Рис. Татьяны Цыплаковой
В канцелярии шефа три Анны. Старшая Анна Сергеевна — начальник канцелярии, она же — инспектор по контролю, вторая Аня — секретарь, третья, секретарь-машинистка Аня-маленькая.
Утром за несколько минут до звонка Анна Сергеевна молча стоит у раскрытых дверей канцелярии. «А я уже здесь, ничего не поделаешь, такая уж я аккуратная», — этот подтекст относится к нам. Постепенно части ее лица застывают. После звонка подтекст ее новой маски иной: «Я не доносчица, но следует все же приходить вовремя».
Сотрудники за глаза зовут ее «Анной на шее», в глаза — Хозяйкой. Пожалуй, она укладывается в последнее емкое слово. Ее хлопотами «предбанник» (по выражению нашей Нелли) -узкая мрачная канцелярия незаметно превратилась в самый уютный уголок здания. Из плетеных корзинок низвергаются вниз по стенам мохнатые лесные полосы, между ними озерками поблескивают керамические тарелки. В вазах и кувшинах размещаются по строгому сезонному графику первые подснежники, фиалки, тюльпаны, сирень, розы, потом астры и, наконец, осенние хризантемы. А сверху на все это цветочное великолепие взирают вдохновенно-аскетический Лист и бесстрастный Рахманинов. Они попали сюда как инвентарь хозяйственного управления министерства. [
Эрудиция хозяйки цветущей канцелярии порой дает осечки. Она не улавливает окончаний. Меня, как новенькую в этом микрорайоне, она изводит красной строкой:
-Начинать надо на пятой букве, на пятой! Мне же неудобно нести такую стряпню на подпись Николаю Андреевичу. Это неприлично. Неужели трудно запомнить?! Каждому объясняй по десять раз. Вас - сорок, я — одна.
Но порой втихую она использует меня для шлифовки словарного запаса:
-Пожалуйста, скажите, что такое параллелизм?
На каждую остроту Алика или Нелли она отвечает громким отрывистым «ха-ха!». Смех обрывает на полуслове: «Я понимаю, вам со мной интересно, но дело есть дело».
Быстро проходя по коридору мимо любителей общения, она как бы выбрасывает разящий плакатик над собой: «Вы видите, я всегда занята и не позволю себе то, что позволяете вы». Когда она входит в налшу комнату в новом туалете, подтекст более тонок: «Я понимаю, у вас нет такого вкуса, но я слишком воспитана, чтобы замечать это».
Но иногда она становится беззащитной.
-Я плохо выгляжу сегодня, да? Я вчера пила водку. Это вульгарно, я знаю. Но... обстановка, настроение. У женщин бы¬вает, да...
О шефе она говорит с трепетом. Всякий, кто в ее присутствии пытается размышлять вслух об отрицательных чертах его характера, становится ее личным врагом. Она охраняет имя и время шефа преданно и убежденно. Самая интимная болтовня с взаимным обменом сигаретками немедленно покрывается ледком при вопросе:
— Анна Сергеевна, можно мне к шефу?
— Он занят.
— Но мне срочно.
— Если вы считаете, что можно врываться к человеку, когда он занят, то заходите.
Дальнейший обмен мениями теряет смысл.
Шеф — центр ориетации сотрудников Главка. Он — шеф. Кроме того, незауряден, талантлив, воспринимает себя в качест¬ве бесспорного шефа. Самоуверенность сочетается с неуравновешенностью, которая предполагает тайну. Его неожиданные вызовы приводят в трепет наиболее впечатлительных. Самые, проницательные не могут предвидеть, чем кончится общение в кабинете. Когда на пороге нашей комнаты появляется элегантная «зашторенная» Анна и официально бросает:
-Нелли, к Николаю Андреевичу, — от юмора и независимости бедной Нелли остаются только поминки. Пропадает даже лицо, обозначаются лишь зеленые веки и темносиреневые, губы. Неуклюже цепляясь за углы столов, она кое-как выруливает из комнаты. Мы бросаем свои дела и ждем конца «интервью». Через несколько томительных минут в комнату влетает Нелли с трагическими глазами, шлепается на стул и после короткой паузы отвечает на всеобщий немой вопрос:
-Что?! Разгон, конечно. Мечет икру. Надо на ком-то. Святая мадонна (Нелли воспитана на итальянских
фильмах), кому нужен этот идиотский ублюдок-план?! Кошке под хвост. Мне больше делать нечего!
