ПУТЕШЕСТВИЕ ДЛЯ БЕДНЫХ
Из Москвы в Минск
на электричке
Выплеснувшиеся пассажиры благополучно стекают в отверстие подземного перехода. Контраст с московским богатством и блеском: асфальт выбит, какая-то белая туалетная плитка на стенах. В провинции культура не в состоянии преодолеть природу. Но и природа не может достичь окончательной победы и залить все морем торжествующей зелени. В итоге – их постоянное единоборство. Самое безотрадное зрелище. Особенно, когда какая-нибудь часть культуры отваливается и падает тебе на голову. А вон и давешняя лошадка впереди. Скособочилась от тяжести сумки. Надо же вес распределять поровну. Тоже рулит к вокзалу. Не отставать.
- Давайте я вам немного помогу!
- Немного – это по-мужски. – Она окинула меня насмешливым взглядом. – Спасибо, как-то не привыкла.
- А вы не знаете – электричка на Оршу скоро?
- Знаю – через полчаса.
- Ну, давайте мне ручку!
- Если вам очень хочется...
Объединенные общей кладью, поднимаемся к вокзалу.
- А касса где?
- Можно и в электричке.
Она с легкой иронической улыбкой смотрит на меня теплыми ореховыми глазами.
Темные круги от бессонной ночи, но не той, которая единица любви. Под белой нежной кожей золотые песчинки. Никакой косметики. Линия лба продолжается носом, этакая Афина Паллада. К сожалению, необходимо на время расстаться – по техническим причинам.
- Я вас немножко оставлю.
- Немного, немножко – какие-то ключевые для вас слова. Ну, идите, идите! Не смущайтесь! У меня такая манера, не все прини-мают.
- Почему-то мне вспомнился анекдот.
- Может, не надо? С утра, натощак? После бессонной ночи?
- Это мой любимый анекдот!
- Тем более. Рассказывать незнакомой женщине свой любимый анекдот очень опасно. Вы рискуете никогда с ней не познакомиться. В этом отношении стихи гораздо результативнее.
- Учту ваше пожелание. Но, тем не менее, все-таки анекдот: «Па-ни хотела бы быть мужчиной?»
- «А пан?» Тысячу лет назад прочитала его в «Шпильках»: «Пани хьцяла быть меншчызном?» Все-таки поляки – это французы среди славян.
- Да, одни поем мы песенки, одни читаем книжки. Убегаю.
- Немножко.
- Ну да. Жди меня и я вернусь.
Срочно произвести инспекцию туалета. Терпел не зря – привязал лошадку к колышку, спутал ножки. Да, общая тенденция ясна: чем дальше на запад, тем больше кафеля и чистоты, правда, это после утренней уборки. В основе каждого наслаждения – освобождение. Но свобода – это всего лишь выдох, порабощение – вдох. Таковы ритмы жизни. «Размышления в общественном туалете» – тема для эссе. Умылся под краном холодной, сильно хлорированной водой. Днепровская. Сразу легче. Смочил и пригладил волосы. Плейбойская небритость в сочетании с плебейским прикидом. Нахватался словечек у своей воспитанницы. Французы бреются вечером, а русские утром. Это пока не про меня.
Поднимаюсь в зал ожидания. Большой, высокий, с громадными окнами. А вот и настенная живопись. Бойцы на привале. Совет в Филях. Ходоки у Ленина. Лесоповал. Логично. Прилавок с голозадой прессой. Все для Гриши Брежнева. "МК" тоже на месте. Комсомольцы всегда впереди. Будь то Магнитка, целина или построение капитализма в отдельно взятой Москве. Современные демократические Афины, окруженные рабами социализма. Без рабов не обошелся даже Томас Мор в своей «Утопии». Увы, даже при самом идеальном строе кому-то надо работать, «хлюстаться в грязе».
Аптечный киоск тоже открыт. Но, вроде, мне ничего не нужно.
Просторный кассовый зал. Нет, все же в Вязьме намного изящней и уютней. Если там храм для путников, то здесь просто цех по обслуживанию пассажиров.
Вышел на островок привокзальной площади, обтекаемый рель-совыми путями. Стоянка такси с потрепанными "Волгами". Прутья антенн из толстой ржавой проволоки. Такого в Москве не увидишь.
На скамейке возле стоянки какая-то мизансцена. Мужчина с не-зависимой сигаретой в зубах примостился на самом краешке и упорно отворачивает лицо от пожилой и щедро размалеванной женщины, сидящей вполоборота к нему. Женщина бросает в него какие-то скучные и вялые слова. Очевидно, что он не хотел бы их слышать, как не хочет видеть ту, что их произносит. На другом кра-ешке, спиной к женщине, девушка с гордо вскинутой головой и на-пряженным лицом. Мужчина молча и подчеркнуто невозмутимо курит. Женщина говорит все также раздражающе вяло, словно понимая бессмысленность своих требований. Но, видимо, эти слова произносятся только для девушки. Мол, видишь, я говорю, а ему хоть бы что. Ему наплевать и на тебя, и на меня. Театр на отдельно взятой скамейке, с самого утра. Вот вам и провинция и ржавые прутья вместо антенн.
Ряд киосков. Они поменьше и попроще, чем московские, но ас-сортимент тот же – от курева до презервативов. Как панацея от СПИДа они вовсе не состоятельны. Калибр вируса намного меньше, чем поры в резине. Реклама безопасного секса становится рекламой разврата, который опаснее любой болезни. Задержка, сублимация сексуальной энергии – основа культуры и развития любого общества. Бездумное распыление этой энергии – симптом потери целей и утраты идеалов. Движение к вырождению и гибели.
Единое природное чувство цивилизация сумела расщепить на телесную и духовную составляющие. При этом отбросила послед-нюю. С сожалением – как непродажную часть. Но если чего-то нет в свободной продаже, то этого и не существует вообще. Покупатель – мера всех вещей. Существующих – в том, что они существуют, несуществующих – в том, что не существуют. Свобода быть товаром – вот единственная свобода, дарованная обществом потребления. Оно убивает все, что товаром быть не может. И прежде всего любовь, которая, в отличие от секса, не может быть свободной по определению.
Поднимаюсь на мост. До кремля – по оврагам и буеракам – со-всем недалеко. Отсюда он еще более впечатляющий. Волнующая, манящая холмистость. Степь нагоняет тоску, настоящие горы отталкивают. А переться с рюкзаком на вершину – нет, извините. Белорус в гору не пойдет. Ну, Крым, Карпаты – еще допустимо, это мое. Легко взбираться, отдыхать на вершине, неторопливо спускаться, подниматься снова – с товарищем или подругой, но без никаких рюкзаков и припасов.
Любовь к холмам, этим мягко поднимающимся и опускающимся линиям может быть просто запечатлением, тем, что впервые увидел и полюбил в раннем детстве. Так цыпленок принимает за мать первый движущийся предмет. Рядом с домом моего деда, через дорогу, располагались маленькие горы с японским названием – Ямы. В начале была немецкая авиабомба, отклонившаяся от намеченной цели. Громадная воронка от взрыва и стала матерью наших гор. После войны оттуда возили песок для фундаментов – деревня выходила из землянок, перебиралась в новые дома, намного просторнее и красивее прежних.
Увы, война идет об руку с прогрессом, а прогресс снова приво-дит к войне. Так что главное, как говорил одни из персонажей белорусской классики, не волноваться и старательно пережевывать пищу. Здравый обывательский смысл в чистом виде.
