Глава 11
Но профессор не настроен был читать Калерии нотации, по поводу того, что новая медсестра, не успев войти в отделение, уже видит в нём недостатки. Мало того понемногу воюет с ними. А как Реле не воевать, если вся тяжесть в отношении ухода за больными, в ночные смены ложиться на её плечи. Ведь кроме перестилания ночью больных, подопечных блудниц, от которых отказываются санитарки, а Реле приходится их поддерживать, ей же надо следить за капельницами, за вовремя сделанный укол. Не делай она этого, больные в реанимации и гибли бы гораздо больше, чем это происходит. А некоторым медсёстрам даже выгодно, когда в ночные часы умирают больные. Тогда они – пока Калерия заметила лишь двоих – вызывают бригаду из какой-то больницы, где делают пересадку почек. И приезжают вороны, как определила их тётя Валя, и ожидают, когда у больного перестанет биться сердце. А скорей всего – так думала Реля – больным делают укол, чтоб сердце остановилось. Разумеется, берут органы у безнадёжных больных, которые долго будут мучиться, и мучить родных, но не выживут. Но чаще всего берут у безродных, которые, подозревает Калерия, могли бы вылечиться и ещё пожить. Но Антонина, «девушка из Клина», как её любовно поддразнивает один из приезжающих хирургов, с которым у неё давние связи, помогает больному быстрей перейти в состояние вечного сна. Наверное, знакомый Антонины платит ей какие-то деньги за умершего, или за то, что вызвала. Ещё пару часов, пока сидят и ждут, у них случаются перекуры. Курить уходят далеко, и их не найдёшь, если потребуется помощь. И вдруг возвращаются и «девушка из Клина» делает укол, и у больного срочно забирают почку и уезжают. Тогда Антонина, у которой в Клину есть муж и сын, вдруг становится примерной медсестрой и готова нести все тяготы ночных смен, предлагая работавшим с ней, пойти и полежать на кушетке.
– «Не даром Камо не спал по ночам. Он боялся, что его усыпят и возьмут почку. Хотя у раковых больных брать органы нельзя – они не жизнеспособные». – Думала Реля и вспоминала о другой медсестре, которая иногда подкалывала Антонину, зная, вероятно, о её выходках.
- Что, отмываешься от греха, - сказала однажды жена прокурора, которую звали как примерную когда-то трактористку, вернее по фамилии боевой женщины - Ангелина, а сокращённо Лина.
- Ты, Ангел мой, не сердись, что я немного покурила с врачом, в которого ты влюблена. Но я за тебя волнуюсь. Как бы твой прокурор не узнал о твоих шашнях на работе – тогда он тебя засадит.
- Не юли, «девушка из Клина». Думаешь, что далеко живёшь, то твой муж не может узнать о твоих проделках? Даже быстрее чем мой благоверный.
- На что намекаешь?
- А на то, что в твою смену и смену твоей подруги, с которой вы делите приезжего красавца на двоих, слишком часто умирают больные.
Вот что вспомнила Калерия, идя по длинному коридору как Штирлиц и думая, как выкрутиться из неприятной ситуации, если Алексей Зиновьевич упрекнёт её в неуживчивости с некоторыми медсёстрами. И если они на неё жаловались; – например Тамара, которая никак не выйдет замуж, или Фокина – замужняя, но блудливая дама – то и Реля стесняться не будет. А вот Антонина – «девушка из Клина» или Ангелина никак не могли жаловаться на новую медсестру. Калерия брала самых тяжёлых больных, а если не давала своих больных вывозить в коридор, как умирающих, то меньше греха на себя брала Антонина. И жаловаться она на Калерию, что выхаживает этих больных, не могла. Бойкая «девушка из Клина» даже, когда Калерия не работала, не смела, брать её больных. Как шепнула Калерии одна из санитарок, отговаривалась тем, что больные в том углу все больны раком или бластомами, и брать от них органы нельзя. И пусть новая медсестра мучается возле них, всё равно они умрут. Не в этом году, так в следующем. А жить им в любом случае тяжко. То ли дело Антонина пошепчет со шприцом возле тяжёлого больного и он, ночью, умирает. Санитарки ворчат, но везут его в морг. Дневные медсёстры приходят и вздыхают легче. Правда на это место может поступить более тяжёлый больной, но это уж как повезёт. Вот что читала в мыслях «девушки из Клина» Калерия. Поэтому никогда не говорила с ней «по душам». Но и разоблачать её, перед профессором, Реле не хотелось – где доказательства? Быть может Антонина – «санитар леса», как прозвала её Валентина Никифоровна, делает благо больным и родственникам, спасая их от жутких болей, которые сопровождают нейрохирургических больных всю жизнь. Но если люди считают, что волк – санитар леса – поедает самых больных животных, то это всеобщее заблуждение. Если бы волк съел больное животное, вскоре бы умер от той же болезни. Нет, волки берут в жертву самых упитанных, а значит самых здоровых. А что как из тех больных, у которых отбирает жизнь Тоня, если они вылечатся, то вдруг станут великими учёными, вдруг к ним придёт знание, как лечить болезни. Калерия уже слышала, что люди, возвращающиеся с «того света» вдруг открывают в себе дар или талант. И вдруг сын или муж Антонинины, или она сама заболеет тяжко, а вылечить её смог бы человек, которого она сегодня лишила жизни. Надо как-нибудь намекнуть об этом «девушке из Клина». Быть может, такие доводы чуть приостановят её бурную деятельность. Но как оправдаться самой Калерии перед Алексеем Зиновьевичем?
Так и не найдя себе оправданий, Калерия постучала в дверь профессорского кабинета.
- Заходите! Проходите, присаживайтесь, - указал Алексей Зиновьевич ей стул. И видя смущение новой медсестры, сам начал разговор:
- Я буду задавать вам совсем необычные вопросы, а вы отвечайте, как сможете. Если не захотите, можете прямо сказать, что мои вопросы вас шокируют. Вообще-то я собираю сведения о таких людях как вы, считайте, для научной статьи.
- Бога ради, только не для научных статей, я не подхожу, - неуклюже сказала Калерия.
- Вы волнуетесь? Хорошо. Я ничего не буду записывать, о том, что вы скажете мне. И даже обязуюсь никому из учёных не рассказывать о своём открытии.
- Я – ваше открытие? – удивилась Калерия. – Вы, наверное, простите за догадку, так заинтересовываете женщин? Сказать женщине, что она необычная – это поймать её душу.
- Хорошо. Вы – обычная женщина. Но ответьте мне, на несколько простых вопросов, которые почти никогда не задают начальники своим подчинённым.
- Уже интересно. Спрашивайте, – пробормотала Калерия.
- Начнём с того, как вы учились в школе. Сам процесс меня пока не интересует, а вот сдача экзаменов. Как вы сдавали экзамены в десятом классе? Вы десятилетку заканчивали?
- Совершенно верно.
- Где? Когда? Хотя, судя по вашему возрасту, можно высчитать. Поступили учиться в сорок седьмом, закончили в пятьдесят седьмом.
- Нет, в сорок седьмом, мне ещё не исполнилось семи лет, и мама меня не пустила в школу, потому что родилась вторая послевоенная девочка.
- И вы остались няней, при двух сестричках, а мама пошла работать?
- Нет, мама не работала, потому что мы жили тогда на хуторе, в Литве. Но оставила меня в помощь себе, потому что тогда была карточная система и кроме как сидеть с детьми, надо было ходить за семь километров в большое село, где отоваривались карточки.
Калерии не хотелось говорить, что карточки больше всего отоваривал отец, который там и работал. А питались они в хуторе не по карточкам – на которые прожить было невозможно – а по трудам Рели – помогала старикам – литовцам вести хозяйство, убиралась у них, иногда готовила им еду, по этой причине в её родной семье почти всегда было молоко, творог, сметана и яйца, мясо и сало – то, чего даже на рынке не всегда можно было купить. Может, ещё из-за этого мать её не пускала в школу, а не из-за сестрёнок, как говорила: - «Если ты уйдёшь в школу, они умрут, потому что я старикам-литовцам не прислуга». Если вспомнить, мать и малышкам не желала быть прислугой. Сама хотела убить маленьких дочерей, надеясь родить отцу мальчика. Калерия вздохнула, вспоминая своё детство.
- Хорошо! – перебил её мысли Алексей Зиновьевич. – Значит, сдвигаем на год вашу учёбу, окончили вы школу в 1958 году. Неужели в Литве?
- Нет, из Литвы нас выгнали бандиты, которые отстреливали коммунистов и русских.
- Пришлось бежать, а кто же помогал старикам – литовцам вести хозяйство?
- Так эти же бандиты, наверное, и помогали. Для них же старики и старались, живя в лесу. Но когда моя семья уехала в Украину, мне приснился сон, что старики умерли. Так, наверное, и случилось, потому что сны мои бывают верными.
- Умерли в тоске по маленькой девочке, с которой их разлучили. Итак, литовцы старики вас любили. Я имею в виду лично вас, а не вашу маму. Кто ещё вас в Литве любил?
- Полагаю учительница, которая ещё в 1948 году добивалась, чтоб я пошла в школу.
- А как она знала, что на хуторе живёт девочка, которой пора учиться?