Мы упираем глаза в бумаги и бурно сочувственно вздыхаем. Не можем же мы сказать, что план все-таки надо было сделать давно, что разговор об этом плане идет несколько месяцев. И шеф в данном случае прав... Увы, правда — не всегда удобная штука в отношениях между людьми, если они собраны в одной комнате и проводят друг с другом большую часть суток — самую результативную.
Вслед за Нелли появляется Анна, смотрит на Нелли, потом на нас на подтексте: «Как можно так несерьезно относиться к заданиям шефа».
Сегодня у нас производственное совещание. Разговор о руководстве подчиненными нам учреждениями. Как всегда, шеф набрасывает несколько мыслей, предлагает высказаться.
Пауза. Никто не решается первым.
-Ну что, товарищи, вижу, вы к обсуждению не готовы.
Робко поднимается одна рука. Выступление коряво, не совсем по существу. После новой паузы — второе, не лучше. Раскачка явно замедленна. Шеф разогревает нас ядовитыми репликами. Каждый лихорадочно собирается с мыслями, наскоро проверяет в уме форму выступления, хотя бы начало, тянет руку. Лес рук. Николай Андреевич саркастически смотрит на вызванный им к жизни лес и берет слово сам. Производственное совещание превращается в моноимпровизацию.
Он позволяет себе углубиться в философию, в современные теории и дискуссии об искусстве...Но вдруг как бы теряет логический стержень, начинает топтаться на месте, вместо доказательств обрушивает на нас поток известных формулировок. Они, как пули косоглазого стрелка, бьют в белое поле мишени, не попадая в яблочко.
По нашим опустевшим глазам он начинает чувствовать неточность попадания, улавливает возможные вопросы, весь как-то отступает от себя, собирается и ... берет какой-то рубеж...
-Главное — не информация, а истина, вскрытие сути явления, личности...
Его речь крепнет, становится свободной. Сейчас она пульси¬рует, дышит, трепещет, как ворох живой рыбы. Сейчас он отчужден от нас, как подчиненных, и от себя, как шефа, переключен только на мысль, логику, систему доказательств. И мы отчуждены от самих себя, от него, самоотверженно и одержимо следуем по лабиринту за его мыслью, испытываем почти восторг от ее точных ударов. Какой же это редкий дар — дар убеждения! И какой невосполнимый урон обществу наносят многочисленные местные толмачи, добиваясь из самых высоких побуждений от своих подопечных совершенной идентичности формулировок всех, даже элементарных явлений жизни.
Но вот шеф делает крутой вираж, переходит на «текущий момент». Интонации меняются...
— Борьба усложняется. А мы порой продолжаем примитивно долдонить прописные истины в тех же выражениях, что тридцать лет назад. Если драться всерьез, надо думать о психологии, о результатах нашей пропаганды, а не только о ее количестве. Нужны новые формы работы, руководства, воспитания. Требуется чуткость, наблюдательность, индивидуальный подход, очень непростой...
Опять в его голосе доверительные нотки:
-Друзья мои, нельзя бить палкой по голове человека, если он чего-то не понимает, до чего-то не дорос, нельзя давать пинок в душу... Бороться за душу каждого, говорить с каждым на его языке, но чуть поднимаясь над ним, незаметно увлекая за собой, не сдавая принципиальных позиций в каждом вопросе... А что происходит у нас? Как мы руководим этим сложным процессом, мы, сами?!.
Он спускается с высот теории, переходит на современный обиходный диалект, позволяя в пылу монополемики некоторые излишества:
-Я уже не говорю, что мы порой не умеем грамотно написать элементарной бумажки, не говорю, что надо как-то думать, хотя бы в первой половине дня, когда голова еще что-то сообра¬жает. ..
Анна сидит впереди. Она ловит каждое слово, фразу, особенно непонятную, с внутренним восторгом. На последних же, близких ей словах, она вытягивается, оглядывает всех на подтексте: «Вот видите, как он прав, как прав!».
Неожиданно шеф «гасит мяч» у сетки под самым нашим носом:
-Идите работайте. Спасибо за внимание.
Мы выходим из кабинета, уменьшенные в собственных габаритах, и в то же время полные желания доказать, что мы не такие уж лопухи, что у нас тоже... мысли, идеи... давно!