Песок копали, где кому вздумается, но поблизости от материн-ской ямы. Возникла целая горная система – с ущельями, пропастями, ямами самого разного калибра. Потом все это заросло травой, кустистой липой, черемухой, барбарисом. Как хорошо было лежать в уютной зеленой яме и глядеть в небо с парусниками облаков. В нашем детстве их было намного больше – до осушения болот тогда еще руки не доходили. Лучшего места для главной детской игры – в войну – и быть не могло. А также для исследования свойств горючих и взрывчатых материалов. военного наследства еще хватало, но, к счастью, никто из нашей компании серьезно не пострадал.
Сексуальное просвещение – точнее самообразование – также началось в наших Ямах. До сих пор помню трогательную чернильницу непроливашку – припухший холмик с ложбинкой – той первой девочки, которой я спустил штанишки. В это время она мирно жевала коварно предложенную ей конфету.
В сущности, волнующая меня холмистость – это женственное в природе, напоминание о давних радостях и первых впечатлениях. Ничего не уходит. Прошлое постоянно подключается к настоящему и заливает его своим светом.
Компания на лавочке с обиженной девушкой исчезла – видно, ушла репетировать другую сцену на другой скамейке. Всюду сюже-ты, напряжения, микротрагедии и микрофарсы. Опять прохожу че-рез зал ожидания. А вот и наши актеры. Точнее актрисы. Девушка с женщиной – мать? – сидят напротив аптечного киоска. Покупали успокоительное? Или противозачаточное? Судя по жесткой и выразительной мимике, мать говорит ей что-то разумное. Ведь оно всегда требует от нас некоторого напряжения. Дочка молчит, опустив голову. Мать неожиданно поднимается и уходит. Девушка брызгает слезами. Они летят из нее, как из пульверизатора. Дождь при солнечном небе. Стремительный сброс адреналина.
Вот тебе и кроссворд со сканвордом. Сотня возможных ответов и только один правильный. Что можно понять? Кто-то куда-то едет – поэтому место действия вокзал. Кто-то на что-то не соглашается. Но кто-то чего-то очень хочет.
Едет девушка. Ей не дают денег. Или дают мало. Мужчина – от-чим?
Электричка уже у перрона. Лошадки не видно. Плохо привязал. Еще десять минут. Надо подвигаться.
У этой мамы из мизансцены какое-то пошлое лицо. Мужчина явно пьющий. Все алкоголики на одно лицо. Нивелирует любая то-тальность – и духовная, и химическая. А девушка чистая, трепетная. Может, просто избалованная с неадекватной реакцией. Наследст-венность должна сказать. Все должны ей служить. Родители еще не осознали, какая выпала им честь – иметь такую дочку. Ведь почему-то она выбрала их, чтобы родиться. Этого алкаша и пошлую сентиментальную дуру. Так уж будьте добры, играйте свою роль, как надо и до конца. Не можете? Тогда о чем думали, когда трахались? На презервативы денег не хватило?
А если мамаша подсовывает ее своему любовнику, чтобы тот не бросил ее? Ну не вокзале же! А почему бы и нет. Видно, дело все-таки в деньгах, этой вечной и фундаментальной материи всех слез и самых горьких переживаний, особенно в наше время. Мать пытается что-то вытянуть из него – для дочки. А он ни в какую: мол, живите по средствам. От посредственной жизни, особенно в молодости, и жить не хочется.
- Хорошие сапоги, дешево! А, мужик? Ну, будь человеком!
Женщина, видно, еще не старая, но потерявшая в этой жизни все – дом, семью, женственность – протягивает мне почти новые резиновые сапоги, моего размера. В глазах надежда и ожидание. Надо их обязательно продать, чтобы глотнуть самой и угостить такого же бедолагу мужеского пола, который уже ничего не может, не только торговать. Вот если спереть что-нибудь – это еще получается. Господи, глаза бы их не видели.
Проблема как раз в этом – разгородиться. Так называемые ци-вилизованные страны именно в этом и преуспели. Нищие глядят на нищих, богатые на богатых, средние на средних. Половина населе-ния земли отчаянно борется за выживание. Лишь преодолевая уг-рожающие крайности нищеты и богатства, мир может надеяться на относительно благополучный путь развития. Любое ущемленное «я» или некий этнос, коллектив таких «я», располагая современными средствами уничтожения, в любой момент может прикрыть и цивилизацию, и культуру.
Культура – это именно то, что в процессе цивилизации призвано сохранять человека. С этой задачей она справляется все хуже. Потому, что все больше людей – ниже уровня всякой культуры.
А кто ж мне машет из окошка? Ну, конечно, моя крошка, моя милая лошадка. Значит, все не так уж гадко, значит, все не так уж шатко. Есть надежда, и удача ко мне крупной рысью скачет.
Тоже приветствую ее помахиванием ладони.
Захожу в вагон. Вовремя – двери тут же закрываются. Без предупреждения. Наверное, предупреждали раньше, машинист ждал, пока я войду. Еще никогда в жизни не отставал от поезда. Пока, Смоленск! Я все-таки доберусь до твоего кремля.
Приятная желтизна деревянных планок на скамейках. Даже в ва-гоне светлее. Нет этой коричневой угрюмости мягких и фанерных сидений подмосковных электричек. Место мне занято у окна. Она напротив. Для разговора неплохо.
- Фирма предлагает европейский завтрак!
Я протянул ей самый крупный банан. Она спокойно взяла.
- Когда муж в командировке, мы дома завтракаем тоже банана-ми. Или салат: бананы, апельсин, яблоки, грецкие орехи, ложка сметаны или меда. Рекомендую. Даже не верится, что когда-то эти заморские фрукты были жутким дефицитом. Для нас, провинциалов. Москва-то себя никогда не обижала.
- Бананы, апельсины – чем не райская жизнь?
- Да уж. Великая банановая революция. – Она обнажила банан до половины, кожура повисла тремя узкими полосами. Он торчал в ее руках нежно и целомудренно-эротично. Приятные круглые коленки, плотно обтянутые джинсами. Запах лаванды от свитера. Видимо, антимоль.
- Говорят, кто с кем завтракает, тот с тем и спит. Мы все-таки провели ночь вместе. Я даже немного отключился.
- Я даже нормально поспала, пока эти ненормальные не разбу-дили.
- Такова жизнь: нормальные всегда дрыхнут, только ненормаль-ные их будят. Иначе мы бы и не проснулись.
- Хватает нам нормальных пробуждений. 23 года в тюрьме?! Ко-му он здесь нужен?! Он и себе не нужен. Я его вполне понимаю. У меня бы рука не дрогнула, я бы выполнила его просьбу – пристре-лила бы. Я не могу быть спокойна за своих дочек, пока такой чело-век ходит по улицам.
- Спокойствие и материнство – вещи несовместные. Дочки тоже красавицы?
- Конечно. Старшая в музыкальном училище, но мечтает писать сценарии. Младшая, дитя перестройки, в шестом. Вес 38, рост 160. Днем и ночью зубрит английский. Meчта простая и четкая: выйти замуж за иностранца. Умирать, говорит, на ваших дачных участках не собираюсь. У нас два по десять соток. И в разных местах. Гоняем на велосипедах с одного на другой целое лето.
- Зато всегда в прекрасной форме. Никаких диет и гербалайфов.