- Вначале мы жила в Вильнюсе, - Калерия улыбнулась, – это столица Литвы. И там учительница застала меня возле школы, где училась моя старшая сестра. Она застала меня за чтением сказок Андерсена, книгу которого кто-то бросил на скамье.
- Вы до школы уже читали? – удивился профессор, качая головой. – В голодные годы?
Калерии не хотелось говорить о голодных годах, которые её коснулись даже на хуторе, с добрыми литовцами – стариками. Бывало, Реля принесёт домой что-то, из еды и выйдет в лес за ягодами, летом, или за хворостом – зимой, чтоб печь растопить и что-то сварить. Вернется, а мать либо спрятала «для отца» - так и говорила: - «Отец ваш работает, его надо кормить хорошо». На самом дела мать прятала сало или кусок копчёного мяса, попировать с мужем вечером. Либо Вера-Гера полакомится – особенно молочными продуктами - и гладит себя по животу: - «Мало принесла, даже мне не хватило», - изображала из себя кошку. Младшая сестра тогда не знала, что Вера и родилась в год Кошки, по знаку Зодиака.
Но этими неприятными воспоминаниями Реле не хотелось делиться. То ли дело – Пушкин – он в её сердце навечно поселился.
- Я читать начала с пяти лет, а научилась по сказкам Пушкина. – Перед глазами Рели тут же возник Пушкин, каким он её «показался», как Дед потом говорил, чтоб она запомнила его облик. А потом, уже на хуторе в Литве стал являться во снах, и вскоре Реля его разоблачила, что он её прапрадед. Но приказал дорогой ей человек называть его Дедом.
Калерия испугалась, что по её умилённому лицу сейчас Алексей Зиновьевич разоблачит и её: - «Как это по сказкам Пушкина научилась читать? Разве можно по сказкам научиться?»
Но профессор, который хотел разгадать её душу, не умел читать ни по лицам, ни мыслей:
- Кто-то читал вам – возможно старшая сестра – она же выучила с вами буквы?
- Старшая сестра, на тот момент, когда я стала бегло читать, читала по слогам.
- Так-так-так! Значит, не старшая сестра вас учила, а наоборот, злилась, что вы научились читать без неё и лучше её?
- Возможно, злилась, - согласилась Калерия. – Я не обращала внимания на это. Мне некогда было. Когда мы возвращались из школы, я бросалась кормить маленьких сестрёнок.
- А мать для чего сидела с ними и не работала?
- Мама, если признаться, готова была сестрёнок уморить. Мне больно об этом говорить даже сейчас, признаюсь. Это потом, когда я их немного выходила, и они стали ходить, говорить, мама сделала вид, что полюбила их, исключительно, чтоб досадить мне.
- Отсюда вывод – мать вас не любила, за всё то хорошее, что вы делали для семьи.
- Об этом очень тяжело говорить, Алексей Зиновьевич. Может, вы легче спросите чего.
- Прости меня, девочка, я тебя замучил. Но все эти недели, как ты работаешь у нас, мне хотелось знать немного о твоём детстве и юности.
- Зачем?
- Потому что из детства у многих потом вырастают проблемы. Но вот ты мучилась, тащила на себе семью, сестёр, а куда смотрели твои родители. Ну, мать – понятно. Она почему-то тебя ненавидела. А отец куда смотрел? Неужели и он тебя не любил?
- Наверное, любил, когда был на фронте, потому что старшая сестра моя отцу не родная была. И перед войной папа чуть не развёлся с мамой, которая, как и от послевоенных сестёр, хотела от меня избавиться. Поэтому, думаю, папа обо мне беспокоился не напрасно. Мама, под шум войны могла от меня избавиться, особенно когда мы эвакуировались за Урал.
- Ты могла бы мне всё это описать в небольшом рассказе?
- Нет, - Калерия покачала головой. – Зачем это вам?
- Понимаешь, в чём дело. Я ищу таких непонятных людей как ты. Таких людей уже ищут многие учёные, считая, что необычные люди спасут нашу планету, когда она начнёт разрушаться.
- Я не смогу спасть планету, - быстро сказала Реля, хотя часто думала, что Земля когда-то потребует от неё помощи и ей придётся поднапрячься. Тоже, во снах ей твердил Пушкин, ещё при их жизни в Литве.
- Сможешь. У тебя за плечами стоит какая-то необычная сила. Я когда увидел тебя впервые, ты светилась необычным светом. Значит, ты откуда-то дана природой Земле. И дали тебя суровой матери и безразличному отцу. Не спорь, я догадываюсь, что он за тебя не заступался. Но это тоже, наверное, испытание тебе. Ты всё выдержала – не без поддержки кого-то догадываюсь, потому и спросил – как ты училась.
- Вы спрашивали, как я сдавала экзамены, - поправила Калерия.
- Это одно и тоже – рассказывай, про выпускные экзамены.
- Хорошо. Но только об экзаменах и мы расходимся. Потому что мне и так приписывают…
- Я знаю, что нам с тобой приписывают. И поэтому изредка лишь буду с тобой беседовать о твоей необычности. Итак, как ты сдавала экзамены?
- Ужасно. Дело в том, что в Украине экзамены начинают сдавать с 4-го класса и до 10-го. По крайней мере, было так, когда я там училась.
- Но это и хорошо. Люди привыкли сдавать экзамены каждый год – это для них привычно.
- Для меня – да. Потому что готовилась я к экзаменам или не успевала, за домашними заботами, но приходила и сдавала легко. Мне ещё легко было потому, что каждый год моя семья переезжала в другое село, и я как новенькая всегда почему-то шла впереди.
- А говоришь обычная ты, девушка. Выучилась раньше старшей сестры читать. Экзамены сдавала всех впереди. И чувствую, не оставалась потом поболеть за подруг и юношей вашего класса, уходила домой, чтоб накормить маленьких сестёр?
- За что меня прозвали в Украине «Дикаркой», и это прозвище тянулась из села в село. И хватит, Алексей Зиновьевич меня расспрашивать. Тётя Валя заждалась, наверное.
- Не бойся, она сплетничать не будет.
- Сплетен не боюсь. А больные меня тревожат.
- Да-да, тем более я видел через стекло в дверях, Айде пошёл к своим больным.
- Как хорошо иметь стеклянные двери. Я тоже пойду, а то он обидится.
- Скажи, что профессор вызвал. Имею я право беседовать с персоналом? Тем более, что ты необычный человек – не спорь. И я ещё не раз буду расспрашивать тебя о твоей жизни. Мне удивительно, что ты, которую терроризировала мать, не замкнулась в себе, как Маша – наша медсестра, - если ты заметила её замкнутость. Заметила? Ну, вот она замкнулась и ничего хорошего от неё не жди, кроме усердной работы, а такие как ты ещё Мир спасать будут.
- Скажете тоже, Алексей Зиновьевич, да хватит ли у меня сил?
- У тебя хватит. А я тебя, пока вместе будем работать, во всём тебя поддержу.
- Спасибо, - Калерия быстро вышла.
Глава 12.
Айде, не найдя её, шёл назад:
- Вот вы где. А я удивился и думал, что сегодня не работаете.
- Мы же виделись утром.
- Да мало ли что случилось. Может, срочно куда вызвали. Я слышал, вы в Польшу собираетесь ехать?
- В Польшу через три месяца, если ОВИР отпустит. И то на две недели, в школьные каникулы, - ответила Калерия на любовь в его глазах. Влюбился мужчина и не знает, что в её сердце боль и тревога за Домаса. А если дорогой ей человек умрёт, то в Реле надолго поселится пустота, которую лишь сын сможет заполнить.
- А на работе отпустят?
- Уже договорилась. У нас же отпуск сорок две дня. Так двенадцать дней я беру зимой, к радости других медсестёр, потому что зимой никто не хочет идти в отпуск, даже такой коротко срочный.
- А между тем, - заметил Айде, - у многих дети школьники и родителям – я имею в виду и отцов – не мешало бы проводить школьные каникулы с детьми. Пусть не все поедут куда-нибудь как вы в иные страны, но ёлки в Москве, катанье с Ленинских гор на санках или вообще выезд на Подмосковную природу – это чудо.
- У вас есть дети? – удивилась Калерия. – Вы так хорошо знаете, как проводить с ними зимние каникулы.
- У меня есть племянник в Прибалтике, так он приезжал ко мне в Москву, и мы с ним всё это проделывали раньше. К сожалению, в этом году мне не дали короткий отпуск. Так что и племянника я не увижу. Хотел вот вам с сыном предложить свои услуги хоть на субботу-воскресенье, но вы уезжаете. Разумеется, вам в Польше будет лучше.
- Спасибо вам за заботу, но думаю, если бы мы начали так проводить время, даже по выходным, Домас бы волновался. Кстати, как он там? Скоро его на операцию назначат?
- Не спешите. Он ещё половину обследований не прошёл.
- Калерия, - Марина вышла из лифта, и направилась к своему кабинету; - зайди, пожалуйста, ко мне. Я там переставила тебе ночную смену. Ой, доктор, простите.
- Ничего, я уже ухожу, - Айде пошёл к лестнице, не желая вызывать лифт.
Калерия зашла в кабинет Марины, взглянула на график, и нахмурилась:
- Марина, я просила тебя не ставить меня с Фокиной и Тамарой.