Время, как всегда, мчится на неудобной скорости. Зарплата второго и семнадцатого каждого месяца мелькает полосатыми столбушками. Впереди уже просматривается более крупная веха - Новый год.
Анна Сергеевна вдруг начинает проявлять беспокойство:
-Мы проводим на работе большую и лучшую часть своего времени...
-Вы хотите, чтобы эта часть включала неофициальную программу?
-Алик, ты умный мальчик! Да. Да!
- Короче, вы предлагаете скинуться на встречу? - подводит утилитарный итог Нелли. — А как посмотрит на это партком, местком, шеф?!
- О-о. я берусь уговорить Николая Андреевича. Партком и местком мы пригласим — они не должны глушить инициативу трудящихся. В конце концов, мы проводим на работе большую часть своего времени.
Разрешение вскоре получено. Все складываются по трешке. Машина неофициальной главковской встречи Нового года запущена.
Местом встречи определена наша комната - самая большая, укромная, находится вдали от центральной магистрали — главковского коридора (в нее можно попасть только через канцелярию шефа).
Самым активным помощником Анны оказывается Нелли, их недавние стычки теряют актуальность. Мощная энергия и организаторские способности Нелли обретают «царя» и стимул, более четкий, чем планы и переписка «Наша пани вашей пани» (ее любимое выражение).
В cфepy деятельности двух дам втянут даже холодноватый склонный к скепсису Алик. Теперь он бродит по коридору со слепыми глазами и сочиняет либретто капустника для местной радиопередачи. Активный Гога из другого отдела пытается ему помогать. Тогда у Алика начинает дергаться левый глаз, а сам он становится ужасно вежливым:
-Прошу прощения, Георгий Луарсабович, в данное время мне необходимо составить архисрочное письмо на имя уважаемого руководителя известного вам учреждения...
Наша комната постепенно освобождается от производственной продукции, ее распихивают по чужим столам и шкафам. Крупным планом вползают в кадр симпатичные бутылки, оплетенные соломкой — в них по идее устроителей будет разлито вино собственного изготовления. Нелли носится по магазинам с безумно-счастливы¬ми глазами в своей удивительно стойкой шубке из козьих лапок. Перед очередным вояжем она иногда бросает нам на ходу:
-Если шефуля спросит-, скажите, я у соседей.
Анна Сергеевна ежедневно пополняет материальную часть будущей встречи за счет домашних ресурсов. В картонках из-под обуви аккуратно уложены в туалетную бумагу хрустальные рюмки, вазы для фруктов и конфет. Нелли приносит целую охапку рулончиков цветной мятой бумаги. Наша комната постепенно обретает облик восточного ресторана. Казенные абажуры образца тридцатых годов кокетливо укутываются цветными гофрированными шарфами, снизу прикрываются плоскими картонными тарелками, с них свисают волны разноцветного серпантина. Даже облезлый месткомовский сейф, хранитель протоколов и списков сотрудников, играющих в черную кассу, покрывается золотыми звездами и серебряными полумесяцами.
Постепенно в подготовительную горячку включаются почти все сотрудники главка. В стороне — мудрейшие, убежденные на опыте последних лет в том, что самые фантастические комнаты им уже ничего не сулят.
День символической встречи назначен за три дня до настоящей. Несмотря на полнометражный рабочий день, никто в нашей комнате с утра не работает по прямому назначению. Входящие с резолюцией шефули «Прошу подготовить решение» не воспринимаются всерьез и отправляются в напиханные до отказа, составленные, как в день свадьбы, столы. Потом предстоит разбираться, куда они попали, но сейчас это никого не волнует — «потом!».
А пока срочно устанавливается динамик, тянется провод из комнаты связи, прикрепляются кнопками ослепительные бумажные скатерти, расставляется хрусталь и пластмасса, пишутся на карточках остроты: «Каждая лошадь думает, что у нее самая тяжкая ноша». Короче, суета — радостная, бестолковая, основа каждого праздника.
Анна Сергеевна командует парадом вдохновенно, сосредоточенно. Ее распоряжения беспрекословны, как приказы верховного главнокомандующего:
-Фрукты! Легкое вино! Фужеры! Крепкие напитки! Рыба! Мясо!.. Не годится, дурной вкус. Я сама. Уберите пластмассу, дешевка. Динамик на пианино! Елку на сейф!..