- Какие диеты! Аппетит просто зверский. Едва дождешься, когда лето кончится. Только зиму передохнули, опять страда. Говорю дочке, найдешь иностранца, так уже и мне что-нибудь присмотри. Надо иметь особый характер, чтобы заниматься сельским хозяйством. Люди, создающие материальную основу жизни должны зарабатывать больше всех, а у нас наоборот.
- Эксплуатируют людей с особым характером, которые не в со-стоянии оторваться от земли. На бархатный сезон куда-нибудь вы-рываетесь? Хотя бы в Анталию?
- Не смейтесь над бедной девушкой. Раньше через год в Крым ездили. Новый Свет обожаю. В Коктебеле раз были с большой ком-панией, с палатками. Прекрасный песчаный пляж. Прямо как в Па-ланге. За Хамелеоном, знаете? Часто на Нарочь выбирались, еще со студенческих лет привыкла. На Браславские озера. В такое красивое место воткнули Игналинскую атомную. Витебские озера, Двина. Это и сейчас доступно. Дети, считай, у костра и выросли.
- На Нарочи в каком году были?
- Избавлю вас от арифметики – мне 44.
- А я думал все 55. Не для этого спрашивал.
- Начиная с 73-го по 76-й – каждое лето. У нас там практика была на биостанции.
- В 73-м я тоже был там впервые, в спортлагере БГУ. Худенькая рыжеволосая девушка каждый день в одно и то же время выходила в наше белорусское море. Она была такая строгая, что я не отважился познакомиться с ней поближе.
- Вполне правдоподобно. Вели себя правильно. Никому не уда-лось совлечь меня с научной стези.
- Кубинцев помните? Как они пели "Санта-ла-Мейра"? А вьетна-мочку в красной юбочке, которая лучше всех играла в настольный теннис?
- Вьетнамочку звали Ха. Что в переводе значит речка. Она един-ственная позволяла себе что-то яркое. Видимо, за это ее и отправили потом домой. Похоже, что вы действительно там были.
- Всего две недели. Потом перебрался на косу, приезжал на чер-ной смоленой лодке за хлебом, очень устойчивая, ветер не гонит. Накачал себе мышцы, как у супермена.
- А мою пластмассовую скорлупку загнало однажды к вам на косу. Там были изумительно желтые поля люпина, пахло живой протоплазмой. Какое было лето! Я после первого курса, восемнадцать лет, поступила куда хотела, никаких парней, увлечена только биологией, планктоном, нектоном, угрями, проблемой их охраны и разведения, видела себя в будущем крупным ученым... Самое большое счастье – ожидание счастья.
- Ну, с этим у нас все в порядке. У меня тоже очень похожие вос-поминания от того нарочанского лета. Мы шли параллельными курсами. Даже то, что вас забросило на косу, не помогло нам пересечься. Такая вот эвклидова геометрия...
Мы задумчиво съели свои бананы. Молчание не напрягало. По-том она опустила руку в пакет и протянула мне «Мишку на Севере». Угостилась и сама. Днепр выгнутым боком прижался к дороге. Виднелись еще смоленские холмы, купола.
Один за одним потянулись менялы, что дают на 30 зайцев по рублю. По-моему, это единственные деньги в мире, на которых вместо выдающихся личностей красуются лоси и волки, зайцы и белочки. То есть опять же наглядный приоритет природных ценностей над культурными, до сих пор свойственный белорусскому сознанию.
- Устаешь с этими деньгами, текут и текут. Невозможно ничего планировать. Доллары купить у нас проблема. С трудом собрала по знакомым. Все-таки одежда у вас значительно дешевле – на «Динамо», на Черкизовском. Хочется, чтобы девочки были не только красивые, но и нарядные. Везу и себе, и друзьям, и знакомым.
- А я подумал – челночница.
- Еще держимся привычных стандартов за счет строгого контроля и учета. Если бы сейчас вернуться в советскую жизнь – через год машину бы купили. До сих пор не могу забыть, как бездумно тратили деньги – а, мол, с голоду не помрем. Да и всегда можно было перехватить десятку до получки. Зато сейчас считаем каждую копейку. Муж у меня специалист по электронике, стал немного опять зарабатывать. Завод телевизоров начал по-настоящему работать, не по два часа в день. Наш «Витязь» нового поколения занял четвертое место – после «Филипса». На «Белвесте» тоже зарабатывают неплохо. Но качество стало хуже. Немцы взялись за нашу легкую промышленность, продукция идет на экспорт.
- Племянник недавно привез сестре пальтишко из Америки. Та была очень довольна – из самой Америки! Но вдруг наткнулась на метку «мэйд ин Беларусь». Дня три горевала. Да к тому же оказа-лось, что в Минске они стоят в полтора раза дешевле.
- Частый сюжет в наше время. Муж подруги привез ей из Герма-нии дорогой лифчик – самый лучший, как уверяли. Оказался наш – «Мілавіца». В Израиле они по сорок долларов. Приятельница часто ездит туда и распространяет среди знакомых по пятнадцать.
- Говорят, они как французские, но можно носить от школы до пенсии, один на всю жизнь.
- Как-то вы жестоко шутите.
- Поменяем тему. В Витебске был разок. А вы там чем занимае-тесь?
- Радиационный контроль по всей Беларуси.
- Чем можете порадовать?
- Не такая у нас работа, чтобы радовать. Чистых территорий практически нет. Глубоко зараженная зона постепенно расползается. Живем в условиях эксперимента. Жизнь и наука едины. Ставим эксперимент на своих детях, на самих себе, на всем, что живет и дышит, цветет и зеленеет. Но, правда, все оказалось не так страшно, как пугали. Хотя, какие-то мутации неизбежны. Молодое поколение растет более агрессивным. Так что, не исключено, что терпеливый и кроткий белорус останется достоянием истории. Вполне возможно, что в ближайшем будущем наши белорусы станут катализатором неких общемировых процессов. Но пока свирепствует естественный отбор. Возросла смертность от раковых, сердечно-сосудистых забо-леваний. Возможно, это связано и с нашей бесконечной перестрой-кой. Похоронила недавно отца. Не пил, не курил, жил в относитель-но чистой зоне, следил за собой. Рак легких. Мне нагадали, что я умру в сорок шесть.
- Что за гадания? Это ведь программирование. В подсознании создается доминанта, постоянный сигнал, и мозг становится на путь его исполнения. Это как стихи. Сначала задается пара созвучий, рифма, а через некоторое время мозг предъявляет их вполне убедительную и осмысленную связь. Предсказание – это сито с определенной величиной ячеек. И мы начинаем просеивать реальность по их калибру. Впечатления, мысли, люди, поступки – идет постоянный и целенаправленный отбор. В итоге предсказание реализуется. Для людей внушаемых, а таких большинство, спасения нет. Хорошо, если гадает человек, который хочет вам добра. Но даже и в этом случае он навязывает вам свое понимание, свое добро. Мы должны сами программировать себя, создавать необходимые нам самим установки. Но для этого должны знать самих себя. Именно в этом цель обучения, образования. Вы хотели быть ученым, дочка мечтает стать сценаристом, другая планирует выйти замуж за иностранца. В какой мере это собственные установки? Соответствуют ли они основным параметрам личности? Не искалечат ли себе жизнь, бездумно реализуя их?
- Вы, наверное, психолог, работаете с молодежью?
- Можно и так сказать. Была у меня недавно воспитанница, которая все пыталась выйти замуж за воспитателя, но понемногу поняла свое призвание и теперь довольна собой, мужем и собственным домом на берегу Гудзона.