- Знаю, что они тут развратничают, в ночные смены, но больше некому в эту ночь работать. Вот выйдут скоро заболевшие медсёстры, я тебе дам отгулы.
- Хорошо. Но не обижайся, а предупреди этих двух подруг, что я за их пьянки-гулянки надрываться над тяжёлыми больными не намерена. В смысле переворачивать их. А то они уже совесть потеряли. Считают, что если напились, то я обязана всю их работу взять на свои плечи. За капельницами я, разумеется, слежу, а переворачивать неподъёмных больных даже няни отказываются.
- Вот я им покажу пить на работе. Хотя, если отругаю, то они берут больничный, и докажи, что они действительно больны. Многие живут даже не в Москве, а если москвичи не дают телефонов. Нет у них телефонов и всё. Не пойдёшь же проверять.
- Мне сказали в вашем Отделе Кадров, что с улицы не берут. А как этих гулён не назвать уличными? Одна замуж собирается выходить и поэтому «догуливает». Фокина же имеет ребёнка малого и не боится грязь домой носить.
- Ну, ты врачам нашим не скажи. Они тут все доноры и считают себя проверенными.
- Не все доноры. Некоторые папенькины сынки жалеют себя.
- И всё-то ты знаешь. Недаром говорят, что у тебя есть третий глаз. Ладно, я спешу, мне надо ещё заявки отнести на обследования наших больных, - сказала Марина.
Калерия знала, что заявки относят реанимационные медсёстры, когда проверят истории болезней, но возражать не стала и покинула кабинет старшей медсестры.
Она шла по длинному коридору, отяжёлённая тем, что ей навязали ночную смену с неприятными ей людьми: - «И что за жизнь, - подумала, насмехаясь над собой, - шла к Алексею Зиновьевичу боялась его разговора, возвращаюсь тоже невесело».
- Ну, что тебе сказал Алексей Зиновьевич? – Встретила Калерию в отсеке Валентина Никифоровна, которая не оставила больных Рели, как её и просил профессор. - Пойдём в коридор, ты мне расскажешь.
Калерия осмотрела больных и успокоилась – всё в порядке и последовала за санитаркой.
- Вы не поверите. Вдруг стал расспрашивать меня о детстве и юности моей.
- Да что ты! А зачем это ему не сказал?
- Намекнул, что сейчас есть такие люди, особенно среди медиков, которые могут спасти мир, который летит в тартарары, - Калерия специально так сказала, чтоб проверить знания Валентины Никифоровны о «конце мира».
- И среди не медиков есть такие люди, которые могут спасти мир. Эти люди из Космоса. Но их очень мало. Мне говорил один очень великий учёный – не Алексей Зиновьевич – но тоже как он ищёт людей необычных.
- И находит? – заинтересовалась Калерия.
- Где-то нашёл Джуну – ты слышала о ней? Это тоже медсестра, но вознесла себя в чин генерала, потому что лечит Кремлёвских больных. Для этого её привозят из Тбилиси.
- Это вы о Джуне? – Мимо проходила в туалет Ангелина и остановилась: - Знаю я, эту выскочку. Как же! Ассирийская принцесса. Из цыганского племени, каких то Ассирийцев. И что же! Она, как вы говорите, тётя Валя, особенная такая?
- Особенная, если её взяли лечить Кремлёвских больных: Брежнева, Косыгина.
- И залечит она этих стариков – вот смеху-то будет.
- Тебе виднее, ты же у нас жена прокурора.
- Издеваетесь, тётя Валя, - Ангелина ушла в туалет и закрылась там.
- Наверное, курить пошла, эта разведёнка.
- Почему разведёнка? – Удивилась Калерия.
- Да потому что все шепчут, что муж её давно бы бросил, если бы не дети. За детьми она, кстати сказать, не очень ухаживает. Живёт-то в Люберцах – правда это недалеко от Москвы, ехать всего на электричке пятнадцать минут, но приезжает домой поздней ночью, после дневной смены. Правда, до метро надо дойти, потом электричку подождать, конечно, могут и электричку отменить. Зато автобусов в Люберцы ходит много – садись и поезжай. Хотя, могу тебя заверить, электрички до Люберец ходят регулярно. На этой же линии аэропорт Быково, людям нельзя опаздывать на самолёты.
- Ездила я сама по этой линии когда-то, - вспомнила Реля. – В Малаховку, где сняли дачи наши ясельки. Действительно, электрички там ходят регулярно.
А что касалось запаздываний Ангелины домой, Калерии тут же припомнилась её бывшая врач, по подростковому кабинету, которая отвечала на звонок из дома: - «Что, Мишу привели мальчишки под руки и у него опять внутричерепное давление? Разве это первый раз? Почему я должна идти домой, хотя мне иди пять минут? Вы же знаете, - вычитывала она девяностолетней бабушке, - что я работаю до девяти часов вечера». А между тем, они вёли прием подростков лишь до шести часов, а поликлиника закрывалась в восемь часов. И с шести часов вечера, как подозревала Калерия, Юлия Аркадьевна принимала в их кабинете любовников – была и кушетка. И если задерживались, после закрытия поликлиники, то был ещё чёрный ход, который им за деньги, разумеется, предоставлял сторож.
А теперь ей предлагают распланировать поездки другой матери домой.
- Пусть она с мужем разбирается по поводу её поздних приездов, - взмолилась Калерия. – А меня отпустите, тётя Валя, к больным. Пойду, посмотрю, дышат ли они.
- Дышат, куда они денутся. Я им, после обеда всем утки подала и предложила помочиться. Утки вынесла и помыла, поставила под кровати.
- Спасибо. Отдыхайте теперь. Скоро смену сдавать.
- Это тебе смену сдавать, а я на сутки пришла. Завтра утром сменюсь. И не скоро с тобой ещё увидимся, а поговорить надо.
- Неужели и вы, тётя Валя, находите, что я спасу мир?
- Это я согласна с Алексеем Зиновьевичем. Спасут мир, такие как ты. Но если уж ты такая могущественная, поговорим о моём внуке, который ровесник твоего сына – ему 13 лет. Но ведёт он себя совсем не как твой сын.
- Откуда вы знаете характер моего сына?
- Слышала ваш разговор по телефону, после которого ты как мёду наедаешься.
- Мёд не мёд, но сын меня радует разговорами не только по телефону. И поступками.
- Видишь, со всех сторон твой сын хорош. А наш Сашка не слушается ни мать, ни отчима, сбегает из дома.
- Проголодается и придёт, - улыбнулась Калерия.
- Что ты! Сбегает ни на один день – на три, четыре, а последний раз добрался до Новосибирска – через неделю родным из милиции позвонили: - «Приезжайте за беглецом». И приходится ехать, а не то запрут в детском доме.
- Раз он этого добивается, то пусть хоть на полгода запрут, как вы говорите.
- А если в колонию посадят для малолетних? Ведь где-то, наверное, подворовывает, когда сбегает. Хотя и из дому денег берёт без спроса, разумеется.
- Вот беда, - Калерия грустно улыбнулась. – Но дайте мне подумать, тётя Валя. Возможно, хотя не обещаю, но я найду рецепт от побегов вашего внука. Но вы мне подробно расскажете, как я сегодня Алексей Зиновьевичу, с самых его пелёнок, как он жил-поживал? Постарайтесь вспомнить даже мелочи.
- Вспомню, а что не знаю у дочки выпытаю. Хотя она врушка у меня, может приукрасить.
- Так, может, сын весь в неё характером? Ведь когда внук ваш скрывается из дома, ему приходится придумывать легенды своей жизни, как партизану?
- Ой, Реля, возможно ты права. Яблочко от яблоньки недалеко падает. Ведь и дочь у меня когда-то уходила из-под контроля.
- Возможно, контроль слишком жесткий был? Но об этом поговорим, когда вновь смены сбегутся.
- Ты только не рассказывай никому про моего внука.
- Да, тётя Валя, - Ангелина подкралась внезапно. – Про вашего беглеца весь институт знает. От вас же. Лупить надо парня чаще – об этом и Райкин в своей юмореске советует.
- Ты часто своих детей бьёшь? – Возмутилась Валентина Никифоровна.
- Да каждый день. Как сидоровых коз.
- И куда твой муж-прокурор смотрит?
- И мужу-прокурору достанется, если вмешиваться будет. Я как ногти выпушу, - Ангелина показала коротко остриженные ногти. – Не смотрите, что они у меня маленькие, поцарапать могу.
- Если ты мне грозишь, - приняла на свой счёт тётя Валя, - то я шваброй так тебя отхожу, что дома не узнают.
- Давайте подерёмся, - со смехом проговорила Ангелина. – В институте из-за мужиков дерутся дуры-бабы, а я с санитаркой. И главная новость, про что сейчас гудят в институте, уйдёт на второй план.
- Какая это новость? - Валентина Никифоровна уставила обе руки в свои мощные бока.
- А наша мужеподобная дама, которую выставили с работы за несоответствие, пришла в ночную смену Тамары и побила её в прошедшую ночь. Неужели вы, принимая смену, ничего не заметили на личике Тамары?
