КАК ВАЛЬКА ОБЪЯСНЯЛСЯ С ВАСИЛИСОЙ
Валька шел на занятия и вдруг замер, как громом пораженный. По университетскому двору к остановке троллейбуса шла Василиса. В обнимку с Лезовым. И часто поворачивала к тому сияющее лицо. И тянулась снизу вверх, как подсолнух к солнцу, подставляя губы для снисходительных поцелуев супермена.
Вальку обварило с ног до головы, всего, словно сверху вылили ушат кипятка.
Голова запульсировала, перед глазами поплыли багровые пятна, уши заложило невыносимым звоном. Он боялся упасть. Нащупал забор, вцепился в него, повис. Так провисел неизвестно сколько. Василиса с Лезовым уже давно ушли. Валька постанывал. Мычание отчаяния вырывалось из самого нутра. Бежать! Не быть здесь! Спрятаться! Убить ее! Убить его! Убить себя!
Кое-как добрался до общаги, ввалился в комнату, свалился на кровать лицом к
стене. У него было такое черное состояние души, что ему казалось, что это из его глаз, как чернила, течет мрак и затопляет все вокруг. Вскочил, забегал по комнате, уперся лбом в стенку, снова сел. Он не мог сидеть, лежать, стоять, мелко вприпрыжку бегал по комнате и явственно чувствовал, как у него горит душа, горит, обугливается. Поминутно думал о самоубийстве. Точнее думал, что эту муку надо как-то прекратить, любым способом. Он НЕ МОЖЕТ ТАК! Мысль о самоубийстве возвращалась и возвращалась. Да-да, говорил он ей, еще чуть-чуть, потерпи. Надежда оставалась. Валька еще не верил, что Василиса потеряна для него. ЭТОГО НЕ МОГЛО ПРОСТО БЫТЬ!
Он прождал ее в коридоре до глубокой ночи. Наконец дождался. Встрепенулся,
обожженный стуком каблучков.
- Где ты была?
- Валя? Здравствуй. Что ты тут делаешь?
- Тебя жду.
- Зачем?
- Как зачем? Ты что? Куда ты пропала? Я же волнуюсь!
- Не надо. Не надо за меня волноваться. Иди спать. Поздно уже.
- Постой, мне надо с тобой поговорить.
Василиса тяжело вздохнула:
- Фу-у, ну давай, только короче, ладно? Я устала.
- Ты чужая стала. Что случилось?
- Ничего.
- Я видел тебя! С Лезовым! Ты с ним целовалась!
- Я со многими целуюсь, чисто по-дружески.
- Так вы, значит, дружите?
- Послушай, я не обязана перед тобой отчитываться. Извини, но я
действительно, устала.
- Васечка, Василек, - Валька обнял ее, прижался, забормотал со слезами. – Что
с тобой? Ты меня что, уже не любишь? Так скажи! Скажи и я уйду!
- Я люблю тебя.
- Ты так холодно говоришь. Я люблю тебя. Так говорят в столовке! Почему вы
шли с Лезовым в обнимку? Где ты была так допоздна? Уже час ночи!
- Тихо, не кричи. Я обязана отвечать?
- Да.
- Ты уверен?
- Да.
- Ты хочешь услышать?
- Да.
- Где я была?
- Да, да, да!
- Я была… ну, скажем, в оперотряде.
- С Лезовым?
- Да.
- Мне не спрашивать, что вы там делали?
- Можешь спросить.
- И что вы там делали?
- Мы делали то, что взрослый мужчина и взрослая женщина делают, когда
остаются наедине.
Валька ожидал, что Васька начнет оправдываться, вилять, врать, а он будет ее допрашивать, а тут… да как она смеет? да что это такое?! Совершенно потрясенный ее невозмутимой, наглой откровенностью, еле выдавил:
- Ты хочешь сказать… ты что, с ним… спала?
- Да.
- Ты серьезно?!
- Да. Говори, пожалуйста, тише, поздно уже.
- Я не верю, ты шутишь. Зачем ты так жестоко со мной шутишь? Вчера еще
называла любимым, мальчиком, а сейчас… да ты издеваешься! Нарочно! Врешь ведь все! Зачем?
- Нет, я говорю правду. Не хочу тебя мучить, потому и говорю правду.
- Ты что… разлюбила меня?
- Нет, я люблю тебя. Люблю.
- Тогда почему? Почему?! – с отчаянием и ворохнувшейся надеждой вскричал
Валька.
- Тише, говорю, спят же все.
- Почему, Василек, почему? – зашептал Валька.
- Постарайся понять. Это трудно, но ты постарайся. Понимаешь, я хочу любить
весь мир, весь! Ведь наш приход в этот мир, как говорил Вениамин, это же виртуальное путешествие. Я хочу все попробовать, все испытать. А как? Как, Валечка? Другого способа ведь нет.
- Какого другого?
- Ну, кроме любви. Мы же путешествуем, правда?
- Нет, не правда. Мы не путешествуем. В этом есть какая-то большая ложь.
- Ты просто ревнуешь и от этого не хочешь видеть правду. А я чувствую себя
путешественницей, лягушкой-путешественницей. Я хочу, например, ощутить другого человека? Вот он мне интересен, я хочу его понять, познать, впитать, как губка, понимаешь? А как? Я должна ощутить его губами, языком, глазами, всем своим телом, а иначе остается неутоленная жажда. Я хожу между людьми и страдаю от жажды. Мне мало тебя одного. Я уже… мне кажется, что я уже напиталась тобой… Прости… Мне надо все время новых людей, новых ощущений, я хочу все это познавать, иметь, проникать, помнишь, я тебя кусала и исцарапала всего? Это все поэтому. Я иногда готова грызть другого, до мяса, прокусывать до костей, сосать кровь, пот, слюну, лимфу другого, ты не такой, ты не плотоядный, ты меня не поймешь. Мне кажется, что раньше я была вампиром. Вот их я понимаю. Они так любят, что готовы кровь пить у других людей.
- Ты и с бомжами в своей колдырнице пробовала?
Она замолчала, сжала зубки, на щеках рубцами проступили желвачки.
- Ты не хочешь понять. Не можешь. Мы разные. Я любила тебя. Я тебя не
обманывала. И сейчас не обманываю. Ты и сейчас мне нежен. Ты мне как братик.
- И Лезова любишь?
- Он мне интересен. Я им заинтригована. Но я не собираюсь останавливаться на
одном мужчине. И тем более на нем.
- Но почему именно он? – простонал Валька, - именно этот гад! Он… он с
самого начал издевался надо мной… Я тебе рассказывал.… Поймал тогда, в абитуре, по пьяни.… И измывался, как в гестапо. Знаешь, знаешь что, - Вальку внезапно осенило, - он и тебя взял, отнял у меня, чтобы надо мной вволю поизмываться. Ты ему сама по себе не интересна. Он через тебя меня хочет достать!
- Ты очень высокого мнения о своей персоне, Валя, - сухо сказала Василиса.
- Доказать? – взвился Валька.
- Докажи.
- Мне еще раньше Будницкий рассказал, что видел тебя в абитуре год назад с
другими парнями… Это правда?
- Откуда я знаю, кто и где меня видел! Но если начистоту, то да, ты у меня не
первый, и я не вижу в этом ничего предосудительного.
- Как? А как же…
- Что?
- Кровь? Кровь!
- Какая кровь?
- Твоя – какая! Помнишь, простыня вся была в крови…
- Ах, это… У меня были месячные.
- Что? И ты сказала мне, что я у тебя первый? Зачем? Зачем?
- Я хотела сделать тебе приятно… да так оно и было, пойми!
- Шлюха, ты просто шлюха! ****ь!
- Валечка, а помнишь, как ты благодарил меня, покрывал поцелуями? За что же
сейчас оскорбляешь? Я сделала тебя мужчиной, подарила минуты счастья, ведь правда? Тебе ведь было хорошо со мной, правда? И теперь ты хочешь, чтобы я всю жизнь была твоей рабыней, иначе называешь меня ****ью. Ты маленький еще, поэтому собственник… Ты как ребенок, требуешь, чтобы мама всегда была рядом, а у мамы есть еще папа и друзья…
Валька с ужасом смотрел на нее и видел перед собой огромную красивую крысу, с круглыми блестящими глазами и торчащими под вздернутым, жадно внюхивающимся в мир носиком, белыми острыми зубами.
- Ты самое страшное существо для меня на земле, - прошептал он. – Ты убиваешь
меня… просто словами… Такой власти больше нет ни у кого. Я никогда не думал, что это может быть таким безобразно громадным и страшным. Ты пытаешь меня, сама не понимая. Я тебя боюсь и ненавижу. Ненавижу до рвоты. Я хочу, чтобы ты умерла. То, что ты сделала, не имеет названия. Ты просто подлая тварь, проститутка! Будь ты проклята! Я ненавижу тебя!
ОБОДОВ, ПОЛАМИШЕВ И ЧУГУНОК
Лев Кузьмич Ободов ужинал и вспоминал, как сегодня в обед заехал к дочери. Дочь обрадовалась возможности вырваться в город хоть на час, поручила накормить двухлетнюю Верочку и умчалась. Лев Кузьмич наколол пельмешек на вилку и склонился к внучке.
- Верунчик, смотри, это машинка. А твой ротик - это гараж. Вот машинка едет –
ж-ж-ж-ж – и заезжает в гаражик. И гараж закрывается. Жуй!
Верочка послушно закрыла ротик и проглотила пельмень. Так к ней в “гаражик” одна за другой заехало восемь “машинок” и поливальная цистерна с компотом. “Моя школа!” - самодовольно подумал Лев Кузьмич.
Зазвонил телефон.
- Ты что наделал, старый хрыч,- шутливо кричала в трубку дочь,- чему ты Верку
научил?
- Что такое? Колбаска в гаражик не заезжает?
- Заезжает, как же! Заезжает и выезжает, заезжает и выезжает! И так до десяти
раз!
Держа жужжащую трубку у уха Лев Кузьмич стоял у окна своей квартиры и видел с высоты девятого этажа, как огромным “Титаником” погрузился в пучину темноты десятый микрорайон. Вслед за ним пошел ко дну Гагаринский район. Тут же отключили и Железнодорожный район. Светились только центр и Салгир с набережной.
В своей служебной карьере Лев Ободов переживал те же трудности, какие претерпевает пища в перистальтических лабиринтах на пути к людям. К 50-ти годам он вышел к людям мэром столицы Полуострова, приобретя длинную, как лыжа, лысину, с боков которой нимбом дыбились седые начесы, и такой же пышности мировоззрение, в центре которого стоял он сам, государственный муж (заботливый отец и дед, алкоголик, взяточник, любитель быстрых иномарок и быстрого кабинетного секса, любящий муж, крупный хозяйственник, трусоватый параноик с манией величия, чванливый чинуша и добрейший попечитель Дома малютки... - нужное подчеркнуть, хотя все это (и еще многое другое) неразрывно сливалось в его противоречивой личности в одной животрепещущее целое.