- Вам впору платные курсы открывать. Так хочется пожить в соб-ственном доме. Никто не стучит над головой, никто не врубает му-зыку за стеной, никто не бросает окурки у тебя под дверью. Единст-венная и уже, по-видимому, неосуществимая мечта – свой дом, с кусочком природы, с видом из окна на лес, речку, поле. Это наша вина перед детьми, что его нет.
- У меня знакомые поменяли, уже в шестьдесят, городскую квартиру на загородный дом. Все, что вы перечисляете, у них есть. Правда, покой им только снится: появились другие проблемы. А что касается вины перед детьми, тут вы несколько перебарщиваете. Дом – это не стены. Для детей дом – это прежде всего атмосфера любви и счастья. Это важнее любого богатства. Если этого нет – никакое, даже самое комфортабельное здание не поможет. Пока у вас в наличии лишь необязательная мечта. Она еще не стала работающей установкой. У вас с мужем все нормально?
- А при чем здесь муж?
- У замужней женщины муж при всем.
- Можно сказать, нормально. Можно сказать, ненормально. Мы заигрываемся с ним в шахматы до утра. Он нацелен только на победу, идет к ней самым коротким путем, я фантазирую. Он выигрывает чаще, для него это важнее. Иногда, когда он не в форме, я ему уступаю. Ему это необходимо. Он кандидат в мастера, я только перворазрядница. На соревнованиях и познакомились, два года разницы, но он у меня еще кавалер. В последнее время стала относиться к нему, как к взрослому сыну. Дружим, ссоримся, миримся. Он постоянно советуется, на работе у них сложные отношения. Пошли деньги, начались страсти…
Мелькнул за окном заброшенный сад с одиноким колодцем. Он готов напоить каждого, но уже никто не пользуется им.
- Видимо, это самый прочный союз, когда отношения супругов поднимаются до такой степени родства как мать и сын, как отец и дочь.
- Или опускаются. На более раннюю и привычную ступень. Он единственный сын, с детства привык к таким отношениям. Пока свекровь была жива, я была мамой только отчасти. А теперь по полной программе, только что на горшок не сажаю. А мне тоже хочется быть чьим-то ребенком – регрессивная тенденция в развитии, старость стучится. Роль сына он не может совмещать с ролью отца по отношению ко мне. Если бы я выходила замуж во всеоружии сегодняшнего опыта, то, конечно, за мужчину постарше, лет на десять.
- Муж моей воспитанницы старше ее на тридцать шесть лет.
- Ну, это уже перебор. Видно, вы сыграли в этом какую-то нега-тивную роль. Замучили бедную девочку.
- Вот она, женская солидарность.
- Или за очень большим богатством погналась. Но в любом слу-чае, это лучше, чем за ровесника, да тем более нашего. Есть гаран-тия, что тебя не выбросят, как ненужную вещь, и делить ни с кем не будут. Какая любовь, какая семья, если знаешь, что у него другая женщина? Что с того, что как биолог я все это понимаю?! Но я ведь тоже женщина. А как детям в глаза смотреть? Ваш братик-папа по-шел к девушке? Он, возможно, скоро женится! Мужчина должен быть лидером, а не взваливать на нас все, с чем он сам не справля-ется. Поэтому, считаю, должен быть старше.
- Тогда появление другой женщины будет не так болезненно?
- Никакого появления.
- И мужчины тоже?
- Не знаю. Не сталкивалась с этой проблемой. У подруг еще хуже. Некоторые не могли терпеть – развелись. Пьют потихоньку. Город небольшой, деваться некуда. Шаг вправо, шаг влево – и притча во языцех. Маленькие города приспособлены только для счастья. Хорошо москвичкам. Театры, концертные залы, выставки, обилие умных и богатых мужчин.
- Которые с ними никуда не ходят, и всюду только женщины.
- Да, грустно. Москва стала красивая, чистая. И чужая. Только еще в каких-то переулочках сохранилась старая ее милота. Всюду тяжелый дух наживы, сытого и равнодушного богатства. А сколько нищих?! А как все дорого! Продукты для бедных и то намного дороже, чем у нас. Только сухие молдавские вина дешевле. Всегда привожу. Водки у нас дома и не бывает. Хоть с этим повезло. Какой трудной стала обычная жизнь. Себе почти ничего не покупаю. Шью, вяжу. Правда, в этом году муж подарил мне очень красивую дубленку, до пят. Даже не знаю, где деньги взял. Видимо, у него сейчас появился фонд помощи одиноким девушкам. Наверное, я тоже прошла по этой графе.
- Уходить не собирается?
- Нет. Пока нет. Любит дочек, они его тоже, мы их в свои пробле-мы не посвящаем. Чем позднее узнают, тем лучше. Хотя что-то чув-ствуют, льнут к отцу, как маленькие. А может, и не узнают, если предсказание исполнится. Возится со своим «Фольксвагеном», купил за смешную цену. Сейчас на него и работает. Любит мои борщи и котлеты, шахматные сражения, чистые рубашки и выглаженные костюмы, совместные походы в театр, трудовые подвиги на даче. Но на нем постоянно висит какая-нибудь девица, звонит, молчит в трубку. Или нарочито деловым голосом требует Александра Владимировича. Одна даже приперлась к нам домой, хорошо, что девочек не было, истерику устроила. Отдайте его мне! Да ради бога, я никого не держу. Так и не поверила. Ой, как у вас уютно! Неужели это вы сами вязали? Конечно, я была к этому не готова. Никогда не думала об этом. Чтобы у Саши какая-то другая женщина?! Чушь собачья! Он весь был как на ладони и весь мой…
Она отрешенно смотрела в окно и рассказывала словно сама се-бе. Девять из десяти женщин ей просто позавидовали бы – не пьет, не бьет, приносит деньги и дубленки дарит.
- Пока дочки не станут на крыло, сама я ничего решать не буду. Главное – их душевный покой. Жизнь сейчас такая трудная, и не только материально, что бросать их раньше времени в омут просто преступно... Мы оба с ним поздние, я созрела только к двадцати семи. Мама думала, что я так и останусь старой девой. У Саши, как ни странно, я тоже была первой. Трудно смириться, когда счастье уходит. Но только тогда и понимаешь, что оно все-таки было. Я стала даже хуже готовить. Полюбила командировки, стараюсь вырваться из дому под любым предлогом.
- Стали на правильный путь. Я думаю, что во всем виноваты ваши борщи и котлеты.
- Да ну вас! Я серьезно, а вы...
- И я серьезно. Перекармливаете. Пересмотрите рацион, подсчи-тайте калории – чтобы хватало только на работу и обратно. Давайте бром. Господи, да все в женских руках! А когда он заработает репутацию импотента, начните разговоры о разводе. И только когда истощенный, со слезами на глазах, упадет на колени, верните ему свою временную благосклонность. А пока бывайте дома как можно реже, общайтесь с подругами и друзьями, ходите в парилку, благо она в Белоруссии в десять раз дешевле, чем у нас. Путешествуйте, хотя бы на электричке. Пейте перед сном сухое вино, читайте книги.
- Два раза была в Москве в этом году. Электричкой. По двадцать долларов экономлю. Останавливаюсь у школьной подруги, хожу в театры, по магазинам, меряю наряды от Кардена. Получу отпускные, с дочками махнем. Да, в общем, нормально. Просто уже такое время, с горы. – Грустно улыбнулась моя лошадка и виновато взглянула на меня. До этого она отрешенно глядела в окно, повернувшись в анфас, и рассказывала словно сама себе. Правда, поворот этот подавал ее в самом романтическом ракурсе и, скорее всего, она знала об этом.