- Да она утопала домой раньше, чем я пришла. Девчонки тут шушукались, а мне ни словечка. Значит, Лилька побила свою любовницу, за то, что Тамарка замуж выходит?
- Это ещё не всё. Хитрая эта татарка, чтоб её не посадили – ведь Тамара может снять следы побоев. Хотя, я думаю, она это не сделает, чтоб не позориться перед женихом.
- А он что? Не увидит разве раскрашенное личико? – Недоумевала собеседница.
- Вы не знаете, тётя Валя, современных средств, для замазывания синяков. Уверена, они у Тамары есть. Но я вам закончу о Лилианне. Эта Лилианна – Лиана и Марине отомстила за то, что с работы её турнула. На всю стену написала масляной краской такие слова в адрес Марины, так её опозорила, что Марина бегала, покупала известь, чтоб эти слова замазать.
- Но где Лиана написала, чтоб никто этого не знал?
- В таком месте, что рассмотрели только к вечеру, когда солнце этот уголок осветило.
- Да и то, - проворчала Валентина Никифоровна, - институт большой, разными строениями изогнут, то в одну, то в другую сторону, всего не увидишь. И когда нам смотреть, если возле больных крутимся как юлы. Значит, говоришь, Марина побежала замазывать порочащие её слова и никого не взяла себе в помощь?
- Кого взять, тётя Валя? Там такие словеса написаны, что их вслух произнести неприятно. Это перебьёт разговоры о том, как подрались две дамы из-за толстого великого учёного, который и одной и второй детей сообразил, будучи при этом женатым.
При этих словах Калерия потихоньку оставила собеседниц и боком прошла в свой отсек. Готовила больных к сдаче ночной смене и лелеяла надежду, что в ночь, когда Марина поставила её с Тамарой и Фокиной, Тамара не выйдет. А одной Фокиной не накрыть стол – деликатесы в основном приносила потенциальная невеста. Где только брала в дальнем от Москвы городке? Не иначе мама или папа работают в торговле.
Глава 13.
Но напрасно Калерия надеялась. Тамара пришла в эту ночную смену. Ещё более дерзкая, в своём коротком халатике, наклонялась над больными, так, что были видны трусики. Хорошо, что больного у Тамары пришёл проведать не Айде или другой молодой врач, а старик, работавший, говорили, ещё с Бурденко, во время войны. Михаил Аркадьевич – так звали старого профессора, который ещё оперировал больных. Но у него тряслись руки от какой-то болезни, быть может, добытой на войне, а быть может от старости. И больные из-под его рук большей частью умирали. А если оперировал простой ординатор из его отделения, могли и выжить. Так Михаил Аркадьевич всё равно навещал больного из его отделения. Радовался, если больной шёл на поправку. Но напрасно Тамара показывала старому профессору свои прелести. Валентина Никифоровна рассказывала Реле, что с войны профессор привёз не только науку от Бурденко, как нужно оперировать «больных на голову», - слова рассказчицы, но и молодую жену, которая бойко отбила не молодого учёного от семьи. Эта «фронтовая подруга» сама выучилась, при помощи профессора, как оперировать больных и везде его сопровождала, работая в институте – на дневные обходы профессором своих больных, а особенно на обходы академика, где должны были присутствовать все врачи и даже профессора. Присутствовала то загадочно кому-то улыбаясь, то, сделав строгое если замечала красивую женщину – она была моложе Михаила Аркадьевича лет на двадцать. А ему, говорили, стукнуло не то 76 лет, не то 78 – вполне мог бы уйти на покой. Но «молодуха», пенсионного возраста сама ещё считала себя боеспособной на операции, и мужа подбивала на них. Работали они в одном отделении, везде, даже в магазины и на рынок ходили парой. Единственно, куда не брала Софья Петровна своего мужа, это в парикмахерскую, которую посещала часто. Потом хвасталась в институте перед женщинами своего возраста и даже перед молодыми:
- Посмотрите, какое чудо мне сделал мой парикмахер. И всего за сорок копеек.
Эти злосчастные сорок копеек участвовали в каждом анекдоте о «фронтовой жене» Михаила Аркадьевича. Анекдотов была тьма. На шестом Калерия отказалась их слушать. Но, по всей видимости, их никогда не слышал старый профессор, потому что с восторгом смотрел на прилепившуюся к нему половинку, которая лишила его семьи и детей. От детей Софья Петровна решительно оторвала профессора, а своих родить не смогла. То ли война нанесла женскому организму большой урон, то ли не хотела. Но привязала фронтовая подруга к себе профессора крепко. Может быть, ещё потому не могла рожать Софья Петровна детей, что после войны жена Михаила Аркадьевича не давала ему развод. А поскольку профессор был не москвич, то и квартиру ему не дали сразу, после войны. Михаил Аркадьевич поселился в общежитии, где ему выделили одну комнату. А рядом выделили комнату Софье Петровне. Так и жили они как дворяне, имея каждый отдельную спальню – это второй анекдот, который услышала Калерия. – «Где уж тут детей рожать», - добавлял кто-нибудь из шутников.
- Ну не скажи, - возражал ему другой заводила. – Я знаю такую пару, которые точно так жили – через стенку спали, а дети были.
По поводу этого анекдота Калерия вспомнила свою любимую учительницу в Качкаровке, которой она, при выходе старой революционерки на пенсию (в семьдесят пять лет!) даже поэму сочинила. Тоже ведь жили её любимые люди – бывшие аристократы, влетевшие в революцию, которая не только ничего им не дала, а унизила. Они преподавали и жили всю жизнь в общежитии, в разных комнатах, поэтому, как думала по наивности юная Реля, не имели детей. Услышав анекдот о профессоре, взрослая женщина подумала: - «Не имели, или не хотели?» Это относилось к обеим парам. Напуганные революцией и Сталиным бывшие аристократы, возможно, боялись иметь детей, чтоб не оставить их сиротами, если посадят. Хотя за что сажать бывших революционеров? Но такие были времена – сажали не за что хороших людей, чтоб врагам стало лучше жить.
Почему не было детей у пары профессоров, Реля старалась не думать. Возможно, по той же причине, что и у старых учителей. Но могли быть причины и другие. Последний анекдот, который невольно услышала Калерия, что Софья Петровна не берёт Михаила Аркадьевича в парикмахерскую, чтоб не ревновал к молодому специалисту, тренировавшемуся на Софье Петровне, как делать причёски, потому брал так дёшево – «сорок копеек». А Михаил Аркадьевич, из мести, не брал «фронтовую подругу» на вечерние обходы больных, чтоб не видела, как он прижимается к медсёстрам. Этот анекдот был придуман неловко. Куда старенькому, с трясущимися руками профессору прижиматься к молодым женщинам, если есть край кровати, за который легче держаться. Так что зря Тамара старается.
Но это было ещё не всё, чем старалась удивить Калерию долгоиграющая «невеста». Был ещё этот котище с усами, который здесь, на пороге частых смертей, прилип к Реле, как к новенькой медсестре с любезностями. Думал, наверное, что Реля, как и Тамара, будет приносить вкусные деликатесы в ночные смены. Сменить одну женщину на другую было в реанимации (и в институте, наверное), высшим пилотажем. Вообще каждую ночную смену врачи меняли себе любовниц, а женщины любовников. Так почему бы, не приобщить к этому новенькую медсестру. Но Реля, ещё не зная, о ночных пирах, так рыкнула на котяру с усами:
- Сейчас октябрь, а не март, что вы ведёте себя как известное животное?
- «Котяра», как называла Глеба Валентина Никифоровна, отстал от Рели, но затаился. И всю ночь так «дежурил», что не давал медсёстрам глаза прикрыть даже сидя на посту. Реле это было на руку. У неё был тяжёлый больной, и надо было, чтоб врач его наблюдал. Но потом Глеб узнал, как к Реле относится «шеф» и потерял надежду когда-нибудь уломать «Мулатку», как называли Калерию в реанимации врачи, надеясь сделать её такой, как многие женщины, не только в этом тяжёлом отделении, но и во всём институте. Но вскоре оставили эти мысли.
Но борьба с Глебом тянулась уже не одну неделю. То он не отходит от больных ни на час. То спрячется, с доступными женщинами, в каком-нибудь свободном кабинете, и ищи его. Так было и в эту ночь, когда Марина уговорила Релю дежурить с Тамарой и Фокиной. Дамы исчезли до ужина, в неизвестности, даже не предупредив Калерию о своём местонахождении.
- Послушай, Маша, - обратилась Калерия к четвёртой медсестре, обслуживающей тоже отсек, но в противоположной от отсека Калерии стороне; – ты не знаешь, куда делись Настя с Тамарой?
- Они мне не докладывали, хотя обязаны сказать куда идут – хоть мне, хоть тебе.
- На гулянки они пошли, как будто не знаете, - отозвалась одна их санитарок дежуривших в эту ночь. Как на грех не было тёти Вали, которая живо бы посоветовала Реле, где искать гулён. А надо было срочно их найти, а вместе с ними врача, - и заставить всех троих работать - потому что отяжелел больной.
- Так! – Голос у Рели буквально прерывался от волнения. - Маша, посмотри на вот этого больного Тамары, - и когда Маша подошла, зашептала ей на ухо. - Мне очень не нравится, как он дышит. Ну, прямо с присвистом.