А так как “целое” это обладало незаурядной энергетикой, его живое трепетание с самого момента избрания принялось сотрясать нервными вибрациями весь городской организм. Первым делом Лев Кузьмич разослал по всем более менее заметным предприятиям проверки. Налоговая полиция врывалась в офисы, ставила персонал к стене, изымала документы и компьютеры и убывала восвояси. Не успевал напуганный бизнесмен уладить с ними дела, как по торговым точкам совершали кавалерийские рейды СЭС с Комитетом по правам потребителей. В офисах надолго обосновывались ревизоры КРУ и шерстили отчетность, начиная со свидетельств о рождении всех учредителей и их родственников до седьмого колена.
Когда в супермаркет “Триумф” вслед за ревизорами и налоговиками заявились еще и пожарники и потребовали переставить тяжеленную входную дверь “по ходу эвакуации”, Всеволод Иванович Поламишев, генеральный директор одноименного украинско-итальянского СП, все понял. Вообще-то, он все понял гораздо раньше, но надеялся отсидеться, отбрыкаться, отбиться и отмазаться малой кровью Не тут-то было! Новая власть оказалась гораздо кровожаднее всех предыдущих. Все его знакомые дельцы несли дань мэру и головную боль как рукой снимало. “Экстрасенс наш мэр, - шутили дельцы, - лечит наложением рук”. Делать было нечего. Всеволод Поламишев пошел на поклон к новому мэру. Вообще-то они были знакомы давно, оба ходили в зампредах у предыдущего мэра, по-приятельски иной раз чокались на торжествах, но Поламишев вовремя соскочил, создал для себя СП, вырвался из змеиного кубла властных структур. И вот теперь требовалось возобновлять старые связи.
Мэр продержал его в приемной два часа. Уже и никаких посетителей не было, и рабочий день давно закончился, а высокая, обитая черной кожей, с золотой табличкой “Председатель” дверь все не открывалась.
Поламишев внутренне кипел. Бюрократический маразм на Украине крепчал все сильнее. Еще вчера он послал на Массандровский винзавод машину за винами для супермаркета, но экспедитор Володя вернулся ни с чем. Загвоздка была вот в чем: в пароксизмах экономической агонии Украина ввела на всех алкогольных заводах посты налоговой полиции. “Всеволод, это какой-то беспредел! - гудел командным голосом экспедитор, черный от переживаний Володя Яремчук, полковник в отставке. - Въехали на территорию через КПП, предъявили в отделе сбыта лицензию на вино-водочную торговлю. Там ссыкушка молоденькая долго что-то выписывала, оформляла. Ладно. Загрузились, полную машину. На КПП задерживают - налоговая уже ушла. “Разгружайтесь!”
- Да мы целый день тут промудохались!
- Разгружайтесь!
Пришлось всю машину опять разгружать, порожняком вернулись за сотню километров. На следующий день выехал ни свет ни заря, прибыл первым, являюсь в отдел сбыта. Вчерашняя ссыкушка опять требует лицензию на вино-водочные! Да я тебе вчера ее показывал! Положено каждый раз. Да я ее не взял, ты же вчера ее, задрочка, мацала своими ручонками! Ничего не знаю, предъявите лицензию, я не хочу за вас штрафы платить! Так и не дала вина, опять порожняком пришлось переть...
После каждого такого случая Поламишев со стоном брался за голову, злобно, до желчного отравления, матерился, раскаиваясь из стороны в сторону:
- Долбобская страна, долбоебское государство, долбоебские законы! Депутатов
- немерено, контролеров - немерено, и никто не работает! Да какое государство может позволить себе содержать такое количество дармоедов? Налоговая раздута до безобразия! На каждого работника - по проверяющему! Посмотри на налоговую полицию - молодые здоровые парни! Рэкет - молодые здоровые парни! Депутаты - мужики в самом соку! Менты - матерые мужики да молодые здоровые парни! Таможня - те же молодые сытые рожи! Все всех котролируют! А кто работает? Никто! Конченая страна...
И сейчас, сидя в приемной новоиспеченного мэра, Поламишева с тоской повторял про себя - “Конченая страна! Агонизирующий народ!”
Наконец впустили в святую святых, Председатель сидел в кресле спиной ко входу и смотрел телевизор. Поламишев кашлянул. Ободов поднял голову, встал, величаво приподнял руку для рукопожатия.
- Это что такое у нас за СП “Триумф”, а? - начал выговаривать мэр, сложив руки
за спиной и расхаживая по кабинету. - Город отдал под него лучшие помещения, а отдачи никакой! Как это понимать?
- О чем вы, Лев Кузьмич?
- Аренду ты не платишь...
- То есть как не плачу? Плачу...
- Да что это за аренда - кошкины слезы! - пренебрежительно махнул рукой
Ободов. Обошел огромный стол, уселся в кожаное кресло, сложил ладони - палец к пальцу. - И вообще, Всеволод... напомни отчество!.. Иванович, ну неправильно ты себя ведешь, неправильно. Вроде сам ходил в запредах, знаешь всю нашу кухню. Не пригласишь, не покажешь предприятия...
- Да я с дорогой душой, Лев Кузьмич...- начал было Поламишев, но мэр его
прервал.
- Не похоже, чтоб с дорогой! Завтра у тебя буду, жди. Все. Пока.
Поламишев прождал мэра в супермаркете целый день, звонил в приемную, ему передавали, чтоб продолжал ждать, стемнело, магазин опустел, давно пришло время закрытия, но он все сидел и ждал, внутренне постанывая от унижения. Наконец подкатил лимузин мэра. Ободов в сопровождении верного помощника, наглого проныры Эдика Усачева, утомленный и вялый, прошелся по огромному, ярко освещенному залу, поздоровался с застывшими продавщицами в фирменных триумфовских красно-бело-зеленых костюмчиках, покивал на объяснения хозяина, похвалил организацию работы, спросил.
- Костюмы у тебя хорошие есть?
- Конечно, конечно. - Поламишев проводил его к стенду высокой мужской моды.
Мэр пощупал дорогущую, отливающую в неоновом свете софитов ткань костюмов от Валентино, Армани, Версаче, распорядился прислать ему на примерку этот, этот, и, пожалуй, этот. И вон тот. Затем прошествовал в секцию обуви, отобрал на примерку четыре пары туфлей из оленьей кожи фирмы “Бумеранг”, “ну, галстуки сам подбери, рубашек там положи...” Красавица-продавщица Элла грузила паки и пакеты в тележку, а Поламишева все сильнее разбирало подозрение, что платить за отобранный товар никто не собирается. Провожая мэра к машине, уже на прощание, он все-таки отважился, спросил как бы между прочим:
- Счет в исполком прислать или домой?
Ободов смерил его глазами с ног до головы, сел в машину, недовольно буркнул, непонятно кому - водителю или ему, - ”в исполком”, и укатил.
Счет с огромными скидками, практически по себестоимости, был отправлен в мэрию. Вместо оплаты нагрянула налоговая полиция, изъяла документы и опечатала магазин. Скрипя зубами Поламишев отозвал счет. Полиция отдала документы и распечатала супермаркет. “Пусть подавится этими тряпками, лишь бы отвязался!” - решил Всеволод Иванович. И ошибся. Он не догадывался, что это была только начальная проверка “на вшивость”. К власти пришли не просто чиновники-мздоимцы. К власти пришли бандиты. Эти ставили вопрос “ребром по шее”. Глобальная задача заключалась в том, чтобы подгрести под себя ВСЕ более менее крупные предприятия города, захватить самые выгодные точки, приватизировать лучшие рестораны и универмаги. Поламишев не знал, что накануне приезда мэра в “Триумф”, Ободова вызвал Чугунок и дал “указивку”:
- Мне тут пересчитали аренду “Триумфа” с учетом зональных коэффициентов и
индексации, и она составляет не 700 гривней в месяц, как вы все время думали, а три тысячи. И не гривней, а долларов. За время работы набежало недоимки 120 тысяч. Значит, так. Выставить новый счет за аренду, здание вернуть Фонду имущества как коммунальную собственность, оборудование и товар удержать в счет невыплаченный аренды. Пусть судится, подает в арбитраж, мы тем временем через фонд выставим супермаркет на аукцион, продадим за долги подставным лицам, я тебе потом назову фирму, и - пишите письма! Все понял?
Получив новые расчеты аренды, Поламишев сразу понял, что это - петля, и напрямую поехал к Чугунку.
Чугунок радушно принял его в своем новом роскошном кабинете, щелкнул длинноногой секретарше пальцами насчет кофе, “весь внимание” уставился на собеседника. И пока крупный бизнесмен, запинаясь и краснея от унижения, излагал свою бюрократическую одиссею, Чугунок с выражением заинтересованности на лице, но в душе страшно забавляясь, наслаждался ситуацией. Еще бы! Он вершил судьбами живых людей, он сплетал ажурные хитросплетения интриг, он в реальной жизни повелевал, казнил и миловал.
- Знаю я эту заморочку, Иваныч, - наконец сказал он. - Была у тебя одна аренда, а
стала другая. Новый состав Фонда имущества провел ревизию всего городского хоязйства. В твоем случае неверно установлен размер арендной платы. Как неверно? Да так. Предыдущие, низкоквалифицированные специалисты Фонда не учли зональный коэффициент и индексацию.
- Но при такой аренде я разорюсь в первый же месяц! – воскликнул Поламишев
привставая. Когда он нервничал, то привык ходить по кабинету, но спохватился и вновь опустился в кресло.
- Это твои проблемы, Иваныч, - сочувственно сказал Чугунок. – Пойми, мы же
тоже не можем нарушать закон. Вот отсудишь через арбитраж, тогда и приходи.
Поламишев понял, что его вновь пускают, как слепую лошадь в подземной шахте, по тому же заколдованному кругу.
- Дмитрий Иванович, давайте на чистоту! - он громогласно откашлялся и сцепил
пальцы в замок. - У нас с вами установились давно хорошие отношения. Я всегда выполнял свои обязательства и регулярно рассчитывался по своим... г-хм... - он мучительно поискал слово для обозначения бандитской дани, не нашел и повторил, - обязательствам...
- Не понимаю, о чем вы говорите, - холодным официальным тоном заявил
Чугунок.- Я от вас никогда ничего не получал.
Поламишев понял оплошность, стушевался.
- Дмитрий Иванович, - после тягостной паузы начал он, - мы все ратуем за
иностранные инвестиции. Так? Так. Итальянцы вложили двести тысяч долларов в реконструкцию здания...
- Сто восемьдесят, - поправил Чугунок. Поламишев озадаченно посмотрел на
него. Тот прикрыл глаза - мол, да-да, Иваныч, все знаю. Знаю, сколько кто вложил, и куда, знаю, сколько ты переводишь за границу, какой процент там твой и от меня скрывается, сколько налички делаешь, как по кассе не бьешь, все, все знаю.