- С горы тоже спускаются по-разному. Кто-то обреченно срывается в пропасть, кто-то безвольно катится по склону вываливаясь в грязи, сшибая с ног других, тех, кто еще только поднимается. А кто-то спускается неторопливо, оглядывая окрестности, любуясь пейзажами, вспоминая трудный и счастливый подъем. Ведь это как у альпинистов: на гору взобраться и дурак сможет. А вот достойно спуститься не каждому дано.
- Наверное, и я так пытаюсь. Стараюсь удержаться на ногах во что бы то ни стало.
- Иногда, в зависимости от грунта, если это, например, что-то напоминающее размокшую глину, разумно, фигурально выражаясь, проехать и на мягком месте.
- К сожалению, разум здесь не помощник. Проехать на этом са-мом месте вы меня ни за что не заставите. Я как-то летела с волж-ского откоса в своем любимом сиреневом плаще – хваталась за ветки, отчаянно балансировала, и держалась на ногах почти до конца. Только в само низу упала на руки, проехала пару метров до самой воды. Руки в кровь, но плащик чистенький. Я не могла себе представить, как это я буду стоять перед всеми перемазанная, с отвратительным грязным пятном на этом самом месте.
- Да, в жизни всегда есть место подвигу. Но у вас была еше одна возможность – поднять плащ, а потом опустить.
- Тайной грязи мне тоже не нужно.
- Вы предпочитаете кровь. Вот так едешь и не знаешь с кем. Кру-тая девушка.
- Мои дочки меня тоже так припечатывают.
- Значит, вы такая и есть.
- Вот видите, покажешь обезьянке банан, она тут же и расколет-ся. Вы как пылесос – все вытягиваете, а сами закрыты. По-моему, вы типичный холостяк.
- Угадали. Мы так любим женщин, что не в состоянии отравлять им жизнь в процессе совместного существования. Я выступаю за брак выходного дня.
- Но вы все же очень приятный пожилой молодой человек. Не бабник. Я их сразу вижу. Терпеть не могу. Вы, скорее, гурман. Умеете слушать, это подкупает. Невольно отключаешь сигнализацию. Вам надо банки брать. Я ведь не собиралась ничего рассказывать. Как-то все само потекло.
- Сказали – и облегчили душу. Приедете домой, будете, как на крыльях летать. Муж сразу приставать начнет.
- Не нужны мне его приставания. Если я протяну ноги между ва-шими – это очень неприлично?
- Выясним в процессе. А я – между вашими. Какое блаженство! Протянули ноги навстречу друг другу.
Я легонько сжал своими икрами ее голень.
- Не приставайте к замужней женщине.
- Просто дружеское ногопожатие. Вы изменяете мужу?
- Очень плохой вопрос.
- Но мне очень хотелось его задать. Хотя, конечно, он из тех во-просов, отвечать на которые еще большая глупость, чем задавать их.
- Где-то вычитали. Молодым девушкам должно быть с вами ин-тересно.
- А немолодым?
- Вам, как католическому священнику, нужна только кухарка и домработница. В одном лице. И очень, очень много прихожанок, которых бы вы бесконечно исповедовали.
Лягается, как колхозная кобыла, а еще выдает себя за породи-стую лошадку. В отместку еще раз сжал ее ногу, но уже посильнее. Она деликатно зевнула, округлив губы и прислонилась к стенке ва-гона.
- Давайте спать, – бормотнула она расслабленно и совсем по-домашнему. Прислонилась к стенке вагона и закрыла глаза.
- Если женщина просит… Логическое завершение всех разгово-ров. Но замечу: это вы меня приглашаете, а не я вас.
- Приглашение подтверждаю: давайте спать, господин Анеявас.
Я тоже сладко зевнул и прислонился к окошку, не прекращая легкого и ритмичного ногопожатия. Приятное тепло. Милое уставшее лицо. Жаль, что невозможно жениться на всех женщинах сразу. Необходима некая прерывистая последовательность.
Какой прихотливый изгиб верхней губы. Словно взмах уверен-ных и сильных крыльев. А нижняя как сочный барашек – добыча этой гордой птицы. Только эрекции в электричке и не хватало. Спокойнее, не заводись. Пора выходить и пересаживаться в поезд, где есть вагоны СВ, с купе на двоих. Когда-то мы с женой ехали в таком из Крыма. Если Гриша Брежнев работает на ЦРУ, то скоро и в электричках должны появиться соответствующие удобства. Этакие передвижные гроты Венеры.
В сущности, все наши связи, включая и самые прочные, случайны. Но из любой случайности, если пожелаем, выжимаем сок необходимости. Пожалуй, самое спорное высказывание Фрейда – о том, что случайные связи со временем будут казаться такой же дикостью, как сейчас людоедство...
Такая тяжесть, как будто бреду по болоту, с трудом переставляя ноги, и, наконец, облегченно проваливаюсь в блаженно теплую липкую жижу. Из теплой грязевой ванны извлекает меня громкий начальственный голос.
- Чьи мешки в тамбуре? Хозяин есть?
- Наверно, в другом вагоне, – отвечает доброхот, а может, и хо-зяин.
- Там говорят, что в вашем. Вот когда бутылки полетят под откос, найдется и хозяин!
Тут целое государство полетело под откос, и то хозяин не на-шелся. Наши перестройщики должны ставить памятники Сталину. Каждый деспот оставляет после себя безликую и ко всему готовую массу. Это даже вызывает зависть. Современный французский философ Жан Бодрийар замечает, что коммунизм остается более продвинутой моделью в сравнении с западными. Потому что из всех великих империй только ему удался этот великий исторический акт самороспуска. Модель признается продвинутой, потому что легко задвинута. Попробуйте поменять государственный строй, чтобы никто не пикнул, в той же Франции или США. Да попробуете поменять строй в сегодняшней России – новые собственники прольют столько крови, сколько надо, чтобы этого не случилось. В устах Бодрийара похвала коммунизму звучит достаточно иронично: приговоренный к смерти кончил самоубийством.
Хозяин бутылок так и не нашелся. Но под откос они не полетели. Никто не хочет наживать себе личных врагов, тем более на государственной службе. Она сегодня только подставляет, а защитить человека не в состоянии. Российские бутылки едут сдаваться в Белоруссию. Там их принимают по госцене, ничего не оставляя посредникам-перекупщикам.
Как все-таки наши заклятые друзья торопятся, впадая в болез-ненную эйфорию по случаю смены власти в России, отождествляя ее с гибелью коммунизма. Призрак коммунизма семьдесят лет хи-рел за железным занавесом, но теперь-то он на свободе и не сего-дня-завтра объявится там, где его и не ждали. Как это и принято у призраков. Ведь они бессмертны. Тем более, что коммунизм, как и демократия, вовсе не для бедных. Не зря же Маркс предупреждал, что при недостатке средств для жизни, вся вроде бы уничтоженная мерзость возродится снова. Да и Ленин сожалел, что не успела Рос-сия получить среднее образование в школе капитализма, а сразу поперлась в университеты. Вот и отчислили за неуспеваемость. Но радость по поводу гибели коммунизма – благородная, идеологическая радость – призвана маскировать радость не совсем благородную, но главную: Российская империя рухнула, и коммунизм ее не спас.