- Вызови врача по телефону, - посоветовала Маша, посмотрев, как дышит больной.
- Уже звонила в ординаторскую – там Глеба нет.
- Позвони в операционную, может какая операция срочная.
- Звонила. Нет там никаких операций. Глаша, Людмила, - позвала Калерия санитарок, - бегите, милые, ищите Глеба и наших гулён. Тащите их сюда, скажите, что больной задыхается.
Молодые женщины побежали в разные концы коридора реанимации – знали уже потайные углы, где можно сыскать пьянчуг. Вернулись, испуганные: - Нигде нет.
- Нет и не надо, - Калерия сильно рассердилась: сколько можно, чтоб эта троица издевалась над ней? – Звоню дежурным хирургам.
- А зачем тебе? – Это Маша. – Случись чего с больным, не тебе клизму будет делать Алексей Зиновьевич, и этим девкам и Глебу.
- Маша, дорогая. Мы с тобой сейчас станем делать этому больному искусственное дыхание. Видишь, он совсем не дышит. – Калерия быстро достала маску и дала Маше в руку. – Я буду ему жать на грудную клетку, а ты помогай маской на счёт четыре. А вы, девушки, вызывайте дежурных хирургов, по тому телефону, что лежит на столе.
- Мы вызовем, но вдруг они заругаются? Смотри, ты у нас старшая, тебе отдуваться. Алло, мне дежурных хирургов. У нас тут больной задыхается, а врача не можем найти. Откуда звоню? Да из реанимации. Быстрее, миленькие, а то медсёстры сейчас упадут возле него.
- Старшая, - возмутилась Калерия, продолжая нажимать на грудную клетку больного, - говорила Марине, чтоб не ставила меня с этими подлыми бабами.
- Скажи уж лучше проститутками, - прошептала Маша, продолжая помогать Калерии, восстановить больному дыхание.
Тут пришли запыхавшиеся дежурные врачи и взялись реанимировать больного, потому что у Рели уже катился со лба пот и застилал глаза. А Маша держала маску на лице больного и сама задыхалась. Хирурги сменили женщин и ещё трудились несколько минут, пока не восстановили дыхание. Калерия уже и в шприц набрала лекарство, которое доктор назвал – думали, придётся делать внутрисердечный укол. Но обошлось.
- Ну, девицы, вы молодцы, что начали до прихода нашего реанимировать больного, - сказал один из дежурных врачей, отдуваясь и проходя за загородку, к столу, где лежали истории болезней. – Если бы не начали, мы бы не успели. Но где ваш дежурный врач?
- Не знаем, - ответили почему-то санитарки, которые испуганно стояли за перегородкой, с волнением наблюдая, как идёт восстановление дыхания.
- Теперь всё хорошо. Мы запишем в истории болезни о состоянии реанимированного, а вы не говорите вашему врачу, что была остановка дыхания, если он не спросит.
- Хорошо, - ответили в один голос Маша и Реля. А санитарки лишь кивнули и пошли отдыхать. Уставшая Калерия заметила, что они были здорово напуганы, и было за что. Взялись, по просьбе «гулевошек», как называла их тётя Валя, переворачивать их больных. И со всеми получилось удачно, а этому больному сорвали дыхание.
Врачи, записав в историю болезни произведённую реанимацию, тоже ушли, а утром доложили на конференции, что у больного в реанимации была остановка дыхания, а врач, в ответственный момент отсутствовал. На усатого Глеба это свалилось как снег на голову, ведь он был уверен, что в реанимации всё спокойно. Он, возвращаясь с конференции, где на его счастье не было Алексея Зиновьевича, с тяжёлой головой вспоминал, как шло его дежурство. Но не мог вспомнить, зато если бы он спросил у Рели, она ему хорошо бы всё объяснила.
Окончив развлечения с двумя шкодливыми медсёстрами, он отослал их, чтоб дежурили всю ночь, глаз не смыкали. Сам пошёл спать, даже не сделав обход в реанимации. Тамара и её замужняя подруга тоже не очень занимались больными. Они, уходя гулять, не сказали ни Реле, ни Маше где следует их искать. Зато попросили санитарок – двух крепких, молодых женщин – чтоб перестелили их больных, если чего случиться и перевернули в полночь. Те и перевернули, что больной стал задыхаться. А Реле с Машей и дежурным врачам пришлось восстанавливать ему дыхание. Но, придя с гуляния, Тамара с Настей величественно, перешёптываясь, обошли всех своих больных, проверяя, как они себя чувствуют и, решив, что всё в порядке, разделили оставшиеся четыре часа пополам, и отдыхали, по очереди. Не спросили у Рели, как их больные вели себя, в их отсутствие, не предложили ей отдохнуть. Они решили, что санитарки переворачивали их больных, а, значит, и наблюдали за ними – всё в порядке. Не спросили даже санитарок, как дела, когда утром те усердно перестилали больных. Но те, испуганные, что после их усердной работы у больного было остановка дыхания, не сказали бы – им был дан приказ дежурными врачами – молчать.
Почти трезвый Глеб, проспавшись, пришёл утром на обход, пошептался со своими подругами и, записав «свои наблюдения», в несколько историй с болезнями; мол, следил, больные в реанимации, все в порядке, со спокойной совестью ушёл на конференцию. Обратно вернулся, разъярённый, как боевой бык, на стадионе. И сразу к Реле, потому что подруги его уже попрятались или ушли домой, сдав пораньше смену. Реаниматолог, вызвав Релю в коридор: и в бой. - Я вами не доволен, - прохрипел ей прямо в лицо.
- А я вами не довольна, - дерзила Реля, зная, что если Глеб раздует скандал, то ему самому не поздоровится.
- Почему не доложили, что у больного ночью была остановка дыхания?
- Но это не мой больной, вам должна была о нём докладывать Тамара.
- Но вы же знаете, где была Тамара.
- Нет, не знаю, она мне ничего не говорила, куда идёт.
- Тамара пошла, поужинать, и вы не знали, где её найти?
- Ужинала Тамара два часа неизвестно где. И санитарки искали её и Фокину, в том числе и вас, но, увы – пришлось вызвать дежурных врачей, иначе бы больной сейчас не дышал, а лежал в морге. Вы хоть сказали дежурным врачам спасибо, за то, что они делали вашу работу?
- Они отослали меня сказать спасибо вам.
- Меня не отблагодарили ваши подруги. Не спросили, как их больные себя вели. Не предложили мне отдохнуть. Раздели оставшиеся часы ночи пополам и обе спали – одна на кушетке в сестринской клетушке, а вторая на посту, положив голову на стол. Так и проспали до тех пор, пока санитарки не пришли перестилать больных.
- Но почему вы мне утром не доложили? – Чуть ли не зубами заскрипел.
- Вы пришли так же величественно, как ночью ваши подруги. К моим больным вы не подходили, зная, что они не оставлены были медицинской помощью. Шептались с Тамарой и Фокиной, написали что-то в историях болезней и ушли. Я должна была бежать за вами следом и докладывать?
- В другой раз я, прежде всего, буду подходить к вам.
- Другого раза не будет, - твёрдо сказала Калерия. – Я просила Марину меня больше с вашими подругами не ставить.
- А если меня не будет на дежурстве, с другими врачами можно ставить в график с вами Тамару и Настю? Им очень нравится дежурить с такой усердной работницей.
- Ты ещё издеваешься над уставшей медсестрой? – грозно сказал, подкравшийся внезапно Алексей Зиновьевич. – Им, значит, очень нравится нагружать в ночные смены Калерию? Чтоб она работала на три поста, пока они безобразничают с тобой или с другими врачами? Марина, иди сюда, - поторопил он старшую медсестру, которая шла по коридору. – Марина, сегодня Калерия работала на три поста.
- Слышала уже, Алексей Зиновьевич, что у нас случилось.
- Слушай меня. Человек работал на три поста. Эти две негодяйки, с которыми новая медсестра просила не ставить её в ночные дежурства, опять её подвели. А что если бы человек умер? Короче, Калерии за тройную работу, ты даёшь два ночных отгула.
- Да где же я людей возьму, чтоб ей дать отгулы?
- Да вот эти же две девицы, которые волей не волей, а принуждают новую медсестру за себя работать и должны отработать свои прогулы.
- Хорошо, Алексей Зиновьевич, я уже их предупредила, что придется им отработать за эту ночь. Но они пригрозили мне, что уволятся после того.
- Пусть увольняются. Я их уволю по такой статье, что их в медицину больше не возьмут, а здесь им очень сладко безобразничать, как я заметил. Шутка ли, чуть больного не загнали на тот свет. И ты бы, Глеб, конечно, написал такой эпикриз, что больного нельзя было спасти, хотя не прикладывал никаких усилий его спасать.
- Зачем мне это делать?
- А себя спасал бы и своих подружек. Но на эту тему мы с тобой ещё поговорим. А ты, Марина, всё же будь мудрей. Нельзя новых медсестёр ставить в дежурство с негодницами.
- Алексей Зиновьевич, зачем вы девчонок обижаете?
- Да ты бы слышала, что о них говорят санитарки?
- Вы извините меня, - сказала Реля. – Я еле на ногах стою, а у меня ведь и сегодня ночь стоит в графике. Марина, ты обещала мне, что заменишь её. Пойдём в твой кабинет вместе, чтоб я убедилась, что её не будет.
