ПРЕДИСЛОВИЕ
Думаю, не ошибусь, если скажу, что имя Николая Еремеевича Струйского сохранилось до наших дней благодаря трем обстоятельствам. Главное из них - большое богатство, унаследованное им от ближайших родственников, погубленных во времена бунта Пугачева. Это дало возможность молодому дворянину вести желаемый образ жизни, наполненный любимыми занятиями, которые скорее можно назвать страстями – сложением стихов и созданием собственной типографии, печатными изданиями которой гордилась Екатерина II. И, наконец, долгая дружба со знаменитым художником Ф.С. Рокотовым, запечатлевшим его образ на полотне.
ПОРТРЕТ
Знакомство мое с портретом Н.Е. Струйского состоялось в 1986 году. Именно тогда осознала я величие таланта Ф.С. Рокотова и погрузилась в изучение его творений. При первом взгляде на картину возникло чувство удивления, обусловленное нечеткостью прорисовки линий лица, некой их размытость. Все это создавало впечатление незавершенности работы художника. Позднее установила, что время не пощадило полотно, а реставрационные работы только ухудшили его состояние. Большая часть красочного слоя оказалась безвозвратно утраченной.
И все же нет сомнений, что перед нами молодой человек с весьма привлекательной и своеобразной внешностью. Тонкое, несомненно, аристократическое лицо немного вытянуто. Под широкими бровями мерцают темные глаза, обладающие притягательной и, пожалуй, таинственной силой. Взгляд их несколько ускользает в сторону. Портретируемый как бы не желает смотреть, а скорее общаться с созерцающими лик его. Лицо обрамляет пышный парик. Поражает гордость, проявляющаяся в осанке его еще хрупкой фигуры. На портрете Струйскому, поручику лейб-гвардии Преображенского полка всего двадцать три года. Однако он уже находился в отставке. Изображение Николая Еремеевича в военном мундире с золотистым галуном, скорее всего дань памяти о несостоявшейся военной службе. Искусствоведы обычно отмечают разнонаправленность расположения фигуры, лица и глаз на полотне. Что хотел подчеркнуть этим художник остается только предполагать. Думается мне, что, скорее всего противоречивость и сложность характера портретируемого, порывистость, необычность и неожиданность творимых им поступков.
Осталось добавить, что в 1772 году Н.Е. Струйский специально приезжал в Москву, чтобы заказать портрет художнику Ф.С. Рокотову, с которым был знаком со времен службы, проходившей в Санкт-Петербурге. Именно этого портретиста он ценил и уважал за художественный дар и оставался верен своему чувству на протяжении всей последующей жизни. Достаточно вспомнить, как обращался Струйский к художнику в одном из адресованных ему писем: «…Когда ты играя почти ознаменовал только вид лица и остроту зрака его, в той час и пламенная душа ево, при всей ево нежности сердца на оживляемом тобой полотне не утаилася… А ты совосхищен, и проникая во внутренность души сего великого мужа, по троекратном действии и толикомуж отдохновению и совершил для нас сию твою неоценную работу».
Не удивительно, что благодаря общению и возникшему обоюдному чувству симпатии Рокотов смог постичь и запечатлеть на полотне мятущуюся душу Николая Еремеевича Особенно поразило меня слово «совосхищен». Значит, было чем восхищаться или чему удивляться при знакомстве с молодым дворянином. Оказалось, что нельзя пройти мимо и не заметить такого человека как Струйский.
За каждым портретом стоит судьба определенного человека, а из множества их складывается уже представление о целой эпохе. Одно проистекает из другого. Все взаимосвязано.
СУДЬБА
Задумав повествование об образе Николая Еремеевича Струйского, пришла в некоторое замешательство - как правильнее представить сию личность: дворянин и богатый помещик или все же литератор (поэт, критик) и издатель в одном лице?
Так уж получилось, что Н.Е. Струйскому не особенно повезло, поскольку в истории русской культуры сложилось о нем нелицеприятное мнение. Современники отзывались о нем с нескрываемой иронией, высмеивали его стихотворные опусы. Даже В.О. Ключевский охарактеризовал Николая Еремеевича как «отвратительнейший цвет русско-французской цивилизации». Попробуем разобраться, опираясь лишь на достоверные факты: так ли обстояло дело?
Доподлинно установлены даты жизни Струйского, очерченные 1749 – 1796 годами. Всего 47 лет, прожитых в XVIII веке, преимущественно в годы правления Екатерины II. Предполагают, что родился он в Москве, а скончался в родовом имении Рузаевка, что расположено было в Пензенской губернии.
