросы, понял это по своему и улыбнулся. Его больше не было. Это могло означать только то, что больше не придется прикидываться кем-то, оставаясь собой. Он победил, он познал вкус победы, сладкий сок Виктории стекал по его губам, медом застывая в уголках рта. Виктория пришла к нему, как всегда она делала, неожиданно. Он расхохотался и звук его собственного голоса пугал и радовал. Бубенчиками распадаясь на мелкие отзвуки, его гомерический хохот складывался в прекрасную музыку, самую прекрасную мелодию, которую только знала Вселенная, пережившая столько всего разного до него, и живущая надеждой продолжить свое существование после него.
“Фигушки, теперь ты только моя, теперь ты только для меня!” — сквозь смех произнес молодой человек и Вселенная ответила отзвуком толи согласия, толи возмущения. После продолжительной и скоропостижной паузы до Ванькаа донеслось: “Нужен ты мне, как космическая пыль звездному свету!..”. “Как раз об этом тебя никто и не спрашивал!..”
Поскольку его жизнь вместе с жизненым пространством была сосредоточена, оставлена в наследство стоявшему рядом с ним субъекту, пришлось поинтересоваться юношей побольше. Да, он вполне мог так выглядеть! Ни одной моршины, накаченный торс, чисто выбритое, мягкое лицо. Он попытался вспомнить свое отражение, которое встречало его всякий раз в зеркале, и едва сделал это, ужаснулся и опечалился. Как же все таки он себя не берег! Вот он разумный, вот он как мог выглядеть, что мог представлять из себя.
— А вот и морс... — Алевтина Петровна вошла в комнату и вопросительно уставилась на юношу, — Что вы решили?
Несколькими огромными глотками осушив стакан, Ванька-двойник, наконец, ожил:
— Я позвоню вам после обеда...
В глазах женщины вновь промелькнула усмешка.
— Да, да, позвоните уж пожалуйста...
Неожиданно юноша подошел и поцеловал женщину прямо в ее полуусмешку. Не ожидавшая такого поворота женщина ослабла в его руках и повисла словно лоза, словно у нее закружилась не только голова, но и, вообще, все тело. “Как же истасковалась женщина!” — подумал Ванька и положил ее на кровать. Слюнка, капелькой текла по щеке, по ярко красным, пухлым губам, затерявшись где-то в сбившемся локоне... Или это была капелька пота. тперь было неважно. Юноша любовался ее моложавым лицом, целуя каждую черточку будущих морщинок. Он целовал звездные орбиты, испытывая огромную, солнечную силу и чистую белую радость. Он оставил женщину утопать в подушках, потому что она испытыла лучшие минуты последних месяцев лишь любовник прикоснулся к ее пожару...
Почему-то ему не захотелось доводить дело до наивысшей точки для себя. Он решил, что они смотрятся слишком нелепо, чтобы дело закончилось для него благополучно. В этом его убедил взгляд брошенный на их отражение в створке зеркала одной и створок старомодного трельяжа, раритетной рухляди, стоявшей в углу...
В следуший момент до него донесся истошный крик женщины. Он огляделся. На сползшем на пол матрасе лежала его квартирная хозяйка в рванной ночной сорочке. Халат валялся рядом. Его грудь была истерзана ее ногтями. Из красных полос капала кровь, запачкав все вокруг.
“Странно, но я, кажется, стал насильником!” — подумал он, не понимая стоит ли доверять кошмару, или же это всего лишь кошмар, вызванный неравновесием его психической системы...
Ванька, похороненный в неструганных досках, поругавшийся с женой, наблюдающий за чужими картинками и Ванька благополучный вышли из комнаты почти одновременно. Попрощался, чуточку надменно, только один из них, тот, который жил в этом пространстве, в этом варианте событий. Двойники тоже попытались, но они не принадлежали к этому развитию событий, к тому же один из них тут же растворился в потоке свежего вечернего воздуха с улицы. После зрелища собственных похорон никто ничему больше не удивлялся, особенно это касалось наблюдавшего за течением другой жизни.