Поламишев смутился, прокашлялся.
- Дмитрий Иванович, проблема создана искусственно. По балансовой стоимости
это здание копеечное, я его отреставрировал, отделал мрамором и подвесными потолками, начинил торговым оборудованием, завез товар из Италии, заплатил страшные пошлины и налоги, вложился в рекламу, набрал кредитов, у меня висит кредит в сто двадцать тысяч гривень, и вдруг выясняется, что арендная плата была высчитана неправильно, а новые расчеты дают более трех тысяч долларов в месяц! Это же сумасшествие! Да если бы я с самого начала знал, что аренда будет стоить так дорого, я не стал бы и огород городить!
Поламишев разгорячился, заговорил громогласно, чем тут же воспользовался Чугунок.
- Не надо на меня повышать голос, уважаемый! - проскрежетал он и по привычке
поднял пальцами “козу”. - Времена беспредела прошли! Если вы кому-то из предыдущей коррумпированной команды дали в лапу и вам сделали дешевую аренду, это не значит, что мы будем закрывать глаза на махинации! Закон должен наконец заработать!
- Да что вы, Дмит...- попытался было возразить Поламишев, но Чугунок прервал
его резким жестом.
- Я все сказал, уважаемый! Аренда рассчитана правильно, комар носа не
подточит! Или платите государству, что положено, или ваш счет будет арестован, а здание продано за долги с аукциона. До свидания!
Первым же самолетом Поламишев вылетел в Киев к сторому знакомцу еще по работе в прокуратуре. Тот ходил теперь в советниках Президента и хорошо знал закулисную кухню.
Старый друг не смог его принять ни в тот день, ни на следующий. Поламишев сидел в центральной гостинице “Салют” и поражался убожеству номеров и запредельным ценам. Он недавно вернулся из вулканической Москвы и после нее Киев просто морил затхлостью захолустья.
Дьяченко вырвался к нему только поздним вечером, несколько раз перезванивал по “сотовому”, просил ждать в номере, наконец нагрянул с бутылкой коньяку и коробкой конфет.
- Слышь, у меня развивается протокольный алкоголизм, - радостно говорил он,
разливая после объятий ароматный коньяк по стаканам. - На всех мероприятиях не хочешь, а выпей! А ты заматерел - “ролекс”, костюмчик за штуку баксов. Ты шо, новый украинец? Ну, давай, рассказывай!
Слушая скорбный рассказ Поламишева, несколько раз нетерпеливо прерывал - короче! короче!
- Сева, твое дело швах, - сказал друг, выслушав всю историю. – Президент
сцепился с премьером, и пока не развяжется, руки его не дойдут до ваших мест. Мафия сейчас повсюду набрала неимоверную силу. От нас и Европа, и Америка требует борьбы с ними. Планы такие есть, но силенок маловато.
- Да что за государство мы построили! - взорвался Поламишев. – Бандиты
внаглую грабят, и на них никто не может найти управы! Мы в трясине, Толя! Вот ты работаешь у Президента, неужели он не видит этого?
- На тебя кто там наезжает? - ехидно переспросил советник Президента. –
Котелок?
- Чугунок.
- Кой хер разница! Котелок, Чугунок! А на нас наезжает, - Дьяченко начал
загибать пальцы на руке, - Борис Николаевич, МВФ, ОБСЕ, Госдепартамент США, Газпром, правительство Москвы с Лужковым во главе, чуть ли не Москвошвей! Тут и флот подели, и сахар продай, и газ у них высоси! А слышал о сделке с турбинами для Ирана? Это заказ на миллиарды долларов! Работа для тысяч наших рабочих! А американцы потребовали отказаться от поставки, иначе они нас выкинут из проекта “Sea launch”, а Украине ох как хочется быть еще и космической державой!
- Да куда ей в космос, это же провинция с палисадником! Сказал бы об этом
Президенту.
- Я у него советник по другим делам, - отшутился Дьяченко, разливая остатки
коньяка. – Да это-то и хорошо, что провинция. За это и выпьем! Были бы мы в могучем Союзе нерушимом, разве я бы стал советником Президента? Был бы в лучшем случае инструктором обкома. И еще я тебе скажу, друг Сева, лучше жить в уютном маленьком государстве, чем в огромной империи.
- В том-то и дело, что не очень уютное у нас государство получилось.
- Терпи, Сева, - сморщившись от коньяка и закусывая конфетой, посоветовал
Дьяченко. Жуя, невнятно пробубнил. - Мы отказались от турбин, а профсоюзы нам - угрозу массовых забастовок. Вот так. Это как алмаз из графита - только под сверхвысоким давлением. Если выдержишь, и ты получишь огранку и засверкаешь. А пока что ты со своим Чугунком мелко плаваешь. Идет битва мировых кланов. Помнишь лестницу Иакова? По ней ангелы сходили и восходили. Это мировая иерархия. Клан стоит над кланом и кланом погоняет. Ладно, я подумаю, чем тебе помочь. Ты мне там, на местах, еще сгодишься.
Через два месяца Всеволод Поламишев был назначен первым заместителем Председателя Совета министров Крыма.
РАДЕНИЕ
- Молиться не обязательно по писанному. Главное – ваша искренность в
порыве к Богу. Ведь представьте – одновременно на земле молится миллиард человек. Конечно, Бог может услышать всех. Но кого он услышит в первую очрередь? Того, кто крикнет громче и перекроет весь этот мирской шум и гам. Поэтому. Если вы хотите докричаться до Господа, молиться надо на грани исступления. И сбудется по силе молитвы вашей. Вы знаете, как трудно попасть на прием к большому начальнику. На прием Президента Украины попасть вообще немыслимо. Представьте же, как трудно попасть на прием к Богу! Я выпрошу для вас аудиенцию, я замолвлю за вас словечко. Я знаю коды доступа. – Лезов громко, надрывая связки, завопил в микрофон. - Ащадакододох! Ващещередатых! Всё! Вы на приеме! Он слышит вас! Начинайте просить бога! Просите больше! Бог не скряга! Просите у него больше! Еще больше! И он воздаст вам! Но для начала изгоним беса. Дух убийства, дух насилия – вон из нашего братства!
В зале толпа криком повторяет слова апостола. Лезов яро и весело орет:
- Женщины, громче, кричите из самого лона! Мужчины, вопите из самого
мужского естества, от корня мужского!
- Вон! Вон! Во-он!! – багровый мужчина, с натянутыми на горле жилами,
нагибаясь рвотной дугой, изгоняет из себя беса.
- Вон! – вторят ему десятки исступленных людей.
Лезов ходит среди них с микрофоном, возлагает руки на учеников, дует в лицо, сильно толкает в лоб – и вот уже человек изгибается на полу, вопит как бешеный, мелко колотит пятками по полу.
- Ты? Согрешил?
- Да, - кивает Валька. Он задыхается, дышать трудно, от крика наполовину
оглох, выбит из себя, как вывихнутый палец.
- Он ревнует, хочет уйти из церкви, - сквозь общий гам сбоку подсказывает
Вениамин.
- Это грех. Это происки беса неверия. Раскаялся?
- Да.
- Скажи это вслух, громко.
- Что?
- Что ты искренне раскаялся в своем заблуждении.
- Я раскаялся.
- Это происки беса неверия. Повтори!
- Это происки беса неверия!
- Громче, изо всех сил! Повторяй за мной! Бес неверия, я отвергаю тебя!
- Я отвергаю тебя!
- Я верую!
- Я верую!
- Ну что, стало легче?
- Вроде да.
- Вот видишь, искреннее раскаяние всегда есть освобождение от греха. А
значит - свобода. Это одна из главнейших целей нашей церкви.
Валька оглядывается по сторонам. В зале происходит дикое: люди вопят в потолок,
просят деньги, здоровье, исходят криками, трясутся, изгибаются, дергаются, истерически хохочут, бьются в падучей. Он тоже кричит в потолок, тоже требует денег и Василису!
ПЛАЧ ДУШИ ИНЕССЫ
Разговор с Костиком оставил свой след. Несколько дней Артем напряженно
размышлял и наконец пришел к выводу, что Костя предложил единственно возможный вариант. Конечно, чего там трусить, надо предложить ей выйти замуж, и если Инесса откажется, то завязать с ней и начать новую, счастливую и свободную жизнь. Эта любовная кабала была тяжелее самого свирепого боя на татами! После любого, самого трудного боя можно отдышаться, прийти в себя, забыть, даже если по яйцам дадут и раковину-бандаж пробьют, а как вырваться из беспрерывного спарринг-боя с любимым существом? Которое одним взглядом, одним словом может послать в нокаут. Измочалила уже до изнеможения, а сама ничего не замечает, выгоняет из дома, унижает, прячет от знакомых, стыдится его, наносит бесконечные страшные удары в солнечное сплетение жизни и любви. И не очухаться от этих ударов. К черту такие отношения!
Решившись, он пришел к Инессе мрачный и загадочный. Сидел за столом,
отводил насупленные взгляды, горячо зыркал исподлобья.
- Так, - сказала Инесса, затягиваясь ментоловой сигаретой после дежурной чашки
чая с медом, - колись, а то хуже будет.
- Чего мне колоться? – буркнул Артем.
- Я же вижу. Что задумал?
- Ничего, - отмотнулся головой Артем. Инесса пересела к нему на колени,
уголком рта выпустила в сторону струйку дыма.
- Ну, давай, Темка, рассказывай, что случилось.
- Да ничё!
- Что за мудацкая привычка, - сдетонировала Инесса, - намеки с недомолвками!
Рожи он загадочные корчит. Или говори открытым текстом, или не делай умного и загадочного вида, понял?
- Понял.
- Тогда говори.
- И скажу.
- Скажи. Ну! Я жду.
- Ладно, сама захотела. Потом не жалуйся.
- Ты меня пугаешь, Тема-сан. Итак?
- Выходи за меня замуж.
- Так, - сказал Инесса. Сжала губы, высоко подняла брови, глубоко вздохнула.
Встала с колен Артема, села обратно на свой стул. Затянулась сигаретой так, что щеки запали, а дым, казалось, дошел до диафрагмы.
- Если ты не выйдешь за меня замуж… - начал Артем и запнулся.
- То что?
- Я уйду.
- Так, очень мило.
- И не вернусь. Никогда.