Вот и лошадка моя тоже проснулась. Со сна она еще соблазни-тельней. У нее за спиной контролер поднимает давешнего челноч-ника. Тот опять платит свой штраф. Налево, через проход от челно-ка, компания небритых мужиков. Четыре человека. Прильнув друг к другу, по двое на лавке, они и не собираются просыпаться. Но контролер не собирается уходить, надеется что-то содрать. В конце концов, возвращает к жизни троих. Четвертый невменяем. У мужиков нет ни билетов, ни денег. Самый молодой, с немного дебильной внешностью, начинает рассказывать историю неудачного вояжа в Москву.
Штукатуры-плиточники, получили заказ на месяц работы. По триста баксов обещали. Через неделю приехал хозяин. Там померил, тут померил – и все на миллиметры, а они никакой роли там не играют. Мы ж не автоматы, чтобы все до миллиметра соблюдать. Свободны, говорит, выметайтесь. Картошку продали, сало продали. Выпили и возвращаемся в родной Могилев. Менты тормознули нас на сутки в Смоленске. Дома ждут нас с большими деньгами. А там, как ни корячься, больше трехсот долларов не выгонишь. Да и на химии не намного больше. Витюне, он кивнул на черного парня, очень кавказской национальности, такие деньги купцы обещали за день веселой работы. Но стрелять надо, в Чечню ехать. А может, махнем? Почистим москалей, будут знать, как братьев своих меньших по голове бить.
- Говори, да не заговаривайся! – в мешался мужик под шестьдесят, голубоглазый, со светлыми вьющимися волосами, с красным лицом. – Ну, съездили, понюхали. Теперь знать будем. Дураков надо учить. Нет, чтобы задаток взять, а мы, охламоны, бросились на эту работу, как будто это цимес какой-нибудь. Как старший, виноват, конечно, я. Но кто ж мог подумать, что такие люди есть? Он так себе дом задаром и выстроит. Говорят, уже три бригады поработали и никому еще не платил. То хохлы, то бульбаши, безответная скотинка. Чуть что – и в милицию. Пока до вокзала добрались, Витюню пять раз останавливали. Черный! А у нас таких не меньше, чем белых. И Европа, и Азия – всего намешано. Но посмотрели! Такой бардак нам и не снился. Не позавидуешь Путину. Как он будет все это разгребать, не знаю. К примеру, сварочные работы стоят тысячу.Договариваюсь, получаю деньги, из них шестьсот даю другому. Тот находит сварщика, дает ему двести. Вот такое издевательство над рабочим человеком, куда ни ткнись. Все на тебе зарабатывают! Кроме тебя самого. Ох, затосковал лесоповал! Запустить бы им Лукашенко на пару лет!
- Ну, мужики, зла на вас не хватает. Поймите, что никому вы уже не нужны. Только то ваше, что сами вырвете! – вмешивается челнок. – А Лукашенко ваш? Председатель колхоза, это уже позавчерашний день! Куда он вас доведет?
- А мы кто? Мы и есть колхозники! – возражает голубоглазый. – И я колхозник, и тоже был председателем колхоза, целых пятна-дцать лет. А что такое колхоз? Это маленькое государство. Кто справлялся с колхозом, тот справится и с государством. Да сколько той Беларуси! Как одна Москва. Он такой, как мы, и лучшего нам не надо. Свой! Да я за него жизнь отдам, если потребуется!
- Не волнуйся – отдашь. Дело не хитрое – с голодухи. Мы и привыкли чуть что – жизнь отдавать.
- Не пугай! Не пропадем. Как там про него по «Голосу Америки» говорили? Робин Гуд! Защитник бедных!
- Да чего их защищать? – продолжал челнок. – Работают пусть, шевелятся. Я что, от хорошей жизни мотаюсь? Барановичи – Москва, Ярославль, потом обратно. Постоянно с грузом, постоянно соображаешь, что где, почем, что купят, а что нет. Тоже хотел бы сидеть на месте и ждать, пока мне принесут деньги – на блюдечке с золотой каемочкой. Все, лафа кончилась лоботрясам, хоть целый день стучи в домино – ничего не получишь! Вступает в силу естественный отбор. Выживает сильнейший. Сколько наплодили ненужных людей. Пока они не вымрут, ничего не получится.
- Да и я ничего хорошего от Лукашенко не видел, – вступает аб-рек Витюня. – Рублем от него не поживился. Цены постоянно растут, водка без конца дорожает. Ну, пенсионеры более менее живут, особенно в деревнях. Только менты кайфуют. Их уже в полтора раза больше, чем солдат. И зарплаты дай бoг! А посредники тоже появились – заводам запретили прямую продажу.
- А то, что эти заводы еще не растащили, как в России?! И колхозы не разворовали? Этого мало? Шушкевич предлагал рабочим автозавода коз разводить! Как его бабушка после войны. Пусть он их сейчас на даче разводит, да жену доить заставляет. Лукашенко их всех сгреб, как бульдозер, в канаву. А деваться некуда, это не Москва, вот и гудят, как осы. Вся эта оппозиция только деньги у Америки выманивает. Им нечего сказать народу. Мы всегда были с Россией и останемся!
- С бандитами этими! – обронил челнок.
- А нефть, а газ, а уголь, а металл?! Откуда у нас все это? Сталин все так завязал, что, если развяжем эти узлы, в момент погибнем!
Подтянутая, энергичная женщина лет пятидесяти с небольшим, сидящая напротив челнока, внимательно слушала каждого из выступающих. Но вот и она созрела.
- Лично у меня кредит доверия Лукашенко еще не исчерпал. Конечно, иногда хочется – я экономист – что-то подсказать. Но все равно я считаю, что у нас самый народный, самый демократический президент в мире. Да, крут, крепко власть держит. Но для того и выбирали, чтобы воевал за наши интересы, а не продавал их. Главная заслуга Лукашенко перед народом в том, что он сумел выстоять все эти годы и дождаться перемен в России. Мы избежали дикой приватизации. Нет у нас никаких олигархов. У нас ничего не взрывается, бандиты не устраивают разборки на улицах, мы ни с кем не воюем, наши сыновья служат дома. У нас масса совместных предприятий, там уже и зарплаты приличные. Иностранцев привлекает и дешевая рабочая сила, и социальная стабильность, и наше трудолюбие, ответственность. Мы мягко входим в рынок, а если отношения с Россией станут по-настоящему родственными, нас ждет, не побоюсь оказать, белорусское экономическое чудо!
- Ну да, – усмехнулся челнок. – Политическое чудо у нас уже есть. Ведь не зря же нас, как японцев, атомом обрабатывали. Еще бы Игналинскую взорвать, так и Америку перегоним.
- Не надо! – активно запротестовал голубоглазый. – Никого нам не надо догонять и перегонять! Пускай эта Америка несется, как бешеная кобыла. Сама голову сломит. Главное, чтобы и нас не засыпало вместе с ней. Спид откуда пришел? То-то! Дай я тебя, – он неожиданно легко мотнулся на соседнюю скамейку, – расцелую тебя от чистого сердца. Если ты любишь Лукашенко, и я люблю Лукашенко, то как же нам не любить друг друга?!
- Прекратите! Ну, перестаньте, что вы, в самом деле! Взрослый человек! – отбивалась женщина от непрошеного кавалера.
- Видишь, Лукашенко любит, а тебя не очень! – посмеивался челнок. – Это тебе не доярок в коровниках тискать!