Первые представители рода Струйских появились в России во времена царствования Ивана III. Считается, что были они выходцами из Польши, поэтому в основе их фамилии проскальзывает название города Струже, расположенного близ Кракова. Внесен род Струйских в дворянские книги Московской и Пензенской губерний. Отметим, что в шестую, самую почитаемую часть. Включались туда лишь «древние благородные роды», «коих доказательства дворянского достоинства» восходили за 100 и более лет до жалованной грамоты Екатерины II, т.е. до 1685 года. Однако в целом Струйских нельзя отнести к высокочиновным представителям дворянства.
В «Общем гербовнике дворянских родов Всероссийской империи» помещен их герб, описываемый следующим образом: «В щите, имеющем голубое поле, изображены три серебряные полумесяца, рогами обращенные в правую сторону. Щит увенчан обыкновенным дворянским шлемом с дворянскою на нем короною, на поверхности которой виден черный одноглавый орел с распростертыми крыльями. Намет на щите голубой, подложенный серебром». Полюбопытствовала, посмотрела на его изображение. Щит смотрится на удивление просто. Вся красота сосредоточена в намете, узорном украшении, окаймляющем герб. Не поняла одного – почему символом выбраны полумесяцы? Какую смысловую нагрузку они выполняют?
Одному из представителей сего рода Китаю Васильевичу были пожалованы вотчины в Шишкеевской округе Пензенского наместничества еще в 1612 году. Одновременно имели Струйские домовладение в Москве, земли в Симбирской губернии, а в Пензенской губернии – обширные владения в Инсарском и Саранском уездах. Со 2-й половины XVIII века главной родовой усадьбой стало село Рузаевка (ныне город в Мордовии).
Как и все молодые дворяне того времени учился Николай Еремеевич вначале в домашних условиях, а в свой срок отправился в гимназию при Московском университете. В четырнадцать лет принят кадетом бомбардирской роты лейб-гвардии Преображенского полка, где прослужил восемь лет (1763 – 1771), причем служба прерывалась длительными отпусками по семейным обстоятельствам. После присяги сдал экзамен, на котором показал «в знании часть арифметики и геометрию, прочертил несколько планов фортификации, також французского языка». В послужном списке Струйского приводится следующая характеристика: «К службе прилежен и к оной охоту имеет. Должность свою исправляет добропорядочно, кондуита хорошего и к повышению достоин. Из дворян. За отцом имеет 290 душ. Холост». Был Николай Еремеевич человеком начитанным и для своего времени весьма хорошо образованным: знал не только языки и древнюю мифологию, но и некоторые точные науки.
В 1771 году, дослужившись до первого чина, выходит в отставку по собственному прошению. Уволили его за имеющимися болезнями от воинской и штатской службы с чином гвардии прапорщика, о чем и была выдана 23 февраля соответствующая бумага за подписью государыни: «Известно и ведомо да будет каждому, что лейб-гвардии нашей Преображенского полка сержант Струйский служил, а 1771 года января в первый день по прошению его за болезнями от воинской и статской служб всемилостивейше увольняем за добропорядочную и беспорочную его службу гвардии прапорщиком, того ради жить ему везде свободно и к делам ни к каким без особливого нашего об нем именного указа не определять, во свидетельство чего мы сей абшит собственною рукою подписали и государственной печатью укрепить повелели. Екатерина».
После отставки Н.Е. Струйский поселился в рузаевской вотчине, где начинает заниматься хозяйственными делами. Уточним. Название Рузаевка происходит от имени темниковского мурзы Уразая, которому в 1631 г. была пожалована земля. Позднее возникла там деревня Уразаевка, со временем переименованная в Рузаевку. Купил ее еще в 1757 году отец Струйского Еремей Яковлевич. Расположено было село всего в 30 верстах от Саранска. Вновь обратимся к истории восстания Пугачева. В Самарской и Саратовской губерниях крестьяне казнили двух дядей Николая Еремеевича. Нежданно стал он богачом, собрав в своих руках все владения рода. Только в Козьмодемьянском уезде в ходе Генерального межевания из присурских земель Акпарсовой сотни в его пользу было отрезано 12460 десятин. Всего в конце XVIII века за Струйскими числилось более 2700 крестьян мужского пола.