Инесса хотела посмеяться, обратить все в шутку, но внезапно запнулась и словно
вся похолодела. Отрезвляющая мысль окатила ее, как ведро ледяной воды. “Вот он, удобный случай закончить эту игру в любовь с маленьким мальчиком. Ведь все равно это когда-нибудь, рано или поздно, закончится. Так лучше сразу, рывком, как присохший бинт с раны. Пока мальчик не втюрился окончательно, пока дело не дошло до лазания в петлю и угрозы прыжка с восьмого этажа. Сам начал, сам озвучил те мысли, которые, как винное сусло, давно бродили в Инессиной голове. А как иначе? Взвалить его на себя и волочь по жизни? Хватит! Репецкого уже натаскалась, во – по самые гланды! Надорвусь ведь. Я не вынесу еще и этого ребенка, не вынесу. Это же еще годы и годы жить в нищете! Ей бы сейчас притулиться к какому-нибудь утесу, запазуху залезть к богатому новому русскому или на худой конец подмышку к итальянскому богатею.
- Я не выйду за тебя замуж, - сказала она сухо. Загасила в пепельнице окурок.
Внимательно и серьезно посмотрела Артему в лицо. Артем отвел глаза, уставился в пол, осмысливая ответ. Повисло долгое молчание. Артем сглатывал. В лице его бушевал ураган, изгибал ноздри, вздувал брови, корчил губы. Наконец встал, гордо выпрямился. Принял боевую стойку, хмыкнула про себя Инесса. Хотел что-то сказать, но голос сорвался. Для него это было слишком всерьез. Прокашлялся.
- Тогда я пошел, - сказал. Вышел в прихожую, повозился надевая кроссовки.
Щелкнул замок, хлопнула дверь, зазвенели колокольчики. Прощальный звон за очередным мужчиной. Отпевание. Вот и разорвались, как липучки на кроссовках. Не верилось, что это всерьез. Мальчик просто устраивает истерику. И хорошо! Хорошо, что расстались так, без воплей, без полосования друг друга, без душевной поножовщины. Что ни делается, то к лучшему. Это практически акт милосердия с ее стороны. Мальчик
перекипит и будет счастлив с какой-нибудь девочкой. С ней он только измучается, изверится. И не надо будет скрывать его ни от знакомых, ни от Мауро. Какой все-таки он дурак, этот Мауро! Просто даун, плоский, как блин, тупой аппенинский даун! Если бы он говорил по-русски, я бы просто ужаснулась его ограниченности и недалекости. Все интересы и разговоры – спагетти и вино. И фильмы комедийные итальянские пересказывает. И ржет, как лошадь. А ничего в них смешного, и юмор у них дебильный! А мохнатый! Каждая ночь с ним – фильм “Волосатый рейс”. Терплю ведь его, просто терплю. Он для меня как волшебный ключик от игрушечной страны. Шанс сбежать из этого болота. А по большому счету он мужлан и дурак. И изо рта у него пахнет.
Инесса докурила очередную сигарету, пошла спать, волоча за собой телефон и
черную змею шнура. Разделась. Легла в пустую, как пустыня, постель. С постера постно посмотрела Мадонна. Просто постарели мы с тобой, мать, вот и переживаем, а раньше меняли мужиков, как колготки. До первой затяжки. Ладно, не впервой, надо просто перетерпеть. Пару первых недель. А потом все забудется и рассосется. Спать, спать… О, черт опять этот плач из-за стенки!
Этот плач стал в конец невыносим! Тихое скуление обладало какими-то такими
вибрациями, что проникало сквозь стены лучше грохотания рок-музыки. “У меня личная, можно сказать, трагедия и крушение любви, а тут этот вой не дает забыться сном! Обалдуи-родители не могут дать титьку дитяти”. Инесса взвилась с кровати, накинула халат и, спотыкаясь в шлепанцах, рванула к двери. Вылетела на лестничную площадку, вонзилась пальцем в белую кнопку соседского звонка. После двух-трех пронзительных трелей из-за двери послышался осторожный женский голос.
- Кто там?
- Соседка ваша.
На обитой черным дермантином двери вспыхнула точка открывшегося глазка. Глаз соседки затемнил его, потом она спросила:
- У вас что-то случилось?
- Нет, это у вас что-то случилось! – заорала Инесса. – Откройте или я
позвоню в милицию. Что вы делаете каждую ночь со своим ребенком? Почему он все время плачет? Вызовите врача… Или на крайний случай переставьте его кроватку на другой конец комнаты. Его плач не дает мне спать уже которую ночь!
Щелкнул замок, и в дверной щели появилось бледное пожилое лицо, почти
лишенное черт из-за отсутствия макияжа. Инесса продолжала на повышенных тонах высказывать свои претензии, а соседка как-то странно смотрела на нее, все выше и выше поднимая в недоумении толстые плечи.
- Деточка, - сказала она, когда Инесса выдохлась, - у нас нет и не было
детей.
- Как это нет? Я же слышу!
- Это, наверно, не от нас. У нас никогда не было детей. Извините.
Дверь закрылась, лязгнул язычок замка. Инесса была совершенно сбита с толку.
Нет и не было детей? Так что же тогда она слышала все последние ночи из-за их стенки? Запись “Мумий Тролля”? Ба, да у них, наверное, есть собака, какой-нибудь голожопый пинчер, такая мерзкая злобная шавчонка, которых любят носить на груди пожилые бухгалтерши и вахтерши. Она снова яростно позвонила в дверь.
- Ну, что вам еще? – глухо раздался из-за двери голос.
- А собаки у вас есть? – крикнула Инесса. - Или говорящие скворцы?
Или вы “Мумий Тролля” слушаете по ночам?
Соседка снова открыла дверь.
- Как вас зовут, извините? – спросила она.
- Инесса меня зовут.
- Инесса, деточка, зайдите и убедитесь сами.
Инесса зашла в затхлую атмосферу чужой квартирки, обошла с хозяйкой две захламленные и абсолютно лишенные живности комнаты и развела в извинении руками.
- Ну, простите, ради бога. Значит, это откуда-то не от вас. Еще раз
простите.
Соседка с сочувственным спокойствием отпустила ей грехи. Инесса вышла,
дождалась, когда закроется дверь и обслушала все двери выходящие на лестничную площадку. Ниоткуда никакого намека на детский плач не было слышно.
Вернулась к себе и улеглась в кровать. Тонкий, со всхлипами детский плач
тихонько уколол барабанную перепонку. Да что это такое?! – в отчаянии взметнулась Инесса на кровати. И вдруг чей-то ясный спокойный голос отчетливо сказал: “Это твоя душа плачет”.
Инессу сразило. Она все поняла. “Я не хочу больше терять любимых людей! “ – проорала, падая лицом в подушку, и не тонкий детский плач, а рев здоровенной тридцатилетней бабищи вырвался из прокуренного нутра. Она выла в эту чертову подушку, грызла и грызла ее, пытаясь сквозь мокрую темень прорваться к свету. И не могла.
* * *
- Деда, ты когда был маленький игрался в этот мячик?
- Нет, у меня не было такого мячика.
- Ну, так поиграйся сейчас, поиграйся, - и протягивает мячик с детской
непосредственной щедростью. Полковник Охрименко не может взять мячик, он вообще боится приблизиться к внучке. Боится, что если подойдет, то свернет ей шейку. Страшный приказ «убить внучку!» жужжит в голове подобно шмелю, вызывает рвотные позывы, его удается изгнать только большими порциями алкоголя. Психиатр дал таблетки, как их? – галаперидол! - но они не помогли. Притупляли сознание на час, а потом опять страшный шмель влетал в голову и жужжал за изнанкой глазных яблок, пронизанных нервными волокнами.
КАК ВАЛЬКА ОСТАЛСЯ НАЕДИНЕ С ТРУПОМ
Моча и сперма сквозь сон стучались в мозг.
Валька проснулся в тошнотворном отчаянии. Долго лежал, мучительно вспоминая, где он. Далеко-далеко послышался шум мотора, за веками посветлело. Валька открыл глаза и увидел, как по темной узкой комнате проплывает свет фар, превращая убогую конуру в призрачный аквариум – тень занавесок и витого шнура с электролампочкой проползли по стенам и потолку, обморочно крутнулись и сгинули, машина проехала, и вновь наступила темнота и гробовая тишина.
Вот уже вторую неделю он жил в комнатушке коммунальной квартиры на улице Спендиарова, 19, второй этаж, кв. № 5, как зайдешь первая дверь налево. Спал на полу, на тюфяке под ватным одеялом. Пил водку, чтобы заглушить тревогу. Тревожно было ощущать мир вокруг, как хлябь, будто в него вселилось болото. Раньше Валька знал, что надо идти на занятия, потом – в библиотеку, потом к Василисе. Впереди были годы учебы, овладевание профессией, потом семья, дети, работа. А сейчас он не знал, что ему делать. Мог пойти туда, а мог – сюда. Мог напиться. Мог повеситься. … впереди вообще ничего не было.
Днем Валька пытался писать стихи, черкал, комкал листы, но ничего путного не выходила, перед глазами маячила Василиса, и он страдал, как наркоман от ломки. Приступы тоски и отчаяния были сильными, как реальное избиение в подворотне. Он надеялся, что напишет гениальные стихи, отнесет ей, поразит и вернет. Но стихи как отрезало, взбаламученная душа была не в состоянии что-нибудь родить – сочилась сукровицей, как свежий срез на мясе.
Преследовали мысли о самоубийстве, но Валька не решался. Приготовил, правда, веревку и мыло, обматывал горло полотенцем и с тоской смотрел на крюк для люстры в центре потолка. Много раз, трясясь от отчаяния, писал на клочке газеты «не сдаваться!» и сжирал бумагу пополам со слезами.
Вечерами пил водку. Один или с соседом Колей, экскаваторщиком. Колина жена, Таисия, беременная низенькая женщина с пунцовым лицом, несколько раз за волосы вытаскивала пьяного Колю из Валькиной комнаты, крича, что заявит в милицию, чтоб не спаивали работящих людей.
Пересохший рот липнул и жегся. Эх, да что тянуть! Повеситься к черту и все дела! Чего мучиться! Валька вскочил в страшной спешке, чтоб не передумать, нащупал заветную, уже намыленную, с готовой петлей веревку, подтащил табуретку, залез, завязал веревку за потолочный крюк, трясущимися руками надел петлю на шею, подумал, что сейчас повиснет и… Ссать охота! Все сейчас и натечет прямо на тюфяк. Фу, позорище. Придут, а он висит, уссавшийся! Поссать надо перед этим… И попить, попить, а потом можно и…
Валька снял через голову петлю, надел джинсы, свитер, осторожно вышел в прихожую. Дверь ближней соседки, Лоры Моисеевны, тучной пожилой женщины с полипами в носу, отчего она больше мычала, чем говорила, светилась по контуру. Не спит, корова! – подумал Валька раздраженно, - опять, наверно, любовника привела!
Любовником у Моисевны был пожилой и степенный грузин, приходящий в гости с сумками, полными апельсинов. На цитрусовые сбегались соседи – всё люди убогие и ущербные: суетливая до юродивости подружка Вика с верхнего этажа, которая в первый свой приход ни с того ни с сего привалилась к Вальке тощей грудью, дыхнула луковым перегаром, Валька еще долго давился у себя в комнате гадливой слюной; то в прихожей возникал из тьмы мертвецки пьяный старик Антоныч с выпученными глазами, почему-то долго стоявший у стены в стойке «смирно», а потом мягко осевший на пол, как пустое пальто.
