1

Художник должен быть аккуратен в работе – это одна из главных заповедей живописного искусства. Всякий раз, подходя к мольберту, художник следит не только за движениями кисти и за правильностью композиции, но и за тем, чтобы ни одна капля краски не оставила лишнего пятна. Художник никогда не позволит себе беспечно относиться к инструментам: краски он всегда хранит в темном месте, кисти тщательно промывает, регулярно очищает мастихин и  палитру. Художник внимателен к каждой мелочи, иначе не носить ему этого звания.
Шарль-Мари Бутон почитал процесс подготовки к работе как особый ритуал. Он привык работать днем: раздвинув шторы, художник пропускает в комнату свет, единственно настоящий и неизменный.
Внизу вяло течет улица. Прохожие, кажется, ничем не отличаются от её жителей. Пасмурный воскресный день не способен заставить людей покинуть свои дома. Но когда погода хмурит брови, в художнике просыпаются творческие силы. И он сам создает погоду с помощью красок.
Смешивая сухие пигменты с льняным маслом, Шарль-Мари Бутон следит, чтобы раствор получался не слишком жидким. Отдельно художник приготавливает свинцовые белила – наиболее ценную и наиболее опасную из всех красок. Затем он приносит емкость с загодя подготовленными кисточками и мастихин. В качестве палитры он всегда использует кусок стекла округлой формы с подложенным вниз листом бумаги: столь необычная на первый взгляд конфигурация удобна, помогает подобрать и правильно смешать цвета. При помощи мастихина Шарль-Мари Бутон смешивает краски. Отложив инструмент, он берет в руки кисть.
Часы в дальнем углу комнаты мерно отбили десять: день только начинался. Художник приступает к работе. Солнце, скрытое от людских глаз небесной хмарью, слишком быстро клонится к западу, и световой день делается всё короче. Нужно многое успеть.
Уже два месяца Бутон трудится над новым полотном – «Основание Рима». Расцвет и могущество Вечного города ещё и не мелькало на далеком горизонте будущего, но уже затмевало разум, опьяняло сознание его основателя. Но полотно художника не оставит в вечности торжественный момент заложения первого камня, освящения первого храма в честь Юпитера, отца Ромула и Рема. Лишь бездыханное тело на песке и склонившуюся в раскаянии фигуру запечатлеет эта картина. Кровь скрепила грубый булыжник крепостных стен.
- Нужно разбавить красную киноварь, - вслух заметил художник. И действительно: насыщенный цвет нужно осветлить, чтобы он кровью впитался в песок на полотне.
Голубые глаза Бутона сосредоточенно следили, как ложится каждый мазок. Испытания и годы разбавили небесный оттенок зрачков, но не отняли былую цепкость взгляда. В эти глаза, как и в раскрашенные лучами солнца локоны (совсем необычная внешность для тех краев, откуда художник был родом), когда-то влюблялись женщины. Теперь же аккуратно зачесанные назад волосы побелила приближающаяся старость. Бутон всё ещё держался прямо, лишь редко вздрагивая, когда простреливала боль в спине. Так и сейчас, стоя перед мольбертом, он на секунду почувствовал эту боль.
Античные сюжеты порой появлялись на полотнах Шарль-Мари Бутона, как и в творчестве его наставника, Жака-Луи Давида. Этот художник вписал свое имя в историю не только легко узнаваемыми автографами на картинах, но и сигнатурами на приказах об аресте врагов революции. Переворот 1789 года захлестнул знаменитого на всю Францию художника, вера в перемены привела его сначала в Комитет общественной безопасности, а затем к подножию трона Наполеона Бонапарта. Давид создал самые выдающиеся портреты военного гения, командующего 500-тысячной армии, императора Франции. Шарль-Мари Бутон не стал любимым учеником мастера. Быть может, потому что не разделял его поклонения фигуре Бонапарта; быть может, из-за его пассивного интереса к революционным событиям. Двадцатилетнего Бутона интересовали не лозунги восставших, а искусство. Именно из-за любви к живописи он стремился стать учеником великого мастера. Время беспристрастно рассудило каждого: Жак-Луи Давид встречает последние рассветы в позорном изгнании, а его ученик не покинул родины и остается верен не духу революции, а канонам неоклассицизма.
Часы пробили одиннадцать. Тяжелые удары гонга, отмеряя время, словно возвращали в реальный мир. Шарль Бутон отложил палитру и кисти, снова подошел к окну: улица ожила, проснулась, стучала по мостовым неторопливым конским топотом.
- Куда же пропал этот мальчишка? – пробормотал художник, пытаясь разглядеть лица прохожих. Из окна второго этажа это получалось с трудом.  – Его нет уже три часа.