Она могла бы принять дипломатический корпус, устроить любой прием, интересуй он ее так, как наш главковский самодеятельный сабантуй.
Темнеет. Щелкают выключатели. Комната вдруг освещается мягким волшебным светом. Одиночные посетители, прорвавшиеся сквозь дополнительные посты Анны Сергеевны, останавливаются у двери, затем ретируются без вопросов.
За час до конца рабочего дня техническая и организационная часть закончена. Анна осматривает итоговым инспекторским взглядом дело рук своих и, видимо, остается довольной. Через минуту она сидит за своим столом в канцелярии, как отключенный от сети приемник. Я пытаюсь ее подбодрить:
-Устали? Все на «отлично»!
—Как вы думаете, понравится Николаю Андреевичу? — и вдруг тихо:
-Как ко мне. относится Николай Андреевич? Только честно.
—Думаю, хорошо. У него нет оснований...
-Да-да, вы знаете, я надену сегодня самое нарядное платье.
«Не надо!» - хочу я крикнуть», но смотрю в ее глаза и не смею.
Звенит звонок. Все устремляются в нашу комнату. Она уже не наша, мы сегодня в ней не хозяева.
Общение, реплики, остроты не развязные и ленивые конца встречи, когда уже все ясно и нечего ждать, а неровные, нервные, как бы прощупывающие друг друга. Голодный смех.
-Где начальство? Какого лешего оно опаздывает?! И стандартное:
-Начальство не опаздывает, оно задерживается.
-Давайте начинать!
Комната гудит, как перегруженный трансформатор.
Входит Анна Сергеевна. Открытое кружевное платье на розовом чехле, туфли из золотистых ремешков, на руке золотой браслет. Она всегда любила сразить женщин своими туалетами. Но сейчас она вошла, как входит первый раз в учреждение новенькая сотрудница. Все смолкают. Потом Гога изрекает :
-Вай-вай, Анна Сергеевна совсем как невеста сегодня.
Все смеются несколько принужденно. Но напряжение снято.
Наконец, в дверях показывается командный состав: Нико¬лай Андреевич, начальники отделов и других управлений, секретарь парткома, месткома и, наконец, заместитель министра. По правде, на такое внимание руководства никто из нас не рассчитывал. Похоже, наше скромное мероприятие расценено положительно и администрацией и общественностью.
-О-о!.. — говорит начальник финансов, — Николай Анд¬реевич, вы недооцениваете свои кадры. Сколько инициативы, блеска! Подлинное искусство создает народ.
— А главное, без бюджетных ассигнований, - оформляет мысль финансиста Алик.
Николай Андреевич несколько секунд напряженно обозревает нашу экзотику, не зная, видимо, как ее оценить.
-Да-а, братцы , ничего не скажешь, молодцы! —
восторженно басит заместитель министра.
Острый лучик тревоги, пробивавшийся сквозь очки Николая Андреевича, гаснет. Глаза начинают светиться ровным блеском, легкая, ироничная улыбка трогает волевые губы. Приветливым хозяйским жестом он пропускает командный состав вперед.
Николай Андреевич — в черном костюме, полосатый галстук ЧУТЬ туже, чем надо, стягивает его коротковатую, конструктивную шею, белые тугие манжеты чуть больше положенного высовываются из-под рукавов пиджака. У него облик жениха, надевшего на свадьбу новый непривычный, тесноватый костюм. Заместитель министра в своих повседневных брюках с пузырями на коленях, темной сорочке без галстука кажется своим парнем.
Гога сразу самоизбирает себя тамадой, оттесняя нашего Алика:
-Просим садиться! Николай Андреевич, ваше место! Между мужчинами — дамская прослойка, иначе будет, как на старой грузинской свадьбе. Анна Сергеевна, вы, как хозяйка, сюда, к своему шефу... И нашему, и нашему, я сказал — по правую руку. Так.
-За новый счастливый год, за успехи в работе и счастье в личной жизни! - торжественным салютом звучит первый тост секретаря парткома.
Алик незаметно исчезает. Рокочет динамик, сообщая новогодний выпуск главковских известий. Сообщения Алика с ходу за столом комментируются Гогой, отчего их подтекст несколько упрощается. Гога. не реализовавший свой юмор в тексте известий, теперь берет реванш.