Возводит он в своем имении дворец, возможно, что по проекту знаменитого В.В. Растрелли. Только за железо для кровли отдал Струйский купцу подмосковную деревню в 300 душ крестьян. Стены зала были отделаны мрамором. Украшала их надпись о времени сооружения - „16 дек. 1772“. Любил хозяин точность во всех делах. Комнаты дворца были расписаны картинами крепостного художника А. Зяблова, ученика прославленного Ф. С. Рокотова. Пензенский вице-губернатор И. М. Долгорукий (1791 - 1796), бывавший в гостях у Струйских, в Записках оставил следующее описание: «В Рузаевке прекрасный сад, широкие дороги. Везде чисто и опрятно. Дом огромный, в три этажа, строен из старинного кирпича, но по новейшим рисункам. В селении два храма, один старинный, в нем вся живопись иконная на итальянский вкус. Другая церковь выстроена с отличным великолепием: все стены одеты мрамором искусственным. Храм обширный, величественный, академики писали весь иконостас. Мало таких храмов видал я по городам... Думаю, что подобного нет во всей России. Красоте зодчества ответствует все прочее: богатейшая утварь, ризница пышная, везде золото рассыпано нещадно...». Усадебный комплекс окружал парк с двумя прудами, а по периметру имелся глубокий ров с земляным валом. Проходила по имению еловая аллея с оранжереей. Упоминается наличие зимнего сада и танцевального зала. Было у хозяина желание превратить Рузаевку в столицу своего царства, поскольку владения его простирались на тридцать верст в округе.
Дошли до наших дней сведения и о его семье. В возрасте восемнадцати лет женился Струйский на Олимпиаде Сергеевне Балбековой, дочери коломенского дворянина. Однако через год молодая жена умерла во время родов, оставив дочек двойняшек. В воспоминаниях о первой жене Струйский писал:
«Не знающу любви я научал любить!
Твоей мне нежности нельзя по смерть забыть!»
Посвятил он супруге много стихов, в которых именовал ее Татисой. На этом беды не прекратились. В том же году отошла в мир иной дочь, нареченная Прасковьей, а в следующем – Александра. Так в короткий срок потерял он всю семью, что, разумеется, отразилось на душевном состоянии Струйского. Возможно, именно поэтому решил он оставить военную службу, а Екатерина II не стала препятствовать его просьбе.
Предполагалось, что в начале 1770-х годов Рокотов писал портрет Олимпиады Сергеевны. Недавно же оказалась раскрытой еще одна тайна, касающаяся фамильных портретов. В доме хранилась картина с изображением молодого человека, отличающегося нежными чертами лица, пышным галстуком и накидкой, драпирующей фигуру. На ее обороте была обнаружена загадочная зашифрованная надпись. С помощью рентгена и специальных исследований удалось доказать, что на самом деле на портрете изображена женщина, а поверх нее написан еще один портрет, обозначаемый ныне как «неизвестный в треуголке». В обоих случаях Рокотов писал одно и то же лицо — первую жену Струйского Олимпиаду. Видимо, Николай Еремеевич повелел переделать женщину в мужчину, чтобы не смущать взора второй жены.
Вскоре пришла новая любовь, завершившаяся вторым браком. Струйскому было в то время 23 года, жене – 18 лет. Избранницей оказалась Александра Петровна Озерова, дочь помещика Нижнеломовского уезда Пензенской губернии. Быстро росла семья. Появились на свет девятнадцать (по другим данным – восемнадцать) детей. Однако в живых осталось всего восемь: пятеро сыновей и три дочери.
По всей видимости, любил Струйский и вторую жену. Судить об этом можно по его стихам:
«Ероту песни посвящаю,
Еротом жизнь мою прельщаю,
Ерот в мой век меня любил,
Ерот мне в грудь стрелами бил:
Я пламень сей тобой, Сапфира, ощущаю!»
Так обращался он к своей Сапфире, любезной жене Александре Петровне. Оставим литературные приемы законов стихосложения в стороне. Вдумаемся в те чувства, которые хотел донести до супруги автор. Это ли не признание в любви?
Многих поражал странный образ жизни, обращение и даже одежда Струйского. Носил он фрак в сочетание с парчовым камзолом, подпоясывался розовым шелковым кушаком, обувался в белые чулки, на башмаках находились бантики, а на голову подвязывал длинную прусскую косу. Получалась своеобразная смесь одежд разных времен и народов. Простим ему это чудачество.
Стремился Струйский создать в своей усадьбе атмосферу поклонения наукам, искусству и праву. Кабинет его в Рузаевке назывался «Парнас» и был заполнен книгами, бумагами. В домашней картинной галерее находились полотна известных художников русской и иностранной школ.
Кроме Рокотова поддерживал он знакомство с Г.Р. Державиным и А.П. Сумароковым. Весьма почитал Екатерину II.