То появлялся мальчик-калека, сын Вики, хромал и смотрел волчонком, разговаривал только с матерью, да то и то ругал ее чуть ли не матом. «Лечить меня надо было, дура! – бурчал он. - Куда смотрела, глаза твои повылазили!»
- Так, Петенька, сыночек, полимелит и не лечат почти, - елейно пела непутевая мать.
- Лечат, я читал! – отрубал сын. – Пока ты своими хахалями бормотухой
обжиралась, у меня туберкулезный процесс шел. Я же малой был, ничего не мог понимать, а ты куда смотрела, швабра!
- Пэцька, нэ груби матэри! – раздавался сиплый голос грузина вперемешку со
звяканием бутылок и журчанием вина.
- Я ведь его в музыкальную школу устроить хотела, - визгливо говорила Вика,
сюсюкая с сыном, - она у нас буквально в трех метрах была от школы. Так он сам не захотел. Куда, говорит, какая музыка, если я хромой. А что, хромые разве не бывают музыкантами? Бывают какие и слепые даже.
- И глюхые, Выка, - хрипел грузин. – Бытховэн!
- Вот, Петуня! Бетховен был глухой.
- Чиво-о? – с невыносимым презрением взвывал Петуня. – Бетховен – это ж собака!
Валька нащупал на стене допотопный тумблерный выключатель, повернул. Слабенькая лампочка осветила прихожую и черную крышку гроба прямо возле двери его комнатенки. Поблескивали рядки новеньких гвоздей. Что за дела! - изумился Валька. Даже понюхал вкусно пахнущий свежим деревом гроб. – Я ж еще не повесился.! Я ж еще живой, эй! Вот иду. С сушняком. С бодуна. На кухню. Ладно, потом разберемся.
Прошел на кухню, отвернул черную эбонитовую ручку. Трубопровод затрясся и загудел на весь старый, спящий дом, медный краник содрогнулся, отхаркался и пустил струю перекрученной брызжущей воды. Валька припал ртом, жадно долго сосал. Горящее нутро сладостно освежалось, холодело.
Открылась дверь, осветив прихожую, тяжело переваливаясь, вышла Лора Моисеевна, близоруко сощурилась в темную кухню.
- Ты, Валик? А я слышу, трубы гудуть, кто, думаю… Ох, горе, горе…а чего плакать,
слезами горю не поможешь… чего уж теперь плакать… вот так, Валик, осталась я на белом свете одна, совсем так-таки одна. Вот оно как.
«Ба! – осенило Вальку. – У «коровы» же мать полгода болела раком, лежала там за занавесками, врачи к ней ездили, уколы делали. А я-то подумал, дурик, что гроб для меня!
- Мама, да? - хрипло спросил Валька. Откашлялся.
- Отмучилась, бедная, ох отмучилась. Уж и в себя не приходила в последнюю-то
неделю, врачи ей укол сделают, а она и не вздрогнет, спит себе, не ест, не пьет. Врачи, должно, кололи всяку гадость, а хорошие наркотики себе оставляли, хитрованы. Да-а… А позавчера ночью слышу – вроде застонала. Нет, говорю, Вика, сегодня спать не будем, какой уж там сон. Смотрю, а у нее глаза мокрые. В беспамятстве, а плачет, не хочет душа с телом расставаться.
Валька взял коробок спичек с засаленной печки, встряхнул.
- А я третьем часу ночи, - зашептала Лора Моисеевна, вся как бы обмирая, и Валька
тоже замер, не решаясь прикурить от уже заженной спички, - начала она отходить, шевелится вся, и стонет тихонько так – а-а-а-а…а-а-а-а.. заметалась, а еще дышит, дышит, врачи говорили, что у нее сердце бычачье, могла бы еще долго прожить, и минут сорок так мучилась, стонала, а в три часа пискнула только, как мышь и…- Лора Моисеевна заколыхалась тяжелой обвисшей грудью, тихонько завыла, уголком черного платка прикрыла обползший подковой рот.
- Лора Моисеевна, - Валька мучительно подбирал слова, не зная, что надо говорить в
таких случаях. – Лора Моисеевна, ей теперь лучше. И слава богу, что отмучилась.
- Да-да, - часто закивала женщина, - отмучалась, бедная, отмучилась, болезная. А и
то сказать, страшную смерть приняла, ох, страшную. И за что ей, ума не приложу. Мухи за всю жизнь не обидела! Ты зайди к нам, попрощайся. Ты не думай, у нас и не пахнет, Вика ее сразу и обмыла, пока не окоченела, она и доски притащила, Вика-то. Ох, кто только на этих досках не лежал! В трех домах на этих… вот уже сколько лет?… лет поди пятнадцать на этих досках мертвецов-то и кладут. Вика хоть и женщина непутевая, - Лора Моисеевна понизила голос, приблизилась, зашептала, обдавая винным духом, - но куда ж ты денешься, Валик, без таких Вик? Она и обмыла, и уложила, и ноги связала, и челюсть подвязала. Пусть что гульливая, зато безотказная. Я-то к ней и прикоснуться боялась, что ты! Подкатывает к горлу, так и подкатывает! А Вике хоть бы хны.
Валька отшатнулся от ее винного шепота, но он тут же принудил себя приблизиться, потому что у человека случилось горе, грешно было бы брезговать им в такой момент. Неужели и я так буду лежать в этой мерзкой комнатенке?
- Завтра и хоронить будем, - продолжала Лора Моисеевна. - Коля заказал, с Тасей.
Уж и не знаю, что бы я без них делала. Коля и мужчин с работы приведет – гроб нести, у меня ведь никого нету, никого теперь у меня нету, - она опять тихонько завыла и сквозь всхлипывания добавила, как бы сердясь на покойницу, - вторые сутки у гроба дежурю, измучилась вся.
- Моисевна, дорогуша, ты куда запропастилась?! – неуместно громким голосом в
почти церковной тишине заговорила Вика, выходя на кухню и щурясь в ее слабом свете. – Ах, и кавалер тут! Здравствуй, красивый!
- Здравствуйте! – Валька решил, что Вика пьяна, но, приглядевшись, понял, что
ошибся: Вика вела себя как обычно – развязно, громогласно, и Вальку отпустило: смертный ужас, которым на него повеяло от шепота Лоры Моисеевны, отступил.
- Идем, идем, Моисевна, нельзя ее одну оставлять, - громко говорила Вика. - И ты,
Валентин, зайди, больше никогда ее не увидишь. Зайди, не брезгуй! – и не понятно было, к чему относилось это «не брезгуй» - к мертвой ли старушке, к ней ли самой.
- Да я не брезгую, - смутился Валька.
- Вот и зайди, - многозначительно повторила Вика и за плечи повела в комнату Лору
Моисеевну. Валька безвольно пошел за ними. Там же мертвяк! Все в нем замерло. Ярко освещенная комната казалась праздничной, светлой – из-за белых простыней, которыми занавесили зеркала на шкафах и трюмо. Посредине комнаты, головой к окну, на помосте под голубым покрывалом очерчивалась фигура умершей. Лицо ее было закрыто белой салфеткой.
- Личико на ночь закрывают, а с рассветом снова открывают, чтоб значит она
посмотрела в последний раз на мир земной, - пояснила Вика и потянула Вальку за руку к трупу. Он подошел, Вика откинула покрывало и перед Валькой открылось маленькое тело усопшей, одетой в вязаную зеленую шерстяную кофточку и черную юбку.
- Аккуратная, чистая старушка, - громко говорила Вика и тыкала пальцем в
выступающие бедренные кости, - откуда и запаху-то взяться? Нет и не будет у нее запаху! Вот, это тебе! Держи! – Вика втиснула в костлявые пальцы умершей мешочек с солью и бумажку с молитвой. – Это тебе, - повторила она, как бы наставляя мертвую, словно та могла ее услышать. – Крепенько держи, поняла? Мы, - она повернулась к застывшему Вальке, - ей сушеных васильков насыпали, они запах начисто отбивают. Когда у Савельевых хоронили, - помнишь, Лора? - старик Савельев в теле был, провонял уже к вечеру, а я принесла васильков и ни ма-лей-ше-го запаха!
- Иди, Валик, посиди с нами, - погасшим голосом попросила Лора Моисеевна, с
хрустом усаживаясь на продавленный бордовый диван. Валька только сейчас замечает в углу дивана сгорбленную маленькую старушонку с провалившимся морщинистым ртом.
- Это моя мамулечка, - представила Вика.
- Здравствуйте, - сказал Валька. И неожиданно брякнул. – Как поживаете?
Старушка сдвинула трясущимся пальцем черный платок, приложила ладонь ковшиком к огромному уху с пучком седых волос, торчащих прямо из отверстии.
- Кавалер спрашивает, как жизнь?! - крикнула ей в ухо Вика.
- Добрэ, добрэ, - кивая, прошамкала бабуся. – Зараз добрэ жыты, та нэма колы.
Вика засмеялась, сгребла груду засаленных карт.
- Сыграешь с нами, Валечка? – спросила она. – Мы, чтоб не заснуть, в дурачка
перекидываемся. Узнаем, кто из нас дурнее? – она захихикала. Вальке стало гадко, и в то же время снова облегчающее чувство безоглядной людской пошлости как бы отрезвило его, отвлекло от торжественного бдения у тела усопшей.
- Нет, - сказал он, - я и так знаю.
- Эт я, что ли? – с обидой спросила Вика.
- Нет, - усмехнулся Валька, вспомнив про болтающуюся посреди комнаты петлю,
- я!
- Не хочешь, как хочешь, была бы честь предложена. Ну, а мы сыграем.
Моисевна, тебе сдавать.
- Ох, горе-горе, - Лора Моисеевна зевнула, перекрестила рот и принялась
разлепливать и раздавать карты.
- Козыри крести, - гортанным от глубокого зевка голосом сказала Вика, - Христос
воскресе. Ходи, Моисевна, а то засну.
- Не зевала бы, и так челюсти разводит, - пробурчала та и сбросила карту.
- Мы твою дамочку покроем короликом, - гулким голосом зевка ответствовала
Вика. Валька собирался уже распрощаться и идти довешиваться, как вдруг Вика хлопнула себя по лбу, будто комара убила.
- Валентин Батькович! – воскликнула она, - а посиди-ка ты со старушкой до утра,
а? Уже гля, четвертый час ночи, до шести досидишь, а мы соснем и тебя сменим. Ты ж молодой, здоровый, красивый. Ей будет приятно с таким кавалером полежать рядышком, а? Ха-ха! А?
- Я… могу посидеть, - растерялся Валька. Спохватился. – А почему нельзя ее
оставить до утра. Вы б поспали. Что с ней случится?