Наконец, поднимается Николай Андреевич:
-Я хочу предложить тост за наших женщин. Это они устроили этот вечер, создали удивительный уют. За их золотые руки — в работе, коллективе, семье, за их красоту — а они сегодня красивы все без исключения!
Ответный энтузиазм единодушен. Мне кажется, шеф все понял, не разделяя, поднялся над женской слабостью, тонко и умно ответил человеческой и мужской благодарностью.
Он слегка наклоняется к Анне Сергеевне и дотрагивается до ее рюмки.
Анна Сергеевна сидит в своем открытом роскошном платье дикаркой-невестой. Никто не обращается прямо к ней, как обычно. Она оказывается в вакууме. Все мы проще, спортивнее, равнодушнее друг к другу, «нацелены» на заместителя министра, как на высшее начальство. И только для нее не существует никого, кроме НЕГО. И, как говорится в таких случаях, предложи ОН совершить ей любой — возможный и невозможный подвиг она с готовностью, благодарностью, не раздумывая о возможных потерях, бросилась бы его выполнять.
Но он только дотрагивается до ее рюмки и поворачивается налево к следующей.
-Благодарю вас, Николай Андреевич. - еле слышно отвечает она уже его спине.
Вечер набирает крепость. Детище Алика — выпуск известий — уже забыто, оттеснено народной инициативой, менее интеллектуальной. а потому более доступной. Мужской хор из отдела Гоги «Министерские робята» исполняет частушки на местном материале, подражая северному народному хору. Аня маленькая поет низким голосом «Очи черные». В антрактах между номерами Гога сыплет анекдоты из серии «Армянское радио спросили...». Вскоре Анна Сергеевна по-прежнему скованная, неловкая - подхдит ко мне и тихо опрашивает:
-Как вы думаете, ему понравилось?
-Он сказал все в тосте. Вы законно можете отнести это на свой счет.
Я не лукавлю. Он ведь знает об ее инициативе. К сожалению, у истины слишком много нюансов.
Начинаются танцы. Вечер вступает в фазу, когда единый дружный коллектив, готовивший его, начинает неизбежно жестоко распадаться по возрастному признаку. Юмор мудрых отступает за кулисы, авансцену заполняет молодость. Правда, «мужская прослойка» по праву выбирающей продолжает борьбу за авансцену почти в полном составе.
Танцуют многие. Танцует и шеф. Только Анна отказывается от редких приглашений и нервно курит у двери.
Звучит вальс. «Ну пригласи же ее, продолжи свою щедрость!» мысленно взываю я к Николаю Андреевичу. И он подходит к Анне Сергеевне и приглашает ее на вальс. Она теряется, сминает сигаретку, несмело выходит из своего угла и опускает руку на его плечо.
Они сразу не могут попасть в такт. После неуклюжей проходки найдена некоторая синхронность, и оба, как громадное судно после шторма, начинают выравнивать ход. Я вижу, как меняются глаза Анны, меняется лицо... Как же мало надо порой человеку! И как другой человек — трижды друг и брат по конституции и человеческому праву — не может дать это малое, не может.
Вдруг с ее ноги в тонком розовом чулке соскальзывает золотистая туфелька без пятки. Анна Сергеевна вздрагивает и пытается поймать ее на ходу. Николай Андреевич спотыкается и неуклюже топчется на месте. Вся масса танцующих останавливается. Гога громко изрекает:
— Невеста потеряла туфельку.
Раздается смешок и комментарий:
-Золушка потеряла туфельку. Принц должен ее поднять. Становится тихо, хотя музыка продолжается. С лица Николая Андреевича стирается улыбка, лучик тревоги снова пробивает очки. Он неуверенно дергается к злополучной туфельке, затем подается назад, обводит настороженным взглядом застывшие лица. Сейчас он не знает, какое принять решение. Потом резко поворачивается и отходит к замминистра.
-Что. брат, авария? — басит зам. — Надо было поднять. Дамы ухода требуют, никуда не денешься, мужского ухода.
Шеф растерянно молчит, потом сугубо серьезно отвечает:
- Знаете, Алексей Васильевич, я обдумал тот вопрос.
-Какие сейчас вопросы, голубчик?
Но посмотрев в сосредоточенное лицо Николая Андреевича, продолжает:
-Ну, давай, если обдумал, выкладывай.
