Первое воспоминание детства – лужа со льдом и новенькие резиновые сапожки, делающие этот лёд хрустящим. Потом крик матери: «Сейчас же выйди из лужи!», и неохотное подчинение.
Она всегда была такой же. Всю жизнь, с момента - как родилась. Менялись только чувства и знания, но что-то в её глубине оставалось таким же неизменным.
Ещё она помнит из детства, что ненавидела любое прикосновение к себе. Но этого мало. Вид нагого человеческого тела вызывал у неё искреннее чувство омерзения, своего собственного – в том числе. Она наивно верила, что и у всех людей так, такие же схожие «впечатления» от мира, в который она пришла.
А ещё она рисовала людей, но не таких, которые были вокруг. С альбомных листов первых наивных рисунков на неё смотрели другие люди. У них была белая, как бумага кожа, огромные синие глаза в половину лица и совсем не было ушных раковин, и как бы сейчас сказали – первичных и вторичных половых признаков. Тем не менее, они различались на женщин и мужчин и - на взрослых и детей. И ещё у них был высокий рост и необыкновенная внутренняя доброта, покой и сила. Их, именно их, она считала своей роднёй, а вовсе не мать, которая по-своему любила и воспитывала её.
Шли годы. Она постепенно привыкла к «уродливости» человеческих тел. Но всё время жила как бы стесняясь себя самой и той, не то, чтобы непонятной, но всё равно чужеродной среды.
Страшно мучительно она переживала зло, которое наблюдала повсеместно. Её сердце не могло этого вместить. Особенно – зло в отношении других людей. Его она переживала острее, чем, обращённое к ней самой. «Дать сдачи», постоять за себя она никогда не умела, да и с годами тоже толком не научилась.
Одним словом, жизнь давалась ей мучительно.