После строительства следующим увлечением богатого помещика стала литература. И здесь отмечались современниками странности, описанные все тем же И.М.Долгоруким: „Сам он был оригинал в своем роде. Он пользовался прекрасным имением хлебопашенным в Пензе и, по случаю моей службы в той стороне, я с начала, по наслышке, пожелал из любопытства узнать его, как человека необыкновенного и подлинно нашел таким… Дом его в деревне был высок и огромен: в нем, на самом верху, он отвел себе кабинет и назвал его „Парнасом“. Там он предавался своим вдохновениям пиитическим. Кабинет этот завален был всякой всячиной и представлял живое подобие хаоса. Я никогда не забуду, как однажды, увлечен будучи им самим туда, с одним товарищем моим дорожным, для выслушания новой какой-то его пиесы, он с таким восторгом и жаром читал, что схватил внезапно товарища моего, рядом с ним сидевшего, за ляжку, и так плотно, что тот вздрогнул и закричал, а Струйской, не внемля ничему, продолжал чтение свое, как человек в исступлении“.
Он неустанно писал оды и апологии, эротоиды и элегии, эпиталамы и эпиграммы, а также эпитафии, молитвы и акафисты. Среди этого изобилия имелись и философические стихи:
«…Смерть, возьми мое ты тело,
без боязни уступаю!
Я богатства не имею.
Я богатство, кое было,
Всё вложил душе в богатство.
Хоть душа через богатство
И не станется умнее,
Но души моей коснуться,
Смерть, не можешь ты вовеки!»
Писал Струйский высоким, витиеватым «штилем». Смысл его стихов понять и оценить не так просто. К тому же их восприятие затрудняет своеобразный синтаксис и авторская расстановка знаков препинания, которая не представляла ничего кроме каприза и произвола.
У этого же, пожалуй, единственного мемуариста оставившего записки о рузаевском помещике проскальзывают сведения о жестоком обращении его с крестьянами: «Сказывали мне еще, будто он до стихотворческого пристрастия был наклонен к юридическим упражнениям, делал сам людям своим допросы, судил их, говорил, за них и против суд и дело в своих собственных судилищах и вводил даже пытки потаенным образом. Вот что я слышал от посторонних. Ежели это было подлинно так, то чего смотрело правительство? От этого волосы вздымаются. Ежели то было так, то какой удивительный переход от страсти самой зверской, от хищных таких произволений к самым кротким и любезным трудам, к сочинению стихов, к нежной и все лобзающей литературе! Все это, непостижимо! Нет! Я этому не верю, истинно не верю! Впрочем, кто знает, что такое человек?» Однако сам автор этих ужасов не видел и несколько раз в своих воспоминаниях упоминает, что про «зверства» он только «слышал от посторонних» и не верит в них. Зато историки уверовали в них раз и навсегда.
Интересно, что Струйский при наказании крестьян, очевидно, применял состязательный суд по всем правилам западной юрисдикции: с выяснением вины и ее доказательства. Подобное судопроизводство для крестьян утвердится в России лишь после отмены крепостного права.
Подчас молодой барин вводил весьма своеобразные формы «крепостной повинности». Сохранилось предание, что для постройки дворца кирпич производился в деревне Пайгарме, что в нескольких верстах от Рузаевки. Для его доставки выстраивали в ряд крепостных, которые передавали кирпичи из рук в руки. Поздно вечером после завершения работы крестьянам, шедшим в Рузаевку, давалось в дорогу по два-три кирпича весом 30-35 фунтов.
В 1792 году открыл Струйский в своем имении частную типографию, главное дело своей жизни. «Издания этой типографии были признаны в XVIII веке лучшими в мире. Историкам непонятно только одно: откуда могли возникнуть в этом самодуре неугасимая страсть к печатному делу и где Струйский приобрел опыт и знания в столь сложном производстве? Очевидно, это была первая в России крепостная типография, выпускавшая истинные шедевры машинного тиснения. Лучшие русские граверы резали для Рузаевки на медных досках виньетки, заставки, узоры и рамки, чтобы украсить ими бездарные стихи богатого заказчика. Крепостные мужики, обученные барином-графоманом, печатали книги на превосходной александрийской бумаге, иногда даже на атласе, на шелках и на тафте, используя высококачественные краски, набирая тексты уникальными шрифтами. Переплетчики обертывали книги в глазет, в сафьян, в пергамент», - писал В.С. Пикуль. Всего Струйский напечатал 53 произведения, но только 19 из них в собственной типографии.