Вика посмотрела на него как на ненормального.
- Нельзя ее одну оставлять, ни-ни! Ты что! Ни боже мой!
- А, - понимающе сказал Валька, ничего не понимая. Украдут их бабусю, что ли?
И как я довешиваться буду? С трупом этим? Жди теперь до утра! Вот влип!
- Вставай, Мосевна, пошли! – заторопила Вика товарку, под локоть поднимая и
мать.
- Куда вы? – удивился Валька, думавший, что соседки будут спать тут же, в
комнате.
- Ко мне пойдем, на этаж, - пояснила Вика в дверях, - я будильник поставлю, ты
не дрейфь!
- Да я не дрейфлю, - сказал Валька. Вышел за женщинами в темную прихожую,
под лязг замка неожиданно для себя спросил Вику:
- Слышь, Вик, а вдруг она того?
- Чего?
- Ну – того!
- Да чего, того-то? – опешивала все больше Вика, - встанет, что ли?
- Типа того.
- Шутник! Пошли, Мосевна! – дверь гулко хлопнула, и Валька остался один на
один с трупом.
* * *
- Тема, это я. Здравствуй.
- Здравствуй. – током пробило душу - она! она звонит! сама! Инессочка!
- Я уезжаю.
- Далеко?
- Далеко, но навсегда. Шучу. Скоро приеду. Чего молчишь? – шепотом, мурлыча.
- Я скучаю.
- Я тоже.
- Очень?
- Да! Очень!
- Очень-очень?
- Я умираю без тебя!
- Я скоро вернусь и мы встретимся, да?
- Да. Да!
- У меня к тебе просьба.
- Слушаю.
- Пожалуйста, не ходи в эти дни на тренировки.
- Почему?
- Ну, не надо и все.
- Но почему? Мы готовимся к чемпионату Украины.
- Я прошу тебя, не ходи. Я тебе потом все объясню. Неужели ты не можешь
пропустить пару этих твоих тренировок. Скажись больным.
- Но почему? Что там может случиться? Ты что, кому-то обо мне рассказывала?
- На телевидении невозможно утаить ничего. Я боюсь, что о твоей «Химчистке»
что-то узнали… идут аресты, ты же знаешь… лучше перебдеть, чем недобдеть. Пожалуйста, Темка, ради меня, пересиди это время дома. А я вернусь и мы обо все поговорим, хорошо? Пока. Будь умницей. Целую крепко, твоя репка.
Артем с пикающей трубкой в руке опустился на корточки в темном коридорчике
прихожей.
ТРЕТЬЕ ПОСЛАНИЕ ПЛАНЕТЫ
Третье послание планеты поступило в виде чудовищного излияния молний. Всю ночь над Тарханкутом грохотало, небо раскалывалось и изливалось страшными ливнями.
- Поверите, я такое впервые видел, - кричал по телефону Заболотов. – Это было
как напалм с неба. Он тек и тек, всю ночь!
- Проф, говорите, что нам толкует наша мать сыра земля!
- Мы наработали опыт расшифровки мета-слов и теперь можем более-менее
полно переводить послания Земли. Планета сообщаем невероятные вещи. Просто потрясающие!
- Ну!
- Итак. «Я взрослею. Я готовлюсь к качественному скачку своего сознания».
- Ты послание читай, послание!
- Так это и есть послание, Дмитрий Иванович! Читаю дальше. Оно длинное. «Я
мыслила атмосферой, облаками. Это был детский уровень сознания. Много раз я пыталась создать существа, способных построить материальный носитель высшего сознания геомозга. Наконец мои попытки в области нанотехнологии удались. Высшая цель человечества – построить и обслуживать кору головного мозга планеты. Вот почему те персоны, которые продвигают передовые рубежи строительства суперкоры геомозга обеспечиваются неограниченными ресурсами энергии материализации.» Вы слушаете?
- Да.
- Мы задали вопрос, Дмитрий Иванович, – каким именно образом человечество
строит кору головного мозга планеты? Ответ: «Я единственная из планет Солнечной системы, которой удалось создать существа для постройки супер-коры своего головного мозга. Человечество строит эту кору геомозга, создавая Интернет, спутниковое телевидение и глобальную мобильную связь».
После долго молчания Чугунок сказал.
- Это что получается, профессор, мы вроде таких муравьев, которые думают, что
строют что-то для себя, а на самом деле работают на дядю, так? И вся наша история с войнами – это просто выполнение программы постройки чьего-то там мозжечка?
- Получается так, Дмитрий Иваныч.
- Херня получается, профессор. Полная херня!
- Но почему? Я отвечаю за истинность перевода…
- Мне в падлу так жить! – заорал Чугунок. – Строить мозги кому-то там! Я
думал, я – дух, сам себе хозяин, имею высокую цель и высший смысл моей, моей собственной, единственной жизни! А оказывается - я муравей на стройке! Ё-мое!Обидно! Это все послание?
- Нет, есть еще. «Кора геомозга еще не достроена, но когда Интернет и
мобильная связь достигнут определенного уровня, произойдет качественный скачок и планета вместе со всеми существами перейдет на другой уровень игры».
- Игры? – удивился Чугунок.
- Именно. Дело в том, что планеты Солнечной системы играют как бы в некую
компьютерную игру, цель которой – как можно быстрее пройти все уровни развития и совершить квантовый скачок, чтобы выйти в пятое измерение. Наша планета опережает всех. Юпитер правда тоже быстро развивается, но он выбрал другой путь. Эти кольца юпитерианские есть нечто вроде гигансткого СД-рома, на котором он скапливает информацию и…
- Подожди, Склифоссовский! Значит, все на самом деле материально. Нет
никаких таких астральных тел, есть реальные мобилы, компьютеры, базы данных и все это составляет…
- Ноосферу, Дмитрий Иванович, ноосферу планеты. Это термин Вернадского, он
не зря у вас в Крыму учился и работал. Наша Земля использует нас на постройке как бы гигантского планетарного высокоскоростного Пентиума.
- Елы-плы! Мы как-то можем использовать эту информацию?
- Я еще не сумел ее осмыслить, Дмитрий Иванович! Это настолько глобально и
ново, что я просто в шоке. В шоке!
- Но мы же первые достучались до этого суперкомпьютера! Давай скачаем хоть
что-нибудь для себя лично! Бабок она может прислать хоть немного – два-три триллиона, а?
- Не знаю.
- А ты спроси! Скажи, что мы тоже будем заниматься мобильной связью, пусть
подгонит бабла пару эшелонов. Лады? Ну давай!
* * *
«В окрестностях Неаполя Скифского найдено древнее захоронение, датируемое 1 веком до нашей эры. Захоронение представляет собой саркофаг, в котором находится скелет девушки со следами насильственной смерти. Возбуждено уголовное дело»
«Крымский обозреватель» 23 июня 1998 г.
КАК ВАЛЬКА СТОРОЖИЛ МЕРТВУЮ СТАРУШКУ
Женщины ушли. Валька вернулся в ярко освещенную комнату и сел на диван. Любопытство однако одолевало. Встав, он подошел к мертвому телу и осторожно, готовый в любую секунду отпрянуть, двумя пальцами поднял салфету.
Мертвое лицо потрясло. Он ничего подобного не ожидал. Это потом Валька понял, что старуха больше полугода болелал раком желудка и ничего не ела. Но первой реакцией был испуг. Сухая почерневшая кожа туго до скрипа обтягивала череп. Нос заострился. Валька впервые понял, что значит это выражение – нос заострился буквально. Как карандаш на точилке. Ноздри зияли. Глаза глубоко утонули в воронках глазниц. Да нет же! Это не кожа обтягивает череп, а череп рвется наружу! Почти прорвался на висках, выперся вперед верхней козлиной челюстью, неистово всосал глаза и щеки. Перед Валькой лежала мумия, почти скелет. И главное, главное, что поразило его – отрешенность. Это не был даже предмет. Предмет можно взять, потрогать. Потрогать мертвую Валька не мог. Это было ненужное. Это надо было отнести, спрятать, убрать из мира живых. Это был скафандр. Сдувшийся скафандр без космонавта внутри. Без водолаза. Точно! Это правда слова Учителя о том, что мы исследуем земную жизнь, как водолазы под толщей воды, под страшным давлением. Вот - водолаз ушел, скафандр сдулся и остался. Для утилизации.
Валька вернулся на диван, сел. Его поразила одна мысль. Он был один. Рядом был человек, но мертвый. Валька мог делал все, что хотел. Никто не мог его проконтролировать или укорить. Здорово! Но что можно сделать такого залихватского? Обворовать квартиру? Фи! Как пошло. Вот лежит мертвец, которого он боится. Надо над ним надругаться, понимает он. Надо надругаться над этим пустотелым скафандром, надо доказать, что мир – это действительно виртуальная реальность. Надо показать Геймерам, что он понимает, что тела людские – не что иное, как виртуальные костюмы для компьютерной игры. Как это толковал Генка Кулапчин в Интернет-клубе? Наша земная жизнь ничем не отличается от компьютерной игры, только степень разрешения у нас гораздо выше, потому что движок суперскоростной – не Пентиум, а сама Солнечная система! Мы все надели скафандры из мяса и играем. Аж слюна течет! Так чего ж он страдает по такому же скафандру – только с сиськами и влагалищем?! Почему? Что за программа ****ская в него встроена?! Как бы этот файл стереть? Как? Наркотой? Точно! Не надо вешаться. Надо Кулапчина найти, попросить у него пароль в мир высшей реальности! Вот – бабка уже сняла костюм. Какой старый, поношенный, дырявый скафандр, ха-ха! Ей он уже не принадлежит. Пойдет в утиль. Значит, никакой это не человек, пусть мертвый, а биохалат! Биоха-ха-халат, ха-ха!
Валька вскочил, подбежал, посмотрел на мертвую бабку, сдернул и с лица салфетку, сухо плюнул бабке в био-маску. А мы-то, дураки рыдаем, прощаемся, страдаем по мертвякам, а не понимаем того, что перед нами просто хорошо сделанные куклы из мяса. В секс-шопах куклы из латекса, здесь из мяса, но какая разница, кукла она и есть кукла. Ее только душа животворит. Вот – здесь уже нет души, так хули ее бояться, уважать? Надо посмеяться над этой оболочкой! Нет, надо надругаться! Надо показать тем, кто за ним сейчас наблюдает, что он понимает всю смехотворность борения белковых биокостюмов!
Это же игра! Компьютерная игра! Надо подрочить на старуху. И кончить ей в рот! Как над резиновой куклой! Кукла! Секс-кукла! Только больно поганая! Так ей и надо!