Дабы минуты ожидания не казались бесконечными, Бутон вернулся к полотну.
Как цвета разделены на теплые и холодные, так мир картины разбит надвое: высокое небо уравновешено бренной землей, и горизонтом служит кромка крепостной стены. Два персонажа. Один жив, другой мертв, но неизвестно, кто из них повержен, а кто – возвеличен. В хмуром небе застыли в предвкушении добычи два стервятника. Каждый найдет, чем полакомиться. Непреходящая симметрия бытия отразится в картине Шарль-Мари Бутона. Вот в чем сама сущность возвеличенного Давидом жанра: в гармонии и равновесии,  что пропитывают каждое полотно!
Художник не услышал, как хлопнула дверь. Только приближающиеся шаги заставили его оторвать взгляд от мольберта. В комнату вошел юноша.
Вьющиеся темные волосы обрамляли его высокий лоб. Глубоко посаженные глаза карамельного цвета отрешенно смотрели куда-то в сторону. Правильный овал лица и чуть полные губы придавали его наружности ещё не утерянную детскую наивность. Юноше было не больше двадцати лет. Он ещё не успел раздеться, а уже зашел в комнату, будто, даже вернувшись домой, куда-то спешил.
- Жан, ты вернулся!
Когда Шарль Бутон окликнул его, юноша преобразился: взгляд устремился в глаза художника, на лице проявились резкие черты.
- Как видите, учитель.
- Где ты пропадал всё утро? Ты ушел, не предупредив, не сказав и слова, - в голосе Шарля Бутона звучало недовольство.
- Я просто решил прогуляться, - сказал юноша.
- Это не ответ, - невозмутимо произнес художник и после некоторой паузы продолжил.  – Я рад, что ты вернулся, но ты оторвал меня от работы. Позже мы вернемся к этому разговору. Ступай.
Жан Роспер не хотел, чтобы учитель узнал, куда он отправился сегодня утром. Без пятнадцати восемь он покинул дом своего учителя и ушел туда, где не было места докучливым речам Бутона, его вере в бессмертие Античности, его устаревшим наставлениям. Роспер проводил редкие часы вместе с людьми, которые умели видеть не только гармонию, но и дисбаланс; не только красоту, но и уродство; не только помпезную возвышенность, но и гротеск. То были иные художники, чей манифест ещё не написан, но, возможно, в эти минуты его слова мелькали в голове столь же юного, как и Роспер, творца, который увековечит на бумаге Нотр-Дам.
  Шарль-Мари Бутон был опекуном Роспера, но тот всегда называл его учителем. Жану минуло семнадцать лет, когда Бутон привел его в свой дом. У мальчика была незавидная судьба: после гибели родителей он попал в сиротский приют, и минул целый год, прежде чем нашелся подходящий опекун, двоюродный брат покойной мадам Роспер – художник, живущий в Париже.
Сейчас наступала пора его совершеннолетия, и юноше предстоял нелегкий выбор: взять имя учителя или оставить свое. Для Роспера всё уже было решено. Образы родителей, погибших пять лет назад при пожаре, навсегда закрепились в его памяти, и Жан знал: у него был и будет только один отец, чье имя он оставит себе.
В комнате Жана царил мрак. Отдернув шторы, он позволил свету заполнить помещение, добраться до самых дальних углов, а затем неслышно затворил дверь. Присев на кое-как заправленную постель, он задумался.
«Зачем я вернулся сюда? Что меня удерживает в этом доме? У меня есть друзья, настоящие художники, которые научат меня видеть мир таким, какой он есть, а не придумывать его таким, каким он должен быть! Учитель Бутон не понимает этого!». Роспер не мог сейчас ответить самому себе. Как и не мог найти в себе смелости уйти от человека, который нашел его в задыхавшемся от безысходности приюте. Какой же смелостью нужно затмить благодарность, чтобы шагнуть за этот порог навсегда?   
Когда пробил полдень, Шарль-Мари Бутон решил сделать паузу. Он отложил инструменты и направился в комнату Жана.
- Почему ты не за работой?
Мольберт с незаконченным этюдом стоял у самого окна, но Жан не подходил к нему.
- Я не могу пока работать, учитель. Мне нужно подумать, - сквозь дымку туманных мыслей отвечал Роспер. – Мне нужно сосредоточиться.
- Ты рассеян сегодня, Жан. Что произошло?
- Все в порядке. Все по-прежнему, -  не глядя на учителя, промолвил Жан.
- Но ты странно ведешь себя. И, пожалуйста, изволь встать и смотреть на меня, а не в окно, когда мы беседуем, - голос Бутона стал более резким.