В обязательном порядке отправлял он книги императрице Екатерине II, которыми она хвалилась перед знатными иностранцами, объясняя, что такие шедевры печатаются у нее в далекой провинции. За заслуги в книгоиздательстве Струйский был жалован драгоценным бриллиантовым перстнем. Увлекался Николай Еремеевич и иными науками, причем особое внимание уделял оптике, желая поставить ее на службу книжному делу, что приводило к парадоксальным выводам: «Многие сочинения наших авторов теряют своей цены от того только, что листы не по правилам оптики обрезаны, что голос от этого, ожидает продолжение речи там, где переход ее прерывается; и от этой нескладности тона теряется сила мысли сочинителя».
Умер этот странный человек так же необычно, как и жил - 2 декабря 1796 года. Получив известие о кончине обожаемой императрицы Екатерины II, Струйский занемог, появилась горячка, затем отнялся язык, а через несколько дней он скончался. Был погребен Николай Еремеевич в Рузаевке около выстроенной им ранее церкви. Над могилой по его завещанию установили простой камень. Разумеется, могила затерялась. Ничего не осталось и от великолепной усадьбы Струйских. Во второй половине XIX века Михаил Петрович, один из последних потомков, продал Пайгармскому монастырю часть леса, а впоследствии и само имение. Монахиням требовался кирпич для постройки монастырских зданий, поэтому и разобрали они барский дом. Затем был вырублен парк. Сейчас стоит на этом месте средняя школа.
Г.Р. Державин, критически относившийся к Струйскому, проводил его в последний путь колючей эпиграммой, в которой ловко обыграл его стиль:
Средь мшистого сего и влажного столь грота
Пожалуй мне скажи – могила это чья?
Поэт тут погребен: по имени – струя.
А по стихам – болото.
Задумалась. Достойно ли такое поведение порядочного человека? Оставались в полном здравии жена и дети. Почему не высказался открыто при жизни Струйского, когда тот сам мог постоять за свою честь?
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Несомненно, Н.Е.Струйский был прав, когда написал: «Книга создана, чтобы сначала поразить взор, а уж затем очаровать разум». Разума очаровать он не смог, но поразить взор оказался способен. Александра Петровна Струйская пережила мужа почти на сорок лет. Это была «женщина совсем других склонностей и характера». Однако рассказ о ней еще впереди.
В работе использовались тексты И.М. Долгорукого, В.С. Пикуля, Т.Ю. Задковой, Н.М. Молевой, Ю.А. Пелевина, Л.Мельник (выражаю последнему автору особую признательность за попытку реабилитации имени Н.Е. Струйского).
Обозначив основные труды по изложенной теме, насторожилась – следует ли включить в их перечень 81 лекцию из Курса русской истории В.О. Ключевского? С его мнением (по поводу Струйского) весьма считаются и постоянно делают ссылки в своих работах как на первоисточник большинство авторов, интересующихся данным вопросом. Вначале решила привести сам текст. Думается, что вольность моя (повтор информации) позволительна из-за малого объема материала:
«В Пензенской губернии проживал богатый помещик Никита Ермилович Струйский, он был губернатором во Владимире, потом вышел в отставку и поселился в своей пензенской усадьбе. Он был великий стихоплет и свои стихи печатал в собственной типографии, едва ли не лучшей в тогдашней России, на которую тратил огромные суммы; он любил читать знакомым свои произведения. Сам того не замечая, он в увлечении начинал щипать слушателя до синяков. Стихотворения Струйского достопримечательны разве только тем, что бездарностью превосходят даже стихотворения Тредьяковского. Но этот великий любитель муз был еще великий юрист по страсти и завел у себя в деревне юриспруденцию по всем правилам европейской юридической науки. Он сам судил своих мужиков, составлял обвинительные акты, сам произносил за них защитительные речи, но, что всего хуже, вся эта цивилизованная судебная процедура была соединена с древнерусским и варварским следственным средством - пыткой; подвалы в доме Струйского были наполнены орудиями пытки. Струйский был вполне человек екатерининского времени, до того человек этого времени, что не мог пережить его. Когда он получил известие о смерти Екатерины, с ним сделался удар, и он вскоре умер».
Возникло у меня ощущение поверхностного знания материала знаменитым историком и некая легкость изложения. Такое впечатление, что привел он бытующие исторические легенды (так и хочется сказать – сплетни). По всей видимости, при написании лекции опирался Ключевский лишь на мемуары Долгорукого. И совсем уж не простительны две явные ошибки: вместо Николая Еремеевича Струйского неожиданно появился Никита Ермилович, который к тому же никогда не был «губернатором во Владимире». Получается, что даже к трудам почитаемых ученых нужно относиться с осторожностью.
Иллюстрация: Ф.С.Рокотов. Портрет Н.Е.Струйского. 1772, холст, масло
Государственная Третьяковская галерея, Москва