Валька придвинул стул к помосту, стал над мертвой старухой, расстегнул джинсы, достал член и стал его дрочить. Член и не думал подниматься. Валька тер и тер его двумя пальцами, катал между ладоней – все напрасно. Тогда стал вспоминать возбуждающие сцены с Василисой, как она сосала у него после возвращения из Турции, понемногу накатило возбуждение, кровь прилила к щекам и пещеристому телу, член слегка напрягся, вполовину, и вяло кончил. Оргазм не распустился острой астрой, лопнул гнойничком. Валька прицелился, капли упали бабке на острый подбородок, одна угодила в полуоткрытый рот. Фу-у, гадость!
Есть! Есть! Он изнасиловал смерть! И всех баб на земле! Все бабы – только надувные секс-куклы! Все это видимость, кажимость, туфта голимая! Валька спрыгнул со стула, вытер бабке подбородок ее же салфеткой и отправился спать на диван. Плевать он хотел на мертвяков и призраков!
* * *
«Мы с мужем давно жили непостоянно. В тот вечер я зашла в кухню и увидела, что муж смотрит по телевизору порнографию с голыми бабами и занимается онанизмом. Осознавая всю неправильность его поступка, я схватила сковородку и ударила его по голове. Это получилось спонтанно и попало ему прямо в темя. Мне было разъяснено участковым, что это не измена, а нормально. Я не знала, что это нормально у мужчин, а теперь знаю. Обязуюсь впредь так не пресекать действия мужа, направленные на онанизм».
В дверь постучали. Капитан Шахфоростов с улыбкой оторвался от чтения объяснительной, крикнул «да». Заглянул сержант Дурнобрагов с сильно выраженной правосторонней ассиметрией лица.
- Вот, товарищ капитан, задержал потерпелую.
- Чего она?
- Да говорит, что это… убивает.
Здоровенный, быкошеий начальник убойного отдела капитан Шахфоростов, по
кличке Буффало, смотрит через приоткрытую дверь на переминающуюся в коридоре квелую пенсионерку и недоверчиво косится на сержанта.
- Тетка эта - убивает?
- Ну. Я и сам не поверил, а она подтвердила. Да, говорит, много уже убила.
Я ее к вам привести решил.
- Ну, давай.
Сержант Дурнобрагов вводит в кабинет начальника отдела пожилую женщину в кашлатом, цвета моря, пальто и в шляпке с начесом.
- Вы хотите в чем-то сознаться? – спрашивает капитан.
- Отнюдь, - горделиво, с осанкой, вздымая морщинистый подбородок,
отвечает женщина. – Почему вы не приглашаете даму присесть?
- Садитесь, - со вздохом говорит капитан Шахфоростов, начиная
подозревать, что к нему привели очередную шизанутую. Взял паспорт, прочитал. - Легостаева, Наина Григорьевна. – Перевел взгляд на гостью. – Наина Григорьевна, почему вы сказали вот сержанту, что многих уже убили?
- Сержант вам ничего не мог сказать.
- Почему?
- Потому что я его тоже уже убила.
- Но вот же он – живой!
- Это он так думает. А я – я его уже устранила с ментального поля земли.
- Э! – сержант заметно напрягается, - ты че там? Колдунья, что ли?
- Я не колдунья, то есть тьфу! – женщина запинается. - Вы же мервец, я вас
не слышу.
- Та-ак, - многозначительно протягивает капитан, - и кого же вы таким
образом убиваете?
- Всех, кто посмеет оскорбить меня или моих близких.
- И сколько за вами трупов?
- А я не считала.
- Вы серьезно?
- Я убиваю ментально. Всех этих хамов-продавцов, начальников ЖЭКов,
соседей-скандалистов. Для меня они мертвы. Все! Я прохожу мимо них, как мимо уличных фонарей. Они думают, что еще живут, но для меня они уже мертвецы.
- Понятно.
- Сегодня я убила, кроме этого вот вашего, извините не знаю по званию, еще
и водителя маршрутки. Он на меня посмел накричать и я его «замочила», как говорят теперь в фильмах про милицию.
- А он про это знает?
- Кто?
- Водитель маршрутки?
- А мне безразлично, знает он или не знает. Для меня он - мертвец! – гордо
вздернутый морщинистый подбородок, поджатые губы. Скисшая тетка с заплесневелой ****ой, подумал капитан Шахфоростов, а туда же! Воображает себя киллером, «убивает» обидчиков, исключает из жизни, а тем от этого ни холодно, ни жарко.
- А вам не жалко убивать людей? – спрашивает Шахфоростов, подмигивая
сержанту.
- Таких – нет. Они все равно пойдут в космический мусор на переработку.
Бывают, конечно, счастливые исключения. Так, я устранила с ментального поля Земли нашего начальника ЖЭКа, а он сделал мне ремонт крыши. И тогда свершилось великое чудо – он воскрес. Он снова живой для меня, я снова с ним общаюсь. Это духовное воскрешение. Он и не подозревает, насколько оно важно для него.
- Меня вы тоже ментально укокошите? – спрашивает Шахфоростов.
- Нет, зачем? – кокетливо говорит старушка. – Смотря, кем вы себя
проявите.
- Ладно, идите, киллер вы наш. – Капитан возвращает пенсионерке паспорт.
– Считайте, что я вас ментально посадил в тюрьму. Как серийного убийцу. Дурнобрагов, останься. – И когда женщина вышла, капитан поднялся, сжал кулак, поднес к носу сержанта. – Еще раз приведешь шизика, сгною! Киллера задержал! Да с тебя все управление смеяться будет!
* * *
- Поднимешь стадион, призовешь к маршу протеста к Верховной раде Крыма, ну а там уж мы вступим…
- Не могу, - говорю я. – Я на это не пойду.
- Почему? – удивленно спрашивает Лезов.
- Пропадет эффект мокрых волос.
- Ты понимаешь, от чего отказываешься? - Лезов смотрит на меня с искренним
недоумением, как, наверное, некрофил смотрит на педераста – рядом свеженький труп, а дурака тянет на живого! Долго молчит, кусая губы.
- Это твой окончательный ответ?
- Да.
- Тогда с тобой побеседуют другие товарищи.
ВТОРАЯ ВСТРЕЧА С ЧУГУНКОМ
- А вы что делали с пострадавшим?
- Я в сознание проводил.
- Нашатырем?
- Не было нашатыря. Я типа пощечины давал.
- И сильно давали?
- Ну, в меру. Он, сука, в несознанку ушел.
- Так вот почему лицо пострадавшего в гематомах.
- Ну, да, я же старался, аккуратно так…
Чугунок сидел в своем кабинете в огромном кожаном кресле за красивым столом из карельской березы. Когда он повернул ко мне лицо, я поразился, какие воспаленные у него глаза. Они походили на два кровавых разреза скальпелем на иссиння-бледном лице. Он был в зеленом пиджаке и черной рубашке с круглым воротничком под горло. Кадык подпирала драгоценная застежка. Я поздоровался и хотел было сесть к столу, но почему-то не решился. Чугунок долго сидел, глядя перед собой, словно вспоминал, за каким хером он меня пригласил. Встрепенулся, вроде вспомнил. Проскрежетал, глядя изподлобья с какой-то дикой, нечеловеческой злобой:
- Ты что же, сука, отказываешь МНЕ в просьбе?
- Какой?
- Тебе что было сказано сделать, а?
- Я не понимаю…
- Тебе было сказано, - заорал он, привставая, - выступить на концерте и поднять
толпу на демонстрацию протеста. А ты? Бежишь, крыса? Одни шавки вокруг, вонючие, грязные пидарасы! Ты что думаешь, бабки тебе присылали за красивые глаза? Раскручивали тебя на радио и телевидении за просто так? Отрабатывай, Женя, отрабатывай!
Нажал на кнопку под крышкой стола, сказал вбежавшему адъютанту.
- Кувалду сюда.
Тотчас в комнату вошел здоровенный увалень.
- Он, - Чугунок ткнул в парня пальцем, - будет сопровождать тебя повсюду.
Охрана. И чтоб не сбежал. И попробуй только заикнуться. Он свернет тебе башку твою тупую, понял? Ты что думаешь, мы без тебя не обойдемся? Обойдемся! Но ты должен вложиться. Тебя не просто так раскручивали, понял? Ты теперь кумир тупых подростков. Вот их-то ты и должен кинуть в бой.
- Зачем тебе пацаны, Дима?
- Какие пацаны? Нашел пацанов! Это звероподростки. Разорвут. Сделаешь как
сказал. Все понял? Пошел вон, - схватил зазвонивший телефон, выслушал, отдал открывистые команды, грохнул трубку на телефон, уперся кулаками в стол.
- Мне надо с тобой поговорить, - сказал я.
Чугунок навел на меня двустволку раздувшихся ноздрей, вгляделся, словно припоминая, кто я такой, мыслями был где-то далеко.
- Наедине, - твердо добавил я.
- У меня нет времени, - тряхнул он головой. – Вали отсюда.
- Тогда никакого концерта не будет, – твердо сказал я.
Это его взъярило.
- Ты МНЕ возражаешь? – заорал он. - Сука, ты МНЕ?! Кувалда, ****ь…- его
трясло, видно было, что он еле сдерживается от того, чтобы дать команду на уничтожение. Стало страшно.
- Пять минут, - быстро сказал я. – Пожалуйста.
Чугунок глубоко втянул воздух через воронки бешено раздутых ноздрей, пытаясь успокоиться.
- Выйди, - кивнул Кувалде. - Говори, - скомандовал мне.
- Я знаю, чем должна завершиться эта демонстрация протеста.
- И я знаю, ну и что?
- Дима… Дмитрий Иванович, будет побоище, могут погибнуть пацаны, почти
дети.
- Хер с ними. Кому суждено, погибнет. И даже хорошо. Может тогда, менты откатят. Суки, душат… Аресты идут, знаешь?
- Знаю. Знаю еще одно.
- Что? Говори, что!
- Лащенков Слава задумал…
- Что он еще задумал?
- Во время демонстрации должен погибнуть Далис.
- Далис? – удивился он. Нахмурился. - Почему? Кто дал команду?
- Лащенков с Лезовым.
- Почему? Для чего?
- Им нужен великомученник, понимаешь, - быстро заговорил я, пытаясь в пять
фраз втиснуть весь долгий разговор Славы и Лезова, услышанный мною из гектозавровой палатки. - Далис уже основал церковь, а они в ней как бы апостолы. Но сейчас он им мешает захватить всю власть в секте. А после смерти Далис станет их распятием, они распустят слухи о его якобы воскресении, все уверуют, толпы внушаемых идиотов хлынут в секту, понимаешь?
Он все схватил с лету.
- Со мной ни хера не согласовано! – гаркнул.
- Так это еще не главное, – торопился я в пламенном порыве стукача. – Слава и
тебя уже списал. Он в секту сбежит из политики, и даже если его арестуют, станет мучеником за веру, заработает духовный капитал, а потом будет всю жизнь стричь купоны с оболваненных прихожан новоявленной церкви.