- Вот что значит годы уже не те! – искренне сокрушался голубо-глазый, проигнорировав наглую реплику челнока. – Пролетели мои вороные. Ну, извини, бабонька, я ж от чистого сердца. Мужа тебе молодого и пенсию максимальную!
- Пить надо меньше. Никакой президент алкоголиков не спасет!
Женщина одергивала платье, поправляла растрепавшуюся при-ческу. И видно было, что в глубине души она все же польщена не-ожиданным вниманием – глаза засияли, а в голосе появились вол-нующие грудные ноты.
- Это ты правильно говоришь. Если бы мы не пили, я даже не знаю, что было бы. А кто-нибудь знает? – он весело обвел всех гла-зами. – Не пропадем! На моей памяти от лебеды животы пухли. А ничего, выжили. До президентов доросли.
- Если бы Лукашенко умный был, – опять включился челнок, – мы бы не на нищую Россию равнялись, а на Америку! И кредиты бы получали, и жили бы как люди, не мотались бы в электричках.
- Ну, так этот вопрос надо было еще с Гитлером решать! – на-смешливо возразил голубоглазый.
- А толку, что столько народу положили? То же самое, только через пятьдесят лет. Стеснялись бы эти юбилеи отмечать. Победители! А вы видели, как побежденные живут? Я два раза был в Германии.
- Я тоже был в Германии, еще в ГДР. Так они и тогда лучше жи-ли. И сто лет назад.
- Мужики, хватит! Надоело! – вмешался абрек. – Никому наша болтовня не нужна.
- Как никому? – запротестовал бывший председатель. – Нам самим нужна. Мы никогда не жили с закрытым ртом. Сколько я выговоров получил за cвoй язык, но живой, веселый! Эх, еще бы грамульку какую! – Он с тайной надеждой взглянул на меня. Я улыбнулся и отрицательно покачал головой.
Лошадка отрешенно смотрела в окно, не отвлекаясь на пробле-мы спорящих и митингующих.
- А как у вас с любовью к Лукашенко?
- Да уж, без любви нам никак. Нам обязательно нужно любить власть или ненавидеть. Власть как погода. При любой погоде мы должны спокойно заниматься своими делами.
- А что это у вас за свои дела? Единственное ваше дело – да и наше тоже – любить власть и робко надеяться на взаимность.
- Это у нас в крови.
- Так что вы можете сказать по поводу родной погоды?
- На всей территории республики погода устойчивая, лукашен-ковская. Батька наш сияет. Робкое облачко оппозиции свидетельст-вует о демократии. Батька периодически мечет громы и молнии. Номенклатура дрожит и качается. Криминал прячется. Интеллигенты бухтят, что с ними не вежливо обращаются и мало платят. У старшего поколения все это рождает приятные воспоминания. Реальной альтернативы в ближайшее время не предвидится – я была на нескольких митингах оппозиции. Жалкое зрелище. С нетерпением жду, как будет развиваться их шахматная партия с Путиным.
- Он-то пришел к власти блестяще.
- Дебют хороший. Хотя это ничего не гарантирует. В политике, как и в шахматах, каждый ход может быть предпоследним. России хотелось бы иметь на месте Лукашенко кого-нибудь попокладистее. Но тогда возникает проблема с оппозицией. Она-то тянет на Запад, в НАТО. А с ней не каждый справится.
- То есть Россия с Лукашенко не хочет, а без него не может?
- Скорее все, именно так. К тому же он харизматический лидер. Люди постоянно грузят его своими надеждами. Я бываю по работе на Брянщине, Смоленщине. Там в него верят еще больше, чем у нас. Если провести референдум, 90 процентов населения этих областей, проголосовало бы за него. Их бардак и наш порядок у них перед глазами. Правда, сейчас уже начали активно загружать Путина. К сожалению, а может, и к счастью, нам не дано знать, что на самом деле думают наши лидеры и чего они на самом деле хотят.
- Быть лидерами.
- Только в этом и можно быть уверенным. Конечно, Лукашенко настоящий лидер, я иногда бываю на совещаниях, где он появляет-ся. Он сразу накрывает своим биополем весь зал и может убедить его, в чем угодно. Глядя на него понимаешь, какими были великие вожди прошлого – Аттила, Чингиз-хан…
- Да, от роли личности в истории никуда не деться.
- Скоро и Орша, – произнесла она меланхолично и немного нев-нятно.
- Какая скороиоша?
- Вы глухой. Скоро – Орша.
- Теперь понятно. Говорят, что счастливый брак возможен только между глухим мужем и слепой женой.
- Как и у всех холостяков, о браке у вас представления романти-ческие. Кстати, лучшие друзья – мужчины-холостяки. Вообще, дружба с мужчинами у меня получается лучше, чем с женщинами.
- До того, как говаривал Чехов, или после того?
- На политические вопросы не отвечаю.
- Хотя ответить хочется.
- Не хочется. Суть в том, что счастливый брак невозможен. сча-стье всегда с браком.
- В каждой шутке только доля шутки, все остальное правда.
- Мудрость семейного счастья, как говорит моя любимая писа-тельница, труднее мученичества.
- У вас еще есть любимые писатели?
- Конечно.
- Виктория Токарева.
- Айрис Мёрдок. Отпустите, наконец, мою ногу. Такое впечатле-ние, что она прошла через прокатный стан и теперь в два раза тонь-ше, чем правая.
- Что-то же должно остаться на память о нашей встрече.
- Немножко искалеченная ножка.
- Изуродовал женщину и бросил в объятия мужа. Каждый муж-чина немного садист.
- Хорошо, если только немного.
- Вот уже и Хлусово. Хлусить – лгать. Старорусское слово. В бе-лорусском еще живое.
- Исторические места мы с вами проболтали и проспали. Погра-ничное Красное, печально известную Катынь…
- Вы как-то непривычно ставите ударения.
- Именно так, как надо – на втором слоге и на первом. Стоит только прибавить четыре тысячи несчастных поляков к шестистам тысячам наших солдат, сложивших головы за освобождение Поль-ши, и говорить становится не о чем. Это все потери союзников во второй мировой. А с другой стороны – что было делать с этими пленными офицерами?
- До перестройки весь мир считал, что их расстреляли немцы. На Сталина повесил Геббельс только в 1943 году, спустя три года. Трудно поверить, что за это время информация не стала достоянием всего мира. Думаю, что этот вопрос ещё не закрыт. Сегодняшний вариант обслуживает сегодняшнюю власть. Хотя тот же Бегин, ярый антисоветчик, который был в числе пленных, однозначно утверждает, что это дело рук немецкого гестапо. Да и пули немецкие, гильзы. Есть много нестыковок, но нашим демократом надо было взвалить и это на Сталина. Со временем, конечно, разберутся. (18 июня 2012 г. Европейский суд принял сенсационное решении о том, что предоставленные при Горбачеве и Ельцине "документы", указывающие на то, что в расстреле десятков тысяч польских офицеров под Катынью повинен Сталин и советская сторона, оказались фальшивкой.)
- Ну даже, если Сталин приказал расстрелять их. Любопытно, что критикуя любые сталинские решения, никто не в состоянии предложить альтернативу. Так же и в этом случае. Что такое польская шляхта с ее гонором и пыхой... Как это по-русски?
- Спесь, высокомерие.