Не было твердой уверенности в мире, ее съели за завтраком все хищники мира. Уверенности больше ни в чем не было, было единственное, что осталось неизменным — самоощущение в пространстве. “Хорошо хоть это осталось!” — назойливо и душно подумал Жуков, испытывая невероятную тяжесть сгустившегося, липкого воздуха, которому не хватало места в легких. Он хотел было отказаться от идеи посмотреть на жизнь неоправданно лучшего развития своей жизни, которое только могло представить общественное мнение, но не смог погасить бунт части себя, которой очень хотелось оправдать и свою цель в жизни. Впрочем, ничего другого не оставалось, поэтому наблюдатель бесшумной тенью увязался за своим благополучным развитием сюжета жизни. “Мы все ветви одного дерева...” — сказал какой-то классик, остается добавить к сказанному, что мы все часть ветвей одного дерева...
Наташенька Королькова всегда одевалась в черное. Она проходила по двору в своих свободных нарядах с ниспадающими линиями похожая на черную тучу, набежавшую на ясное солнышко. Ее страстно недолюбливали. Вернее пристрастно не любили. Сам образ, созданный ею из себя самой, был слишком эктравагантен, слишком тайно сексуален для маленького, тихого дворика.
Старушки, сидевшие возле подъезда, неизменные спутницы проходящих мимо людей, давно уже окрестили ее ведьмой, не имея к тому ровно никаких оснований. Доказательств не требовалось их языкам, которые были без костей и могли обсудить все что угодно, под каким угодно углом зрения.
Общественное мнение было явственно на стороне Жукова в их споре с женой. Но хотя общественное мнение — вещь приятная, оно не могло вернуть ему его жену, поэтому он сам заехал в очередной раз к ней, помятуя пословицу: “Если гора к Магомету...”. Жуков благополучный, кажется, не подозревал о проблемах, которые преследовали Наблюдавшего все время пути. Благополучный просто ехал домой, что все нормальные женатые люди норовят сделать по работы. Для чего он хотел снять комнату осталось для Наблюдавшего тайной. Если раскинуть мозгами тайна перестает быть тайной, но Наблюдавшему было не до обдумываний чужих мотивов (если мотивы Благополучного можно было назвать чужими).
Машина затормозила рядом с аркой ведущей во дворик дома Наташеньки (Наблюдавший отметил для себя, что всегда хотел купить квартиру в этом районе, даже про этом дом думал не раз, проходя мимо его окон несколько раз на дню) и вскоре странная парочка переместилась к дверям квартиры бывшей половины благополучного Ванькаа. Наблюдающий Жуков был сражен, едва увидел Наташеньку Королькову в натуральном виде — она оказалась точной копией его Наташи, которая ушла от него несколько недель назад, но была более шикарного вида. Тогда еще, после ухода жены, он решил сделать жизни “амбу” и “басту”. Глядя на Наташу шикарную, он подумал, что не так уж зазорно было решиться на “амбу”, зная что теряешь.
“Этого просто не может быть!” — возмутился Наблюдающий, но похоже это не только могло быть, но и происходило в его жизни.
—Что, наконец решил приехать домой? Зачем именно сюда-то? — дружелюбно встретили Благополучного в дверях квартиры.
— Если ты не забыла, я тоже здесь все еще живу! — возмутился он.
— Я думала ты переехал совсем... В гостинницу... У этой своей, кандовой. Ты сам решил, что у нее будешь ты, или это она надоумила?! Как теперь у нас мужиков уводят, поделись секретами, может придется воспользоваться... Если ты собрался развестись, то попомни моя слова — я оставлю тебя ни с чем...
— Пошла ты... Правильно не хотел я сюда ехать! Ну да ладно, живи как знаешь... Я сейчас заберу кой-какие вещицы из свое комнаты, вернее из своего компа... Я же не успеваю все отредактировать, а мне книжку уже надо везти в издательство... Может подвинешься для разнообразия?..