- Ой, спасибо тебе, - сказала Марина, когда они немного отошли от реанимации. – Я твоё ночное дежурство сегодня, уже Фокиной вручила – она даже не спорила. Знаешь, как перепугалась? Алексей Зиновьевич сказал, что позвонит её мужу и расскажет, как она ведёт себя по ночам. Между прочим если бы больной умер от удушья, это был бы позор на весь институт. А, может, родственники и в суд бы подали. Или написали куда-нибудь – это ещё хуже.
- Ладно, Марина. Эту ночь ты отдала Фокиной. А следующее моё ночное дежурство отдай Тамаре, потому что из-за её больного у меня до сих пор колотится сердце.
- Может тебя кардиологу показать?
- Нет, спасибо, я знаю, как долго может принимать кардиолог, даже если там нет очереди. Мне лучше выспаться сегодня и в следующее ночное дежурство, возможно, восстановлюсь. А вот и ящики наши. Сейчас переоденусь и домой.
- Вызвать тебе лифт?
- Не надо. Я по лестнице спущусь, - Калерия тайно надеялась, что её может поджидать Домас. Но его не было: - «Наверное, на обследование ушёл. Айде говорил вчера, что назначил довольно тяжкое обследование. Если бы не такая кошмарная ночь у меня была, подождала бы у дверей отделения его возвращения. Но нет сил. Вечером, надеюсь, позвонит. Или я позвоню на пост. Но лучше бы звонил Домас – он как-то умеет определять, когда я просыпаюсь после ночной смены».
Калерия с большим трудом дошла домой, впервые жалея, что никакой транспорт не ходит по пересечённой местности. С большим трудом приняла душ, и, не завтракая, легла спать.
Глава 14.
- Калерия, это ты? А я звоню-звоню, тебя всё нет дома. Олег говорил, что ты устроилась на новую работу, опять в больницу. А я так соскучилась по тебе.
Калерия ахнула в душе: Настя – подруга дорогая. Она даже тёзку Насти – Фокину называла по фамилии, чтоб не оскорблять это имя. Кстати, и имя Релиной бабушки-цыганки.
- Что случилось, Настенька?
- Не могу говорить по телефону, но очень хочу тебя видеть. Приходи, а? Посидим, поговорим. У меня бутылочка хорошего вина есть. Выпьем.
- Ой, Настя у меня ни минутки нет свободной. Жизнь так тряхнула, что пришлось идти работать в институт нейрохирургии. Это работать «с больными на голову», как говорит одна наша санитарка. Очень тяжёлыми больными, тем более мне нашлось место лишь в реанимации.
- У тебя кто-то заболел по этой части?
- Да. Один родной мне человек, - Калерии не хотелось говорить, что и любимый – Настя может завидовать – а зависть не очень хорошее чувство.
- Вот видишь. И у тебя проблемы. Тем более приходи. Ты мне о своём горе расскажешь, я тебе на свою беду пожалуюсь
- Ой, Настя, не могу. Вот сегодня пришла с ночного дежурства – очень тяжёлого. Чуть поспала, а тут и Олег вернулся из школы. Встала, чтоб его накормить. Сама поела за завтрак и обед – правда немного. После ночных смен, да ещё, если не доспишь, есть не хочется. Хожу вот сейчас как хмельная, ужин готовлю. Как я, с больной головой, не выспавшись, приду к тебе?
- Да, а ко мне на пятый этаж подняться, такие силы нужны. Но скажи мне, пожалуйста – это ты работаешь в институте, ты сказала? Это где головы больным оперируют?
- Наконец-то до тебя дошло, - пошутила Калерия.
- Ой, у меня знакомый с таким заболеванием. Представляешь, его прооперировали да не один раз, а теперь у него из головы течёт сукровица.
- Не сукровица, а ликворе, - поправила Реля, сама сомневаясь, правильно ли она назвала. Но подруга и вовсе не знает медицинских терминов.
- Ну, вот и его, соседа нашего с четвёртого этажа, - спешила сказать Настя, - ни мать, ни жена не хотят из больницы забирать. Он их без конца колошматил, ещё до операций: - «Сам умру, но вы жить не будете». Ну, они его естественно из больницы забирать не стали. Мать больна, а у жены ребёнок родился, но он девочку не признаёт: - «Не моя!» - говорит и всё.
- «Господи, может, я такого негодяя сегодня спасала», - подумала Калерия.
- Так он ночью там, в больнице такого шороху наделал – медсестре голову пробил. А сам хотел из окна выброситься, так его в психичку отвезли.
- В психиатрическую больницу. Это в нашем институте и произошло. И не медсестре он голову пробил, а санитарке, которая тоже сейчас лечится: - «Хотелось бы знать, где, в это время медсестра была? Быть может, как Фокина и Тамара искала пятый угол с дежурным врачом?»
- Смотри, гад какой. Сам умирает и других за собой тянет. Алкаш, чуть не с детства пил. А мать труженица, так он с неё на еду и на выпивку тянул. Не знаю, уж как женился. Какая-то дурочка за него пошла, - Настя забыла, что она была замужем и родила Алёшу – сына от прожжённого алкаша.
- «Теперь у неё с Алёшкой нелады, вот она и хочет встретиться, излить своё горе», - почувствовала Калерия. – «А сравнивать всё время будет с Олегом, от которого в восторге, и хвалить станет Олега, в присутствии своего сына, то мне лучше не встречаться с Настей в их коммунальной комнате».
- Смотри, Настя, живём в большом городе, знаем друг друга всего пять лет, а постоянно на общих знакомых наталкиваемся. Вспомни Егора, с которым ты выросла в одном дворе, в одну школу ходила. А мне пришлось с этим бандитом, который хотел своего брата убить, встретиться уже со взрослым, и лечить его братишку, при том, что он не оставил мысли Сашу добить, - Калерия содрогнулась от этих воспоминаний, но ей хотелось, чтоб Настя отвлеклась от своих бед.
И на какое-то время ей это удалось.
- Да, он жаловался мне, - равнодушно произнесла Настя, - что все считают, будто Егор хотел брата убить. Но Сашку – он это говорил уже с восторгом о тебе – спасла от смерти такая женщина, в которую он влюбился, но ты его на дух не переносишь.
- Ещё бы! Я-то чувствовала, что он не оставил мысли Сашу как-нибудь добить.
- Однако оставил, влюбившись в тебя. Но как ты смогла от него отделаться? Егорий, насколько я помню его по школе, жутко прилипчивый был к девчонкам. И они этому рыжему таракану симпатизировали. Знали бы они, какой бандит растёт. А, увидев тебя, буквально изменился. Он таким покорным и в школе не был.
- Пусть будет моей тайной, как я его отучила за мной ходить по пятам. Ну, всё, Настя, поговорили, и хватит. До следующего раза, да. А то у меня ужин сгорит. До свидания.
- До свидания, говоришь. Будет ли оно?
- Настя, вот немного разгружусь от работы, и мы с тобой встретимся на нейтральной территории, быть может в кафе «Лира» тогда наговоримся.
- «Лира», - засмеялась Настя. – Да кто же нас туда пустит? Знаешь, какие тузы там развлекаются? Не нам чета.
- Хватит, притворяться, что за тобой мужчины не ухаживают. Приоденемся, и пойдём, - говорила Реля, с ужасом думая, куда она зовёт Настю. Она сама в эту «Лиру» боялась днём, пообедать зайти, когда Олег был в пионерском лагере. И не потому, что там публика шикарная развлекается. А потому что цены на самые простые блюда в «Лире» были заоблачные. Правда, однажды, её приглашали в этот шикарный ресторан, но как! Калерия шла мимо «Лиры» и загляделась на выступление Енгибарова – мима. Этот мим, у которого Реле говорил кто-то из медиков, больное сердце, такие выкрутасы выделывал со своим телом, - что было прекрасно видно в громадное окно «Лиры», - что не остановиться было невозможно. И много народу стояло, глядело на представление. И вдруг какой-то мужчина, желающий войти в «Лиру» остановился и внимательно посмотрел на толпу. Он сошёл как бы с возвышения и направился к Реле. Наверное, он счёл её знакомой или принял за даму лёгкого поведения, потому что обратился к ней довольно развязно. Или Реле показалось, что к ней обратились фривольно. Слова были произнесены почти из поэмы Блока:
- Не желает ли прекрасная дама войти и покушать со мной?
- Мы с вами знакомы?
- Возможно. Я вас видел в каком-то ресторане. Мы с вами даже танцевали.
- Извините, я в рестораны не хожу.
- Но я вас приглашаю в «Лиру» - это тоже ресторан.
- Спасибо, но я не готовилась пойти в такое место. К тому же спешу домой.
- Может, вас провести? И Бог с ней, «Лирой». Купим что-нибудь по дороге.