Анна Сергеевна, наконец, подцепляет туфельку, продевает в нее. ногу, выпрямляется и обводит детски-счастливым взглядом аудиторию. Сейчас она не улавливает случившегося, как раньше не улавливала окончаний. Этот робкий и победный взгляд трудно вынести. Хочется закричать, потрясти ее за плечи, обнять... Что?! Как можно объяснить, не ударив в грудь, по голове ослепшего от счастья человека?!.. Я ухожу с вечера.
Утром наша комната демонстрирует тяжелое похмелье. Распалась дополнительная связь, временно объединившая нас более интимно. Даже Нелли неожиданно проявляет страсть к деловой стороне своей деятельности:
-Заберите свой хлам из моего стола, хватит с меня собственного.
Это она нам. Мы снова становимся нормальными сотрудниками учреждения.
Захожу к Анне Сергеевне с очередным письмом. Слышу необычно мягкий голос:
-Постарайтесь запомнить, - на письма в Главк нужно отвечать, по возможности, сразу и по существу. Внешний вид вашего ответа обязан соответствовать марке учреждения, должен быть опрятен, без помарок. Красную строку лучше начинать на пятой букве — так принято и красивее. Понятно?
-Да, Анна Сергеевна, спасибо.
Это она занимается с новенькой сотрудницей.
-А вам что, голубчик? — это она мне.
«Голубчик» хлопает глазами и забывает отдать письмо. Она смотрит на меня новым, чуть рассеянным взглядом, потом ловким округлым движением забирает бумажку, спокойно просматривает ее и таким же движением кладет в почту. Я очумело выхожу из канцелярии.
Вечером Анна Сергеевна не уходит домой, пока не уйдет шеф.
-А вдруг ему понадобится справка. Он так много работает. Это такой человек, такой...
Так она обычно говорила раньше. Сегодня молчит и улыбается чему-то своему. Я подсаживаюсь к ней. Она вдруг начинает рассказывать о своем муже. Раньше она тоже говорила о нем, но иначе, пропуская его образ через свое понятие прекрасного (и, наше, каким оно должно быть по ее мнению):
-У меня муж чрезвычайно эрудированный, чрезвычайно. Он знает несколько языков, переводит. Писатель... — она называла популярную фамилию, его обожает, мы близки домами, наши дачи рядом. Муж старше меня. Мужчине, это можно простить, если он обеспечивает жене удобства. Я работаю не ради денег, ради будущей пенсии. Муж любит, чтобы в доме был порядок. Я умею это делать, женщина должна уметь. Мне нужно хорошо сегодня выглядеть, мы идем в гости. Каждому мужчине приятно, если жена хорошо выглядит, да-да...
Сейчас она говорит «лояльно»:
-Между нами нет контакта, а есть... параллелизм. Это он так говорит, он умный. А мне с ним скучно. Он больше молчит. Или вдруг начинает по-английски читать стихи Шекспира. Меня это безумно раздражает. А вчера не раздражало. Я пришла с вечера и стала убираться. Я люблю убираться. И он любит, когда я убираюсь. Потом я
запела. Он не любит, когда я пою, говорит: «У тебя и так слишком много достоинств». А вчера он смотрел на меня, а потом стал читать свои стихи. Я пою, он читает — вслух на английском... Вот так мы и живем. Впрочем, сейчас это не важно... Николай Андреевич скоро уйдет, пойдем тогда гулять по Москве. Заглянем в забегаловку,
нет, в ресторан — все же приличней. У меня есть деньги, правда, я угощаю, идет? Домой что-то не хочется.
Опять эта ее новая улыбка. Мне становится жутковато. Надо же быть такой идиоткой, напялить на себя..., а вдруг она ничего не напяливает? Скорее сбрасывает легко, естественно. А вдруг то, что сейчас в ней — только ее, для нее, она этим полна. И ей уже не нужно ничего выносить в подтекст. Может быть, счастье и начинается тогда, когда уже ничего не надо выносить в подтекст? Поэтому счастливые люди так просты и дружелюбны?..
Завидую я ей, что ли?.. Может быть. И презираю себя, несчастного головастика, давно упрятавшего за разными приличными спецмасками свою открытость, житейскую незащищенность, боль за то, что не сбылось, не сумелось, не получилось. Защищено или искорежено — тоже не пойму.