Художник не имел привычки кричать или говорить на повышенных тонах , но строгость в словах была сильнейшим его оружием.
Жан послушно встал.
- Я не хочу ограничить твою свободу. Мне только нужно знать, где ты бываешь. Ты часто стал уходить без предупреждения в последние дни. Пожалуйста, объяснись.
Юноша взглянул из-под бровей.
- Это неважно, учитель. Я ходил туда, где мне нужно было побывать.
- Поверь мне, Жан: я лучше знаю, где ты должен бывать, а где – нет. Я старше, и я знаю, что пойдет тебе на пользу, а что лишь причинит вред
- Я сам знаю, что мне нужно… - прошипел Роспер.
- Не сомневаюсь, Жан, - как можно сдержаннее возразил Шарль-Мари Бутон. – Я прошу лишь прислушиваться ко мне и не скрывать от меня ничего.
Юный Роспер не отвечал.
- Как ты упрям! - с возмущением воскликнул Бутон. – Но я не вижу оправданий этому упрямству. Отбрось его. Я не требую многого: лишь скажи, куда ты исчезаешь.
Непробиваемое молчание сковало Роспера. Шарль-Мари Бутон с недоверием смотрел на юношу. Тот, дабы ускользнуть от темы, вдруг подошел к мольберту, взял палитру и кисти и, обернувшись, сказал:
- Я хочу поработать, пока светло. Вы позволите, учитель?
Художник прекрасно понимал, что юноша просто ускользает от расспросов, но не стал продолжать.
- Хорошо, Жан. Но я предупреждаю: если ты снова уйдешь из дома, не предупредив меня, мне придется принять меры: ты надолго запомнишь эти стены, - Шарль Бутон не угрожал, он лишь давать понять, что сделает это, если будет необходимо. – Ты всё понял?
- Да, - сквозь сжатые губы выдавил Роспер.
«Ох уж эта бессмысленная нравоучительность его слов! Где ты должен бывать и где не должен! Даже эта нравоучительность отдает пресловутой симметрией и гармонией!» - в мыслях Роспера возгорелось негодование. Жан посмотрел на мольберт в надежде испепелить его взглядом: «Я не стану больше этим заниматься!». Но мысль – это ещё не поступок. Минуту спустя Роспер всё же посмотрел на мольберт глазами художника, а не просто раздраженного юноши.
У Шарль-Мари Бутона никогда не было детей. Когда-то он был женат, но брак закончился трагедией: его супруга умерла при родах, мальчик не прожил и часа. Потрясение было тяжелейшим: за несколько минут художник потерял двух дорогих ему людей – жену и отвергнутого божьим светом малыша. Теперь, спустя двадцать лет, эти события казались страшным сном, затерянным в глубинах сознания. Бутон заставил себя спрятать эту боль, запереть воспоминания. Талант художника, замеченный Давидом, стал для него единственным избавлением.
Свою кузину, мадам Роспер, он почти не знал. Лишь в беззаботности детских игр они когда-то встречались. Но жизнь, если и игра, то жестокая и непредсказуемая.  Росперы погибли при пожаре. Их сын, сорванец Жан, жил тогда в Фонтенбло, у друзей отца. Домой он уже не вернулся. Ему пришлось ждать год, прежде чем Шарль-Мари Бутон, ближайший родственник, унаследовавший лишь руины дома на бульваре дю Тампль, приехал за ним. Воспитатели приюта заметили в мальчике способность к рисованию, а «мсье художник мог бы развить её в талант».
Три года он посвятил мальчику: обучение поначалу давалось нелегко, но художник не оставлял попыток. Он познакомил Жана с полотнами Давида и шедеврами Возрождения, с историей Эллады и Древнего Рима – с тем, откуда должен черпать вдохновение настоящий мастер. Неизвестные художники, расписывавшие греческие амфоры, и великие творцы Ренессанса тоже стали учителями юноши, ведь только им были знакомы идеальная гармония и непреходящие образы.  Строгость, с которой Шарль Бутон воспитывал юного Роспера, была оправдана: художник любил дисциплину и требовал того же от ученика. И даже  если мастер позабыл о том, как выражать чувства, это вовсе не значило, что его душа пустовала. Жан заменил ему погибшего сына.
Но Роспер… Роспер был юн. Он уже не мог позволить другим учить себя жить, но ещё не был способен  научиться жить самостоятельно. Его душа была открыта каждому дуновению ветра свободы и безграничного будущего, но Жан не пускал в её глубины строгого учителя. Поэтому Шарль-Мари Бутон очень многого не знал о Роспере.