У Рели сомнений не осталось – её приняли за женщину лёгкого поведения. Краснея, что слышат это другие люди, она отказалась. Мужчина, пожав плечами, пошёл к входу. И тут из той же маленькой толпы за ним направилась воздушная дама, как раз то, что ему требовалось. Почти «Незнакомка» из стихов Блока: - «Дыша духами и туманами». Впрочем, туман она заменила табаком – довольно прокуренная маленькая «фея». Она остановила мужчину, чуть ли не у порога и что-то сказала ему, сразу беря его под руку. Как он отшвырнул её от себя! Какой взгляд послал в сторону Рели, что она испугалась. А что если бы и с ней он поступил так же? Довел бы до порога и стряхнул с руки: - «Иди прочь, чего привязалась!»
- Ты там заснула, что ли? - вернул Калерию к действительности голос Анастасии.
- Да так, воспоминания нахлынули. Подожди, Настя, я сбегаю на кухню, выключу плиту. Или у тебя времени нет?
- Что ты! Это у тебя, наверное, времени не хватает со мной поговорить? Ты не ждёшь звонка от кого-нибудь?
- Ты угадала. Жду, но этот человек может перезвонить.
- Человек, значит, мужчина?
- Не будем уточнять. Бегу на кухню.
Когда вернулась, Настя продолжала её допрашивать:
- Олег дома или гуляет?
- Вышел погулять. А то бы я плиту выключала, если он голодный сидел. Разогрею, когда вернётся.
- И не боишься ты его одного вечером отпускать?
- А что делать, Настя? Ходить с ним гулять по скверу я бы и рада, да такая усталость наваливается после ночных смен, что не до свежего воздуха.
- А я Алёшку побаиваюсь по вечерам отпускать. В нашем краю такие компании толкутся, возле рынка, что просто жуть. Эти наши торговцы с Кавказа, мне говорили, к мальчишкам пристают, могут изнасиловать. Да ты сама мне рассказывала, что привозили в детскую больницу изнасилованных мальчишек.
- Настя, это было один раз. И то изнасиловал трёхлетнего мальчишку сам отец-армянин. А второй армянин – прекрасный врач, оперировал бедного ребёнка. И кричал на мать, которая пришла не к поруганному сыну, а просить врача, чтоб он написал такое заключение, чтоб мужа её не очень строго судили. А что это ты такой разговор завела? Если боишься, чтоб Алёша гулял возле дома, где, как ты говоришь, много торгашей, так он может приходить в наш двор. Олег умеет отбиваться от пьяных дядек, отобьются и от «друзей» с Кавказа. Володя – второй друг моего сына, приходит в наш двор и говорит: - «Мой друг самбист и он не даст меня в обиду».
- Да, я слышала, что он и в школе так говорит. А неужели Олег такой уж сильный?
- Настя, я же рассказывала тебе, как сын мой летом, в пионерском лагере «завалил» - это его слово – какого-то «Боксёра». А после этого поступил в школе, в секцию «Самбо». Правда, сейчас он уже ушёл из неё, но приёмов набрался. В случае чего, сумеет отбиться, даже от взрослого дядьки.
- А почему ушёл из секции?
- «Нет у него спортивной злости, - так мне тренер сказал, - взвалит на себя противника и носит. Бросить боится, чтоб кости не переломать».
- Это тренер, а ты что подумала, что твой сын таскает на себе тяжести. Ведь сейчас парни откормлены так, что ого-го! Как жеребцы. А в секции, наверное, постарше Олега были?
- В том-то и дело. А уж они его не боялись бросать. И я отговорила Олега ходить туда, чтоб ему не сломали что-либо.
- Правильно. Но приёмам он там научился, да?
- Мне почему-то думается, что встреть он настоящего врага, отпор может дать.
- Вот если бы Алёшка пошёл в эту секцию, он бы смог через себя перекидывать. Иногда у него такая злость проявляется, что даже я боюсь – не ударил бы. Ведь до шести лет, мы жили в его отцом, и он видел, что меня его папаня бил.
- Алёшка-то не слышит, что ты такое говоришь? А то с твоих слов может научиться.
- Не бойся, Реля. Я ему купила магнитофон – сейчас он только им занят – даже уроки не хочет учить.
- Боже мой, Настя, всё же ты купила ему игрушку, которой он не заслуживает. Лучше бы ты его, на эти деньги, свозила в какою республику нашу, как я Олега этим летом.
- Хорошо тебе говорить, Калерия. Твой Олег приучен к таким передвижениям. А Алёша, как крот или бобр – знает лишь своё болото.
- Кстати бобры живут лишь в чистой воде. И если ты Алешу сравниваешь с этими животными, то не говори, про болото.
- Реля, как я жалею, что не ездила с тобой везде, куда ты нас с Алёшкой звала. Он у Олега набрался бы хороших манер. А, может быть, и подражал бы ему хоть немного.
- Но ты ездила, - вдруг вспомнила Калерия. – Помнишь, в прошлую зиму Ленинские горки?
- Ну да! – воскликнула Настя и развеселилась. – Как я, после операции на сердце скатилась с крутой горы на санках. У меня аж дух занялся. Хотя после операции прошло полтора года. А ты здорово перепугалась. Бежала за мной вниз, думала, что мне конец пришёл. – «Вот, - думала, наверное, - ухаживала за ней, ходила в больницу, а больная вот что вытворяет».
- Я бы, наверное, так же бегала за тобой, когда ты едешь на дачу и копаешься, с больным сердцем, на огороде. А потом, всё выращенное тобой везёшь в Москву, при этом твой сын, которому ты делаешь такие подарки, не помогает тебе.
- А как бы ты мне запретила работать нам даче, если бы поехала со мной?
- Связала бы тебя, усадила бы в шезлонг и дала книгу в руки – читай.
- Да книг вообще читать не приучена. Мама меня с детства к даче приучала и работе на ней. Поэтому я сейчас Алешу и не ругаю – пусть хоть он не привыкает к этому адскому труду.
- Настя, у твой мамы была ещё старшая дочь. Почему она Веру – твою сестру не приучала к труду на огороде? Можешь не спрашивать у меня, откуда я это знаю. Один раз видела твою Веру не в больнице у тебя, а когда она после больницы приехала со всей семьёй на богатый стол, который ты устроила вроде по случаю твоего выздоровления. Что привезла твоя сестра, кроме пятерых усердных едоков, едучи к больной сестре на праздник?
- Правильно. Кроме голодной своей семьи, она привезла банку яблок закрытых ещё с предыдущего года. Ты угадала, ведунья. У нас, с нашей Верой, получилось как у тебя со старшей сестрой. Тоже мама моя старшую сестру холила, лелеяла, учила в институте, а мне объедки их доставались, да обноски. Почти всё как у тебя, Реля, с той разницей, что ты сумела оторваться из рабства от своей семьи, а у меня не получается.
- Не совсем, Настя, и я оторвалась. Нет, нет, а достают родные меня иногда. Но с тех пор, как Олег разглядел моих родственников, которые лишь слово «дай» знают, мне стало легче от них отвязываться. Ну, всё, Настя. Вон мой потомок звонит в дверь – пойду открывать.
- До свидания, Реля. Позвони мне завтра.
Глава 15.
Олег пришёл с прогулки расстроенный:
- Мам, ты знаешь Серёжку Сорокина?
- Большой такой мальчик. Учится, кажется, в восьмом классе вашей школы? Да не с ним ли ты явился, когда в четвёртом классе, на уроке труда тебе деревянный гвоздь в глаз попал?
- Ну да! Нас же вместе с Серёжей, на «Скорой помощи» отправили в Филатовскую больницу. Ему бровь зашивали покалеченную в футболе, а меня глазной врач осматривал, и всё чего-то закапывала мне в глаз. Потом нас вместе, своими ногами, отправили домой. И Серёже наказали передать меня тебе, вместе с какими-то рецептами для капель.
- Что он исправно сделал.
- Но помнишь, мама, как ты сначала испугалась, что это я Сергею бровь покалечил?
- Конечно. Что с твоим глазом я не видела. А потом испугалась за тебя.
- И лечила меня три дня или больше, чтоб глаз в норму пришёл.
- Хорошо, что ты это не забыл. Надеюсь, что та наука пошла тебе на пользу, и ты стал осторожней на уроках труда, на улице, даже играя во дворе. Но ты мне что-то о Серёже хотел сказать?
- Ах да! Я помогал дяде Володе – ты знаешь его – ремонтировать машину.
- Представляю, он лежал под машиной, а ты подавал ему инструменты?
- Ну да, я же их хорошо знаю. А сначала ему подавал инструменты Серёжа – они же живут в одной квартире. Но Сергей всё время инструменты путал и когда пришёл я, дядя Володя позвал меня. А Серёжка обрадовался и пошёл играть в палочки с каким-то знакомым ему мальчиком.
- Что это ещё за палочки такие? – удивилась Калерия.
- Игра, мам, я тебе как-то рассказывал о ней. Берут хорошую, увесистую палку и бросают её вверх. Надо точно вверх бросить и у кого выше.
- Не знаю, как эти «игруны» определяют выше или ниже палка летит – это же невозможно. А соседка наша, которая недавно поселилась к нам, мне жаловалась; перед её зарешёченном окном, палки эти падают на крышу странного погреба. Грохот получается ужасный.
- Мало грохот, мам, палка иногда и окна выбивает хуже футбольного мяча.
- Ну да! С той стороны двора, куда и окна Марьи Яковлевны выходят, всегда скандалы, она мне говорила. И сейчас осень не лето – скоро холода наступят. И что? Серёжа выбил кому-то окно, и его забрали в милицию?