- Постой, - неожиданно засмеялся он, - это наша общая идея – церковь. Это
круто. Это мы сами хотели. У нас даже банк есть церковный. И общак мы в одной церкви держим. Это круто, - защелкалл в восторге пальцами. - Никто не догадается. Но Далиса мочить я не дам! Он мне еще нужен. Ах, сука Лащенковская! Я всегда чуял, что он – Иуда. Но за моей спиной! А церковь – это да, круто! Папа в Севастополе партию создал, христиано-либеральную. Думал, что это круче всего. А мы – церковь свою, со своими святыми, ха-ха, со своим папой римским… Но Далис мне нужен! Лащенков ему просто завидует, Далис – пророк, а Славик – колдун деревенский. Думает, если может зомбировать своим радиом пол-Крыма, этого достаточно, чтобы церковь поднять! Дурак, ну дурак! Церковь – это тебе не по телеку трепаться. Церковь, ****ь, только чудесами и можно создать. Я с Далисом толковал. Он говорит, что Христос только и обращал людей, что чудесами. И первое чудо – для алкоголиков: воду в вино! Я такие чудеса уже делал. На выборах. На каждый участок подъезжал грузовик с водкой, ха-ха… И вылечить – это главное! Человека спаси – он тебе по гроб жизни! А Лащенок кого спасет? Себя всю жизнь спасает – это он умеет, сученыш. Какая церковь без Далиса, ты че? Он мне все обломает со своей инициативой. Спасибо за наколку. Кстати, откуда знаешь?
- Случайно слышал.
- Кто?
- Я
- Нет, кто все это замутил, конкретно?
- А. Слава и Лезов.
- Суки. ****ь, у меня земля горит под ногами. Бегут, все бегут. Ободов
арестован, Горбань арестован, Шрама взорвали, Крюк арестован. Зюзя куда-то пропал. Партию громят. Аристов сбежал. Облавы, точки закрывают. Называется «подорвать экономическую основу организованной преступности». Да они просто экономику подрывают, козлы! Наши люди в Киеве залегли на дно. Ко мне подбираются. Но я им не дамся. Хер! Весь Крым запылает! С кем связались, шакалы! – подался ко мне, сжал кулаки. – Жека, подними мне стадион. Скажи – «Свободу Ободову, свободу Партии прогресса и процветания Крыма, долой киевских ментов!» Все, больше от тебя ничего не надо!
- Чтобы Далиса убили?
- А что, понравился тебе мужик? Он тебе помог?
- Да.
- Что я тебе говорил! Ну, убедился, какого я тебе мессию подогнал? То-то!
Благодари! А если будут жалобы, гляди, отправлю на узи, понял?
- Это что, ультразвук?
- Это автомат израильский, дурак! – И деревянно захохотал, раздувая ноздри в
поллица. Такой смех у него бывал в минуты сильного опьянения. - Никто его не тронет, не ссы. Дам команду. Лезов – этот Славу слушает. Значит, надо Славика выбить из игры. Сука, сука, сука…
- Они еще кое-что планировали.
- Что там еще?
- Меня тоже должны затоптать, чтоб, значит, я стал Виктором Цоем и
Хендриксом.
- Не понял, каким на *** Цоем?
- Куртом Кобейном.
- Каким кобелем, говори яснее!
- Я тоже должен стать кумиром-жертвой. А уж Слава раскрутит. Я по дурости
ему продал все права на свои вещи, в смысле, на песни. Вот он бабок и наварит.
- Кайф! – восхищенно рявкнул Чугунок. – Нет, Слава с маслом в мозгах, а? Тебя,
конечно, надо бы, чтоб менты замочили. И пронести по городу в окровавленном виде, - засмеялся, видя мое покосившееся лицо. - Это круто! Вообще, в Славике пропадает театральный режиссер, а?
- Мудак в нем пропадает последний!
Чугунок захохотал.
- Что, не хочешь в мученики?
- А ты бы захотел?
Он как-то странно замер, словно его оглушили. Только что мотался по кабинету, как угорелый, и вот – стоп-кадр.
- Я – буду, никуда не денусь, - неожиданно обмякнув, сказал он. – Буду. –
Повторил подавленно. – Что смотришь удивленно? Я все про себя знаю. Иду осознанно. Давай выпьем, – пошел к серванту, открыл дверцу бара, достал бутылку коньяку «Реми Мартен», два пузатых бокала, обернулся. - Скажу одну вещь умную, только ты не обижайся. Думаешь, я просто так, совсем случайно стал во главе самого мощного клана силы в Крыму? Почему я, а не тот же Чабан или Гиря? Нет, я, именно я (тыча себя в грудь горлышком бутылки) – на острие атаки. Большая, страшная честь! Иногда меня так и распирает энергетический импульс Люцифера! Слыхал о таком?
Я остолбенело смотрел на Чугунка, разливающего коньяк. И он туда же! Да это секта! Секта люциферитов! Лащенков, Лезов - они и Чугунка охмурили, втиснули свои идейки в его узкий лобик. Хотя какие там свои! Это же мои были идеи, мои, юношеские. Я Славе в общаге их высказывал, в пьяном угаре. И вот! Вот я и встретился с человеческим воплощением своего юношеского бреда! Ладно там Лезов, мелкая пешка, какой из него люциферит, так, просто подонок. Но Чугунок! Это же силища, людей ломает о колено, взошел к власти по трупам. Я мечтал сам стать монументом силы, да не смог. А эти – недоноски, недоумки – смогли! Вот они, мои идеи! Во плоти и крови. Лицом к лицу. Вот где плоды взошли! Чугунок… Еще один люциферчик, конкретный. И верит ведь, что он – инкарнация Люцифера… А, впрочем, почему бы и нет? Кто он вообще такой, чтобы распоряжаться судьбами, жизнями и смертями тысяч людей? Кто он такой, чтобы посылать меня на стадион? И ведь я пойду, пойду и подниму толпы пацанов, и будет бой, и кровь, и смерти. Так, может, он действительно чего-то там инкарнация? Иначе почему я подавлен им? Почему гнутся перед этим шибздиком накачанные каратисты и матерые уголовники?
- Ты хоть знаешь, кто такой Люцифер? – Чугунок уже успел нахлюпать в бокалы
коричневого коньяка, отхлебнул не чокаясь, выдохнул, как Змей Горыныч. – Это наш Спаситель. В натуре! Без него нас бы вообще уже не было! Ты думаешь, он Бога кинул? ****еж это все! Наоборот, он взял на себя все зло этого мира! А знаешь, что значит взять на себя зло мира? Думаешь крест взять? Хер! Это самому стать этим самым злом! Вот где обалденная, величайшая жертва! Я тоже мог бы где-нибудь на Мальдивах валандаться, но я тут, в Крыму, ты понял, на своей родной земле, противостою! Я несу на себе ее зло! И потому – спасаю! Думаешь, Крыму было бы лучше под Чабаном, этим тупым ублюдком? Да он садист конченый был, а я дышать даю. Я беспредел ограничил, я не даю «кабанчиков» колоть. Знаешь, кто такие «кабанчики»? Это бизнесмены – им дают жирок нагулять, а потом «закалывают». Все забирают под ноль! А я не даю. При мне ни одного не «закололи», потому что это беспредел. И я же – зло, получаюсь! А что такое с космической точки зло? Это сама материя! Читал Далиса? Сама материя есть собственно зло! Низшие слои, черные дыры, магмы палящие. Их-то и взгромоздил на плечи Люцифер. И поддерживает их каждое мгновение, все эти миры с миллиардами зверолюдей. Вот почему он князь мира сего! Как я – князь Крыма! Реши он вернуться к отцу своему небесному, и все накроется медным тазом, исчезнет и Земля, и вообще весь космос. Вот где любовь к людям, к этим гнидам продажным, вот где самопожертвование! А мы шлем ему проклятия, вот уже 18 миллионов лет, держим его за Сатану и душегуба! Вот где пытка! Меня же тоже все проклинают, думаешь, я не знаю? А скольких я спас, ты знаешь? То-то же! Что толку погибнуть один раз, зная, что через минуту будешь сидеть на небесах рядом с Отцом небесным? Вспоминать смешные земные приключения. Нет, ты отдай себя в вечное, безвестное проклятие, стань сам воплощением зла, слушай хай спасенных тобой сявок, и неси этот груз – молча! – в безвестности подвига величайшего, который был, есть и будет во вселенной! – перевел дух, засмеялся мне в лицо. - Понял, какая у меня «крыша»? Буду я после этого их бояться? Мы всех сотрем в порошок!
Я остолбенело, с открытым ртом и отвисшими базедовыми глазами, слушал Чугунка. Мои старые обсосанные теории, которые я бурно обсуждал со Славой за бутылкой портвейна в грязной общаге в студенческой юности, явились ко мне в лице босса мафиозных бесов и заталкивают меня в бездну. Выходит, мысли, теории не рассеиваются в пространстве, нет, они воплощаются, овеществляются, и, грубые, наглые, зверские, вцепляются и растерзывают своего собственного создателя. Но то же была игра мыслей! Всего лишь игра! Я просто строил красивые «люциферические» легенды, творил новую мифологию, шокировал смелостью мысли окружающих восхищенных девочек, фанов и дружков. Вот она, встреча со своими творениями! Как тогда Кинг-Конг из песни приперся в гримуборную и вздернул меня за ключицу!
Чугунок меж тем возбужденно бегал по кабинету.
– Я иногда не знаю, откуда это все у меня, откуда? Жека, я ведь был – ты
правильно вспомнил – всего лишь секретарь комсомольской организации Университета. И вдруг какая-то неведомая сила потащила, потащила и выволокла на самую вершину! Откуда только энергия берется. Хрен его знает. Я всех подавляю, одним взглядом, волей. Давлю, как вшей. И не простых шавок, а матерых волчар. Еще никто не мог меня подавить, волей. Бочки катили, бывало, разборки бывали крутейшие, а за моей спиной – Сам! И мне на всех насрать! Понял? Я смотрю ему в глаза, а сам думаю – ты на кого мазу тянешь, подонок? На Люцифера? А они словно чуют это. Хвост так поджимают и отползают, отползают… Но сейчас разборка будет самая крутая из всех. Ты мне должен помочь. Сделай все, как я тебя просил. Кувалда будет с тобой, и никто тебя не тронет. Жека, ты знаешь, мне бывало по жизни такие вилы – просто ****ец! И я часто в такие моменты вспоминал твои вещи, что ты вот нам лабал в общаге. «Лыжню!». И вот эту – «Держать!» Когда херово, когда, казалось, вот-вот раздавят, я себе – «держать, ****ь!», веришь? И помогало. Все, иди! Разболтался я с тобой, но не с этими же толстолобиками про высокие материи беседовать, верно, ха-ха? Все, иди, времени нет. Помни, отблагодарю, как никто!
* * *
«По делу о захоронении в Неаполе Скифском задержаны двое подозреваемых. Они дают признательные показания»
«Крымский обозреватель» 24 июня 1998 г.