— Нет, и тут благополучием мало пахнет! — подумал Наблюдавший за развитием ссоры.
Комната Благополучного ничем особенным не выделялась. Он включил компьютер и погрузился в работу по перекачке информации, отвергая пока призывные сигналы почты. Наконец, закончив копирование, он открыл пришедшее сообщение. Наблюдающий заметил начало сообщения:
“Нет в жизни радости, ты все достигнешь, но ничего не получишь, только потому что ты сам ничего не хочешь...
Тебе просто необходимо забыть обо все другом и помнить только обо одном, о том, что ты хочешь в этой жизни достичь. Приди к нам и мы поможем тебе! Или же убей себя, как мы тебе предлагали до того...”
Девушка манила, но молодой человек нашел в себе силы отвернуться и уставиться на рисунок обоев, но не надолго. Словно постороняя сила заставила его вновь обернуться и вовлечься в манившие просторы ласк обнаженной девушки...
Он уже ничему не удивлялся, но ничего его не радовало. Не удивило его и то обстоятельство, что в этом развитии сюжета внизу сообщения мелкими буковками значился адрес отправителя. Может он был и в том сообщении, которое получил представлявший не самое удачное продолжение его личности в жизненных коллизиях, эмоции не оставили шанса разглядеть его.
Благополучный сплюнул и хотел тут же отправить его в корзину, но задержался на нем взглядом. Только через несколько секунд он быстро набросал сообщение: “Тебе того же желаю, тоже самое говно, которое ты пожелал мне! Убей себя сам, придурок, или обратись по адресу...”. Переписав адрес загородного отделения городской специализированной больницы, Благополучный нажал на кнопку и сообщение побежало по проводам навстречу к игре под названием “Достал меня!”.
В дверь заглянули.
— Будешь ужинать? А то мне пора уходить!
— Могу я побыть дома в одиночестве столько, сколько захочу или нет?! Закрой, пожалуйста, дверь! — заорал Благополучный.
— Не ори, — сквозь хохот донеслось в ответ, — ты не дома, и дома тоже не ори!..
Ответ был спокойно злой, рассчитанный, или был готов таким показаться, а это самый непробиваемый в таких случаях ответ, потому как подготовлен он обычно заранее и обдуманно. Так что Благополучному не обломилось нежности в этот вечер.
По всей видимости ему так хотелось ее, нежности то есть, поэтому машина вскоре остановилась возле вывески ночного бара “Эллада” с характерным греческим орнаментом на вывеске. Весело переливающийся угловатый узор оставлял еще большее омерзение в душе, добавляясь к имевшемуся. Благополучный тихо выругался и вышел из машины.
На входе стояли дюжие парни, которые при виде Благополучного раступились весьма почтительно:
— Проходите, Ванька Израилевич, что-то вас давно не было видно...
— Крутые виражи... — многозначительно бросил посетитель.
В “Элладе” стоял полумрак. Тихая музыка, которую наигрывал маленький ансамбль, тощая певица, страдающая излишним любопытством по части “волнующих душу” стонов, столики с активно поглощающими “прелести престижной жизни”, все чин по чину, нехитро и неброско. Метродотель, или администратор, такой не хилый парень, похожий на парней из “фейс-контроля” в форменной тунике, накинутой на тщательно отглаженные брюки, вежливо проводил пришедшего к столику. Все говорило о том, что посетитель частый гость заведения, причем весьма уважаемый гость.
— Вам как всегда, или сегодня вы хотите что-нибудь особенное? — поинтересовался администратор едва посетитель устроился за столиком.
— Сегодня давай коньяку и что там полагается к нему, и не забудь вина для дамы... — заказал Ванька-благополучный, взглянув на девицу подвалившую к столику. Жестом он пригласил ее за столик. “Мог бы сразу пригласить девицу на... — ехидно подумал Наблюдавший, — все равно это одно и тоже! Приличия, черт бы их подрал!..”. Наблюдавший почувствовал до какой степени он не продвинутый человек, не понимающий заведенных ныне церемоний укладывания девушек в постель.