- Если бы в милицию, мама, а то опять увезли на «Скорой помощи».
- Да что ты! Как это случилось?
- Палка спланировала не на крышу погреба и не на крышку двухэтажного здания, что под окнами Марьи Яковлевны – оттуда ребята потом её не скоро достают.
- Господи! Неужели какому-нибудь прохожему на голову?
- Мам, увезли на «Скорой помощи» Серегу. Вот и соображай, кому на голову палка упала?
- Ой, вот это большой парень доигрался. У него адские головные боли, да?
- Совсем без памяти увезли. Когда это случилось, дядя Володя помчался домой, чтоб сказать матери Сереги и «Скорую помощь» вызвать. Мама Серёжи прибежала тут же, в халате прямо и в тапочках домашних, а «Скорая» приехала через пятнадцать минут.
- Откуда ты о времени знаешь?
- Дядя Володя сказал. Он уже собирался свою машину завести, да «Скорая помощь» не подкачала. Так маму Сергея в домашних тапочках пустили в «Скорую помощь». Она Серёжину голову прямо на колени себе положила.
- Вот горе родителям. Разве большой парень уже не мог сообразить, что это игра опасная? – Огорчилась Калерия, представив, что будет далее с головой подростка, если он выживет.
- Да он не такой уж и большой, - возразил Олег. - Я почти догнал его в росте.
- Догнал в росте – это не показатель. Ум-то у него должен был развиваться? Я сколько раз говорила этим игрокам, если видела их с улицы, проходя мимо, что нельзя так играть. Кстати, Сергея никогда не видела.
- А он и не играл никогда – сегодня первый раз.
- Первый раз и так метко, - поразилась Реля. – И ты там крутишься, возле этих «игроков», – рассердилась она на сына.
- Мам, я слышал, как ты выговаривала мальчишкам. И в эту игру не играл. Даже издалека не смотрел – уходил от них на сквер. Это сегодня меня дядя Вова задержал.
- Спасибо хоть на этом. – Калерия обняла сына и заплакала. – Пойдём, мой руки и я тебя накормлю.
- А чего ты плачешь, мам. Тебе Сергея жалко? – Говорил Олег, снимая лёгкую куртку, в которой он теперь выходил гулять и вешая её в коридоре на вешалку у их дверей.
- Ещё как жалко. Ты себе не представляешь, какая судьба его ждёт, если выживет.
- А он может умереть? – Олег прошел в ванную, а Калерия зашла на кухню, чтоб не отвечать на вопрос сына. Но, помыв руки, он вернулся, чтоб повторить его.
- Может, - сказала Калерия и подумала: - «Возможно, это был бы лучший вариант, не для матери, конечно. Она-то будет спасть сына, как Валентина Михайловна – медсестра из школы Олега. А потом мучиться с ним всю жизнь. Хотя, надо знать, какой там удар – может, не такой уж тяжёлый». – А может, и всё обойдётся, - повторила она вслух свою мысль.
- А вдруг так будет как у дяди Домаса? Что и операцию надо будет делать?
Молодая женщина вздрогнула: ей не хотелось говорить о Домасе, жизнь которого висела на волоске из-за жуткой аварии, подстроенной его больной дочерью. Калерия предчувствовала, что операция не принесёт облегчения её дорогому человеку.
- Не говори так, - сказала она сыну, снимая с плиты их ужин, и понесла сковороду в комнату. – Олег пошёл вперёд, чтоб открыть ей дверь. – Я надеюсь, что у Сергея не так всё серьёзно. Кстати, его куда отвезли? В Филатовскую? – Говорила, раскладывая из сковороды в тарелки. Сковородку пока поставила на широкий подоконник. – Садись. Ешь.
- Мам, ты что? – Олег отодвинул стул матери, помог ей сесть. Потом сел сам. - В «Филатовской больнице» ты работала и знаешь, что там не делают операции на голове. Его повезли туда, где теперь ты работаешь – в ваш институт.
- Ты это точно знаешь?
- Дядя Володя спросил, куда повезут. Ему чётко ответили, что в институт.
- Но, может, в институт имени Склифосовского?
- Да что я Склифосовского не знаю? Это тебя туда возили прошлой весной, но отпустили. Может и Сергея так – отпустят дня через три, когда он в себя придёт?
- Ой-ой-ой, - вздохнула Калерия. – Ладно, давай кушать. Потом я позвоню в реанимацию нашу и узнаю, не поступил ли туда Серёжа.
- А что его, сразу в реанимацию? – Олег стал есть.
- А куда же! Если он в беспамятстве? Но в реанимацию я звонить не буду, чтоб не мешать врачам и медсёстрам приводить его в сознание. Вот Домас позвонит, у него спрошу.
- А откуда он может знать?
- Больные всё знают. Особенно о тех, кто по «Скорой помощи» поступает. Но ты покушай, и ложись спать. Вот об уроках тебя не спросила – выучил ли их?
- Что с тобой, мам? Никогда не спрашиваешь об уроках.
- Это когда я усталая.
- Но ты и сегодня усталая. Но уроки я, конечно, письменные все сделал, а об устных, не спрашивай. Я как ты, мам, - можешь не отговариваться – хорошо слушаю учителей, что говорят на занятиях, а спросят, могу повторить, даже если прошло несколько дней.
- Да что ты! – Калерия невесело улыбнулась. – Я могла и через много лет вспомнить в десятом классе, что, например, проходили в восьмом.
- Ну, это ты готовилась к экзаменам, - возразил Олег.
- Очень мало готовилась, потому что по дому была загружена. Например, пять билетов повторю с начала и два или три в конце. А вытаскиваю номера билетов 13 – 15 или 18 – никогда не попадались те, которые я немного повторила.
- И ты отвечала на пятёрку или четвёрку – в твоём аттестате нет троек.
- Отвечала хорошо, но заметь при этом, что я не только отвечала по учебнику, а много знала из художественных книг, которые ты почти не читаешь из-за телевизора.
- Ну, из художественных книг нельзя знать о химии или физике.
- Ошибаешься. Я читала о великих людях – Ломоносове, Менделееве, Пирогове – это хирург. И когда на экзамене начинала «плавать», они мне подсказывали.
- Хорошо Ломоносов, Менделеев тебе могли подсказывать. А чем Пирогов – если он врач?
- Вот Пирогов, Склифосовский, Бурденко, Филатовы – потому что их несколько было – подсказывали мне, когда я училась в медицинском училище.
- Ты что ли тоже про них читала книги?
- Разумеется.
- Тогда, мам, и мне кто-то подсказывает. Это тебе ни о чём не говорит?
- О чём же? – удивилась Калерия.
- А то, что мы с тобой к Космосу подвешены – это мне Володька сказал. Он тебя обожает, мама, и завидует, что его мать совсем не такая.
- Обожает меня, этот милый мальчик, уже попробовавший из отцовых запасов вино и коньяк, - с иронией сказала мать сыну, - а когда я загремела в институт Склифосовского, предлагал тебе сделать из нашей комнаты пивную, или ещё хуже рюмочную?
- Вот, откуда ты это знаешь? Не иначе из Космоса.
- Вот тут мне повезло, не как на экзаменах, в украинских школах. Про Володю мне в уши нашептала Марья Яковлевна, - призналась Реля и удивилась – Олег отвёл их мысли о травме Серёжи. И это у него не первый раз получалось – переключиться на что-то более близкое, затушевать тяжёлое.
- «Да, - подумала с удовольствием молодая женщина, - мой сын тоже имеет связь с Космосом».
- Мы с тобой другие, мама. Немного не похожи на земных людей, - будто подслушал Олег её мысли.
- Хорошо, если так. Тогда тебе в старших классах будет учиться легче, чем другим.
- А я и сейчас не жалуюсь.
- Ну, спасибо. Развлёк ты меня. Посуду мыть пойдём вместе или включишь телевизор?
- Мам, я посуду достаточно мою, когда ты в ночных сменах. А сейчас разреши мне немного посмотреть телевизор. Он мне много полезной информации даёт, особенно «Клуб кинопутешествий», который сейчас должен начаться.
- Справедливо говоришь. Включай телевизор. Я вымою посуду и тоже приду посмотреть, но прилягу. И если засну до звонка дяди Домаса, ты поговори с ним сам. Но не спрашивай о Серёже. Если больные не слышали ничего о поступлении травмированного мальчишки, то нечего расстраивать Домаса. Лучше я, когда пойду на работу, узнаю.
Но Домас позвонил, как только Калерия вымыла посуду. И она немного поговорила с ним о его обследованиях. О Серёже Домас не заговаривал, и молодая женщина была этому рада. Не хватало Домасу чужих переживаний. Договорились, что на следующий день Калерии я придёт к нему на пару часов, когда будут пускать посетителей к больным.
- Что тебе принести?
- Только себя. Я как увижу тебя, мне легче становится. Смотреть на тебя и смотреть – не обнять, к сожалению, ни поцеловать не могу при людях, недотрогу такую. Да, понимаю, ты же работаешь здесь, чтоб другие медики не сплетничали. Но видеть тебя – это уже счастье.
продолжение >>> http://proza.ru/2019/04/04/1186