- … я прекрасно представляю, что такое польская шляхта – у меня бабка по матери полька, Данута. Характер еще тот. Освободить пленных нельзя – договор с Германией еще существовал. Отправить в Сибирь? Но едва ли удалось бы заставить их работать на лесоповале. Принято было самое простое решение – устраивающее и Сталина, и Гитлера. И не важно, кто их расстреливал – мы или немцы. Почему-то мы не вспоминаем о замученных белополяками красноармейцах. У войны такая огромная и зловещая тень, что разглядеть там что-то практически невозможно, да и не нужно. Ураган, сметающий человеческие жизни не разбирает кто более, а кто менее ценен. А поляки требуют именно такого выделения и признания. Если не угомонятся, вот поверьте моим словам, Бог их накажет за это. Конечно, это была элита, гордость нации. И для маленькой Польши, это большое горя и еще большая обида, которую своему историческому обидчику они не простят. Ну, повесят сегодня эти четыре тысячи на Сталина. Ну и что? Ему уже не тепло ни холодно.
- Уже говорят о двадцати тысячах. Но если разделим на десять, как и следует поступать, обращаясь с перестроечной статистикой, то получим 2000. И на самом деле задокументировано 1803 погибших.
- Да какая разница сколько! Ведь они потерпели поражение, и значит, должны были смиренно принять свою участь.
- В свое время Ленин замечал, что роль поляков в истории – смелые глупости.
- Не уверена, что это справедливо по отношению к полякам.
- Да, бабушка Данута.
- Бабушка ни при чем. Меня недавно поразило описание казни пленных солдат у Тацита. Пять тысяч молодых мужчин спокойно стояли в очереди и ждали, когда придет их черед – победители методично отрубали им головы. Если бы победили они, то так же рубили бы головы своим сегодняшним палачам. Я убеждена, что для жизни нужна только одна способность – забывать. И никто меня в этом не разубедит.
- То есть, история – это большая помойка, а все, кто там роются, никому не нужные бомжи?
- Ну, я не стану утверждать так определенно, бомжи тоже игра-ют свою роль. Вы как-то все заостряете. И что особенного? На каком основании мы один мусор ставим выше другого? Человек запрограммирован на определенный тип поведения. Что вы найдете в любой истории? Горы трупов и моря крови. Никакого особого человеческого смысла история не обнаруживает. Почитайте ту же Библию! Или Плутарха и Геродота, чтобы уже никогда не брать в руки ничего исторического. Простой народ не зря обходится без истории. Хорошо, если помнят имя деда. С прадедом уже проблемы. Весь этот мусор из школьных учебников никак не соотносится с жизнью. Что было бы, если бы мы действительно все помнили? Представьте себе! Мы не смогли бы жить. Ведь природа постоянно забывает, старательно превращает в прах все, что произвела. Около шестидесяти тысяч грибов, только десятая часть из них видима, занимаются этой скромной и благородной работой – возвращают таблице Менделеева все, что было взято у нее в долг.
- Вы хотите сказать, что в школе нужно преподавать только био-логию? Но это тоже история белковых тел.
- Можно добавить еще химию. И не спорьте со мной!
- Слушаю и повинуюсь, ясновельможная пани!
- Вы не безнадежны. Но такое впечатление, что вы собираетесь приватизировать мою ножку.
- Почему бы и нет?
- Давно я так приятно не болтала. Как в пинг-понг. Спасибо за то, что не дали соскучиться. Однако, я надеюсь, что вы все-таки возвратите мне мою многострадальную конечность. Ну, пожалуйста! От-пу-сти-те-мо-ю-но-гу! Я сейчас закричу на весь вагон, не постесняюсь.
- Верю.
«Поезд прибывает на конечную станцию Орша! Просим пасса-жиров...»
- …отпустить ноги своих соседок!
- Все чего-то просят, всем чего-то не хватает. Вот вам ваша прелестная ножка, гуляйте на здоровье.
Народ ожил, зашевелился, потянулся к сумкам, пакетам. Челнок снимает свои баулы. Какую же надо иметь выдержку, чтобы постоянно с ними возиться. Поднимается женщина, которая не хотела целоваться с бывшим председателем. Общей любви и доверия к третьему лицу оказалось для нее почему-то недостаточно, голубоглазый и веселый дрыхнет, а она уже в тамбуре, нецелованная. Бросает оттуда взгляд на своего несостоявшегося кавалера.
Абрек мрачно смотрит в окно. Поехать на заработки и вернуться ни с чем. Не позавидуешь. Раздражение и слезы жены, разочарова-ние матери: «А вот другие же...». Обида детей – не привез, не ку-пил. Тут действительно хоть в Чечню.
Парень с дебильным лицом пытается возвратить к жизни четвертого.
- Коля, Коля, ты слышишь? Орша! Орша, твою мать!
Выходим и мы с лошадкой. Платформа на уровне вагона отсутствует. Приходится спускаться по ступенькам. О такой платформе не позаботились даже на минском вокзале. «пусть скажут спасибо, что ступеньки есть! Спасибо. Я спрыгиваю и принимаю ее сумку, потом подаю руку хозяйке. На мгновенье чувствую вес ее тела и короткое прикосновение груди.
Держась за ручки, проходим в помещение вокзала. Я с сумкой – доверяет – остаюсь у расписания, она сразу к кассе. Ее поезд через тридцать минут, мой через полтора часа. Некоторая неловкость, исчерпанность дорожных отношений. Она уже в другой жизни, почти дома, и там меня нет. Нет особого смысла продолжать знакомство, обмениваться адресами, телефонами. Лучшие дорожные романы – те, что кончаются вместе с дорогой. Из нашей встречи мы выжали все, что могли. Остается только потерпеть друг друга каких-нибудь двадцать восемь минут. А некоторые терпят всю жизнь. Впрочем, у них тоже есть достойные и отвлекающие занятия. Такие нашлись и у нас: заглянуть, посмотреть, полистать, купить.
Самое тяжелое – это кого-то провожать, ждать, пока тронется поезд, отойдет автобус, взлетит самолет. Не терплю никаких провожаний. Прощаюсь дома. Проводы – это тест на близость. По-настоящему близкий и дорогой человек избавляет от неловкости при любых провожаньях. Ведь каждое мгновение с ним – это мгно-вение счастья.
Объявляют посадку на Витебск. Потихоньку, молча, соединенные сумкой, движемся на перрон.
Помогаю взобраться. Черные лодочки с бантиком, тонкая щико-лотка. Поднимаюсь за ней. Доехать до Витебска? Садимся, как раньше, визави. Но уже молчим, избегаем прямых взглядов. Все. Встаю. Она доброжелательно глядит на меня своими теплыми оре-ховыми глазами.
- Прощайте! – обрезаю нитку, соединяющую нас.
- Анна! – дарит мне имя на прощанье.
- Валерий! – тоже имя в ответ. – Из нас могло бы получиться ус-покаивающее лекарство.
- Ну да, валериана… Вы очень одинокий человек, – говорит она мягко, – и по большому счету вам никто не нужен.
- А кухарка с домработницей?
- Не обижайтесь, у вас все будет хорошо. В смысле – нормально. И всегда так, как вам нужно.
Все-таки обиделась, что не дал телефон.
- У вас тоже все будет нормально и хорошо.
Я поворачиваюсь и выбегаю из вагона. Стою на перроне, помахивая рукой, как генсек на трибуне. Она просто смотрит на меня из окна. Грустно улыбается.
Электричка трогается и медленно тянется, как нитка из полотна. И резко обрывается за поворотом.