-Анна Сергеевна, душенька, пошли по Москве, пошли в ресторан, куда пожелаете! Только сейчас, не откладывая.
- В самом деле, вы пойдете?! Восторг!.. Чуть-чуть подождем, он скоро кончит.
-На шута его ждать?!.. И вообще, Анна Сергеевна, на шута он вам сдался, а?!
Анна отшатывается от меня, как от оголенного провода, потом как бы отключается от общей со мной энергосети. Я молча одеваюсь и ухожу домой.
На следующий день мы почти не общаемся. Только к концу работы Анна подзывает меня к себе. У нее необычно растерянный вид. Зеленые глаза мутны, коричневые губы и серый тяжелый подбородок мелко-мелко дрожат.
-Вы знаете, он ко мне не обращается, как будто меня нет.
-Вам кажется, Анна Сергеевна.
-Не кажется. Я слишком хорошо знаю его. Вызывает Аню-маленькую, просит принести почту, просматривает один.
Это - довод. Раньше он всегда просматривал почту с Анной Сергеевной. Для нее это был счастливый час дня. Она закрывала на ключ дверь изнутри, чтобы никто не помешал. Наша Нелли (она всегда знала, что в данный момент творится в приемных министра, замов и начальников управлений) влетала в комнату и с ходу кричала:
- Bсel Доступ к телу шефа закрыт. Там Анна и почта.
Оказывается, теперь он смотрит почту один. Это аргумент. Я уговариваю ее не обращать внимания ни на него, ни на его отношение, продолжать делать свое дело.
Она не может сосредоточиться на моих словах. В ее глазах как бы оседает и отвердевает недоумение и боль.
На другой день Нелли приносит весть:
-Братья-кролики, сейчас умрете. От нас уходит Анна. Шеф решил всерьез заняться профилактикой своей безупречной репутации.
И Анна Сергеевна ушла. Наше учреждение устроило ее перевод в другое, солидное, но более тупиковое учреждение.
Первое время она иногда звонила нам, говорила что-то невразумительное безжизненным голосом. Потом звонить перестала.
Канцелярия сейчас работает, как и положено солидной канцелярии — без цветов, тарелочек, влюбленности. Правда, Лист и Рахманинов остались как принадлежность ХОЗУ министерства. Впрочем, на них никто не обращает внимания.
Аня и Аня-маленькая чувствуют себя свободнее. В отсутствии шефа они громко хихикают, на посетителей смотрят, как продавцы на покупателей, загадочно мурлыкают по телефону со своими мальчиками на безупречном современном диалекте:
- Да ну?!.. Ну да!.. Иди ты!.. Ну ты даешь!..
И Нелли, честившая раньше за глаза «эту влюбленную дуру» , теперь честит за глаза их:
-Эти девчонки совсем обнаглели. У них не узнаешь даже имя собственной тетки — они его забыли. Где уж тут до бамажек?!
Главк - самостоятельная планета в сложной системе - продолжает следовать по строго организованной орбите.
Сегодня у нас производственное совещание. Шеф также набрасывает перед нами пестрый узор идей. Потом он, наверно, также неожиданно финиширует, ковырнув нашу психику. Мы также; выходим из кабинета уменьшенными в собственных габаритах и все же заряженными, как аккумуляторные батарейки (в этом, наверное, практический смысл шефства, как он это понимает). Правда, на сегодняшнем совещании нет самого внимательного и доверчивого слушателя — Анны Сергеевны. Нет хозяйки. Две Ани не могут ее заменить. Аня-маленькая явно думает, глядя в рот шефа: «Завелся! Хоть бы кончал скорее. Должен позвонить Боря».
Вечером, после звонка Главк пустеет. Иногда в нем остаются сотрудники, привыкшие оставаться и отвечать за все с тех пор, как их приняли сюда молодыми, красивыми положительными героями. Наверное, им кажется, что молодость еще продолжается.
Я прохожу через канцелярию. За полуоткрытой дверью просматривается шеф. Он сидит, упершись локтями в огромный стол старого кабинетного образца (его еще не успели поменять на более современный), и смотрит перед собой непривычно незрячими без очков глазами.
О чем он думает? Трудно сказать. Он не высказывает своих мыслей вслух. Как, впрочем, и мы не высказываем их до конца даже самому близкому человеку. Мы боимся возможной беззащитности.